Книга: Русская мифология. Энциклопедия
Назад: Часть четвертая ФОЛЬКЛОРНЫЕ ПЕРСОНАСИ, ЛЮДИ, СВЯТЫЕ
Дальше: Глава 3 ХРИСТИАНСКИЕ СВЯТЫЕ В НАРОДНЫХ ПРЕДСТАВЛЕНИЯХ
Глава 2
ЛЮДИ, НАДЕЛЕННЫЕ МАГИЧЕСКОЙ СИЛОЙ
И ДРУГИМИ МИФОЛОГИЧЕСКИМИ ХАРАКТЕРИСТИКАМИ
Оборотни и обменыши. — Колдуны и ведьмы. — Знахарь и знахарка. — Пастух. — Мельник. — Кузнец. — Гончар
В традиционном крестьянском обществе всегда существовал особый взгляд на людей, которые не занимались земледельческим трудом или занимались не только им. К ним относились знахари, колдуны, ремесленники: кузнецы, гончары, плотники, печники. Труд «специалистов» такого рода был постоянно востребован в деревнях, и по мере необходимости к ним неизменно обращались за помощью. Вместе с тем к ним традиционно относились настороженно, подчас даже с опаской. Причина такого восприятия «профессионалов» заключается в том, что в народном сознании они наделялись особой магической силой, приобретенной ими с овладением специальным, тайным знанием. Получение этого знания, считавшегося священным, связывалось, по представлениям крестьян, с установлением договора человека с потусторонними силами. Недовольные оплатой за работу или неуважительным отношением, «специалисты» могли навредить хозяевам, используя свои знания или отношения с нечистой силой. Плотники, например, могли наслать в избу множество мышей или насадить в доме кикимору, не дающую покоя хозяевам. Подобная слава была и у печников: они могли сделать так, что при затапливании печи и ее остывании в доме все время будет стоять стон.
Согласно поверьям, особым знанием обладали также охотники, пастухи, мельники, коновалы, которым по роду своей деятельности все время приходилось находиться на границе между «освоенным» и «чужим» пространствами или часто пересекать эту границу и соответственно вступать в контакт с нечистой силой. Установление договора с нечистой силой предполагало помощь человеку, но и он тоже в свою очередь брал на себя определенные обязательства. Так, в народе были уверены, что леший и водяной помогают охотиться или рыбачить, а охотник или рыбак взамен обязуются, например, не есть ягод, не собирать грибов, не рубить лес и т. п. Репутацией колдуна пользовался в деревенском обществе и пасечник, который, по народным представлениям, своим успехом был обязан, как и мельник, водяному. К разряду необычных относились также люди, жизнь которых была связана с идеей пути: странники, солдаты и т. п. Мифологическими характеристиками наделялись подчас самые обычные люди, по воле случая попавшие в обстоятельства, приведшие к изменению их человеческой природы. К разряду таковых относятся оборотни и обменыши.
Оборотни и обменыши
Вера в оборотней и оборотничество была сильна и в древней, средневековой Руси, и в России XVIII–XIX веков. В конце XIX века известный собиратель русского фольклора Н. Иваницкий писал: «Случаи обращения людей в животных и в деревья до сих пор считаются у вологодского народа вполне возможными и нередкими. Лягушки повсюду признаются обращенными людьми, во многих местах и медведи. Всего же чаще люди обращаются в волков». Поверья и мифологические рассказы об оборотничестве в русских деревнях широко бытуют и по сию пору: нередко крестьяне рассказывают об известных в местной округе случаях превращения людей в животных или неодушевленные предметы.
В народной традиции оборотнем считали человека, который по собственному заклинанию, вследствие магического воздействия других лиц или же в силу прирожденного свойства обращается в зверя. Оборотней называли также «обертышами», «пе-рекидчиками», «опрокиднями», «переходнями». Чаще всего обратившиеся или превращенные принимали облик волка, и поэтому в южнорусской, белорусской и украинской традиции оборотней называли «волколак», «волкодлак». Слово «волкод-лак» образовано из двух частей — общеславянского «уъ1к» и южнославянского «diaka», означающего «шерсть, шкура».
У восточных славян различали несколько типов оборотней. Один из них — колдуны и ведьмы, обращающиеся в то или иное животное по своему желанию. Согласно народным представлениям, они могут принимать облик не только волка, но и медведя, свиньи, коровы, кошки, вороны, сороки, земноводных: лягушки, змеи. Могут колдуны и ведьмы оборачиваться и растениями: кустом, веткой, соломой; природной стихией, например вихрем; каким-нибудь предметом: клубком ниток, веретеном, стогом сена, поленом и т. п. Более того, колдуны и ведьмы, по поверьям, обладают способностью неоднократно менять свой облик. Так, в одном мифологическом рассказе повествуется о превращениях колдуньи, залетевшей ночью в чужой дом в виде сороки. Хозяева «зааминили» сороку, и та не смогла вылететь из избы, но наутро домочадцам не удалось ее найти. «Знающие» люди подсказали, что нужно искать то, чего не было в доме, и хозяева обнаружили странный осиновый чурбашек, который обстругали и выбросили. И в тот же день в селе стало известно, что попадья, у которой оказалось ободранным все тело, умирает. У восточных славян существовало также верование, что ведьма в одно мгновение может изменять свое обличье двенадцать раз, а потом вновь обратиться в женщину.
Колдуны и ведьмы оборачиваются тогда, когда им это нужно, и вернуть себе человеческий облик они могут в любое время. Обычно превращения осуществляются в ночное время. «Оборотиться», то есть превратиться в животное или неживой предмет, зачастую буквально означало «перевернуться», то есть перекувырнуться через условную черту в виде того или иного предмета, установленного в определенном месте, которое в мифологической системе распределения пространства соотносилось с понятием границы между мирами. Чтобы превратиться в животное или предмет, колдун и ведьма перекидываются, кувыркаются через один или несколько ножей, воткнутых в землю в подполье, или в гладко срубленный пень в лесу. Среди предметов, через которые кувыркались оборотни, в мифологических рассказах упоминаются также обручи, коромысло и некоторые другие. Изменить свой внешний вид можно было также, набросив на себя пояс из мочала. Чтобы обратно вернуть себе человеческий облик, оборотню следовало забежать с противной стороны границы и перекувырнуться через нее обратно. Но если за время пребывания человека в виде зверя кто-нибудь заберет и унесет нож или подобный предмет-границу, то он навек останется волком. Вот как о таком случае повествует мифологический рассказ, записанный в Приангарье:
Жил мужик да баба. И кажну ночь мужик куда-то уходил, а наутро ворочался домой. Вот дочь и говорит: «Маменька, я узнаю, куда тятька уходит». Вот раз пошел старик прямо в лес, а дочь за ним. Вот остановился старик, а дочь за кустом схоронилась. Старик снял с себя крест, положил ево на один пенек, потом снял ножик и поясок и положил за колоду, потом отошел немного, да с бегу прямо через колодину и перекувырнул-са. Глядит девка — старика-то уж нет, а на место ево матеруш-ший медведь. Тут она испужалась да и побежала домой, а второпях захватила тятькин и крест, и ножик, и ремешок. Прибегла омой, все в печку и бросила. Наутро надо бы старику домой быть, а ево нет. А он подходил к колоде, перекувырнулся, штоб стариком обворотитца, спину да ноги собе разбил все. Поглядел, нет ево имушшества. Так он тут и взревел. Цели превращения колдунов и ведьм — корыстные: например, проникнуть незамеченным в чужой двор или пристрожить соседскую скотину. Так, в вологодской быличке колдунья обращается в волка, чтобы прогнать овец. Нередко «знающие» оборачиваются животными или птицами с целью скрыться от преследователей или обмануть их, просто пересечь далекое пространство. Еще в «Слове о полку Игореве» упоминается о том, как князь Всеслав «рыщет волком в ночи», преодолевая огромные расстояния. Былинная колдунья Марина Игнатьевна оборачивается сорокой, чтобы добраться из своего терема к берегу далекого «Турецкого моря». Архангельская быличка повествует о купце, который, опасаясь, что его ограбят разбойники, оборачивается медведем и бежит прямым путем через леса и болота. В мифологическом рассказе, записанном в Сургутском крае, оборотень-купец «ходит налимом» в реке, отыскивая рыбу. Налима вылавливает мужик, но благодаря жене рыбака ему удается ускользнуть в воду. Через некоторое время рыбак едет в город, и там, на базаре, ему встречается незнакомый купец, который зовет его в гости, щедро угощает и передает подарки для жены:
«Отвези, брат, пожалуйста, от меня своей жене подарочек, что я тебе дам». И начал он тут откладывать мужику разные материи — и шелковы, и атласны, и гарусны, и разные ожерелья, и серьги, и кольца Тут мужик не вытерпел и спрашивает купца: «Скажите же, пожалуйста, кто вы такой будете и за что вы дарите жену мою?» — «Вот за что я ее дарю, — отвечал купец. — Помнишь ты, как раз зимой добыл ты матерого налима и приказал жене сварить из него уху, а она не послушалась тебя?.. Вот этот налим и был я, и за то твою жену дарю, что она не убила меня. Я ходил допоздна в реке, отстал от товарищей и наткнулся на уду, и спасибо жене твоей, а то быть бы мне в ухе, и вот за это ей подарочек» После этого мужик спрашивает: «Для чего же вы ходите налимом?» — «А видишь ли, братец, мы промышляем на песках рыбу, вот и ходим узнавать, где рыбы останавливается больше, там и делаем промысел» Тогда мужик понял, что перед ним оборотень, взял поскорей подарки — и домой. Меняя внешний вид, колдуны и ведьмы стараются напасть на своего недруга, оставаясь неопознанными, пугают людей, стремятся навредить им, «заморочить» и сбить их с толку, завести на бездорожье, испортить и т. п. В мифологических рассказах мать-ведьма нередко в облике свиньи или собаки преследует своего сына, чтобы не пустить его на свидание с девушкой, которая оказалась ей не по нраву, и разрушить их отношения.
Другой тип оборотней — люди, склонные к оборотничеству от рождения. Ими обычно считались дети, зачатые родителями в дни, которые, согласно предписаниям традиции, являлись запретными для полового сношения. Так, в Волынской губернии считали, что зачатые под Пасху обязательно станут волколаками. Страдая за грехи родителей, они в урочный час — обычно ночью — непроизвольно превращаются в волков. Это превращение для них очень мучительно и сопровождается сильными стонами. На Житомир-щине полагали, что как предопределенное судьбой оборотниче-ство грозит детям, рожденным от связи женщины и волка. На Русском Севере верили, что оборотнями становятся дети, проклятые родителями. Гомельские крестьяне рассказывали о превращении в оборотня того, кто совершил преступление.
Согласно мифологическим рассказам, вступление таких оборотней в брак заканчивается обычно бедой для их супругов, которые, как правило, ими же и бывают загрызены. Волколаки такого происхождения, как и ведьмы с колдунами, могут находиться в облике волков после смерти, так как у них, кроме души, есть еще «дух», дающий им возможность быть упырями.
И наконец, третий тип оборотней — это обычные люди, превращенные в животных колдунами. Оборотничество совершается с целью наказать человека за нанесенную обиду и свести с ним счеты. В одной из быличек ведьма превращает парня, отвергшего ее любовь, в волка; в другой — теща «пускает волколаком» неугодного ей зятя; в третьей — колдунья мстит соседу за обиду тем, что оборачивает его по ночам в коня и ездит на нем. У русских широко распространены рассказы о том, как колдун или ведьма оборачивают в волков или медведей целую свадьбу. В мифологических рассказах превращение человека в волка-оборотня иногда выступает как наказание за непочитание родителей:
Жили-были дед да бабка. Был у них одинокий сын. Уж так он их жмал, жмал, короцки даром не давал. Были у него старики наги, голодны, босы. Вот старик помер, старуха сидит плаце. А сын в избу идет с лопатой, она и скаже:Зачем, сынок, лопатку берешь? А он говорит:Отця в саду зарою, на попов много нужно, и без попа сгниет.Тут старуха завыла, да и говорит:— Лучше я б волка породила, чем такого сына; отця, как собаку, зарыть хочет.Только она это сказала, как и стал сын волком, хвост поджал, да и в лес побежал. Долго ли он в лесу жил, коротко ли, а только мяса не едал. Разорвет овецецку, да поглядит, где пастухи картошку пекли, да на тех угольях мяско сжарит. Знал видь, что как сырое мясо съист, навсегда волком останется. Прибежал он раз ночью в зиму, под зарод лег, лежит, дрожит весь. Шел мимо добр человек, видит: собака лежит, дрожит, а не лает. Скинул с себя кафтан, да волка прикрыл. Как пал на него кафтан целовеций, стал он опять человеком. Домой пришел, мати в ноги поклонился. Ну мать, известно дело, простила. И сейчас живет, да кто — не скажу.
Действие магических чар «знающих» на жертву достигается разными способами. По поверьям, колдун или ведьма набрасывают на человека звериную шкуру, ленту или пояс или бьют своей палкой. Известен и другой прием: скрученный пояс кладут под порог хаты, и вступивший в него становится волколаком. На Нов-городчине полагали, что ведьма, чтобы обернуть жениха и невесту волками, бросает под копыта лошадей клубок пряжи. По некоторым мифологическим рассказам, ведьма, чтобы навести порчу, перекапывала дорогу, по которой должна была проехать свадьба, небольшим рвом, и когда поезд пересекал это углубление, лошади падали замертво, а люди превращались в диких зверей.
Иногда при оборачивании человека определяется срок его пребывания в облике животного — вплоть до нескольких лет, — после чего жертва вновь обретает человеческий облик. В отличие от колдунов и ведьм, подневольные оборотни не могут свободно менять свой внешний вид. Лишь при особых условиях превращенный в волка колдовством может вернуть себе прежний облик: если волшебный пояс, которым он подпоясан, перетрется, лопнет или будет разорван кем-либо.
Оборотни по принуждению, а также те, кто являются ими от рождения, сохраняют человеческий разум. В народе верили, что оборотня можно отличить от обычного животного или птицы. Так, у волколака, в отличие от волка, белая полоса на шее, а у оборотня в виде сороки нет хвоста. Калужские крестьяне полагали, что волколака легко распознать, так как у него «задние ноги имеют колена вперед, как у человека, а не назад, как у волка». Белорусские поверья говорят о том, что у волколака человеческая тень и он всегда бегает один. На Смоленщине рассказывали, что если оборотень наклонится над водой, то в ней отразится человеческий облик. У всех восточных славян бытовало представление о том, что под шкурой убитого оборотня обязательно окажутся остатки истлевшей одежды, свадебные украшения, бусы и т. п. Так, на Волгодчине был записан мифологический рассказ об оборотне-волке, занозившем лапу и дважды приходившем за помощью к мужику. Но второй раз мужик убивает волка и обнаруживает под его шкурой человека в кумачной рубахе. Зачастую в мифологических рассказах повествуется о том, что волколаки не едят сырым мясо животного, убитого волчьей стаей, а лишь поджаривая на огне свою долю. По поверьям русских, если оборотень съест сырого мяса, то останется в облике животного навсегда. На Черниговщине вообще считали, что оборотень не ест свою добычу, а только душит.
