В тот самый день, как Каноля арестовали при виконтессе де Канб, она уехала из Жоне в сопровождении Помпея к принцессе Конде, которая находилась близ Кутра.

Прежде всего достойный Помпей старался объяснить своей госпоже, что если шайка Ковиньяка не требовала выкупа с прелестной путешественницы и не нанесла ей оскорблений, то этим счастьем она обязана его решительному лицу и его опытности в военном деле. Виконтесса де Канб, не такая доверчивая, как Помпей воображал, заметила ему, что он совершенно исчезал почти в продолжение часа. Но Помпей уверил ее, что это время он провел в коридоре, приготовляя ей с помощью лестницы все средства к верному побегу. Только ему пришлось бороться с двумя отчаянными солдатами, которые отнимали у него лестницу, но он совершил этот подвиг с тем неустрашимым своим мужеством, которое известно читателю.

Разговор естественно навел Помпея на похвалы солдатам его времени, страшным против врага, как они доказали это при осаде Монтобана и в сражении при Корбии, но ласковым и учтивым с французами, а этими качествами не могли похвастать солдаты времен кардинала Мазарини.

Действительно, Помпей, сам того не зная, избавился от страшной опасности, от опасности быть завербованным. Он всегда ходил, вытаращив глаза, выпятив грудь вперед, и очень казался похожим на воина, потому Ковиньяк тотчас заметил его. Но по милости происшествий, изменивших виды капитана, по милости двухсот пистолей, данных ему Наноною с условием, чтобы он занимался только бароном Канолем, по милости философического размышления, что ревность – самая великолепнейшая из страстей и что надобно пользоваться ею, когда встречаешь ее на своей дороге, Ковиньяк пренебрег Помпеем и позволил виконтессе де Канб ехать в Бордо... Наноне казалось, что Бордо слишком близко, она желала бы знать, что виконтесса в Перу, в Индии или в Гренландии.

С другой стороны, когда Нанона думала, что одна она владеет милым Канолем, запертым в крепких стенах, и что крепость, неприступная солдатам короля, будет содержать виконтессу, то радовалась тою бесконечною радостью, которую на земле знают только дети и любовники.

Мы видели, как мечты ее исполнились и как Нанона соединилась с Канолем на острове Сен-Жорж.

Между тем виконтесса в печали и трепете ехала по Бордоской дороге. Помпей, несмотря на свою храбрость, не мог успокоить ее, и она без страха, вечером в тот день, как выехала из Жоне, увидела на боковой дороге значительный конный отряд.

То были известные нам дворяне, возвращавшиеся с знаменитых похорон герцога Ларошфуко, с похорон, послуживших князю Марсильяку предлогом для собрания соседних дворян из Франции и из Пикардии, которые еще более ненавидели Мазарини, чем любили принцев. Одна особенность поразила виконтессу и Помпея: между этими всадниками иные ехали с перевязанными руками, другие с перевязанною ногою, иные с окровавленными перевязками на лбу. Трудно было узнать в этих изуродованных людях тех блестящих и проворных охотников, которые гнались за оленем в парке Шантильи.

Но у страха глаза далеко видят: Помпей и виконтесса де Канб узнали под окровавленными повязками несколько знакомых лиц.

– Ах, сударыня, – сказал Помпей, – видно, похороны ехали по дурной дороге. Дворяне, должно быть, попадали с лошадей, посмотрите, как они изуродованы!

– Я тоже думала...

– Это напоминает мне возвращение из Корбии, – гордо продолжал Помпей, – но тогда я был не в числе храбрецов, которые ехали, а в числе отчаянных, которых несли на руках.

– Но, – спросила Клара с беспокойством, – неужели у этих дворян нет начальника? Уж не убили ль его, потому что его не видно? Посмотри-ка!

– Сударыня, – отвечал Помпей, гордо приподнимаясь на седле, – нет ничего легче, как узнать начальника между его подчиненными. Обыкновенно в эскадроне офицер со своими унтер-офицерами едет посередине. Во время сражения он скачет сзади или сбоку отряда. Извольте взглянуть сами на те места, о которых я вам говорил, и тогда судите сами.

– Я ничего не вижу, Помпей, но, кажется, за нами кто-то едет. Посмотри!

