В машине Дюпри встрепенулся. Глянул на часы. Полдвенадцатого. Наверное, закемарил. Он отер рукавом рот, потянулся и посмотрел на дом. Шторы задернуты. Алан представил, как Дебби задремала на кушетке, проснулась, подошла к окну, поглядела на патрульную машину перед домом и задернула шторы. Наверное, подумала, что это в его духе – столько лет муж возвращался домой телом, но не душой.

Дюпри запустил мотор и, смаргивая усталость, отъехал от дома. В конце квартала включил фары. Его смена уже два часа как закончилась. Что еще нужно сделать, чтоб получить пинок под зад? После дежурства он обязан сдать машину или хотя бы предупредить, что задержится. Диспетчер, поди, осатанела, разыскивая его. Спать в машине, особенно в конце смены, – серьезный проступок: никто же не знает, что с ним стряслось, может, его грохнули. Дюпри включил рацию, приготовившись к экзекуции в эфире, но динамик взорвался гвалтом переговоров: «Чарли-десять вызов принял… Чарли-два в пути…» Патрульные наряды куда-то мчались. «Осторожно, свидетель сообщает, что мужчина вооружен ножом», – диспетчер была на связи с человеком, известившим о драке между мужчиной и женщиной. «Бейкер-шесть. Помощь нужна?» – машины из других секторов предлагали поддержку.

Все еще очумелый, Дюпри врубил сирену с мигалкой и придавил газ. В голове ворочалась мысль: может быть, его двухчасовое исчезновение затеряется в кутерьме серьезного происшествия.

Надо бы сообщить диспетчеру, что он принял вызов. Но тогда вообще выйдет черт-те что. Дюпри слушал переговоры, собирая информацию. Бытовуха? Избивают женщину. Адрес – квартал на Спрейг. Теперь понятно, из-за чего сыр-бор. Именно там Ленин Райан выуживал свои жертвы.

На крутом холме уклоны чередовались с ровными участками, на которые машина выпрыгивала, точно лягушка. Опасаясь пьяных водителей, на светофорах Дюпри чуть притормаживал. И двух минут не прошло, как он подрулил к «Бухте Лэндерс» – торговому лодочному центру, обнесенному высокой сетчатой изгородью, где уже стояли две патрульные машины. На другой стороне улицы крупная латиноамериканка в мини-юбке и пьяный белый мужик в грязных джинсах сцепились в захвате, словно сумоисты. Вопили все – и полицейские, и борцы.

– Отпусти ее! – орал патрульный, в котором Дюпри узнал Васкеса.

Выставив ладони, Алан и двое других полицейских окружили бодающуюся пару

– Она меня зарежет! – крикнул мужик.

Словно в подтверждение его слов женщина вскинула руку и коротким ножиком полоснула мужика по боку Тот взвизгнул и сунул ей кулаком в лицо, после чего пара продолжила свой нелепый танец.

Молодой полицейский, незнакомый Дюпри, попытался схватить женщину за руку. Та обернула к нему окровавленное лицо и ткнула в него ножом, но парень отскочил. Из-за рывка женщины пара потеряла равновесие и грохнулась на тротуар. Нож выпал, мужик схватил его первым и полоснул женщину по лицу, но та успела прикрыться рукой, на которой тотчас расцвел кровавый порез.

Васкес кинулся на мужика и сдернул его с оравшей женщины. Мужик выронил нож, мгновенно оседлал Васкеса и, ухватив его за волосы, треснул головой об асфальт. Молодой полицейский что есть силы огрел мужика дубинкой по спине. Того будто подбросило, и он приземлился возле Дюпри. Алан его подмял, заломил ему руку и провел удушающий прием дубинкой.

– Лежать! – гаркнул он, потом обернулся к Васкесу: – Ты как?

– Я пришью эту суку! – просипел мужик.

– Нормально. – Васкес хотел еще что-то сказать, но осекся.

Дюпри уловил движение за спиной.

– Берегись! – крикнул Васкес.

В ту же секунду Алана ошпарило болью.

– Не трожь его! – завопила женщина. – Донни! Донни!

Дюпри угостил ее дубинкой, и она опрокинулась навзничь, оставив нож в его плече. Молодой полицейский пригвоздил ее к земле.