Во время своих вынужденных скитаний волколаки всегда держатся с подветренной стороны от настоящих волков, опасаясь, чтобы те не напали на них. По поверьям, волколаки никогда не набрасываются на человека и не трогают домашний скот. Нужда заставляет их питаться чем попало, но они по большей части стараются добывать хлеб и мясную пищу, проникая в погреба. Многие крестьяне, заметив убыль продуктов, обычно относят это на счет волколаков и остаются в этом убеждении, если им не случится найти виновника пропажи. Иногда, томимые тоской по человеческой жизни, оборотни приходят под окна родной избы и жалобно воют, желая увидеть своих родственников. Родные же подчас признают в волке своего пропавшего домочадца:
Оборотень этот повадился ходить под ригу и там лежать. Домашние его и подумали: «Не наш ли это сердечный?» — и положили на то место, где он ночью лежал, ломтик хлеба. Утром посмотрели, а ломтя нет: он съеден. На следующую ночь положили больше хлеба, и это он съел. Так они его и кормили, пока он не превратился опять в человека. Прошло семь лет, волчья шкура у него треснула и вся соскочила: он стал человеком. Крест, как был у него на шее, так и остался, да клочок серенькой шерсти против сердца.
Большая часть волколаков — это хозяева-молодые и гости свадьбы, порченной колдунами за неоказание им уважения. После такого несчастья обычно приходится искать знахаря, который смог бы обернуть их обратно в людей.
Избавить волколака от звериного облика может любой человек, если снимет с себя пояс, завяжет на нем несколько узлов, каждый раз говоря: «Господи, помилуй», а затем опояшет им вол-колака. Можно также просто накинуть на оборотня человеческую одежду или обычное полотно. Тогда, по поверьям, волчья шкура спадет и из нее явится обычный человек. Другие способы расколдовать оборотня — накормить его «благословленной едой», хлебом или, встретив его, назвать людским именем. Обретение человеческого облика могло произойти и само собой по истечении срока заклятия — от 9 дней до года или 3, 7, 9, 12 лет. Однако, как полагали украинцы, для оборотня-жертвы существовала опасность: если колдун умрет раньше срока действия заклятия, то человек останется волком на всю жизнь.
Согласно народным представлениям и мифологическим рассказам, при обратном превращении волколак сохраняет признаки оборотня: он наг, не может говорить по-человечески. Окончательное возвращение в мир людей и обретение человеческих признаков происходит при приобщении его, вернувшегося из мира природы, к явлениям культуры: при надевании одежды, вкушении человеческой пищи, мытье в бане; при звуке колокольного звона. Нарушение условий обратного превращения грозило тем, что у человека мог остаться хвост. Мотив превращения звероподобного чудовища в прекрасного царевича характерен для волшебной сказки, где человеческий облик герою возвращает поцелуй его возлюбленной.
Оберегов, которые могли бы предохранить человека от превращения в оборотня, по народным представлениям, практически не существует. К защитным мерам, особенно во время проведения свадьбы, относились приглашение колдуна на свадебный пир и обильное угощение его. Кроме того, на свадебный чин дружки старались выбрать человека, знающего специальные заклинания и обереги.
Мифологизированными образами, как и оборотни, в традиционной культуре являлись так называемые обменыши и подмененные. Обменышем называли ребенка нечистого духа, которым подменялось человеческое дитя. По народным представлениям, почти все нечистые духи — домовой, банник, обдериха, леший, черт — могли обменивать и похищать детей. Особенно опасными для младенцев считались банные хозяева — банник и обдериха, так как крестьянские женщины испокон веку рожали в бане, а также домовой, во владении которого — избе — грудные дети проводили большую часть времени. Нечистая сила могла подменить и ребенка постарше, если того, например, не перекрестили на ночь или, когда он чихнул, не сказали ему: «Будь здоров». По поверьям, нечистые духи забирали и детей, проклятых или обруганных матерью под горячую руку. При всех подобных обстоятельствах человеческие дети исчезали, а на их место нечистая сила нередко подкладывала своих — обменышей.
Крестьяне полагали, что обменыши отличаются от обычных детей. Чаще всего обменыш был уродлив, плохо рос, не говорил до семи лет и долго не обнаруживал признаков разума. По поверьям, у обменышей есть лишь одна голова без тела или в теле нет костей, но при этом они отличаются невероятной силой. Согласно мифологическим рассказам, обменный ребенок беспрерывно кричал и требовал еды; ежечасно он мог съедать по кринке молока и хлебу-житнику. В быличках обменыш нередко изображается в виде полена, чурки или головешки, обращенной нечистой силой в младенца. По народным поверьям, обменыши годами оставались в зыбке, ко времени совершеннолетия так и не приобретая навыков сидения, хождения, говорения и измучивая домочадцев своей прожорливостью и уходом за ними. Даже в случаях, когда обменыш вырастал, он отставал от сверстников по физическому и умственному развитию: был слабоумен, оставался немым или заикался. Часто также о подменышах говорили, что у них злобный и своенравный характер. Такие дети не слушались взрослых и приносили несчастье родителям. Некоторые рассказы повествуют о том, что обменыши живут недолго и стараются убежать в лес.
Если в семье ребенок отличался поведением от других детей — медленно рос, долго не научался ходить, много ел, поздно начинал говорить или вовсе не овладевал навыками речи, — то окружающие подозревали в нем обменыша. Такого ребенка показывали повитухе или знахарке, которая должна была «проверить» дитя. Подчас приемы «обследования» носили варварский характер. Так, в Пермской губернии ребенка на два-три часа помещали в печь, а на Вологодчине его клали под перевернутое вверх дном осиновое корыто, по которому рубили топором. Если при подобном испытании ребенок умирал или переставал двигаться, то считали, что это не человеческое дитя, а обменыш.
Кое-где у русских считали, что обменыш растет, ничем не отличаясь от обычных детей. В Вятской губернии полагали, что ребенок лешего, подкинутый людям вместо младенца, от рождения наделен магическим способностями. Он вырастает очень предприимчивым человеком и приносит достаток семье, но при этом он крайне мало находится дома. Такой обменыш старается умереть скоропостижно, чтобы избежать предсмертной исповеди и церковного напутствия. Поверья гласят о том, что после смерти обменыш становится еретиком, чье тело не принимает земля, и он не находит успокоения до тех пор, пока не разрушатся его кости.
В народе полагали, что крестьянские дети, подмененные нечистой силой, живут и воспитываются у домового или лешего. На Вологодчине считали, что леший посылает проклятых родителями детей в деревни раздувать пожары, а также похищать еду, которую хозяйки не успели или забыли благословить. В некоторых местностях верили, что проклятые живут в подполье дома или в водоемах. Дети-подпольники, по поверьям, иногда возвращаются, но чаще навсегда остаются у домовых. Девушки-подпольницы вырастают, выходят замуж и иногда, согласно мифологическим рассказам, навещают перед замужеством своих сестер, матерей и приглашают их посмотреть на свое житье. В одном из таких рассказов, записанном на Терском берегу Белого моря, многодетная мать с горя сулит одну из дочерей-двойняшек домовому-подполь-нику, и девочка моментально исчезает. Через семнадцать лет де-вушка-подпольница приходит к своей сестре и приглашает ее посмотреть на свою свадьбу. Сестра открывает вечером подпол и видит там ярко освещенную избу, множество гостей и красивого жениха. Невеста дарит сестре гостинец и просит закрыть подпол в полночь, после чего там все исчезает. В Олонецкой губернии полагали, что подпольников можно увидеть, встав на третью ступеньку лестницы в подполье, нагнувшись головой вниз и поглядев между ног. В Костромской губернии был записан мифологический рассказ о том, как несколько мужиков шли ночью около озера и увидали в воде девушку, нагую по грудь; она попросила у них нательный крест, чтобы выйти из озера, и объяснила: «Двадцать пять лет я в озере, проклятая отцом; а если не дадите мне креста, я опять уйду в озеро на двадцать пять лет». Мужики не дали креста, и сразу же она всколыхала озеро так, что земля задрожала, а они упали от испуга.
Чтобы вернуть свое дитя, а чужое возвратить нечистой силе, традицией предписывалось бить обменыша прутьями ольхи перед горящей печью. Для битья можно было использовать также освещенную вербу, а подходящим местом для побоев считались порог или мусорная куча. Тогда мать обменыша, услышав его крики, сжалится над своим чадом и заберет его, а украденного человеческого детеныша возвратит. Однако в народе говорят, что глаза родителей, которым нечистая сила подбросила обменыша, словно застилаются колдовской пеленой, и им не приходит в голову, что их ребенок пропал, а тот, что лежит в люльке, отличается от обычных младенцев. В связи с этим представлением во многих местах у русских, особенно на Русском Севере, широко распространены мифологические рассказы со следующим сюжетом: проклятая дочь унесена и воспитана лешим; когда она вырастает и достигает брачного возраста, ее находит деревенский парень и женится на ней; молодые приходят к родителям про. клятой, и, когда те не верят, что перед ними настоящая дочь, она со всего маху ударяет об пол голосящее существо, которое много лет пролежало в люльке. В результате обменыш оборачивается поленом. Выращенная нечистыми духами девушка, достигнув брачного возраста, может появиться возле любой нежилой постройки: и в бане, и в пустом доме, и около амбара. На такую девушку, согласно народным поверьям, надо накинуть крест, и тогда она навсегда останется среди людей.
Чтобы не случилось обмена, крестьяне старались вовремя предпринять предохранительные меры. Младенцев стремились крестить как можно скорее, так как нечистая сила старалась похитить человеческое дитя именно некрещеным. До крещения новорожденного в избе круглосуточно поддерживали освещение. Первое время после родов роженицу и ребенка не оставляли одних. Рядом с ними около семи-десяти дней постоянно находилась повивальная бабка. Позже при оставлении ребенка в одиночестве принимали особые меры предосторожности: в притолоку двери втыкали нож, у порога или под колыбелью клали веник или топор. Беря ребенка для кормления или купания, зыбку не оставляли пустой, а клали в нее какой-нибудь острый металлический предмет. В Архангельской губернии маленького ребенка не только не оставляли одного в бане, но до года в этом опасном строении не называли его имени, так как глубоко верили, что банник или обдериха тут же воспользуются нарушением запрета и заберут младенца. Повсеместно у русских матери во избежание опасности обмена старались не ругать малых детей и тем более проклинать их, особенно вечером — в недобрый час, когда активизируется нечистая сила.
Колдуны и ведьмы
Вера в колдунов и ведьм пришла из глубокой древности и широко бытует в русских деревнях и городах по сию пору. Колдунами и ведьмами называли людей, владеющих магическим знанием и использующих его в основном в дурных целях, для нанесения вреда окружающим. Им приписывали связь с нечистой силой и верили, что они продают свою душу дьяволу. Существует предание о том, что колдуны и ведьмы впервые завелись в Киеве и оттуда разбрелись по всей земле.
Местные именования колдунов и ведьм указывают на их владение особым знанием, сферу и характер их деятельности, средства, которые используются при колдовстве. Так, слова «ведьмак», «ведун», «ведьма» образованы от глагола «ведать» в значении «знать». Названия «чародей», «ворожец», «портун», «облакогонитель», «пережинщик», «изводчица» указывают на те или иные действия колдунов и ведьм; именования «травник», «травница», «зельщица», «кореньщица» — на «профессиональные» снадобья.
В народе считали, что колдовством занимаются обычно люди пожилые, безродные, пришлые, холостые. Однако встречаются мифологические рассказы и о молодых, и о семейных колдунах. Колдовская природа в человеке могла быть заложена от рождения или приобреталась в сознательном возрасте по своему желанию или против воли. Согласно поверьям, колдуном становится дитя, родившееся от женщины и дьявола, проклятое матерью в утробе, а также внебрачный ребенок от третьего поколения внебрачных. Последние, по народным представлениям, рождаются с хвостами. Родившегося колдуном в народе называли «ро-жаком». С самого рождения колдуном мог стать так называемый двоезубый ребенок, то есть родившийся с двумя прорезавшимися зубами или с двумя рядами зубов. В севернорусских заговорах часто встречается мотив защиты человека от двоезубого. Обычная женщина могла стать ведьмой, если в нее вселялся дьявол или душа умершего, если она сожительствовала с чертом или заключила с ним сделку.
Магическая сила и колдовские способности могли передаваться по наследству от матери или бабушки, являвшихся ведьмами, или от умирающего колдуна или колдуньи. Многочисленные мифологические рассказы свидетельствуют о том, что любой человек мог получить сверхъестественную силу по договору с нечистой силой. Чтобы стать колдуном, следовало пройти особый обряд посвящения, при котором приобретались магическая сила и помощники. Обычно подобные обряды производились в «нечистых» местах, например, в бане, на перекрестке дорог или в лесу. Вот как это описывается в мифологических рассказах: «Колдун ведет тебя в байну на зари, он попросит, она выскочит, скакуха [лягушка], эту скакуху нужно проглонуть в себя» — так обреталось тайное знание. В быличке, записанной в Болховском уезде, передача знания изображается следующим образом: опытный колдун велит мужику прийти в 12 часов ночи к нему в ригу и встать на икону Спасителя. Мужик встал, а колдун стал читать. Из риги выскочила лягушка, и колдун приказал мужику пролезть сквозь нее. В Яранском уезде одна женщина хотела перенять знание от старой колдуньи, которая заболела. Она пришла в назначенный день в баню. Видит, на лавке сидит громадная лягушка, больше человеческого роста, глаза горят, а старая колдунья лежит на верхней полке. Женщине велели раздеться донага и лезть в пасть лягушки. Влезла в нее баба и вылезла через задний проход. Так она сделала трижды, а колдунья ее спрашивает: «Все ли ты видела, все ли теперь знаешь?» Та сразу все поняла и стала с тех пор колдовать.
По народным представлениям стремящийся стать колдуном заключал договор непосредственно с нечистой силой. Совершение сделки обставлялось ритуально. Согласно рассказам крестьян Нижегородской губернии, желающий познать тайны колдовства в течение нескольких дней во время ночных зорь должен был приходить на перекресток и там, вызвав сатану и сняв крест, отрекаться от Христа, родных, земли, солнца, луны, звезд и просить, чтобы черти помогли научиться колдовству. При этом он давал расписку кровью, которую клал себе на голову, после чего ее забирал себе сатана. В некоторых местностях считали, что человек, прежде чем стать колдуном, приносил на распутье нечистым духам жертву: украденного петуха, овцу, кости умерших родственников. Затем ему предлагали испытание — испортить кого-нибудь из своих домочадцев, и лишь затем совершалось подписание кровью договора с нечистой силой. Иногда при подписании договора мог присутствовать старый колдун.
Не всякий человек мог справиться с предоставленными ему испытаниями, и тогда он становился жертвой нечистой силы. Если же проверка была пройдена, нечистая сила снабжала новоиспеченного колдуна на всю его жизнь помощниками, которым он обязан был давать работу. Но после смерти колдун сам поступал в распоряжение нечистой силы. По народным поверьям, колдуном мог стать только взрослый человек, полный сил. У обычных детей или подростков для этого занятия недостаточно жизненной силы и разума, они не в состоянии справиться с колдовскими умениями и нечистыми помощниками в чародействе. По мнению крестьян, передача магической силы ребенку неизбежно приводит к его смерти, так как черти, которые обычно бывают в услужении у колдунов, замучивают и разрывают на части слабого хозяина. Кроме того, в народе были глубоко уверены, что дети еще ни на кого не могут иметь зла и нечистый не может погубить души невинного ребенка.