– Гм! Гм! Нет, никого нет! – отвечал Помпей, кашляя, боясь повернуться, чтобы в самом деле не увидеть кого-нибудь. – Но позвольте!.. Вот не это ли начальник, с красным пером?.. Нет... Или вот этот, с золотой шпагой?.. Нет... Или этот, на буланой лошади, похожей на лошадку Тюрена?.. Нет!.. Вот это странно, однако же опасности нет, и начальник мог бы показаться, здесь не то, что при Корбии...

– Ты ошибаешься, Помпей, – сказал пронзительный и насмешливый голос сзади Помпея и так испугал его, что храбрый воин едва не свалился с лошади. – Ты ошибаешься: здесь гораздо хуже, чем при Корбии.

Клара живо обернулась и шагах в двух увидела всадника невысокого роста и одетого очень просто. Он смотрел на нее блестящими глазами, впалыми, как у лисицы. У него были густые черные волосы, тонкие и подвижные губы, лицо желчное, лоб печальный, днем он наводил уныние, а ночью мог даже испугать.

– Князь Марсильяк! – вскричала Клара в сильном волнении. – Ах, как я рада видеть вас!

– Называйте меня герцогом де Ларошфуко, виконтесса. Теперь отец мой умер, я наследовал его имя, под которым с этой минуты станут записываться поступки мои, добрые или дурные...

– Вы возвращаетесь?..

– Возвращаемся разбитые.

– Разбитые! Боже мой!

– Сознаюсь, мы возвращаемся разбитые, потому что я вовсе не хвастун и говорю всегда правду самому себе, как говорю ее другим, иначе я мог бы уверять, что мы возвращаемся победителями. Но действительно, мы разбиты, потому что попытка наша на Сомюр не удалась. Я явился слишком поздно, мы лишились этой крепости, очень важной, Жарзе сдал ее. Теперь, предполагая, что принцессу примут в Бордо, как обещано, вся война сосредоточится в Гиенне.

– Но, герцог, – спросила Клара, – я поняла из ваших слов, что Сомюр сдан без кровопролития, так почему же все эти господа переранены?

Герцог не мог скрыть гордости, несмотря на всю власть свою над собою, и отвечал:

– Потому что мы встретили королевские войска.

– И дрались? – живо спросила виконтесса.

– Разумеется.

– Боже мой! – прошептала она. – Уже французская кровь пролита французами. И вы, герцог, вы подали пример!

– Да, я!

– Вы, всегда спокойный, хладнокровный, рассудительный!

– Когда против меня защищают неправое дело, я так стою за разум, что становлюсь неразумным.

– Надеюсь, вы не ранены?

– Нет. В этот раз я был счастливее, чем в Париже. Тогда я думал, что междоусобная война так наградила меня, что мне не придется уж рассчитываться с нею. Но я ошибся. Что прикажете делать? Человек всегда строит проекты, не спросясь у страсти, у единственного и настоящего архитектора его жизни. Страсть перестраивает его здания, а иногда и истребляет их.

Виконтесса улыбнулась, она вспомнила, как Ларошфуко говорил, что за прелестные глаза герцогини де Лонгвиль он сражался с людьми и готов сражаться с демонами.

Ее улыбку заметил герцог, и, чтобы Клара не успела высказать мысль, причину этой улыбки, он поспешил сказать:

– Позвольте поздравить вас, сударыня: вы теперь подаете пример неустрашимости.

– Что такое?

– Путешествуя одна, с одним конюхом, как Клоринда или Брадаманта. Кстати! Я узнал о вашем похвальном поведении в Шантильи. Вы, сказали мне, удивительно хорошо обманули бедного офицера партии короля. Победа нетрудная, не так ли? – прибавил он с улыбкою и взглядом, которые у него значили так много.

– Что это значит? – спросила Клара с волнением.

– Я говорю: победа нетрудная, потому что он сражался с вами неравным оружием. Во всяком случае, одна вещь особенно поразила меня в рассказе об этом странном приключении...

И герцог еще пристальнее уставил маленькие глаза свои на Клару.

Нельзя было виконтессе не возражать ему. Поэтому она приготовилась к решительной защите.

– Говорите, герцог... Скажите, что так поразило вас?

– Та удивительная ловкость, с которой вы разыграли эту небольшую комическую роль. Ведь, если верить рассказам, офицер уже видал вашего слугу Помпея и, кажется, даже вас самих.

Последние слова, сказанные с осторожностью человека, умеющего жить в свете, произвели глубокое впечатление на Клару.

– Вы говорите, что он видел меня?