– Ты жива, детка? – Мужик под Дюпри заерзал. Сейчас Алана больше интересовала собственная рана, и он, не придумав ничего лучше, сильнее вывернул мужику руку. Тот вскрикнул, потом обмяк и дал сковать себя наручниками.

Подоспели другие наряды и «скорая помощь». Нащупав рукоятку, Дюпри выдернул из плеча кухонный ножик. Маленький, овощной. Лезвие вошло не слишком глубоко, на пару дюймов. Но Дюпри понимал, во что он вляпался. В Большую Неприятность. На дежурстве мелкие неприятности случались сплошь и рядом. Разнять уличную драку – все равно что нырнуть в рассадник всевозможных бактерий и вирусов. Оттащишь старого бомжа в вытрезвиловку – и потом весь исчешешься, даже если не нахватался вшей. Но Большая Неприятность – совсем другой коленкор. Тут всякий раз пересыхает во рту, когда заметишь царапину на руке или измажешься чужой кровью.

Не было копа, который не вляпался в Большую Неприятность хотя бы раз. Ежедневные смены – адреналиновый наркоз, и потому следы укусов и засохшие ссадины замечаешь позже, когда остаешься наедине со своими мыслями. Конечно, вероятность подцепить заразу ничтожна, но это слабое утешение, когда в три ночи лежишь рядом с женой и гадаешь, чьи кровяные тельца смешались с твоими. Дюпри еще не встречал копа или врача «скорой», которые заразились бы на службе, однако от этого было не легче. Овощной ножик, измазанный кровью обоих пьянчуг, побывал в его плече – считай, прямое переливание.

Подошел врач. Дюпри стянул форменную рубашку и футболку, на которой расплылось кровяное пятно размером с бейсбольный мяч.

– Я люблю тебя, Донни! – надрывалась баба. Ее уже перевязали и теперь усаживали в патрульную машину.

– И я тебя люблю, детка! – вторил ей мужик.

– Надо же, как трогательно, – пробурчал Дюпри. Врач чем-то смазал рану. Плечо еще сильнее ожгло болью.

– Надо зашить, – сказал медик.

Дюпри закатил глаза:

– А сами не заштопаете? Я не хочу в больницу.

– Извините, нет. Я вас перевяжу, но швы наложат в стационаре. – Врач полез в сумку. – Когда последний раз делали противостолбнячный укол?

– Сегодня вместо обеда, – сказал Дюпри.

Капрал сфотографировал его рану. Затем подошел Дейл Хендерсон, сержант из сектора Чарли, похожий на восставшего мертвеца. Он был немного моложе Дюпри, и Алан опешил от его снисходительного тона, хотя Дейл вроде бы пошутил:

– Вот что бывает, когда принимаешь вызов после смены.

– Да уж, – сказал Дюпри.

– Ты заставил нас поволноваться. Почему ты выключил рацию?

– Не знаю. Смена закончилась… наверное, машинально.

Не сводя взгляда с его плеча, Хендерсон спросил:

– Где ты керосинил, Алан?

– Я не пил! – рявкнул Дюпри и сам смутился. Чего это он? Нормальный вопрос. Уже спокойнее он повторил: – Я не пил.

Хендерсон посмотрел на часы:

– Ладно, только и ты меня пойми. Через два часа после смены ты вдруг катишь на вызов в другой сектор.

– Я не пил, Дейл. – Дюпри дыхнул на сержанта.

Хендерсон что-то черкнул в блокноте и пожал плечами:

– Не заводись. Видно же, ты трезвый. Я просто спросил.

– Уже почти два месяца, как мы с Дебби разбежались. – Дюпри снедало желание объясниться, и он поведал о событиях вечера – от христианского концерта до поездки к своему бывшему дому. Хендерсон молча делал пометки в блокноте. – Я сидел в машине, а вокруг было так тихо, – сказал Дюпри. – Наверное, я поэтому и выключил рацию. – Рассказав о потасовке, в которой его пырнули ножом, он иронично закончил: – Лучше запиши, что я пьянствовал. Выйдет не так жалостливо.

Алан помнил тяжелый развод самого Хендерсона – лет шесть-семь назад, одновременно с Поллардом, когда полицейские семьи разваливались одна за другой. Хендерсон ухаживал за сотрудницей прокуратуры, на которой потом женился. Рассказ Дюпри его вроде бы смягчил.

– Ладно, ты здорово помог упаковать эту венценосную, блин, чету.