По народным описаниям, колдуны среди простых людей выделяются необычным внешним видом, их отличают черты, присущие демоническим существам: «Колдуны большей частью люди старые, с длинными седыми волосами и нечесаными бородами, с длинными, неостриженными ногтями». Рассказывая о внешности колдунов и ведьм, русские крестьяне обращают внимание прежде всего на зубы, волосы, глаза и их взгляд. Образы этих деревенских персонажей в народном сознании наделяются большими и редкими, зачастую железными зубами; кожей чернее, чем у цыгана; страшными глазами. По поверьям, колдуны — «пустоглазые»: в их глазах не бывает видно отражение человека. В некоторых же местах говорят, что если смотреть колдуну или ведьме в глаза, то в их зрачках люди отражаются вверх ногами. Как и ведьма, колдун никогда не смотрит прямо на собеседника, а над его глазами нависают густые сросшиеся брови. Волосы у колдунов чаще всего черные, рыжие или седые. Вологодские крестьяне считали, что глаза у колдуна без ресниц, пылают, как огонь; во рту два длинных зуба, похожие на клыки; пальцы длинные, ноги кривые. В Вятской губернии о наружности колдунов говорили: волосы у них всегда всклокочены, борода отличная, глаза «дикие» — с выворачивающимися наружу белками. Нередко образы колдунов и колдуний наделяются телесными недостатками: им приписывается наличие горба, сутулость, хромота, одно-глазость или слепота. Кроме того, повсеместно у русских верили, что у ведьм есть хвостик, а крестьяне южнорусских губерний, как и украинцы, приписывали эту особенность и колдунам-мужчинам.
Не только многие из внешних черт — косматость, острые и большие зубы, горящий взгляд и другое — сближают колдунов с антропоморфными мифологическими существами — духами природы, но и некоторые характеристики в плане поведения. Так, они, подобно персонажам низшей демонологии, не любят показываться днем и терпеть не могут, если их кто-нибудь потревожит. Часто колдунов представляют угрюмыми, молчаливыми, необщительными, обидчивыми. Иногда же, наоборот, им, особенно женщинам-колдуньям, приписывают безмерную болтливость. Такие постоянно у всех что-нибудь просят, и с ними нужно быть осторожным, так как, по поверьям, вместе с вещью колдуну можно отдать и свое счастье.
Несмотря на то что в народном сознании существовали довольно четкие опознавательные характеристики для колдунов и ведьм, крестьяне зачастую отмечали, что узнать их по внешнему виду сложно, так как такие люди стараются особенно не выдавать себя, ведут себя так же, как и другие односельчане. Например, они для отвода глаз исповедуются и причащаются. Причем колдуны слывут самыми богомольными в церкви: они стоят у самых икон, кланяются в землю и любят зажигать свечи около икон; только свечи их плохо горят и чаще все падают. У русских существует представление о том, что именно в церкви во время рождественской или пасхальной службы можно узнать колдунью по тому, что она стоит спиной к алтарю, держит на голове подойник, старается дотронуться до иконы или рясы священника, не хочет выходить из храма с крестным ходом.
Существовали способы опознать колдунов и ведьм и в обычное время. В Тульской губернии их узнавали по тени: по народным поверьям, у них всегда две тени. В Саратовской губернии считали, что человек, который разговаривает вслух сам с собой, на самом деле беседует с нечистой силой и является колдуном. Здесь же крестьяне верили, что колдуна можно узнать следующим образом: в продолжение Великого поста каждый понедельник рубить дрова и всякий раз бросать несколько поленьев на чердак, а в пасхальную заутреню собрать эти поленья и затопить печь. По поверьям, тут же непременно явится колдун и попросит чародейского огня. В Саратовской губернии крестьянки, чтобы узнать, кто из местных ведьм отнимает молоко у коровы, поступали так: остатки молока испорченной скотины выливали на сковороду и ставили на уголья; согласно народным представлениям, ведьма должна была немедленно прийти к хозяйке, попросить прощения за нанесенный вред и отступиться от кражи молока. Крестьяне считали, что колдунов можно распознать, когда двое из них вдруг встретятся: один чародей перед другим чернеет. Определить же ведьму можно по тому, что она иногда ходит на четвереньках в одной сорочке и с распущенными волосами. Широко распространенные повсеместно у русских мифологические рассказы о способности колдунов и ведьм оборачиваться животными или предметами нередко завершаются темой их опознавания. Избивание и ранение односельчанами нападающего на них животного приводит к обнаружению в деревне заболевшего или получившего увечье колдуна.
За приворотным зельем. М. Нестеров (1888)
Образ колдуна в народных представлениях наделяется определенными атрибутами. Один из них — длинная палка, иногда с железным крючком на конце, как у некоторых мифологических персонажей, например, шуликунов, Бабы-Яги и других.
Не случайно в рассказах крестьян о колдунах как неотъемлемый их признак отмечаются необычные зубы. Согласно традиционным представлениям, наличие крепких зубов у колдуна, как и у знахаря, является необходимым условием для его магической силы. В связи с этим показателен известный в Заонежье сюжет о состязании двух колдунов, в ходе которого один их них утрачивает магическую силу из-за потери зубов: «Колдун плюнул, и все его зубы на ладонь заонежанина упали. Парень снял колдуна с потолка и сказал: «Теперь ты уже никого не испортишь»». Во время наведения порчи колдун скрежещет зубами, что, по поверьям, увеличивает его магическую силу. В быличках колдуньи выходят наводить порчу с распущенными волосами, что также, по народным представлениям, способствует совершению магической акции. Обязательной принадлежностью колдунов и ведьм являются особые помощники: черти, бесенята, икоты, кикимора, нечистые покойники и подобные существа. Иногда помощники имеют вид животных — черной кошки, жабы, собаки, змеи, барана. Колдуны называют своих помощников «они», «мальчики», «товарищи», «сотрудники», «работники», «хохлики», «шишки» и т. д. Известно, что они не могут жить в избе, где есть иконы, и поэтому обретаются в основном в хозяйственных постройках, на перекрестках дорог, в лесу. В одной из северных быличек помощники описываются так:
Он шишков знал. Попросили, чтобы он показал.
— Только не испугайтесь.
У всех синие короткие штанки, красные рубашечки, стоят шеренгой, как маленькие человечки, пятьдесят, семьдесят сантиметров. Они как будто скачут, а не ходят. А как приказал, появятся, шум да ветер.
— Я их в лес пошлю, они ходят, хвою считают. А как надо, я их позову, так вихрь идет.
Особенностью помощников является их многочисленность и специфическая безликость, свойственная нечистой силе вообще; эта безликость выражается, например, в том, что все «работники» выглядят одинаково:
Дедушка рассказывал, Тарас был бесованный, они выпим-ши были, покажи солдатиков. И они с крыльца спускаются, сорок, все маленькие, одинаковые, в темных костюмах
Помощники колдуна все время требуют от него работы: творить разные козни, мучить болезнями людей и т. п. Если работы нет, то они терзают хозяина, особенно если он пьян. Поэтому, по народным рассказам, над домом колдуна бывают слышны его стоны, а также гам, писк и крики. Опытные колдуны, если нет настоящего дела, отвлекают от себя чертей тем, что наказывают им вить веревки из пыли, считать песчинки на берегу реки, пересчитывать колышущиеся листья осины, собирать маковое или льняное семя и т. п.
Магические возможности колдунов и ведьм были велики: они имели способность летать по воздуху, оборачиваться в животных и неживые предметы, а также оборачивать других людей. При наведении порчи и насылании болезней на ту или иную жертву, человека или животное, они употребляли обычные предметы быта, имеющие поражающие свойства: иголки, булавки, ножи и т. п. В качестве заменителя жертвы использовали ее одежду, посуду, кусочек одежды, волосы, ногти, шерсть, землю из-под ее ног или копыт. Но основным орудием колдовства, как и знахарства, было заговорное слово. Повсеместно у русских широко бытовали мифологические рассказы о превращении колдунами всего свадебного поезда в волков или медведей. Для этого колдун брал столько ремней или мочал, сколько было участников свадебного поезда, и нашептывал заклятие над этими предметами, после чего подпоясывал ими людей.
Колдуны могли насылать порчу не только на конкретную жертву, но и вообще — куда придется. Обычно крестьяне рассказывают о том, что порча пускается по ветру и выявляется в форме болезни, от которой начинает страдать тот или иной человек. В таких случаях обращались к знахарям или колдунам за помощью. Изгоняя порчу, целители отправляли ее к тому, кто ее наслал. Такой поворот событий мог привести к возникновению вражды и борьбы колдунов друг с другом, завершавшейся обычно смертью одного из них. Наведение порчи на человека могло закончиться не только сильной болезнью и пожизненной инвалидностью, но и сведением его в могилу.
Наряду с опасным воздействием на людей, главными вредоносными действиями, совершаемыми колдунами и ведьмами, были порча урожая в поле и скота, отбирание молока у коров. В крестьянской среде все это считалось большим грехом.
Порча хлеба производилась с помощью так называемых «пе-режинов» и «заломов». «Пережин», или «прожин», мог выглядеть по-разному: как выстриженная во ржи узкая полоска через все поле по диагонали; две дорожки шириной в палец, пересекающие поле крест-накрест; срезанные колосья вокруг поля; нечетное число сжатых кругов величиной с блюдце; узкая тропка, по которой через каждые два шага срезана горсть колосьев. В народе считали, что пережин можно сделать только ночью накануне Ивана Купалы во время цветения ржи. По поверьям владимирских крестьян, в это время колдунью начинает тревожить нечистая сила, заставляя ее отправиться в поле. Во многих местностях у русских полагали, что пережинщики продвигаются в поле вверх ногами, так что на земле не остается никаких следов. При этом они срезают колосья серпом или перекусывают зубами. При совершении пережина колдун или ведьма забирали самые хорошие колоски и подвязывали их в своем амбаре над сусеком, и из их весь год «текла» рожь. Так колдуны забирали себе чужой урожай. Калужские крестьяне верили, что если каждому из них сжать в своем поле несколько стеблей ржи, так что вместе получится от трех до девяти снопов, и если бросить их в поле на гниение, то пережинщик умрет голодной смертью после того, как съест столько хлеба, сколько можно вымолотить из брошенных снопов. В Костромской губернии считали, что если оброненные пережатые колоски собрать и начать варить в домашней печи, то тут же прибежит виновный и покается. Однако, по народным представлениям, за отбирание спорости у хлеба колдунам-пере-жинщикам не будет прощения перед лицом Господа.
«Залом» же или его разновидности — «закрутка», «кукла» — представлял собой пучок колосьев, скрученных, заломленных или связанных узлом. Обычно колдуны совершали заломы на зеленом хлебе во время цветения ржи, в Семик перед Троицей и в ночь на Ивана Купалу. Совершение залома сопровождалось заговором, направленным не только на нанесение вреда урожаю, но и на порчу скота, на навлекание болезни на человека (особенно ломоты рук и ног, головной боли, колтуна) или даже смерти на хозяина поля. Если в поле окажется залом, то хлеб следует жать очень осторожно, чтобы не срезать заломленных колосьев; если рожь с заломом попадет под серп, то жнец непременно захворает, и тогда помочь уже ничем нельзя. Согласно волынскому заговору, при заломе опасность подстерегала не только того, кто сжинал залом, но и того, кто молотил заломленные колосья и ел «испорченный» хлеб: «Хто буде жать, того буде таскать; хто буде малатить, того буде калатить; хто буде ести — той буде на стенку лезти». Обезвредить залом обычно доверялось знахарю. Просто вырвать залом было недостаточно для избавления от опасности; следовало также «отговорить» его, «отшептать», то есть снять проклятие. В заговорах от залома все напасти, грозящие от этого вредоносного действия, отсылаются на того, кто его совершил. Нередко заломы с помощью специальных молитв отчитывали даже священники. Чаще всего залом тут же сжигали. В Полесье верили, что если залом вмазать в печь, то колдун, сделавший его, обязательно придет в дом и будет «жариться» на огне. Здесь же иногда залом подвешивали внутрь печной трубы, чтобы виновник порчи почернел, как и сама закрутка. На Ярослав-щине даже при обезвреживании залома урожай уже считался испорченным, и его не брали для домашнего употребления, а старались сбыть на сторону. Согласно народным поверьям, существовали средства для предохранения поля от пережинов и заломов: для этого следовало протянуть вокруг поля нитку; или запрячь в соху трех девушек или набожных вдов и опахивать на них поле, тогда как через протянутую нитку, так и через борозду ведьма и колдун переступить не смогут.
Другая опасность, исходящая большей частью от колдуний, заключалась в порче домашней скотины, в частности в отнимании молока у коров. Особенно крестьянки старались следить, чтобы ведьма не выдоила корову в первый раз после отела, так как, сделав это, она, по поверьям, будет такую корову доить целый год. Отнимание ведьмой молока производилось в основном по ночам и особенно под утро накануне Ивана Купалы. Для этого отнимальщица выходила рано утром в поле, куда выгонялись коровы, и называла клики тех из них, у которых хотела отнять молоко; при этом сама она загребала к себе руками росу на траве.
В Орловской губернии полагали, что для отнимания у коровы молока колдунья на утренней заре ударяла по спине животного наговоренной веревкой. Кое-где сохранялось верование, что отнимаемое молоко ведьме приносит огненный змей. В одном мифологическом рассказе повествуется, что работник ведьмы заметил как-то, что хозяйка ставит в нежилой хате пустые крынки, а наутро они оказываются полными молока. Он смекнул, в чем дело, и в другой раз, когда хозяйка выставила пустые сосуды, закрестил их крестным знамением, отчего змей не смог налить в них молоко и разлил его по полу избы.
Вредоносные действия колдунов, оказываемые на человека, не ограничивались насыланием болезней и расстраиванием свадеб. Колдуны могли рассорить людей, отнять удачу в работе, насильно приворотить, присушить одного человека к другому и, наоборот, отсушить влюбленных или супругов. Часто колдуны мстили за обиды, плохое угощение или недостаточное почтение, особенно во время свадьбы. Девушки, бывшие природными ведьмами, часто сводили счеты со своими женихами, если те обманывали и не женились на них; если ведьма умирала, а жених, даже не отказавшийся от свадьбы, оставался в живых, то она старалась утащить его к себе, на тот свет.
Для совершения своих вредоносных действий и для пугания простых людей колдуны и ведьмы зачастую принимали облик животного или неодушевленного предмета. Чаще всего они оборачивались птицей: сорокой, вороной; волком, кошкой, собакой, свиньей и другими существами. Нередко они превращались в такие предметы, как движущееся колесо, стог или пучок сена, клубок ниток, решето и т. п. По народным поверьям, ведьма в облике свиньи может проникать сквозь любые запоры, а прогнать ее можно только осиновым колом. В таком виде она любит подстеречь человека и всю ночь кататься на нем до петушиного крика. Колдуны и ведьмы могли обернуть обычных людей в животных, которые могли быть опасны для односельчан. Обезвредить или убить таких оборотней, как и самих колдунов, можно, по традиционным представлениям, только одним ударом наотмашь.
Колдунам, согласно мнению крестьян, все время не терпится сделать что-то нехорошее. Вместе с тем во многих местах полагали, что колдуны могли «делать» как на плохое, так и на хорошее. К ним, в частности, обращались за помощью в случае порчи; в севернорусской традиции колдун являлся непременным участником свадьбы, в функцию которого входило слежение за тем, чтобы никто не смог навредить молодым. Иногда сам колдун не хотел причинять вред, но подчас не мог бездействовать, принуждаемый нечистой силой. Сопротивление колдуна своим помощникам могло закончиться его же смертью. Так, в Калужской губернии был записан мифологический рассказ о старике-колдуне, который, чувствуя, что не может удержаться от колдовства, но, не желая испортить свадьбы своей внучки, попросил, чтобы его закрыли в чулан на время увоза невесты к венцу. Его заперли и забыли на время свадьбы. А когда дверь чулана отомкнули, колдуна нашли мертвым: нечистая сила лишила его жизни.