– Позвольте, сударыня, объясниться. Я ничего не утверждаю, рассказывает неопределенное лицо, называемое Говорят; лицо, влиянию которого короли столько же подвержены, сколько и последние из их подданных.

– Где же он видел меня?

– Говорят, что он видел вас на дороге из Либурна в Шантильи, в селении, которое называется Жоне. Только свидание продолжалось недолго, молодой человек вдруг получил от герцога д’Эпернона приказание немедленно ехать в Мант.

– Но подумайте, герцог, если бы этот офицер видел меня прежде, так он узнал бы меня?

– А!.. Знаменитое Говорят, о котором я вам сейчас говорил и у которого на все есть ответ, уверяет, что это дело очень возможное, потому что встреча происходила в темноте.

– Теперь, – возразила виконтесса с трепетом, – я уже совершенно не понимаю, что вы хотите сказать.

– Видно, мне сообщили неверные сведения, – сказал герцог с притворным добродушием, – впрочем, что значит минутная встреча? Правда, – ласково прибавил герцог, – у вас такое лицо, такая фигура, что непременно оставят глубокое впечатление даже после минутной встречи.

– Но этого не могло быть, потому что, по вашим словам, встреча происходила в темноте, – возразила виконтесса.

– Правда, и вы ловко защищаетесь. Я, должно быть, ошибаюсь, или, может быть, молодой человек заметил вас уже прежде этой встречи. В таком случае приключение в Жоне нельзя уже назвать простою встречею...

– Так что же такое? – спросила Клара. – Смотрите, герцог, будьте осторожны в словах.

– Поэтому, вы видите, я останавливаюсь: наш милый французский язык так беден, что я тщетно ищу слово, которое могло бы выразить мою мысль. Это... appuntamento, как говорят итальянцы, или assignation, как говорят англичане...

– Но, если я не ошибаюсь, герцог, эти два слова значат свидание...

– Какое несчастье! Я говорю глупость на двух языках и попадаю на слушательницу, которая знает эти два языка. Виконтесса, простите меня: должно быть, языки английский и итальянский так же бедны, как французский.

Клара положила руку на сердце, она едва могла дышать. Она убедилась в истине, о которой прежде только догадывалась: что герцог де Ларошфуко ради нее, вероятно, изменил герцогине де Лонгвиль и что он говорит все это из ревности. Действительно, назад тому два года князь Марсильяк ухаживал и волочился за виконтессой столько, сколько позволяла ему его всегдашняя нерешительность, которая делала из него самого несносного врага, если он не был преданнейшим другом. Поэтому виконтесса не хотела ссориться с таким человеком.

– Знаете ли, герцог, вы человек бесценный, особенно в таких обстоятельствах, в каких мы теперь находимся. Кардинал Мазарини чванится своею полициею, а она не лучше вашей.

– Если бы я ничего не знал, – отвечал герцог, – так я был бы совершенно похож на Мазарини и не имел бы причины вести с ним войну. Поэтому-то я стараюсь все знать.

– Даже тайны ваших союзниц, если бы у них были такие тайны?

– Вы сейчас произнесли слово, которое было бы перетолковано в дурную сторону, если бы его услышали. Женская тайна! Стало быть, ваша поездка и эта встреча – тайны?

– Объяснимся, герцог, потому что вы правы только наполовину. Встреча случилась совершенно неожиданно. Поездка составляла тайну, и даже женскую тайну, потому что о ней никто не знал, кроме меня и принцессы.

Герцог улыбнулся. Мастерская ее защита нравилась его проницательности.

– А Лене? – сказал он. – А Ришон? А маркиза де Турвиль, а виконт де Канб, которого я вовсе не знаю и о котором слышал в первый раз при этом случае?.. Правда, виконт ваш брат, и вы скажете мне, что тайна не выходила из семейного круга.

Клара начала хохотать, чтобы не рассердить герцога, который уже хмурился.

– Знаете ли, герцог... – начала она.

– Нет, не знаю, а извольте сказать, и если это тайна, то обещаю вам быть скромным не менее вас и рассказать ее только моему штабу.

– Пожалуй, скажу, хотя боюсь заслужить ненависть одной знатной дамы, которую опасно иметь врагом.

Герцог покраснел.

– Что же за тайна? – спросил он.

– В эту поездку знаете ли, кого назначила мне принцесса Конде товарищем?

– Нет, не знаю.

– Вас!

