Когда Барраба вышел, Каноль позвал офицера и просил, чтобы тот сопровождал его при осмотре крепости.

Офицер тотчас повиновался. У дверей он встретил весь штаб, состоявший из важнейших лиц цитадели. Он пошел с ними, они давали ему все объяснения, и, разговаривая с ними, он осмотрел бастионы, гласисы, казематы, погреба и магазины. В одиннадцать часов утра он воротился домой, осмотрев все. Свита его тотчас разошлась, и Каноль опять остался наедине с тем офицером, который встретил его.

– Теперь, господин комендант, – сказал офицер таинственно, – вам остается видеть только одну комнату и одну особу.

– Что такое?

– Комната этой особы тут, – сказал офицер, указывая на дверь, которую Каноль еще не приметил.

– А, тут комната?

– Да.

– Тут и та особа?

– Да.

– Очень хорошо, но извините меня, я очень устал, потому что ехал и день, и ночь, и сегодня утром голова у меня не очень свежа. Так говорите же пояснее, прошу вас.

– Извольте, господин комендант, – отвечал офицер с лукавою улыбкою, – комната...

– Той особы...

– Которая вас ждет, вот тут. Теперь вы понимаете?

Каноль изумился.

– Понимаю, понимаю, и можно войти?

– Разумеется: ведь вас ждут.

– Так пойдем!

Сердце его сильно забилось, он ничего не видел, чувствовал, как в нем боролись боязнь и желания... Отворив дверь, Каноль увидел за занавескою веселую и прелестную Нанону. Она вскрикнула, как бы желая испугать его, и бросилась обнимать его.

У Каноля опустились руки, в глазах потемнело.

– Вы! – прошептал он.

– Да, я! – отвечала Нанона, смеясь еще громче и целуя его еще нежнее.

Воспоминание о его проступках блеснуло в уме Каноля, он тотчас угадал новое благодеяние своей приятельницы и склонился под гнетом угрызений совести и благодарности.

– Ах, – сказал он, – так вы спасли меня, когда я губил себя, как сумасшедший. Вы заботились обо мне, вы мой ангел-хранитель.

– Не называйте меня вашим гением, потому что я демон, – отвечала Нанона, – но только демон, являющийся в добрые минуты, признайтесь сами?

– Вы правы, добрый друг мой, мне кажется, вы спасли меня от эшафота.

– И я так думаю. Послушайте, барон, каким образом случилось, что принцессы могли обмануть вас, вас, такого дальновидного человека?

Каноль покраснел до ушей, но милая Нанона решилась не замечать его смущения.

– По правде сказать, я и сам не знаю, сам никак не могу понять.

– О, ведь они очень лукавы! Вы, господа, хотите воевать с женщинами? Знаете ли, что мне рассказывали? Будто бы вам показали вместо молодой принцессы какую-то госпожу, горничную, куклу... что-то такое.

Каноль чувствовал, что мороз продирает его по коже.

– Я думал, что это принцесса, – сказал он, – ведь я не знал ее в лицо.

– А кто же это был?

– Кажется, притворная дама.

– Ах, бедняжка! Но, впрочем, это вина злодея Мазарини. Когда дают человеку такое трудное поручение, так показывают ему портрет. Если бы у вас был или если бы вы хоть видели портрет принцессы, так вы, верно, узнали бы ее. Но перестанем говорить об этом. Знаете ли, что несносный Мазарини под предлогом, что вы изменили королю, хотел засадить вас в тюрьму?

– Я догадывался.

– Но я решила возвратить вас Наноне. Скажите, хорошо ли я сделала?

Хотя Каноль весь был занят виконтессой, хотя на груди носил портрет ее, однако же он не мог не тронуться этою нежною добротою, этим умом, который горел в очаровательных глазах: он опустил голову и поцеловал беленькую ручку, которую ему подали.

– И вы хотели ждать меня здесь?

– Нет, я ехала в Париж, чтобы везти вас сюда. Я везла вам патент, разлука с вами показалась мне слишком продолжительною: герцог д’Эпернон тяготел, как камень, над моею однообразною жизнью. Я узнала про ваше несчастье. Кстати, я забыла сказать вам, вы брат мой, знаете ли?..

– Я догадывался, прочитав ваше письмо.

– Вероятно, нам изменили. Письмо, которое я писала вам, попало в другие руки. Герцог пришел ко мне взбешенный. Я признала вас за брата моего, бедный Каноль, и теперь мы находимся под покровительством самых законных уз. Мы словно женаты, друг мой.

Каноль увлекся неотразимым влиянием этой женщины. Расцеловав ее белые ручки, он целовал ее черные глаза... Воспоминание о виконтессе де Канб отлетело...

– Тут, – продолжала Нанона, – я все решила, как действовать в будущем, и превратила герцога в вашего покровителя или, лучше сказать, в вашего друга, я смягчила гнев Мазарини. Наконец, я выбрала себе убежищем остров Сен-Жорж: ведь, добрый мой друг, меня все еще хотят побить камнями. Во всем мире только вы любите меня немножко, вы, милый Каноль. Ну, скажите же мне, что вы меня любите!

И очаровательная сирена, обвив обеими руками шею Каноля, пристально смотрела в глаза юноши, как бы стараясь узнать самые сокровенные его мысли.

Каноль почувствовал, что не может оставаться равнодушным к такой преданности. Тайное предчувствие говорило ему, что Нанона более чем влюблена, что она великодушна: она не только любит его, но еще и прощает ему.

Барон кивнул головою в ответ на вопрос Наноны. Он не смел сказать ей: люблю, хотя в душе его проснулись все воспоминания о прежнем.

– Так я выбрала остров Сен-Жорж, – продолжала она, – и буду хранить здесь в безопасности мои деньги, бриллианты и свою особу. Кто может охранять жизнь мою, как не тот, кто меня любит, подумала я. Кто, кроме моего властелина, может сберечь мои сокровища? Все в ваших руках, друг мой, и жизнь моя, и мои деньги: будете ли верным другом и верным хранителем?

В эту минуту звуки трубы раздались на дворе и потрясли сердце Каноля. Перед ним любовь красноречивая, какой он никогда еще не видал, возле него война, грозная война, которая горячит человека и приводит его в упоение.

– Да, да, Нанона, – воскликнул он, – и вы, и ваши сокровища в безопасности, пока я здесь, и клянусь вам, если будет нужно, я умру, чтобы спасти вас от малейшей опасности.

– Благодарю, мой благородный рыцарь, – сказала она, – я столько же уверена в вашей храбрости, сколько в вашем великодушии. Увы! – прибавила она, улыбаясь. – Я бы желала быть столько же уверенною в вашей любви...

– Ах, – прошептал Каноль, – поверьте мне...

– Хорошо, хорошо! – перебила Нанона. – Любовь доказывается не клятвами, а делами, по вашим поступкам, сударь, мы будем судить о вашей любви.

Она обняла Каноля и опустила голову на его грудь. «Теперь он должен забыть ee!.. – подумала она. – И он, верно, забудет».