Среди колдунов различались более сильные и те, что послабее. Первые обладали неограниченными способностями, они могли нанести порчу, а затем исправить любое принесенное зло. Вторые были сильны лишь в отдельных сферах колдовства. Кроме того, считалось, что женщины-колдуньи слабее, чем мужчины, и не могут им противостоять. Широко распространенным в мифологических рассказах является мотив соперничества и состязания колдунов. В одном из них двое колдунов соревновались между собой в силе и умении превращать предметы. Так, они оба обратили белую редьку в черную; но поскольку один из них не смог из черной редьки обратно сделать белую, то другой, исполнивший это, был очень доволен тем, что приобрел репутацию сильнейшего колдуна. Подчас публичное состязание «знающих» вспыхивало при случайном появлении соперника:
У одного краснорядца, ездившего по селам и продававшего честным людям товар, был работник, малый лет пятнадцати, смышленый, честный, но на беду колдун-самородок, с хвостиком. В одном селе, где они остановились, была свадьба, и работник отпросился посмотреть. Приходит на свадьбу, здоровается с хозяевами и поздравляет их с молодыми. Его поблагодарили за поздравление и посадили за стол. Малый заметил, что за столом на почетном месте сидит колдун и угощается, и говорит: «А зачем ты здесь, седой, в красном колпаке?» —
«Тебе что за дело! — отвечает в свою очередь седой колдун. — Али ты, молокосос, больше моего знаешь?» — «Конечно, больше твоего знаю!» — отвечает малый. «А коли так, — говорит седой, — то налей-ка стакан водки!» Налили, подали; колдун пошептал, пошептал и говорит малому: «На, выпей!» Малый перекувырнулся три раза, а там взял стакан и выпил водку. «Теперь ты выпей!» — говорит он седому. Налил он водки и подал ему, тот выпил и тотчас же притянуло седого к потолку, а малый зачал его бить кнутом; старик кричит благим матом; сыновья седого стали упрашивать малого, чтобы он отпустил их отца. С тех пор перестал старый колдун ходить по свадьбам. В мифологических рассказах противником, превосходящим колдуна, нередко оказывается такой мифологизированный персонаж, как солдат. Именно дружке-солдату удается предотвратить порчу свадьбы:
Запрягли коней на дворе. И вот благословили жениха образом, и вот вывели жениха на двор и посадили в сани ево, и потом сели все сваребьяна. Дружка хвоснул лошадь, лошадь не идет. Вот он выходит из саней. «Подайте-ка мне два ножика, которые чтобы нигде не бывали, хлеба не резали и ничего не делали!» Вот принесли ему два ножика, так что по полуаршину будут. Вот он подошел к подворотне, взял один ножик в левую руку, второй в правую. Вот он подходит к подворотне и втыкает ножик в подворотню; потом втыкает второй ножик тоже в подворотню, — один по правую, а другой по левую сторону. И вот откуда ни возьмись — колдун. Заревел дурным матом: «Ой, батюшки, что вы мне наделали!» Дружка подходит к колдуну. «Ну, что, старый черт? Заклянулся, что не буду ничего делать, а тут что делаешь?» — «Прости на этот раз, кормилец, и больше никому худого не буду делать и никуды не выйду». А эти ножики у него были — один в левом боку, а другой в правом воткнуты. И вот солдат подошел, ножики эти вынул у колдуна.
В народе, хоть и обращались к колдунам и ведьмам за помощью, подчас уважали их за знания, но все же больше боялись и не любили. При необходимости крестьяне прибегали к оберегам от возможности вредоносного воздействия, особенно в то время, когда колдуны и ведьмы считались опасными: в большие годовые праздники, в ночь на Ивана Купалу, в Благовещенье, Пасху, Троицу, Рождество. Главным оберегом от колдуна и ведьмы, по поверьям, служили крестное знамение и молитва, в особенности «Да воскреснет Бог». В праздничные дни также для защиты от чародейства в избах на окнах и притолоках дверей чертили изображение крестов мелом или углем, в воротах закрепляли сретенскую свечу, в порог или в косяк двери втыкали нож, ножницы и подобные предметы, окуривали избу можжевельником, которого не любит нечистая сила. Во многих местах у русских как оберег от нечистой силы и колдунов расценивалось ношение пояса или сети на голом теле, втыкание иголок и булавок в подол, иногда крест-накрест. Особенно часто эти приемы защиты использовали во время свадебной обрядности. Чтобы избежать сглаза или другой опасности, при встрече с колдуном или колдуньей незаметно в их сторону направляли кукиш. В некоторых местностях полагали, что, если в избу входил подозреваемый в колдовстве человек, избежать колдовских чар можно, если первому схватиться за печную заслонку. Если же он успеет первым, то беды не миновать. Поверья гласили также, что при входе колдуна в дом можно незаметно сесть на лавку, просчитать до девяти и сказать: «Сук заткну, еретника запру». При этих словах надо засунуть палец в сучок на скамье, и тогда чародейство колдуна не сможет иметь силы. Если обстоятельства требовали посещения колдуньи, во избежание вредоносного воздействия человеку при входе в дом следовало первым делом посмотреть на матицу и, когда его приглашали присесть, сидеть, положив ногу на ногу. В Псковской губернии, чтобы колдун не испортил скотину во время первого выгона скота, в Егорьев день корову на лбу метили дегтем.
Кроме представлений о защитных мерах от чародейства, в крестьянской среде бытовали поверья о том, как можно воздействовать на самого «знающего». Действенным способом обезвреживания колдуна считали удар кулаком наотмашь или, при разговоре с ним, втыкание ножа в столешницу стола снизу — тогда вся его магическая сила сразу исчезнет. Как считали на Русском Севере, того же эффекта можно достигнуть, разбив колдуну нос так, чтобы потекла кровь. Вологодские крестьяне верили, что колдун лишится своей силы, если ему срезать бороду или брызнуть в лицо красным вином, соком редьки, водой, взятой при первом ударе грома, а также если напоить чародея водой с ладаном. Псковичи верили, что колдовские возможности иссякнут, как только к сердцу «знающего» будет поднесен железный нож. В Костромской губернии крестьяне, чтобы лишить силы чародея, в глаза назвали его «колдуном». Здесь же полагали, что если свернуть конек на доме колдуна, он заболеет, а если вовсе сбросить — то умрет. В мифологических рассказах нередко указывается на то, что убить колдуна можно только тележной осью. Широко были также распространены истории о том, как колдуна или ведьму можно долго задерживать и не выпускать из помещения: для этого при входе подозреваемого в колдовстве в избу ставили с особым приговором ухват вверх рожками, закрещивали дверь или втыкали в дверной косяк острый предмет.
По народным поверьям, от козней ведьм и колдунов были застрахованы первенцы, как люди, так и животные.
В традиционном сознании мифологизации подвергались не только образ колдуна и его деятельность, но также его смерть и посмертное существование. По народным поверьям, колдуны за три дня знают о времени своей кончины и умирают долго, в страшных мученьях. Чтобы облегчить свои страдания, они стараются во время агонии расположиться на полу, подлезть под печь. Во Владимирской губернии считали, что колдуны умирают в стоячем положении, а в Пензенской — под печью или на пороге. Крестьяне верили, что при кончине колдунов и ведьм обступают черти и издеваются над ними, а подчас стараются протащить умирающего в подполье, чтобы там замучить.
Во многих местностях бытовали представления о том, что для ускорения смерти колдуна или ведьмы надо создать в помещении некрещеное отверстие, через которое могла бы вылететь душа умирающего: через окно или дверь, которые нередко бывали объектом крестного знамения, душа чародея как страшного грешника покинуть избу не могла. Для этого в разных местных традициях разрывали солому на крыше избы, вбивали в конек зуб бороны, приподнимали крышу или разбирали ее вовсе, вынимали половицу из пола, приподнимали матицу. После наступления смерти сделанное отверстие заделывали, чтобы умерший не вернулся. В некоторых местностях, чтобы дать колдуну умереть, ему подавали веник или подкладывали под него метелку; согласно народным представлениям, нечистая сила, выйдя из колдуна, оставалась на венике. Об этом свидетельствует мифологический рассказ, согласно которому поданный колдуну веник никто не захотел брать обратно; тогда колдун бросил его на пол, и веник заплясал по избе. Обычно веник зарывали в землю, и такое место считалось опасным: мимо него старались не ходить, чтобы не пристала порча.
В народе были уверены, что колдун, как и ведьма, не может умереть до тех пор, пока его знание не перейдет к другому человеку. Свое умение колдовать чародей передает один раз в жизни, полностью или частично, и, как правило, перед смертью. Магическое знание передается по наследству, но если никого нет, то любому желающему. Но если не находится и желающих, то колдун старается передать свои умения любому человеку, хоть бы и хитростью: например, с помощью непосредственного прикосновения к нему или подав избраннику из своих рук любой предмет. При передаче колдун произносил слова: «На тебе!» Иногда рассказы крестьян повествуют о том, что передать знание можно неодушевленному предмету, хоть палке, который затем просто бросить на дорогу: кто поднимет предмет, к тому и перейдет колдовская сила. Согласно мифологическим рассказам, в безвыходной ситуации колдун обычно пользуется неопытностью ребенка, который по просьбе умирающего принимают у него кружку с водой или что-либо еще. Один из рассказов повествует, что мальчику, принявшему от колдуна кружку, после этого стали слышаться голоса: «Давай нам работы, давай нам работы!» И вскоре мальчик умер, так как был не в состоянии справиться с переданной ему силой.
В народном сознании долгая и трудная смерть посылается колдунам и ведьмам как наказание за их грехи. Крестьяне верили, что таких грешников ждут страшные мученья и в загробной жизни. Кончина чародея производит неблагоприятное воздействие даже на природу: во время его агонии поднимается сильный ветер. Существовало поверье, что колдуны, умершие раньше срока договора, который они подписали с нечистой силой, не теряют своей силы после смерти и продолжают вредить людям. Кроме того, колдунов как больших грешников и богоотступников не принимает земля, и они продолжают бродить по округе.
Погребение колдуна отличалось от похорон нормальных людей. Если колдун умирал не дома, его не вносили в дом, а хоронили на месте смерти. Если кончина колдуна наступала дома, то его выносили из избы вперед головой, а не ногами, как обычных людей. Многие действия, связанные с похоронами чародея, были направлены на то, чтобы он не нашел дороги назад и не беспокоил людей и после смерти. Так, гроб при переносе до могилы несколько раз переворачивали то ногами вперед, то головой; не доезжая до кладбища, останавливались, переворачивали умершего колдуна лицом вниз, подрезали на ногах жилы, чтобы не ходил дальше этого места после смерти. В Саратовской губернии с той же целью умершим колдунам подрезали пятки и набивали в них щетины. Практически повсеместно у русских и других восточных славян считали, что от беспокойства ходячего покойника-колдуна избавляет протыкание его могилы и гроба осиновым колом. Кое-где для лишения мертвого колдуна возможности бродить по земле также вделывали в днище его гроба осиновую доску, клали в него осиновые стружки, делали поперечник на дне в виде креста.
Место погребения колдунов и ведьм считалось опасным и страшным. Его старались обходить стороной, но в местностях, где часто случались засухи, крестьяне были вынуждены совершать на могилах чародеев специальные обряды. По народным поверьям, засуху и соответственно неурожай на односельчан насылали «неправильные» покойники, в том числе и умершие колдуны. Поэтому, чтобы вызвать дождь, старухи ходили по ночам на могилу чародея и лили на нее воду — «отливали покойника».
Знахарь и знахарка
В традиционной культуре каждая женщина в той или иной мере обладала навыками лечебной магии для поддержания здоровья домочадцев, прежде всего детей и стариков. Практически в каждом доме хранились святая вода и собранные в положенное время травы, из которых в случае необходимости делались настои и отвары для внутреннего и внешнего потребления. Вместе с тем бывали ситуации, когда домашнее лечение не помогало. И тогда обращались к специалистам-профессионалам, которые, по народным представлениям, обладали особым знанием, необходимым для активного воздействия на опасный недуг. Такими людьми являлись знахари и знахарки, и в русской деревне крестьяне до настоящего времени прибегают к их помощи. Нередко и по сию пору к известной в местной округе лекарке приезжают из близких и дальних городов люди, желающие получить избавление от тяжелой болезни.
Номинации «знахарь» и «знахарка» образованы от глагола «знать» в значении «обладать сверхъестественным знанием». В традиционной культуре для обозначения знахарей существовали слова, которые указывали на их умения и функции, на профессиональные приемы и средства, а также на характерную для данных специалистов возрастную категорию: «знаток», «лекарь» и «лекарка», «ворожейка», «ладельщица», «шептун», «травница», «дед» и «бабка».
В народном сознании представления о знахарях имели мифологизированный характер. Согласно традиционному взгляду, знахари обладают магическим знанием, которое используют в основном для лечения людей и домашнего скота, предотвращения от колдовских чар, предсказания будущего и т. п. По большей части крестьяне считали, что деятельность знахарей всецело посвящена на пользу людям. Однако из-за признака владения сверхъестественным знанием в народе их нередко объединяли с колдунами, деятельность которых была в основном направлена во зло людям. Эта двойственность по отношению к знахарям нашла отражение в номинациях типа «знаток», «колдун», «чаровник» и подобных, которые были применимы к колдунам.
Отмечая, что знание знахарей греховно, как и колдовское, крестьяне нередко ссылались на особенности их кончины, сближающие их с чародеями: знахари мучаются перед смертью, если не успели вовремя передать свои профессиональные умения другому человеку. Вот как, например, подобные обстоятельства описываются свидетелями:
Вот у нас женщина одна не сдавала, дак ой маялась. Думала, что еще будет жить. А потом, верно уж, вынуждена была. Дак потом сыну и сказала: «Миша, оторви две щепинки». Дак он две щепинки отстругал топором, дал ей. Она на эти щепин-ки наговорила и сожгла. И умерла той же ночью. Она все знала. И маяласи горазно. Неоднозначное восприятие знахаря подкреплялось бытовавшим среди простых людей мнением, что ему в работе помогает нечистая сила, хотя, в отличие от колдуна, знахарь никогда не отказывался от Бога и действовал от его имени. Согласно другим представлениям, знахари именно тем и отличались от колдунов, что не вступали в контакт с нечистой силой, а использовали силу заговоров и молитв, свойства природной и освященной воды, а также разнообразных предметов, которые в традиционной культуре осмыслялись как священные. Более того, знахари зачастую не приступали к своей работе без креста и молитвы.
Важной особенностью знахарей, по сравнению с колдунами, было то, что они не скрывали своего занятия. Правда, они тайно произносили заговоры, стараясь, чтобы их никто не слышал. Но это было связано с широко распространенным поверьем, что заговор, будучи услышан кем-либо, просто утрачивает свою магическую силу. Неясность для простого человека текста, произносимого «знающим», нашла отражение в народной поговорке: «Знахари-то говорят, как гору городят». Иногда знахари сами поддерживали веру в свою сверхъестественную силу, но не из особой корысти, а из-за сложившегося в традиции отношения к знахарскому искусству.