– Лучше бы я спал в своей машине.

– Лучше бы ты доложился, что закончил работу, – проворчал Хендерсон. – Давай уж сам накатай объяснительную, как тебя угораздило через два часа после смены налететь на нож в чужом секторе.

– Ладно, я так и хотел.

Хендерсон захлопнул блокнот и, уходя, внимательно посмотрел на Дюпри:

– Ты поаккуратнее, Алан. Лады?

Дюпри кивнул. Врач закрепил повязку на его плече и выдал горсть пакетиков антисептической мази, связанных друг с другом, точно сосиски.

– Когда наложат швы, остерегайтесь инфекции, – предупредил он.

– Спасибо. – Дюпри надел рубашку, а футболку отдал патрульному, собиравшему улики. Застегивая пуговицы, через дорогу он заметил старика в форме охранника, который разглядывал его сквозь сетчатую изгородь лодочного центра. Дюпри подошел.

– Не позавидуешь вам, ребята, – сказал старик. – И как вам хватает терпежу не пристрелить таких идиотов.

– Вы видели нашу маленькую заварушку?

– Так я и вызвал полицию. Эта парочка, в дым пьяная, шла себе и хохотала. Я еще подумал, вот как славно, даже алкаши крутят любовь. Потом она говорит, нам сюда, а он – нет, нам туда… И пошло-поехало.

Дюпри посмотрел на ряды лодок и катеров за оградой. На торговой площадке «Бухты Лэндерс» высился огромный павильон из стекла и стали. Сейчас его переделывали, остался один каркас. Во дворе стояли жилой вагончик и маленький кран.

– Чего тут затеяли? – спросил Дюпри.

Охранник глянул на стройку:

– Расширяются. Теперь еще будут водные мотоциклы, снегоходы и… эти, как их… сноуборды. Наверное, обзовут «Вершина Лэндерс».

Уже около сорока лет лодочный центр соседствовал с непотребным районом, и все это время зажиточные обитатели Южного холма были вынуждены покупать яхты здесь. Владелец продолжал вкладывать деньги в предприятие, надеясь когда-нибудь выжить соседей. Дюпри повидал всякие перемены, но не ожидал, что кто-то возьмется облагораживать эту округу. Через дорогу трехэтажное кирпичное здание тоже переживало реконструкцию. Помнится, раньше в нем были забегаловка и дешевые квартиры, сейчас ободранный фасад был украшен желобом, по которому рабочие загружали отбитую штукатурку и дранку в самосвалы.

– А там что затевают? – спросил Дюпри.

– Магазин электроники. Да уж, если соседушек разгонят, я останусь без работы.

Дюпри вспомнил, что Кевин Верлок, которого он чуть не записал в подозреваемые, руководил крупнейшей в городе охранной службой.

– Наверное, вы из конторы Верлока?

– Точно, – ответил охранник.

– Давно здесь работаете?

– В лодочном центре? Полгода, может, чуть больше.

– А Кевина давно знаете?

Старик криво усмехнулся:

– С тех пор как акушер его по заднице шлепнул.

– Вы его отец?

– Пол Верлок. – Старик обеими руками изобразил рукопожатие – дескать, поручкались бы, если б не сетка.

– Очень приятно. Я Алан Дюпри.

Верлок кивнул. Казалось, минула вечность с тех пор, как Дюпри отсматривал доносы и по ошибке позвонил его сыну.

– Вас кто-нибудь расспрашивал про убийства?

– Пару недель назад приходила женщина, – сказал старик. – Спрашивала, не заметил ли я чего необычного. – Старик засмеялся. – Вот поди ж ты, что нынче считается обычным. На обходе я вижу, как обколотые юнцы, лет пятнадцати-шестнадцати, потчуют вафлей старого алкаша. Но когда коп меня спрашивает о необычном, я не знаю, что сказать.

Дюпри кивнул:

– Я вас понимаю.

– Знаете, скучаю я по девонькам, – продолжил Верлок. – Есть среди них оторвы, но многих попросту жаль. – Он задумчиво потер залысину в пигментных пятнах и пригладил редкие седые волосы. – Видать, перебрались в другой район?

– Временно. – Дюпри застегнул последнюю пуговицу и посмотрел на часы – почти три. – Приятно было поболтать.

Пол Верлок отсалютовал ему рацией.