– Правда, принцесса спрашивала меня, не могу ли я проводить одну особу, которая едет из Либурна в Париж.

– И вы отказались.

– Меня задержали в Пуату необходимые дела.

– Да, вы ждали известий от герцогини де Лонгвиль.

Ларошфуко быстро взглянул на виконтессу, как бы желая прочесть в ее сердце ее мысль, подъехал к ней ближе и спросил:

– Вы упрекаете меня за это?

– Совсем нет, ваше сердце нашло такой превосходный приют, что вы вместо упреков имеете полное право ждать похвалы.

– Ах, – сказал герцог с невольным вздохом, – как жаль, что я не поехал с вами!

– Почему?

– Потому что не был бы в Сомюре! – отвечал герцог таким тоном, который показывал, что у него готов другой ответ, но он не смеет или не хочет высказать его.

Клара подумала: «Верно, Ришон все рассказал ему».

– Впрочем, – продолжал герцог, – я не жалуюсь на мое частное несчастие, потому что из него вышло общественное благо.

– Что хотите вы сказать, герцог? Я вас не понимаю.

– А вот что: если бы я был с вами, так вы не встретили бы этого офицера, которого после прислал Мазарини в Шантильи... Из всего этого ясно видно, что судьба покровительствует нам...

– Ах, герцог, – сказала Клара дрожащим голосом, взволнованная горьким воспоминанием, – не смейтесь над этим несчастным офицером!

– Почему же?

– Потому что он в несчастии... Он, может быть, теперь уже умер и жизнью заплатил за свое заблуждение или за преданность...

– Он умер от любви? – спросил герцог.

– Будем говорить серьезно. Вы хорошо знаете, что если бы я решилась отдать сердце мое кому-нибудь, так не стала бы искать его на большой дороге... Я говорю вам, что несчастный офицер арестован сегодня по приказанию кардинала Мазарини.

– Арестован! – повторил герцог. – А как вы это знаете? Тоже случайно, нечаянно?

– Да. Я проезжала через Жоне... Вы знаете Жоне?

– Очень хорошо знаю, там меня ранили в плечо... Так вы ехали через Жоне, через то самое село, в котором, как рассказывают...

– Ах, герцог, оставим эти рассказы в покое, – сказала Клара, покраснев. – Я проезжала через Жоне, увидела отряд солдат, они арестовали и увели человека при мне. Это был он!

– Он, говорите вы? Ах, будьте осторожны, виконтесса! Вы сказали: он!

– Да, разумеется, он, то есть офицер. Оставьте ваши тонкости, и если вы не жалеете несчастного...

– Мне жалеть его! – воскликнул герцог. – Помилуйте, да разве у меня есть время жалеть, особенно о людях, которых я вовсе не знаю?

Клара украдкою взглянула на бледное лицо герцога и на его губы, сжатые злобною улыбкою, и она невольно вздрогнула.

– Мне хотелось бы иметь честь проводить вас подальше, – продолжал герцог, – но я должен оставить гарнизон в Монроне: извините, что я оставляю вас. Двадцать дворян (они счастливее меня) будут конвоировать вас до места пребывания принцессы. Прошу вас засвидетельствовать ей мое нижайшее почтение.

– Так вы не едете в Бордо? – спросила Клара.

– Нет, теперь не еду, отправляюсь в Тюрен за герцогом Бульонским. Мы сражаемся из учтивости, отказываясь быть главнокомандующими в этой войне. У меня сильный противник, но я хочу победить его и остаться его наместником.

Герцог церемонно поклонился виконтессе и медленно поехал вслед за своим отрядом.

Клара посмотрела на него и прошептала:

– Я просила у него сострадание! А он отвечал, что ему некогда жалеть!

Тут она увидела, что несколько всадников поворотили к ней, а остальные поехали в ближайшую рощу.

За отрядом ехал задумчиво, опустив поводья, тот человек с фальшивым взглядом и белыми руками, который впоследствии написал в самом начале своих записок следующую фразу, довольно странную для философа-моралиста:

«Полагаю, довольно показывать, будто сострадаешь, но не следует чувствовать сострадания. Эта страсть ни к чему не годится в душе, хорошо устроенной; она только ослабляет человека, и ее должно оставить черни, которая, ничего не исполняя по рассудку, нуждается в страсти, чтобы делать что-нибудь».

Через два дня виконтесса де Канб приехала к принцессе Конде.