Знахарство считалось преимущественно женским занятием, но им мог владеть и мужчина. В народе полагали, что мужчина-знахарь должен быть холостым. Лучшими знахарками слыли пожилые женщины — одинокие или вдовы. По поверьям, вся жизненная сила и энергия специалиста должна быть направлена на знахарское дело. Кое-где у русских в XIX веке сохранялось представление, что знахарское искусство особенно должно удаваться человеку, который является самым старшим или самым младшим в семействе. В местах полиэтнического проживания более сильными знахарями обычно считались представители соседнего народа. В Оренбуржье, на границе с Казахстаном, например, казахи предпочитали обращаться к русским специалистам, а русские более умелыми считали казахов. В народе также верили, что знахарями могли становиться люди, которые по воле судьбы соприкоснулись с иным миром или потусторонними силами. К таковым относились украденные лешим, съевшие змеиного мяса, получившие знание от проходящих странников или юродивых, которые в мифопоэтическом сознании воспринимались как люди, связанные с другим, то есть «чужим», миром.
В отличие от колдовского умения, которое могло быть и врожденным, знахарское мастерство всегда приобреталось начинающим лекарем от более опытного мастера. Чаще всего, магическое знание передавалось «по крови», то есть от матери к дочери, от бабушки к внучке или правнучке. Если у знахарки не было кровных родственников, то свое умение она могла передать снохе или любому желающему человеку. Обычно знание передавали, когда совсем переставали лечить, в связи со старческой немощью или по другим причинам, или перед смертью. Согласно мифологическим представлениям, знахарь, передав умение, сам свою магическую силу терял. Существовали определенные правила передачи знания. Она всегда осуществлялась от старшего к младшему по возрасту, в противном случае знание не могло иметь силы. В некоторых местах на Русском Севере полагали, что знание переходит от одного человека к другому через взгляд — при пристальном смотрении в глаза друг другу. Но чаще знание «сдавали» в форме особого ритуала. Вот одно из описаний подобного ритуала, сделанное на рубеже XX–XXI веков:
Чтобы передать [слова, знание], надо на водичку поделать, вместе встать и обкатиться обеим одной водой. И вот тебе слова будут действовать. Или же можно сделать на водичку и попить обеим.
Иногда для передачи знания достаточно было одной совместной трапезы женщин, в которую включался алкогольный напиток. «Листки со словами», полученные от старшей знахарки или записанные от нее преемницей, хранились обычно в тайном месте. Таким местом могли, к примеру, служить детская зыбка, колокольчик, привешенный к шее коровы, и т. п.
Великомученик и целитель святой Пантелеймон.
Функции знахарей в крестьянской общине были разнообразны. Прежде всего, они лечили людей от всевозможных болезней. Это — зубная боль и кровотечение, «родимчик» и «грудник», грыжа и чирьи, «ломота» и «золотуха», и многие другие недуги. Обычно знахари специализировались на лечении того или иного типа болезней: например, детских заболеваний или зубной боли. К лекарям приходили также в случаях боязни покойников, любовной тоски, душевного беспокойства, бессонницы. Для каждого случая существовал специальный заговор, который наряду с магическими действиями знахаря, согласно народным представлениям, помогал страждущему. Однако чаще всего к «знающим» обращались при болезнях, причина которых в традиционной культуре квалифицировалась как колдовство. К таковым относились порча, сглаз, оговор (или «озык»), а также испуг и подобные. Исцеление от недугов такого рода требовало, как правило, неоднократного посещения специалиста.
Поле деятельности знахарей было чрезвычайно широко и не ограничивалось лишь целительством. Так, к ним обращались с проблемами, связанными с домашними животными: просили найти заблудившуюся скотину, совершить магическое действо, обеспечивающее беспрепятственное заведение ее домой после пастьбы. В некоторых местностях знахари участвовали в обрядах, направленных на предохранение скота от порчи в течение всего сезона пастьбы. По народным поверьям, сведущий специалист, обладающий достаточной магической силой, мог остановить падеж скота. В сферу умений многих знахарей входило также обезвреживание закруток и заломов хлеба в поле, совершенных колдунами.
Помимо непосредственно лечения людей, знахари брались за обеспечение их благополучия во всевозможных жизненных ситуациях: обнаружение украденных вещей, совершение обряда со чтением молитвы при проводах в армию и на подход к судьям, проведение очистительных действий с приговорами от клопов и тараканов и т. д. О разнообразии крестьянских проблем, которые обслуживали специалисты-знахари, свидетельствуют их профессиональные заговоры: «на красоту» (любовная магия), свадебные, «от воров», «на дорогу», «на работу», «на гостей», «на спокойный день», «от лихих людей». Подчас знахари владели также текстами промысловых, производственных и хозяйственных заговоров.
К знахарям нередко обращались при проведении свадеб. Подобно дружке или колдуну в севернорусской свадебной традиции, знахарь во время свадьбы оберегал молодоженов от порчи. По поверьям, лиходеи могли подсунуть в свадебную повозку или зашить в подушки или перины для новобрачных опасные предметы — женский волос, скатанный в комок, взятую с кладбища косточку, три лучинки, опаленные с двух сторон, стручок с четным количеством горошин и т. п. Знахарь, определив порчу, устранял ее тем, что опалял подложенный предмет на огне, уносил его на реку и пускал в воду.
Деятельность знахарей захватывала также область гаданий о будущем. Молодые крестьянки ходили к бабкам-ворожейкам узнавать про своих мужей, которые служили в солдатах или находились на далеких заработках, как они живут, думают ли о своих женах и детях. Пожилые женщины и старухи спрашивали их о своей смерти, гадали о сыновьях, пойдут ли они в солдаты. Девушки старались узнать о своем замужестве. На все эти вопросы «знающие» давали более или менее подробные ответы, пользуясь при этом своими профессиональными средствами и предметами — от «цвета» папоротника до старинных книг. Гадания, касающиеся сферы личных отношений и будущего, знахари часто осуществляли с помощью карт, бобов, воды.
Профессиональная этика запрещала знахарям отказывать в помощи страждущим. Однако брались лечить не всякого: если специалист чувствовал, что его сила не превозможет саму болезнь или силу того, кто ее наслал, то отступался, зачастую объясняя причину отказа, и советовал, к кому можно обратиться. Так, к примеру, если вырезанная из следа человека земля была брошена на воду, что знахарь устанавливал с помощью особых приемов, то объяснение невозможности помочь было примерно такое: «Сделано крепко и завязано туго — мне не совладать; одна тебе надежда на спасение, если была в сапогах соломенная подстилка». Не всякому также знахари брались и гадать.
Согласно традиционным представлениям, знахари имели разную силу. Сила «знающего» человека состояла не только во владении тайным знанием, но и в наличии у него жизненных сил и энергии. В обрядах, верованиях, фольклорных произведениях сохранились представления о том, где в человеке сосредоточивается жизненная сила. Наибольшей концентрацией ее наделялись в первую очередь те части человеческого тела, которые дольше всего сохраняются и после смерти — кости; то, что зримо изменяется в течение жизни (зубы, волосы, ногти) или может выделяться из организма (слюна, кровь, слезы, молоко, моча и т. п.). Кроме того, по древним поверьям, особая энергетика содержалась также в некоторых жизненно важных органах человека, например, в глазах, сердце. Исходя из этих представлений, в народе считали, что передавать магические умения следовало людям в расцвете сил, особенно тем, у которых были хорошие волосы и зубы. Считалось, что именно такие люди сильны как знахари. По поверьям русских, знахарка или знахарь утрачивали свои профессиональные способности, как только у них выпадали зубы. В записях этнографов и фольклористов второй половины XX — начала XXI веков многократно фиксировались собственные ощущения «знающих» в связи с подобными обстоятельствами: утрата зубов и жизненных сил вообще неминуемо приводит к утрате и магической силы. Даже если знахарка теряла всего один или два зуба, из ее практики сразу выпадало лечение довольно большого количества болезней, при котором требовался такой существенный профессиональный прием, как загрызание зубами. Этот прием использовался, в частности, при лечении таких болезней, как грыжа, ногтоеда, костоеда и подобных. Для врачевания некоторых болезней действенным считалось также опрыскивание больного водой сквозь зубы, поэтому их отсутствие резко снижало возможность выздоровления. При утрате зубов «знающим» даже лечение заговорами считалось неэффективным. Известны, однако, случаи, когда беззубая знахарка для прибавления своим действиям верности и магической силы во время лечения и произнесения заговора брала в рот предметы, наделенные в традиционном сознании признаком силы и крепости, — нож или монету. Переставали практиковать и ослепшие знахари и знахарки, что также объяснялось утратой магической силы. О таких в народе говорили: «Ни зуба во рте, ни глаза во лбе».
Крестьяне старались обращаться к тем специалистам, которые слыли в местной округе наиболее могущественными и могли осилить как тяжелые и опасные недуги, так и вредоносное воздействие колдунов и лихих людей на обычного человека.
В традиционной культуре время и место лечения всегда были значимы. Лечебные сеансы проводились, как правило, рано утром до восхода солнца или вечером на закате, то есть в то время, которое в мифологическом сознании наделялось признаком границы и потому считалось наиболее эффективным. В рамках лунного календаря подходящим временем было новолуние, когда нарождался новый месяц. Актуальность этого временного момента для лечебного действа прослеживается и на уровне текстов заговоров. В заговоре от зубной боли, например, изображается встреча старого и нового месяцев, которая позволяет им переговорить о болезни страждущего:
Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Пришел старый месяц к новому и говорит: «Возьми у раба Божия (имя рек) репя-ный зуб, а дай ему костяной».
С понятиями рубежа, предела соотносились и места, выбираемые для целительных действий. Внутри избы таким местом чаще всего служили красный угол, порог, пространство около входа в погреб или около окна, иногда — конкретно перед окном, выходящим на восход или закат. Подчас важным объектом в жилом пространстве оказывалась матица: так, при ночном беспокойстве больного ребенка его несли под матицу и с молитвой трижды прикасались к ней его ногами. За пределами жилья самыми распространенными местами для врачевания являлись баня, межа, перекресток, поле. Место лечения зачастую зависело от типа болезни. Так, недуги, возникшие от испуга, лечили около проточной воды, на перекрестке дорог; детские болезни — на пороге дома, в бане, на меже. В некоторых случаях место для лечения выбиралось в связи с соотнесением его по тому или иному параметру с названием или особенностями болезни. Например, «трясцу» — лихорадку — лечили около осины, так как она «вечно трясется». При недуге, приводящем к образованию струпьев на лице и носящем название «летучий огонь», знахарь выводил больного на улицу и дожидался первого зажженного в селении огня.
Основным инструментом знахаря, обладающим, согласно мифологическим представлениям, магической силой, являлось заговорное слово. В нем содержалось обращение к Богу и другим высшим силам за помощью, а также к природным стихиям. Произнося заговор, знахарь совершал мысленное путешествие в иной мир, необходимое для воздействия на болезнь и получение исцеления. Тексты заговоров изображают это путешествие как последовательное движение из «своего», освоенного, пространства в другой, сакральный мир, где находятся потусторонние высшие силы. Вот, к примеру, заговор от полуночницы — бессонницы младенца:
Встану я, раб, Божий, благословясь, пойду перекрестясь из избы в избу, из дверей в двери, из ворот в ворота, под восток под восточну сторону; под восточной стороной ходит матушка утренняя заря Мария, вечерняя заря Маремьяна, мать сыра земля Пелагея и сине море Елена. Я к ним приду поближе, поклонюсь им пониже. «Вояси ты, матушка заря утренняя Мария и вечерняя Маремьяна, приди к нему к рабу Божию, ко младенцу, возьми ты у него полунощника и щекотуна из белого тела, из горячей крови, из ретиваго сердца, изо всей плоти, из ясных очей, из черных бровей, изо всего человеческаго составу, из каждой жилочки, из каждой косточки, из семидесятисеми жилочек, из семидесяти-семи суставчиков; понеси их за горы высоки, за леса дремучи, за моря широки, за реки глубоки, за болоты зыбучи, за грязи топучи, к щуке-белуге в зубы; понеси ее в сине море!» Щука в море, язык в роте, замок в небе, а ключ в море; заткнул и ключ в воду бросил! Из текстов заговоров видно, что знахарь выступает в роли посредника между людьми и высшими силами. В заговорах, как можно заметить, сама болезнь страждущего отсылается в далекий от человеческого пространства мир, где нет людей, а есть мифологизированные животные и существа, а также мертвые. В этом мире боль не может никому причинить вреда, и с помощью заговора осуществляется мысленный перенос этой особенности потустороннего существования на больного:
На море Океане, на острове Буяне лежат тридцать три мертвеца, у них зубы век не болели; так не боли они и у раба Божия (имярек).
Из тактических приемов воздействия на болезнь, изображаемых в заговорных текстах, помимо отсылки в иной мир или на другой объект, встречаются отгон от больного, отпугивание недуга опасностью, обезвреживание его, уничтожение, обмен — предложение болезни чего-либо, чтобы она ушла, соблазнение угощением и подобные.
Обычно заговор наговаривался, или даже нашептывался, на разнообразные предметы и продукты. Их выбор зависел от вида болезни и действий, которые затем совершал с «наговоренным» объектом знахарь или сам больной уже после сеанса лечения. Так, только что приведенный заговор от зубной боли знахарь наговаривал на кусочек воска, который затем следовало положить на больной зуб. Для нашептывания чаще всего употребляли квас, пиво, вино, хлеб, соль, пряники, сливки, растительное или животное масло (иногда встречаются указания об использовании постного масла, если больной родился в пост, и коровьего, если он родился в мясоед), скипидар, скатерть, платье, кольцо, крест. Универсальным материалом для наговора была вода, освященная или обычная проточная, но собранная и принесенная специальным образом. Правила приноса воды для лечения были следующие: за ней следовало отправляться до восхода солнца и черпать вниз по реке, домой нести, не оглядываясь, и давать пить больному с креста. Для обмывания больных мест нередко использовали воду из росы, собранной в Иванову ночь.
Кроме обмывания, знахари применяли такие приемы, как обливание, обрызгивание водой или напитками, втирание «наговоренных» веществ (сливок, масла или скипидара), окуривание дымом, обведение больного места углем или веткой с дырочкой от сучка, битье пациента чем-либо. Процесс врачевания знахарь сопровождал особыми жестами и действиями: неоднократно сплевывал, размахивал руками, дул, совершал поклоны. Многие движения знахарь производил крестообразно: например, смахивал болезнь с разных частей лица и тела больного, одувал даваемое ему питье.
При лечении знахари использовали также травы и их настои, отвары, которые давали пить страждущему. Среди магических предметов и веществ, с которыми совершались те или иные действия, следует упомянуть землю, «громовые стрелы», острые металлические и деревянные предметы (нож, топор, веретено и другие), медные вещи. Особая сила приписывалась веревке с определенным количеством завязанных на ней узлов, обычно — девятью, которой били больного, чтобы выгнать болезнь. В мифологическом сознании магической силой наделялись также ритуальные предметы, которые использовались в свадебной, похоронной и календарной обрядности. Чаще всего целебные свойства приписывались венчальной свече, свадебной одежде и фате, «мертвому» мылу, то есть пользованному при обмывании умершего, и веревкам, которыми завязывали руки или ноги покойного, земле с могилы. Среди атрибутов календарных праздников в знахарской практике широко использовались «святая» вода, пасхальное яйцо, обрядовые печенья, освященная верба.