Дюпри сел в машину и посмотрел на заляпанный кровью тротуар. Патрульным, разнимая потасовки, он частенько получал синяки и ссадины, однако нынешняя рана – самое серьезное увечье за всю его карьеру. В молодости служба в полиции представала этакой грезой в духе Уолтера Митти: сверкают клинки, вжикают пули, а он спасает юную красотку и раскрывает страшное преступление. Но вот она, правда жизни: его пырнула кухонным ножиком пьяная баба, которой он хотел помочь.

Дюпри достал блокнот и кое-что записал для предстоящего рапорта: что именно орала женщина, названия переулка и лодочного центра, расстояние от сетчатой ограды до тротуара. Затем поехал в больницу, но по дороге решил, что лучше сначала написать рапорт, а уж потом залечивать раны. Он развернулся и покатил к участку.

Переехав через мост на Монро-стрит, он припарковался перед Управлением общественной безопасности, чтобы отложить объяснения в гараже. Служебный вход пропустил его в сумрачный коридор, и он направился к конторке дежурного, но тут заметил дверь в свою бывшую группу. Дюпри подошел и прислушался. Внутри было тихо. Он достал именной электронный ключ с магнитной полоской. Скорее всего, ключ аннулировали – или сменили замок. Но когда Дюпри провел карточкой, дверь, щелкнув, открылась.

В комнате был полумрак, горели две настольные лампы, которые забыли выключить. Алан прошел к своему столу, теперь столу Спайви. Он переживал не из-за того, что ему предпочли молодого говнюка. Полицейские начальники – живые люди, они тоже попадают под обаяние молокососа, напичканного новшествами. И копы особенно стелются перед копом, который умеет включить компьютер. Но Дюпри донимало не это. По совести, он слишком долго приспосабливался. Конечно, надо было пригласить аналитика. Конечно, надо было использовать компьютерную базу данных, четче обрабатывать телефонные доносы. Злило другое – он не учуял, к чему все идет. То есть напрочь недооценил Спайви, позволил личной неприязни перейти в пренебрежение. Ведь мог же использовать его знания, что было бы на пользу обоим, а он просто отпихнул малого в сторону. Почему?

Вон стол Каролины – стул задвинут под столешницу, на спинке джемпер. Спайви занял ее место в убойном отделе. Вот почему Дюпри его гнобил и делал много чего другого.

Он подошел к столу Каролины, взял фотографию ее матери, посмотрел и поставил на место. Машинально дернул ящик – заперт. Дюпри оглядел комнату, где некогда все ему подчинялись. Пусть он не обладает познаниями в профилях и компьютерах, но в добросовестности ему не откажешь. Жизнь – это восхождение, и вот что бывает, если перестать карабкаться, если ориентиры смещаются и пределом мечтаний становится пенсия. Итог – утрата ответственности и возможностей, работы и друзей.

Дюпри положил руки на ее стол. Двенадцать лет между ним и Каролиной возможны были только отношения сержанта и рядового, наставника и подопечного, и он вкладывал в них пыл и страсть любовного романа. Он учил ее, воодушевлял и обхаживал. Он ради нее работал закулисно, превозносил ее в отчетах, протежировал на повышение и серьезные дела, ревностно строил ее карьеру. Она даже не знала, сколько он для нее сделал сверх дозволенного. Смешно: этой женщине он был верен. И вот теперь, когда она «в домике», – похоже, все, о ком он заботился, сидели по домам, задернув шторы, – сам он оказался на улице. Дюпри погладил ее джемпер, перекинутый через спинку стула, и устыдился волнения, ощутив себя кораблем, который вдруг сбился с курса. Да нет, не вдруг – он прекрасно знал, когда и где это произошло. Сколько раз он проигрывал в голове тот вечер: ее панический голос по рации, до нее еще два квартала. Держись, крикнул он, я уже близко. Не успеть, ответила она, и потом жутко хлопнул выстрел. Он выскочил из машины, кинулся по подъездной дорожке. Она стояла во дворе под шипящим желтым фонарем, наставив пистолет на пьяного дебошира, неподвижно лежавшего на земле. Потом обычная сутолока на месте происшествия, потом ее квартира, долгая ночь, перевесившая все последующие ночи вместе взятые, и мысль о том, что если б они переспали, он бы теперь не терзался из-за упущенного шанса, а жил воспоминанием о чем-то простом, милом и прошедшем.