После того, как завершились прения, после того, как кончился допрос и утихло возбуждение на скамье подсудимых, всех узников поместили на эту ночь в Консьержери.

Толпа, как мы уже сказали, к вечеру возвратилась, чтобы молчаливыми, хотя и оживленными, группами разместиться на площади перед Дворцом и получить известие о приговоре, как только он будет объявлен.

А в это время Жанна, которой дала приют в своей комнате привратница г-жа Юбер, пыталась отвлечь свои мрачные мысли отчасти разговором, отчасти хождением по комнате.

В течение своего пребывания в Консьержери графиня де ла Мотт весь день проводила в обществе привратницы, ее мужа и ее сына.

Упомянем, что в этот день Жанна заметила в углу у камина аббата, который время от времени бывал сотрапезником этой семьи. Это был давнишний секретарь воспитателя графа Прованского, человек простой в обращении, в меру язвительный, знавший двор, с давних пор не посещавший семью г-жи Юбер и снова ставший ее частым гостем с тех пор, как в Консьержери очутилась графиня де ла Мотт.

Кроме него, здесь было еще двое или трое служащих Дворца высших чинов; они долго разглядывали графиню де ла Мотт; говорили они мало.

Она с веселым видом взяла инициативу в свои руки.

— Я уверена, что наверху идет разговор более оживленный, чем здесь у нас, — заговорила она.

— О да! — произнес аббат.

— А как вы думаете, господин аббат, — продолжала Жанна, — мое дело вырисовывается не лучшим образом?

— Графиня! — отвечал он. — Король незлопамятен, и, коль скоро гнев его, первый его гнев утолен, он уже больше не будет думать о прошлом.

— Но что вы называете «утоленным гневом»? — с иронией спросила Жанна.

— Приговор... какой бы то ни было, — поторопился прибавить аббат. — Это и утолит его гнев.

— «Какой бы то ни было»!.. Это страшное слово! — воскликнула Жанна. — Оно слишком расплывчато… «Какой бы то ни было»! Ведь этим все сказано!

— Я имею в виду всего лишь заточение в монастыре, — холодно отвечал аббат. — По слухам, с этим решением вашей участи король согласится охотнее всего.

Жанна посмотрела на этого человека с ужасом, который тотчас же сменился яростью.

— Заточение в монастыре! — вскричала она. — Другими словами, медленная смерть, постыдная, лютая смерть, которая будет казаться актом милосердия!

Она забилась в истерике, затем потеряла сознание. Когда она пришла в себя, аббат подумал, что она задыхается.

— Послушайте! — сказал он. — Эта решетка преграждает доступ воздуху и свету. Нельзя ли дать этой несчастной женщине немного подышать воздухом?

Тут г-жа Юбер, позабыв обо всем на свете, подбежала к шкафу, стоявшему подле камина, достала ключ, которым отпиралась решетка, и тотчас же воздух и жизнь волнами влились в помещение.

— А я и не знал, что эту решетку можно открыть с помощью ключа! — вскричал аббат. — К чему столько предосторожностей, Бог ты мой?

— Таков приказ, — отвечала привратница.

— Да, я понимаю, — с явным умыслом продолжал аббат, — ведь это окно находится приблизительно в семи футах от земли, и выходит оно на набережную. И если случится, что какой-нибудь узник сбежит из внутреннего помещения Консьержери, проходя через ваш зал, он окажется на свободе, не встретив на своем пути ни тюремщика, ни часового.

— Так, так! — отвечала привратница.

Аббат заметил краем глаза, что графиня де ла Мотт слушает и понимает, что она даже вздрогнула и что тотчас же после того, как она поняла, что говорит аббат, она устремила взгляд к шкафу, в котором привратница должна была запереть ключ от решетки и который сейчас был закрыт всего-навсего круглой медной ручкой.

Для него этого было достаточно. В его присутствии не было больше необходимости. Он откланялся.

Привратник и его жена тоже удалились, тихонько заперев решетку и положив ключ на место.

Как только Жанна осталась одна, она тотчас открыла глаза.

«Аббат советует мне бежать, — подумала она. — Можно ли яснее указать мне и на необходимость бегства, и на способ бежать? Угрожать мне карой до приговора суда способен только друг, который хочет побудить меня получить свободу. Так не может поступить варвар, который хотел поиздеваться надо мной».

Вдруг ей показалось, будто она видит на черной линии парапета моста черную фигуру, которая нарушала его неизменное однообразие.

«Там, в темноте, стоит какой-то человек, — подумала она. — Быть может, это аббат; он наблюдает за моим побегом; он ждет меня, чтобы оказать мне помощь… Да, но если это западня... если я, спустившись на набережную, буду схвачена, поймана с поличным?.. Побег — это признание в совершенном преступлении, признание, по малой мере, в страхе! Кто бежит из тюрьмы, тот спасается бегством от своей совести… Откуда явился этот человек?.. Он как будто имеет отношение к графу Прованскому… Кто мне скажет, что это не эмиссар королевы или Роанов?.. Как дорого заплатила бы эта сторона за мой неверный шаг!.. Да, там кто-то есть, и он меня подстерегает!..»

«Признанием, доказательством — вот чем будет мое бегство. Я остаюсь!..»

Начиная с этого момента, Жанна пребывала в убеждении, что она избежала западни. Она улыбнулась, подняла свое лукавое и дерзкое лицо и уверенным шагом подошла к шкафчику подле камина, чтобы положить туда ключ от решетки, который она уже взяла.