С верой в целительные свойства растений связано частое употребление при врачевании не только освященной вербы, но и других растений, народные представления о которых имели мифологическую основу. Это ржаные колосья, рябина, черемуха, осина, липа, дуб, береза. Использовали обычно прутья, кору дерева, место на ветке, где образовалась дырочка от сука. Незаменимым при лечении многих болезней считался веник или голик, изготовленные из веток того или иного дерева. По народным поверьям, в этот предмет переходил недуг человека. Так, при «утине» — боли в спине — знахарь укладывал больного на порог отворенной двери, лицом вон из избы, помещал ему на спину голик, направляя его прутьями в сени и три раза ударял по нему топором. После этого лекарь бросал топор и голик в сени, трижды плюнув туда же. От «нутренной нутрянки» (опухоли живота) больного в бане парили веником «тридевять», то есть двадцать семь, раз с заговором:
Стану я, раба Божия (имя рек), отговаривать у раба Божия (имя рек): Нутряная нутрянка, выйди с раба Божия (имя рек), из его белого тела, с его живота. Выйди в чистое поле, где пустота; там стоят столы дубовы, скатерти браны, питья медовы, яства сахарны. Тебя в гости звали! Затем веник выбрасывали в поле на запад. Для обведения больного места на поверхности и внутри тела использовали вытащенный из веника прут.
Нередко при лечении знахарями использовалась слюна, что свидетельствует о приписывании ей магических свойств. Слюной смачивали указательный или безымянный пальцы и смазывали больное место, плевали ею в определенную область на теле больного, неоднократно сплевывали в процессе врачевания.
Важное место в знахарстве занимала христианская атрибутика. Из предметов например, знахарь в своей деятельности часто использовал церковные свечи, крест, который обычно находился на божнице в красном углу, уже упоминавшуюся выше освященную воду, ладан. В качестве исцеляющего средства специалист мог давать больному на время записанную на бумаге молитву, которую тот, при клятве не разворачивать ее, носил в виде амулета рядом с нательным крестом до окончательного выздоровления. По прошествии же «урочного» времени бумагу следовало обязательно вернуть знахарю. Магическое действо знахаря, те или иные приемы, конец сеанса предварялись, сопровождались или завершались чтением молитвы, зачастую неоднократным. Наиболее часто употребляемыми молитвами при лечении, в том числе произносимыми прямо перед текстами заговоров были «Да воскреснет Бог», «Отче наш», «Богородице». Многие молитвы и заговоры с упоминанием тех или иных святых соотносились с определенными типами болезни. В заговорных текстах знахарь обращался за помощью к высшим силам. И нередко образы святых изображались в заговорах как непосредственные врачеватели:
Аминь. На мори на Окияне, на острове на Буяне лежит камень; на том камне сидела Пресвятая Богородице, держала в руке иглу золотую; вдевала нитку шелковую, зашивала рану кровавую; тебе, рана, не болеть и тебе, кровь, не бежать; аминь. Более древним в заговорах является обращение к природным стихиям и явлениям: к заре, воде, земле, месяцу. Так, например, при заговаривании зубной боли во время новика — молодого месяца — к ночному светилу обращались с вопросом:
«Князь молодой, рог золотой, был ли ты на том свете?» — «Был». — «Видал ли ты мертвых?» — «Видал». — «Болят ли у них зубы?» — «Нет, не болят». Дай Бог, чтобы и у меня, раба Божия (имярек), никогда не болели.
При произнесении заговора с обращением к той или иной природной стихии знахарь совершал также неоднократные поясные поклоны ей. В одном тексте архаичные образы стихий могли сочетаться с более поздними христианскими.
Лечение, чтобы быть эффективным, требовало от знахаря прежде всего, а также иногда и от больного соблюдения предписанных традицией норм поведения. К ним, в частности, относилось воздержание. Так, например, при лечении от порчи знахарь обращался с молитвой к Илье Пророку. В этом случае, согласно народным представлениям, и лекарю, и больному весь «Ильинский» месяц — июль — следовало жить «в чистоте души и тела и не иметь блудного греха», без чего лечение не могло быть успешно. К особенностям лечебной практики относилась неоднократность совершения тех или иных действий: знахарь произносил тексты заговоров, клал поклоны, дул, обливал больного и т. д. три, девять, двенадцать, двадцать семь раз — как того требовало учение, переданное ему старшим мастером. Некоторые детали облика знахаря и его действия во время сеанса подчас были странны, с обыденной точки зрения: для врачевания он надевал верхнее платье задом наперед, при произнесении заговора ступал ногами не вперед, как обычно, а назад, плевал через левое плечо или в сторону, шептал или бормотал. Все это в традиции осознавалось как необходимые меры, обеспечивающие успех в лечении.
Если человек, лечившийся у знахаря, начинал зевать во время сеанса, а потом, после посещения, хорошо спал, это воспринималось как показатель хорошего лечения и выздоровления. В народе считали, что с зевотой выходит болезнь. В современных записях этнографов отмечается, что сами знахари после лечения тоже зевают, а иногда болеют несколько дней, плохо себя чувствуют.
Вознаграждение за работу традиционно почти никогда не обговаривалось. Бывало, что знахарь его не всегда и брал, объясняя больному: «Дело божеское — за что тут брать». Иногда лишь он просил принести что-либо, необходимое для лечения: масло, сливки, скипидар и т. п. Вместе с тем, согласно народным представлениям, труд знахаря должен был обязательно быть вознагражден, иначе лечение могло стать нерезультативным. В мифологическом сознании оплата воспринималась как необходимая часть акта обмена, на другой стороне которого выступала деятельность знахаря, обеспечивающая выздоровление. Вознаграждение обычно представляло собой продукты крестьянского труда или что-либо из одежды.
Болезнь самого «знающего» расценивалась в народе как наказание его за что-то неправедное, совершенное им. Бытовало также представление о том, что неблагополучие детей знахаря напрямую связано с владением им магическим знанием. Вместе с тем знахари всегда пользовались большим уважением в крестьянской общине. Во многих местах «знающих» почитают до сих пор.
Пастух
Пастух был одним из важнейших людей в деревне. Само название этой «специальности» образовано от слова «пасти», означающего «беречь, хранить, держать в целости, охранять». Осознание значимости роли пастуха в обеспечении благополучия скота, жизненно важного для крестьянского хозяйства, нашло отражение в русской пословице: «У пастуха вся деревня в долгу».
К пастуху, однако, в деревенской общине почти всегда относились неоднозначно, что могло объясняться рядом причин. Как правило, пастухи отличались от обычных крестьян рядом особенностей. Чаще всего пастух был чужаком, его нанимали из другого селения, а иногда и из довольно далеких мест. Так на Новго-родчине ценились пастухи — выходцы из Псковской или Витебской губерний, в Каргополье — пошехонцы из Ярославской губернии и ваганы, жители окрестностей реки Ваги, протекавшей в Архангельской и Вологодской губерниях. Это соответствовало мифологическим представлениям о том, что выходец из чужих земель всегда сильнее своего «специалиста». Нередко в пастухи выбирали человека, не имевшего своей земли, — пришлого или переселенца, а также бобыля, сироту или одинокого старика, то есть не занимавшихся земледелием. Кроме того, зачастую в пастухи шли увечные, калеки и даже люди с психическими отклонениями и странностями в поведении, не способные к обычным крестьянским работам. В народе таких называли «неумственные», «нехитренькие». Все это снижало статус пастуха в общине. Вместе с тем крестьяне были уверены, что пастух силен не телом, а своими необыкновенными магическими знаниями и силой, позволяющими уберегать целое стадо в течение сезона пастьбы: с Егорьева дня до Покрова. Согласно пастушьему заговору, пастух может защитить вверенную ему скотину «от лютого зверя черного, от широколапого медведя, от перехожего пакостника-волка, рыскуньи-волчицы, от рыси и росомахи, от змеи и всякого зверя, и гада, и злого и лихого человека». Эти представления о пастухе в значительной мере компенсировали его общественную неполноценность. Сложность отношения к пастуху обусловливалась и тем, что его профессиональная деятельность, по мнению крестьян, была тесно связана с колдунами и колдовством, а также с миром нечистой силы.
Пастуха в деревне знали все. Его выбирали всем миром, в течение сезона он по очереди столовался и ночевал в каждом из крестьянских домов; иногда количество проведенных ночей под одной крышей зависело от числа голов скота, взятых пастухом под опеку из данного хозяйства. Ежедневно из того дома, где пастух ночевал, ему выдавали еду на день и, если бывало холодно, верхнюю одежду на время пребывания на пастбище. Всей же общиной ему собирали вознаграждение за работу, тоже в соответствии с количеством животных, которых он брал из каждого хозяйства. Вознаграждение давалось, как правило, три раза за сезон: в день первого выгона скота, в середине срока, который приходился на Петров или Ильин день, и по завершении пастьбы в день Покрова Богородицы. Обычно для оплаты пастушьей работы собирали продукты крестьянского хозяйства: зерно, картошку, яйца, творог, пироги, иногда мясо. Помимо выполнения хозяевами условий заключенного договора об оплате за пастьбу, пастуха за хорошую работу могли также всем миром отблагодарить дополнительно: например, покупали ему в складчину необходимую одежду.
По представлениям крестьян, пастух знал специальные слова и заговоры, имел особые предметы, владел механизмами магических действий, и все это обеспечивало благополучие его деятельности, а также возможность соотноситься с нечистой силой. Магические характеристики приписывались пастушьим предметам, многие из которых изготавливались только на один сезон, а по завершении пастьбы их уничтожали, как в традиции это обычно делали с ритуальными вещами. Так, к примеру, в свитый из бересты рожок пастух помещал кусочек пасхальной свечи: считалось, что при звуке такого рожка коровы должны собираться в стадо быстрее, а дикие звери разбегаться прочь. По народным поверьям, прикосновение кого-либо, кроме пастуха, к этому музыкальному инструменту разрушало его магическую силу и могло привести к беде со стадом. Одним из важных пастушьих предметов был посох. Посох вообще считался атрибутом колдунов и людей, наделенных магическими способностями. На пастушьем посохе, который тоже использовался лишь в течение одного сезона, отмечалась численность стада и сколько голов с какого двора принято пастухом под опеку. В Ярославской губернии верили, что пастух спокойно может отдыхать целый день, стоит лишь ему воткнуть свою палку в землю и произнести заговор. Эти действия, по народным представлениям, обеспечивают сохранность стада и не позволяют ему разбредаться. Аналогичная функция приписывалась поясу или ремню пастуха, на который был произнесен специальный заговор: утром пастух развязывал пояс или ослаблял ремень, и стадо спокойно расходилось по пастбищу, а в конце дня или в случае необходимости завязывание пояса или подтягивание ремня приводило к дружному сбору всей скотины. Если на поляну, где стадо пас пастух с заговоренным ремнем, заходил медведь, то он видел вместо коров камни или кочки, а коровы при этом вовсе не видели и не чувствовали присутствия зверя. Пастуший кнут, один из профессиональных атрибутов, изготавливался ежегодно. В некоторых местностях его делали особым образом. Так, во Владимирской губернии, после того как пастух был выбран, он обходил все избы деревни и в каждой брал пучок льна, из которого и плел себе кнут. Считалось, что по хлопку кнута как предмета, наделенного магической силой, коровы быстро собирались вместе.
Любая вещь пастуха, над которой знающим человеком был произнесен заговор, на Русском Севере имела специальное название — «обход» — и получала особую силу. В качестве «обхода», помогающего пасти стадо, были и предметы, специально изготовленные пастухом или колдуном: бумажка с молитвой, воск с закатанной в него шерстью животных, хлебный шарик, моток бересты, бутылочка с водой, ветки или выструганные палочки и т. п. Такой «обход» на какой-либо предмет необходимо было брать каждый сезон. Для этого пастух шел к колдуну, и тот трижды читал длинный заговор над тем или иным предметом. Из заговора колдун сообщал пастуху только часть, необходимую для проведения пастушьих ритуалов, и сведения о нормах поведения. Чаще всего полный текст заговора пастуху известен не был. Знание его считалось колдовским умением и могло быть передано колдуном или старым пастухом только перед смертью. При этом даже «знающий» пастух, то есть владеющий всеми знаниями, отраженными в заговорном тексте, но продолжавший пасти, не имел права заговаривать предметы для себя сам и должен был обращаться к колдуну.
Обретение магических свойств пастушьими предметами связывалось не только с произнесением на них заговорных слов, но и с воздействием нечистой силы. Повсеместно крестьяне были уверены, что пастух вступает в договорные отношения с такими мифологическими существами, как леший и луговые духи. Они-то и помогают ему стеречь стадо. Считалось, что договор с нечистью пастух заключает накануне или в день первого выгона скота. Для этого он в определенном месте — в лесу под елью или около водоема — вызывает специальными словами лешего и отдает ему дар: одно, два или три яйца или молоко. Этот дар символизирует жертву — одну, две или три скотины или молоко нескольких коров, — которую леший может взять себе за помощь в пастьбе стада и за охрану его от диких зверей. Знаком договоренности были следующие действия: пастух запирал ключом замок, который прятал в укромное место, например под корнями лесного дерева, чтобы его никто не смог обнаружить. Один или несколько замков, брошенных в лесу, отмечали границу, за которую пастух не имел права перегонять стадо или заходить сам.
Иногда же, соответственно договору с лешим, замок знаменовал собой непреодолимую преграду для диких зверей, которую те, согласно мифологическим представлениям, не могли перейти, чтобы попасть в деревню.
По поверьям, после такого договора леший находился на посохе, кнуте, рожке пастуха или в его шапке или сумке. Ярославские крестьяне полагали, что леший невидимо сидит на одной из коров или на колокольчике, который на нее надел пастух. Эта корова становилась вожаком стада, ее так и называли «стадоводни-ца». По народным представлениям, помогающая пастуху нечистая сила могла показаться в виде следящих за стадом лисицы, зайца или кошки. По сигналу пастуха — удару кнутом или втыканию посоха в землю на пастбище — нечисть распускала или собирала стадо. В некоторых местностях верили, что знающему пастуху самому и пасти не надо: за него это делает леший. Пастух спит весь день на пастбище, а коровы не расходятся, пасутся вместе и по первому сигналу идут по домам. В одном из мифологических рассказов повествуется о том, как пастух, заключив договор с лешим, целый день спал дома на печи, а леший в его обличье ходил за коровами, заботясь о них, выгоняя в поле и приводя домой.
В безлесных местах, например, в Ярославской, Тверской губерниях, пастухи договаривались с полевыми и луговыми духами, обращаясь с заклинанием: «Полевой хозяин-батюшка, полевая хозяйка-матушка Призрите, напойте, сохраните и на двор пригоните». Кое-где на Русском Севере демоническим помощниками пастуха считали мелких бесов: в некоторых деревнях Новгородской губернии их представляли в виде рыжих чертенят, в Архангельской губернии — в облике маленьких человечков в красных колпачках на голове или подпоясанных красными поясками.
Свое профессиональное знание, в рамки которого входило и умение общаться с нечистой силой, пастух получал от колдуна или более опытного старого пастуха. Обычно передача знания шла устным путем, но заговорные тексты и правила поведения пастуха иногда закреплялись письменно. Бумага с такими записями являлась своеобразным документом, который назывался «отпуском». Эта бумага, по поверьям, обладала мощной магической силой. Никто, кроме пастуха, не должен был ее ни видеть, ни держать в руках. Поэтому свои «отпуски» пастухи прятали в тайном, никому не известном месте. В некоторых местностях «отпуск» называли еще «спуском», «обходом», «оберегом», «словом», «знатьём» (от слова «знать» в значении «владеть особым знанием»). Для каждого пастуха в «отпуске» были определены свои правила поведения и запреты. К наиболее распространенным относились такие: не брать из леса ягод (черных или любых) и грибов, не собирать яйца из гнезд лесных птиц, не ловить рыбу, не разорять муравейники, не убивать кротов, не копать землю, не драть лыка и не плести из него лапти во время пастьбы, не ругаться в лесу, не стричься, не бриться, не пить алкогольные напитки; если пастух женат, то не вступать в супружеские отношения в течение всего сезона пастьбы; не подавать никому руки, не перелезать через изгороди и т. п. По представлениям крестьян, до тех пор пока пастух соблюдал все правила и запреты, нечистая сила помогала ему в пастьбе, а «отпуск» сохранял силу.
