Когда ушла горничная, которую прислал Оливе Калиостро, она легла в постель.

Спала она мало; всякого рода мысли, порожденные разговором с графом, вызывали у нее только беспокойные сновидения, дремотную тревогу; с давних пор люди бывают счастливее всего, когда становятся слишком богаты или слишком безмятежны после того, как они были слишком бедны или слишком взволнованы.

С рассветом исчезли все эти ужасы, которые, однако, не были лишены очарования…

Мы выразились бы правильно, если бы назвали детской радостью ту радость, с какой Олива выбежала на террасу и разлеглась на плитах, среди цветов и мхов, как уж, который выполз из норки, и мы несомненно так бы и выразились, если бы нам не надлежало изобразить и ее удивление, возникавшее всякий раз, как какое-нибудь ее движение открывало ей новое зрелище.

Но ее горизонтальное положение, сколь бы сладостным оно ни было, не могло продолжаться до бесконечности. Николь оперлась на локоть.

И, так как она могла видеть, не рискуя тем, что увидят ее, она, сперва возведя очи горе, теперь опустила их долу, перевела их с далекого горизонта на дома напротив.

Повсюду, то есть на том пространстве, которое занимали три дома, Олива обнаружила закрытые или не очень приятные на вид окна. Здесь три этажа занимали старые рантье, которые вывешивали клетки за окно или кормили кошек в комнатах; там, в четырехэтажном доме, появлялся овернец, верхний жилец, прочие же обитатели, казалось, отсутствовали, уехали куда-нибудь за город. И, наконец, чуть левее, в третьем доме, были желтые шелковые занавески, цветы и, как бы затем, чтобы дополнить уют, стояло мягкое кресло, которое, казалось, поджидало у окна мечтателя или мечтательницу.

Соседи начинали открывать двери, отдыхать после завтрака или одеваться перед прогулкой на Королевскую площадь или по Зеленой дороге.

Часть дня Олива провела, наблюдая за их действиями и изучая их привычки. Она произвела смотр им всем, за исключением неспокойной тени, которая, не показывая лица, свернулась в кресле у окна и о чем-то мечтала. Это была женщина.

Эта женщина, которую узнали мы и которую не могла узнать Олива, и не подозревала, что ее могут увидеть. Окно напротив ее окон не открывалось никогда. Особняк Калиостро, хотя Николь нашла там и цветы, и порхающих птиц, никогда и никому не открывал своих тайн, и, кроме портретов, которые были реставрированы, никого из смертных нельзя было увидеть в окно.

Дама в здании напротив не шевелилась; казалось, она дремала в кресле. В течение двух часов она не отклонилась ни на один градус.

Николь не знала о том, что эта претенциозная гордячка была Жанна де Валуа, графиня де ла Мотт, которая со вчерашнего вечера искала иной путь.

Если бы Николь все это знала, она бы разгневалась и не стала бы искать убежища среди цветов.

А если бы она там и устроилась, она не столкнула бы с балкона горшок с ясенцем, который с ужасающим грохотом упал на безлюдную улицу.

Перепуганная Олива бросилась взглянуть, какой ущерб она могла причинить.

Грохот привел в себя озабоченную даму. Она увидела на мостовой горшок и перевела взгляд от следствия к причине, другими словами, перевела взгляд с мостовой на террасу особняка.

И увидела Оливу.

Увидев ее, она испустила дикий крик, крик ужаса, а затем быстро дернулась всем телом, телом, которое только что было таким одеревенелым, таким застывшим.

Жанна вскрикнула:

— Королева!

Потом сжала руки и нахмурила брови, не смея шевельнуться из боязни спугнуть странное видение.

— Я искала способ: вот он! — прошептала она. В этот миг Олива, услышав движение у себя за спиной, обернулась.

В комнате был граф, от которого не ускользнуло это Взаимное узнавание.

— Они увидели друг друга, — произнес он. Олива поспешила уйти с балкона.