В народе считали, что каждый «отпуск» и вина за его нарушение берутся на чью-либо голову: на скотину или на самого пастуха. Архангельские крестьяне полагали, что если «отпуск» взят на скотину, а пастух нарушил запрет, то «животина сгинет»: или корову съест медведь, или леший погонит ее в чащу, или она «встанет на рога», то есть свернет себе шею, зацепившись рогом о землю. Существовало поверье, что в отместку за «провинность» леший выбирает лучшую корову в стаде, непременно черной масти и без единого белого пятнышка. В народе бытовало множество мифологических рассказов на тему о наказаниях. Так, в одном из них повествуется о том, как пастух, несмотря на запрет, наловил 13 рыб, и на следующий день медведь задрал в его стаде 13 коров. В другом сообщается о нарушении обозначенного в «отпуске» запрета заносить в избу хомут, вследствие чего коровы перестают слушаться пастуха и своих хозяев. Согласно третьему мифологическому рассказу, нарушается запрет копать землю, чтобы не задавить жука или лягушку; и оттого, что пастух накопал три мешка картошки, леший в первый же после этого выгон погубил трех коров: одна запуталась в ограждении и задохнулась, а две другие «встали на рога». Если «отпуск» был взят на пастуха, то он, нарушив какое-либо из предписаний, категорически отказывался пасти, заявляя, что ему нельзя. В Архангельской и Вологодской губерниях говорили, что такого пастуха мог «захлестать лес», так что тот от ударов ветвями мог потерять глаза, а то и вовсе лишиться жизни. В одном из мифологических рассказов повествуется о том, что пастуха, «испортившего отпуск», леший до смерти забил дубиной. Другая история сообщает, как молодой пастух дал своему знакомцу поиграть на заговоренном рожке, и вскоре после этого неосторожного пастуха нашли в лесу со свернутой шеей; односельчане этот случай объясняли так: «Ему леший голову отвернул». Работа пастуха, вопреки представлениям народа, все-таки требовала большой осмотрительности. Если «отпуск» был взят на коровий колокольчик, его нельзя было снимать с шеи коровы без риска быть наказанным хозяином леса. Когда колдун наговаривал заговор на какую-либо вещь пастуха, ее пропажа или повреждение сказывалась на владельце. Так, крестьяне были уверены, что если пастух не найдет на своем месте оставленный в лесу посох, то он вскоре заболеет или умрет.
В народном сознании пастух, его магические предметы и стадо воспринимались как единое целое. Поэтому любое неправильное или неосторожное действие пастуха грозило серьезными последствиями и для вверенных ему животных. Так, например, в Архангельской губернии считали, что пастух в продолжение пастбищного сезона должен остерегаться пораниться до крови. Согласно мифологическим представлениям, кровотечение из раны у пастуха может привести к нарушению целости и сохранности стада: медведь или другой дикий зверь задерет кого-нибудь из скотины. В этом же плане опасным для всего стада считалось досрочное извлечение из него по каким-либо причинам — будь то неудовольствие работой пастуха или необходимость продать животное — той или иной скотины хозяевами. Увод даже одного животного означал как нарушение целостности стада, так и условий договора между пастухом и крестьянами, что, согласно традиционным представлениям, обусловливало потерю пастухом магической силы. Это, в свою очередь, могло привести к дальнейшим потерям скота. Особенно плохо было, если скотину забирали из стада на убой, поскольку считалось, что дикие звери обязательно почуют кровь и переведут много других животных. В таких случаях ответственность за нанесенный в стаде ущерб возлагалась не на пастуха, а на нарушителей договора. Судьба стада зависела также от сохранности предмета-«обхода», спрятанного пастухом в лесу или другом месте. «Обход» терял свою защитную силу и переставал действовать, если кто-либо случайно или специально обнаруживал и уничтожал этот пастуший предмет. Тут уже следовало ожидать самых разнообразных несчастий: у коров могло пропасть молоко, они могли одна за другой погибнуть. Если пастух замечал, что «обход» потревожен, он обычно отказывался пасти и снимал с себя ответственность за стадо. Выйти из сложившегося положения можно было лишь с помощью нового «обхода», который разрешалось теперь взять только в Ильин день. Чтобы не нарушить договора с лешим, пастух сам тоже не имел права перемещать заговоренный предмет.
Благополучие всего стада и каждой скотины зависело от проведения пастухом предписанных традицией магических приемов и обрядов. Их совершение приурочивалось к началу и концу пастьбы ежедневно, а также ко дню первого выгона стада и дню завершения сезона. Так, в день св. Егория пастух собирал все стадо, у каждого животного выстригал по клоку шерсти между ушей и с крестца и закатывал их в воск. С этим шариком в одной руке и замком в другой он произносил специальный заговор, после чего прятал воск с шерстью где-нибудь рядом с водопоем. Восковой шарик с шерстинками пастух мог поместить и в другое потайное место, укрыть в головном уборе или сумке, а также прикрепить к посоху, кнуту, рожку или барабанке — музыкальному инструменту в виде доски, крепящейся на переброшенной через шею веревке, с двумя палочками.
Один из самых важных обрядов Егорьева дня — обход пастуха со всем стадом вокруг пастбища. Собирая по деревне всех взятых под опеку животных, пастух стучал в барабанку и пел песню, слова которой, согласно народному восприятию, имели магическую силу:
Батюшка Егорий,
Спаси нашу скотинку,
Всю животинку.
В поле и за полем,
В лесе и за лесом
Волку да медведю
Пень да колода,
Нашей-то скотинке —
Доброго здоровья.
Хозяин с хозяюшкой,
Встань, пробудися,
Богу помолися,
Богу-ту на свечку,
А нам по яичку.
Когда все животные были выгнаны из дворов, пастух направлял стадо к месту выпаса и приступал к обряду обхода. При этом пастух шел впереди и нес в решете икону св. Георгия — покровителя домашних животных и повелителя диких зверей, крест, пасхальную свечу, освященную в Вербное воскресенье ветку вербы, хлеб, в некоторых местностях — два яйца, замок и ключ, а также некоторые другие магические предметы. Во время обхода пастух произносил по памяти хранившийся у него в рукописном виде «отпуск» или читал его по бумажке, так как иногда текст был очень длинным. Если же пастух был неграмотным, то обходил стадо молча, но обязательно имея при себе рукопись. Во многих местах знание текста заговора было обязательным условием при найме пастуха, а владение рукописным «отпуском» повышало его статус. В Вологодской губернии только пастух, владевший рукописью, признавался знающим.
После троекратного обхода пастбища «по солнцу» бумажку с заговором пастух тщательно прятал от посторонних глаз: в фуражке или в пастушьей трубе, за иконами, в дверном косяке около порога избы; часто ее зарывали или прятали в дупле дерева в лесу. Совершались также манипуляции и с некоторыми другими предметами. Запертый после обхода стада замок пастух бросал в лесу, символически замыкая тем самым границу, которую не должны преодолеть дикие звери. В некоторых местностях совершался обряд перекидывания яйца через стадо, которое зарывалось на том месте, где упало. Этот обряд был направлен на целостность и благополучие стада во время пастьбы. В Вологодской губернии пастух одно яйцо зарывал в муравейник, чтобы скотина, подобно муравьям, всегда знала свое стадо, а второе яйцо помещал в лесной ручей так, чтобы оно было покрыто бегущей водой: это должно было способствовать увеличению молока у коров. Удой и плодовитость коров, по мнению крестьян, напрямую зависели также от места, в которое помещался и хранился тот или иной заговоренный пастуший предмет — «обход»: если место влажное, сырое — молока у коров будет много; сухое — удои будут плохие. Поэтому «обход», например, в виде веток опускали, как и яйцо, в ручей, а бутылочку с наговоренной водой спускали на веревке в колодец.
Нередко в Егорьев день совершались два обряда обхода стада. Первый обход происходил на глазах всей деревни, и здесь хозяевам скотины демонстрировалось знание магических приемов, поскольку крестьяне были убеждены, что значимость и действенность ритуала зависит от пастушеского «знания». Второй обряд, тайный, совершался на дальнем пастбище, чтобы никто не мог видеть.
В каждой местности пастуший обряд обхода в день первого выгона скота имел свои особенности. Так, в некоторых местах Смоленской губернии обход проводился в два этапа. Сначала пастух прямо на деревенской улице обходил все стадо с иконой Николая Чудотворца с обращением к святому: «О святой Никола-батюшка, сдаю на поруки все стадо и прошу тебя, сохрани его от зверя лютого». После этого хозяева выгоняли скот в поле. Здесь хозяйки благодарили пастуха и одаривали его и подпасков салом и яйцами, из которых они тут же на костре приготовляли яичницу. Как только блюдо было готово, пастух расставлял подпасков вокруг стада, назначал каждому из них свою роль — «зайца», «слепца», «хромого», «замка» и «колоды», — и разыгрывалось ритуальное действо, направленное на обеспечение благополучия стада в течение сезона пастьбы. Взяв яичницу, пастух подходил к «зайцу» и задавал вопрос: «Заяц-заяц, горька ли осина?» — «Горька». — «Дай, Бог, чтоб и наша скотинка для зверя была горька». Переходя к «слепцу», он спрашивал: «Слепой-слепой, видишь ли?» — «Не вижу». — «Дай, Бог, чтоб и нашу скотинку не видела зверина». Далее пастух обращался к «хромому»: «Хромой-хромой, дойдешь ли?» — «Не дойду». — «Дай, Бог, чтоб и зверина не дошла до нашей скотины». Следующему персонажу задавался такой вопрос: «Замок-замок, разомкнешься ли?» — «Не разомкнусь». — «Дай, Бог, чтобы у зверя не разомкнулись зубы на наш скот». Завершая круг, пастух спрашивал «колоду»: «Колода-колода, повернешься ли?» — «Не повернусь». — «Дай, Бог, чтобы и зверь не повернулся к нашей скотинке». Таким образом пастух обходил стадо трижды, после чего все участники действа садились около костра и съедали яичницу.
В течение сезона пастьбы пастух в случае необходимости применял и другие свои знания и магические умения. В Ярославской губернии, если терялась корова, хозяева обращались к пастуху, и он отправлялся в лес. Здесь он, расщепляя ветку дерева зубами, делал лучинки, а из них — крест, который и оставлял на перекрестке. Это должно было способствовать обнаружению животного.
В народе считали, что пастух обладает умением общаться с животными и растениями. Крестьяне в Олонецкой губернии, к примеру, верили, что он может напустить медведя на чужое стадо и, более того, сам превратиться в этого зверя, чтобы задрать коров и навредить другому пастуху. Благодаря своему знанию и профессиональным приемам пастух исполнял роль посредника между миром людей и миром природы. Он мог символически, в одних случаях, приоткрыть завесу между этими мирами, а в других — воздвигнуть преграду между ними. Так, когда хозяева не могли отыскать пропавшую скотину, полагали, что это леший или колдун «закрывает» ее от человеческих глаз, то есть она находится в том самом месте, где ее ищут, но люди просто не видят животное. В подобной ситуации обращались к пастуху, веря, что он может договориться с лешим и «открыть» корову, сделать видимой. Вместе с тем на Вологодчине, когда пастух обнаруживал появление на поскотине медведя, то ложился на землю лицом вниз, вследствие чего ни коровы не видели зверя, ни он их: вместо скотины медведю казались неподвижные камни. В некоторых местных традициях важная роль отводилась пастуху во время падежа скота: он добывал очищающий от болезней «живой» огонь, прогонял стадо через костер или «сквозь землю» — через вырытый в земле ров.
Пастух следил не только за вверенными ему животными, но также имел право предъявлять особые требования к их хозяевам, так как благополучие при пастьбе зависело и от поведения владельцев скотины. Они не должны были нарушать правил, оговоренных между ними и пастухом в день его найма. К числу наиболее распространенных запретов, касающихся поведения хозяев и прежде всего женщин, которые в большей степени были связаны с уходом за скотиной, относились следующие: ругать и бить скотину, бросать в нее камешки при отправлении на пастбище, выгонять коров босиком и без головного убора, поминать нечистую силу при выводе скотины со двора, использовать для выгона голик или метлу и т. п. Если пастух видел нарушителя, то наказывал его, ударяя веткой и прогоняя домой. Обычно хозяйки старались не портить отношения с пастухом, опасаясь, что он может определить их скотину в жертву лешему или просто навредить ей.
По завершении сезона пастьбы пастух уничтожал часть принадлежавших ему профессиональных предметов и снимал с себя ответственность за скотину. После получения им вознаграждения за работу договор считался выполненным обеими сторонами — пастухом и деревенской общиной. Пастуха чествовали, как и в день первого выгона скота, одаривая пирогами, яйцами, маслом, домашним сыром. До следующей весны он был свободен. В этой связи показательна русская поговорка: «Коровки с поля — и пастуху воля».
Мельник
Мельник, как и другие «специалисты», труд которых не был земледельческим, имел особое положение в крестьянской общине. Многие причины обусловили мифологические представления о нем, в которых он предстает необычным человеком. Специфическое расположение мельниц, водяных — на реке, пруду или другом водоеме, а ветряных — на высоком месте, но в любом случае — в отдалении от поселения, породило веру в связь мельника с нечистой силой: духами воды и теми, которые заведуют ветрами. Умение мастера совладать с природными стихиями, приводящими в движение мельничный механизм, послужили основой для наделения его в крестьянском сознании магическим знанием сродни колдовскому. Кроме того, особое отношение к мельнику складывалось в связи с причастностью его работы к основному продукту крестьянского труда — хлебу.
От профессиональных знаний и умений мельника зависело не только качество и количество получаемой из зерна муки, но и долговечность работы мельничной постройки. Неслучайно в народе говорили: «Мельник не бездельник, хоть дела нет, а из рук топор нейдет». Секреты в работе мельника относились простыми людьми к области необычного. В связи с этим знаменательны сведения о получении профессионального опыта, которые содержатся в одном из мифологических рассказов, записанном в селе Новиковка Самарской губернии: умелый местный мельник перенял все свои знания от нерусских мастеров, у которых ему пришлось учиться пять лет. Согласно мифопоэтическому сознанию, «специалисты»-инородцы всегда считались в народе более умелыми, сильными, «знающими».
Крестьяне были уверены, что мельнику в работе помогает нечистая сила, что хозяева водяных мельниц вступают в договор с водяным, а работающие на ветряных мельницах — с лешим или вихрем. В Симбирской губернии даже считали, что мельник продает свою душу водяному и каждую ночь отправляется спать к нему на дно водоема. Договор поддерживался постоянными жертвоприношениями. Обычной жертвой были продукты, связанные с мельничной работой: крошки хлеба, часть муки или зерна из каждого мешка. Остановка механизма мельницы нередко связывалась с несоблюдением мельником своевременного принесения жертвы. Так, в Вятской бернии бытовал рассказ о том, как женское мифологическое существо «шишига» не давала мельнику работать, садясь на мельничную шестерню и останавливая все устройство. Перебои в работе продолжались до тех пор, пока тот не привез табаку и не бросил его в пруд для шишиги. По праздникам в качестве жертвы-угощения водяному в воду лили водку. В Белоруссии при заморозках под мельничное колесо помещали кусок сала, чтобы водяной не слизывал смазку с мельничного колеса.
Более серьезные и даже страшные жертвы, по поверьям, приносились или бывали обещаны мельником непосредственно при строительстве мельницы, а также ежегодно перед наступающим паводком, грозящим снести плотину, и накануне весеннего запуска мельницы. В этих случаях жертвой служили не только хлеб, но и домашний скот, люди. В Новгородской губернии при постройке мельницы под водяное колесо бросали шило, мыло, голову петуха. В некоторых местностях в основание самой мельницы или под ее порогом нередко зарывали живьем какое-нибудь животное: кошку, собаку, петуха, ворону. При поломке механизма или плотины этих животных бросали в воду для водяного. В Смоленской губернии для этой цели мельники специально держали на мельнице животных черной масти. Если в деревне начинали переводиться кошки или гибнуть лошади, крестьяне связывали это с постройкой мельницы. Они верили, что мельник за сохранность своего строения обещает водяному этих животных.
В крестьянской среде широко бытовали истории и о том, что мельники специально заманивают припозднившихся путников и сталкивают их в омут или под колесо мельницы. Иначе, по поверьям, может утонуть сам мельник или разрушится его мельница. В Вятской губернии при обещании жертвы нечистой силе, мельник говорил: «Возьми сколь людей, чтоб только мельница стояла». Подобные представления о жертвенных договорах с водяным поддерживали страх односельчан по отношению к мельнику. Иной раз его обвиняли в произошедшей около мельницы гибели людей и животных. Вместе с тем в крестьянской среде признавалась необходимость и неизбежность жертвы при строительстве мельницы, как и любой другой постройки. Распространенной жертвой при возведении мельницы, по мнению крестьян, была часть зерна, которое они привозили для помола. Существовало даже такое понятие, как «поставить мельницу на девятом зерне». Это означало, что девятая часть зерна постоянно будет отдаваться водяному или лешему за помощь в работе.
Если мельник не ладит с водяным, и последний сердится на него, то мельничная плотина всегда будет прорываться. Поломка деталей мелющего механизма приписывалась нечистой силе. Один из крестьян Ярославской губернии рассказывал об этом так:
Раз молол мой дядя на мельнице вдруг слышит он, что один жернов мелет не так, как следует — то попойдет, то остановится. Пошел дядя к жернову, глядит, а на жернове сидит большущий черный кот, и жернов то попойдет, то остановится, словно его задевает что. Подошел дядя ближе, хотел схватить кота, а тот убрался дальше, на другую сторону, дядя туда, а кот опять прочь. Наконец кот вдруг с треском провалился сквозь землю, и жернов пошел ровно и плавно. На другой же день после этого дядя умер. Считалось, что в подобных случаях мельник должен суметь договориться с нечистой силой. Зачастую мельник сам поддерживал слухи о своих отношениях с нечистью и сверхъестественных способностях. Делалось это подчас для личной выгоды. Так, в Вятской губернии полагали, что «знающему» мельнику следует платить большую плату. Вознаграждение за работу мельник получал зерном. В зависимости от местной традиции, репутации мельника, а также обстоятельств клиентов доля за работу могла варьировать от одной десятой до одной третьей с мешка. Больше платили не только мельнику «знающему», но и надежному, тому, который, по мнению крестьян, знал толк в своем деле и был честен с людьми в вопросах соблюдения очередности и оплаты. По поверьям, сила мельника пропадала, если он обсчитывал крестьян или изменял обычаю обслуживать их по очереди. Нарушение этих сложившихся в традиции обязательств могло, по народным представлениям, навлечь на мельника гнев помогающей ему в работе нечистой силы с соответствующими последствиями: помехи в процессе помола, разрушение механизмов, а также утас-кивание в воду самого мельника. Среди ограничительных действий, касающихся мельника, известен был запрет отряхиваться от муки. Его несоблюдение грозило тем, что мельник заболеет лихорадкой и весь «век будет трястись».
Вера в наделенность мельника магическим знанием и его авторитет среди односельчан поддерживались также благодаря его способности определять по виду привезенного зерна колдуна или ведьму, которые «пережали» чужое поле и забрали себе хлеб. В Ярославской губернии считали, что у пережинщика зернышки с одного края обломаны, обкусаны или обожжены. По характеру работы мельничных механизмов знающий мастер мог также указать на то, что у хозяина зерна кем-то был сделан «пережин»: «стал молоть, а камень не так ходить. Мельник говорит: «У вас хтось спор забрав с хлеба»». Таким образом, от мнения мельника могла зависеть репутация того или иного жителя деревни.
Обычно, стараясь задобрить нечистую силу, мельник вместе с тем сам мог иметь власть над нею. Для этого ему следовало добыть чародейственную траву, которая называлась «адамова глава», или другую. Согласно рассказу из села Новиковка Самарской губернии, у мельника в подчинении были четыре мельничных беса «морлютки». Крестьяне полагали, что власть над ними дает распускающийся один раз в году цвет «спрыг»-тра-вы, или папоротника, который мельнику удалось добыть накануне Иванова дня «на самой вершине Жегулевских гор». Мор-гулютки не только постоянно помогали мельнику удерживать все четыре мельницы, находившиеся в его ведении, но и пришли на выручку, когда того решили отправить в солдаты: по просьбе своего «хозяина» бесы разрушили барские мельницы, и мельника возвратили к его занятию — поправлять мельничные постройки.
Мельничные бесы, по поверьям, не дают покоя мельнику, оставляя его без сна и требуя все время работы. Избавиться от нечисти можно лишь с помощью трудных даже для нее заданий: считать песок, перемеривать воду в море, пересчитывать пеньки в лесах, некоторые из которых рублены с молитвой, что обычно сбивает бесов со счету, и т. п.
Среди мифологических рассказов был распространен сюжет о том, как мельник получает власть над самим водяным, который случайно заскакивает в его лодку в виде рыбы. Мельник набрасывает на водяного крест и отпускает лишь тогда, когда нечистый дает обещание по весне не размывать мельницу.
Мельник, водящийся с нечистыми духами, нередко наделялся статусом колдуна. В русских заговорах, в частности, мельник и мельничиха упоминаются в ряду колдунов и других опасных и вредоносных персонажей. Наряду с представителями других неземледельческих специальностей, которые, согласно традиционным представлениям, знаются с нечистой силой, мельник в народной христианской культуре мог определяться как грешник. Так, на одной иконе XVIII века мельник с другими персонажами-грешниками изображен в аду, где все танцуют под музыку скрипача. В приведенном выше рассказе о мастере с помощни-ками-моргулютками сообщается, что во время добывания волшебной травы, дающей власть над мельничными бесами, мельнику был представлен ад, где мучаются грешники и где он приготовил место и себе: «Ужас как там маются, а мне хуже всех». В некоторых мифологических рассказах повествуется о страшной, как у колдуна, смерти мельника, что объясняется его греховными отношениями с нечистой силой:
Не очень давно еще жил на одной деревне богатый человек. Имел он водяную мельницу. <…> Но вот, пришло ему время помирать. Он и говорит работнику: «Закладывай тройку лошадей и вези меня на мельницу: я буду сегодня ночью умирать».
Работник увез хозяина. А когда поехал домой, то подумал: «Почему же хозяин знает, что он сегодня умрет?» — Остановил лошадей и пошел обратно на мельницу. Приходит и тихонько смотрит в окно. И что же? Сидит его хозяин и горько плачет. Открывается подпольная западня, и выходят оттуда дьяволы. И содрали с него кожу, а мясо съели. Потом один дьявол влез в его кожу и остался там. В Вятской и Самарской губерниях верили, что мельник, заключивший договор с водяным, на сорок дней после своей смерти становится еретиком — ходячим покойником, опасным и вредоносным для людей. С другой стороны, фольклорные тексты, в частности загадка, указывают и на противоположную оценку деятельности мельника и его вознаграждения за нее по смерти:
Коптил, коптил,
Много лет коптил,
Много душ кормил,
Много спасенья залучил
(Мельник).
Мельник-хозяин, владевший мельницей, был, как правило, зажиточным человеком, что определяло его высокий социальный статус в рамках деревенского общества. Народные загадки о мельнице зачастую рисуют ее работу через отрицание видов крестьянского труда, но при этом как чрезвычайно прибыльную:
Стоит кулик на болоте,
Не жнет, не молотит,
Только денежки колотит
(Мельница).
Специфика достижения мельником достатка отражена в русской поговорке: «Не ворует мельник, а люди сами носят». Вместе с тем, состоятельность даже самого работящего мельника в значительной мере зависела от природных стихий, о чем свидетельствуют пословица: «Богат мельник шумом!» — и загадки о мельнике: «Есть вода — пью винцо, / Вода убежит — винцо улетит», «Какие люди питаются ветром и водой?» (Мельник). Крестьяне считали, что зависть к богатству мельника могла послужить причиной нарушения мельничной плотины. Завистнику стоило лишь бросить в воду около мельницы какой-либо предмет, который, согласно традиционным представлениям, был опасен для мельничного хозяйства. К таковым относились, например, свиное рыло, овечья кость, наполненная ртутью, и некоторые другие предметы.
Разнообразные и подчас противоречивые представления о мельнике-специалисте в традиционной культуре в значительной степени обусловливались особенностями его труда, в том числе и местом работы. Известны загадки, в которых очевидно самое уважительное отношение к мельничной постройке: «Весь мир кормит, сама голодна» (Мельница). Мельница сочетала в себе и культурное, и природное начала: с помощью этого сооружения происходило превращение одного вещества в другое, причем для осуществления этого процесса использовались силы природных стихий. Несмотря на изображение мельницы в загадках как подательницы пищи — она «весь мир кормит», — а соответственно и жизни, в народном сознании она воспринималась, прежде всего, как «нечистое» место, что объяснялось ее и пространственной закрепленностью в отдалении от жилого пространства и постоянным шумом при работе. Согласно украинскому преданию, мельница вообще была придумана чертом, хотя ему не удалось установить жернов, так как крылья постройки имели форму креста. Место близ мельницы считалось небезопасным. В народе говорили: «Со всякой новой мельницы водяной подать возьмет», то есть утопит человека. Восприятие мельницы, не только водяной, но и ветряной, как опасного объекта отразилось в традиционной загадке: «На горе-горище стоит беленище, в этом беленище деготь и ле-готь и смерть недалеко» (Ветряная мельница).
На мельницах, особенно старых, заброшенных, по народным верованиям, живут мифологические существа, о присутствии которых можно узнать по шуму и музыке. Это, прежде всего, водяной, или мельничный, а также русалки, которые любят мыть или расчесывать свои волосы, сидя на столбах разрушенной постройки или на рабочем колесе, черти, мелкие бесы «ичетики», женский дух «шишига». Верным знаком пребывания таких персонажей на водяной мельнице являются неожиданная остановка ее работы или, напротив, внезапный запуск механизма.
По поверьям, около плотин водяных мельниц водилось много рыбы. Вместе с тем, рыбачить здесь опасались, полагая, что в виде налима или щуки можно вытащить самого водяного, а то и он сам может откусить палец или утянуть рыбака на дно. Верили также, что как ни лови у плотины, ничего не поймаешь, поскольку водяной из вредности отведет рыбу. Кроме того, он еще и рассердится: сорвет плотину, сломает мельничное колесо и т. д. Поэтому рыбную ловлю близ мельницы устраивали только с разрешения мельника — посредника между людьми и мифологическими персонажами, а водяному при этом приносилась жертва в виде табака или водки.
С мельницей как опасным пространственным объектом были связаны некоторые принятые в традиции запреты. Так, на мельнице запрещено было ругаться и брать что-либо без спроса. Жители Архангельской губернии во время пребывания на воде старались никогда не упоминать об этом сооружении, иначе, по местным поверьям, можно накликать бурю. В Заонежье при запуске мельницы к ней уважительно обращались за разрешением на работу. В Вятской губернии было известно закрепленное за определенной календарной датой почитание мельниц-«шумих»: в девятую пятницу после Пасхи совершался ритуал, называемый в народе «шумному богу молиться». На месте, где прежде стояла мельница, никогда не ставили жилой дом, так как, по поверьям, здесь не станет вестись скот. Да и остатки от мельницы никогда не использовали в качестве материала для построек, за исключением свинарников, поскольку мельничные бесы боятся свиней.
Отличительная особенность работы мельницы — постоянный шум — легла в основу соотнесения ее образа в мифопоэтической речи и текстах с понятием безмерного говорения — болтливостью. Иногда мельничный шум изображается в фольклоре через образ нерусской, то есть необычной речи. Например, в загадке:
Тыло-тыло, мотвило,
По-немецки говорило
По-французски лепетало,
В поднебесье улетало
(Мельница).
В этой связи показательно, что о болтливом человеке до сих пор в народе говорят, что он «мелет языком», и называют его «пустомелей». Соотнесение языка болтливого человека с мельницей нередко встречается и в пословицах: «Язык — безоброчная мельница», «Язык — жернов, мелет, что на него ни попало».
Если место работы скорее бросало тень на образ мельника, в традиционной культуре способствовало восприятию его как опасного персонажа, то продукт его труда — мука, напротив, обеспечивал высокий статус этого специалиста в рамках мифо-поэтических представлений. Ведь мука в народной традиции воспринималась как символ богатства и плодородия, что нашло отражение во множестве обрядов и поверий. У восточных славян, например, был известен свадебный обычай «бить» новобрачных мучным мешком, это действие было направлено на избежание бесплодия молодых. У русских в северо-восточных районах таким мешком слегка похлопывали только что родившегося теленка, чтобы он выжил, а также обтирали корову или свинью, чтобы отвести от скотины порчу. Родившихся слабыми детей сквозь мучной мешок протаскивали. О продуцирующей силе муки свидетельствует бытовавший в Заонежье запрет на Русальной неделе просеивать ее через сито прямо в дежу: по народным поверьям, это могло привести к чрезмерной рождаемости детей в семье.
В древних представлениях, характерных для всех славянских народов, мука осмыслялась как первоэлемент, из которого был сотворен человек. Неслучайно до сих пор существует выражение — «сделаны из одного теста». Мотив творения человека из муки сохранился в детской дразнилке «Тили-тили тесто, жених и невеста». Сама технология изготовления муки, основанная на принципе вращения, по всей видимости, воспринималась в народном сознании как операционный прием, соотносимый с актом творения. Неслучайно в святочное время, когда, по народным представлениям, происходило формирование мира вновь, существовал запрет на осуществление человеком любых трудовых действий, основанных на этом и подобных операционных приемах — прядение, витье веревок, тканье, плетение лаптей, гнутье изгородей, взбивание масла, помол муки, — близких космогоническому процессу. Эти действия возможны были только в инсценированном виде в рамках игр ряженых в Святки. Действительно, в некоторых местных традициях были известны святочные игры «в мельника», «смазывать мельницу», имеющие ярко выраженную эротическую символику — девкам задирали палкой подолы, а мельницу изображал старик, на обнаженный зад которого клали решето, — что соотносится с идеей творения. Жизнеутверждающий характер имела и распространенная кое-где у русских святочная игра, в которой ряженый мельник мог «перемолоть» старика на молодого.
Назад: Часть четвертая ФОЛЬКЛОРНЫЕ ПЕРСОНАСИ, ЛЮДИ, СВЯТЫЕ
Дальше: Глава 3 ХРИСТИАНСКИЕ СВЯТЫЕ В НАРОДНЫХ ПРЕДСТАВЛЕНИЯХ
