Глава шестнадцатая
Воспитание сказывается

Доля секунды, короткий вздох, испуганный взмах ресниц – и все, мир изменился, и все в нем приобрело совершенно другое качество, как будто за короткий миг необратимая химическая реакция создала нечто совершенно новое, выбросив при этом огромное количество тепла. Все, что было важно еще минуту назад, ушло даже не на второй – на десятый план, и все действительно важное сконцентрировалось в кончиках дрожащих пальцев, в случайных неловких поворотах тел, в неудобстве поз. Люди шли мимо машины в парк и из него, они заглядывали внутрь салона, скользя по зеркально-чистым стеклам равнодушными взглядами, но видели только оседающее за деревьями ярко-красное солнце.

– Иди сюда, – прошептал Николай, перетаскивая Машу, как пушинку, к себе на колени. – Как же ты меня довела, Мария Андреевна.

– Смеешься? – промурлыкала Маша, прижимаясь щекой к его плечу. Он не дал ей устроиться у себя на плече, подхватил под руки и усадил на себя верхом, как сидят в женском седле – ноги спущены на одну сторону.

– Удобно? – спросил он глухо, и хотя сидеть было неудобно, даже само это неудобство было приятно. Маша удивленно смотрела на мужчину и думала о том, как же это она могла не замечать, насколько хорош он, как привлекателен.

– А тебе? – спросила она в ответ, чем вызвала добрый, звенящий смех. Николай отстранился немного, чтобы рассмотреть Машу во всей красе – ее темные длинные волосы разметались по плечам, губы дрожат, чуть припухли и раскраснелись, щечки залил красный румянец.

– Ты хотя бы представляешь, насколько ты хороша? – спросил Николай и провел рукой по волосам, по Машиному плечу, прикоснулся пальцем через футболку к ее груди. Маша вздрогнула – совсем не ожидала этого – и густо покраснела. Она почувствовала, как ее соски набухли под футболкой, а дышать стало тяжело.

– Считаешь, я хороша? Не многие с тобой согласятся.

– Ты великолепная и наивная, и это сочетание поразительно, – прошептал он, поднеся ладони к ее футболке. Маша еще не поняла, что именно он задумал, но ее тело уже отреагировало, и она вытянулась в струнку, а губы ее приоткрылись. Гончаров медленно, не сводя взгляда с Машиных перепуганных темных глаз, просунул ладони под футболку, завел их Маше за спину, нащупал замочек от тонкого бюстгальтера и запустил под него пальцы.

– Не надо! – прошептала Маша, не зная, отчего ее это так пугает. То ли оттого, что они все еще сидели в автомобиле, буквально посреди проходной улицы, а может, оттого, что она догадывалась: это только начало того, о чем она имела крайне смутное, теоретическое представление.

Маша отлично владела материалом, если касаться биологии и физиологии. Имея родителей-врачей, она с самого детства была в центре их профессионального внимания. Там, где обычные родители измеряют температуру и вызывают врача, Маше внимательно осматривали все слизистые, составляли графики температуры за день и с маниакальной настойчивостью следили за приемом препаратов.

Когда Маша стала подрастать, мама провела с ней «беседу», после которой Маше и вовсе расхотелось взрослеть: вот бы повернуть время вспять и забыть о том, как именно устроена женская репродуктивная система и какие опасности ожидают ее впереди… До родов, в процессе родов и после них. Также ей прочитали курс физиологии и патфизиологии, что было особенно ужасно. Маша знала, что такое эндометрий, как именно передаются вирусы половым путем (вплоть до пластиковых моделей молекул). Маша никогда ни с кем не спала.

Иными словами, то, что происходило с нею сейчас, в машине взрослого и совершенно уверенного в себе Николая Гончарова, пугало ее до ужаса.

– Ты хочешь, чтобы я остановился? – спросил он с удивлением, и в его голосе отчетливо зазвучало разочарование.

– Я… я не знаю, – прошептала Маша.

– Не знаешь? Чего ты не знаешь, Маша Кошкина? Что ты меня с ума сводишь? Ты знаешь, на кого похожа? На Клеопатру, египетскую царицу. Если ты хочешь остановить меня, тебе бы лучше сделать это прямо сейчас, или будет поздно, – улыбался Николай, целуя Машино запястье.

– Мне кажется, что уже поздно.

– Думаешь, надо тебя отвезти домой? – нахмурился он.

– Нет, я не об этом, – хитро улыбнулась Маша и нагнулась вперед, целуя Николая в щеку. Он судорожно вдохнул, словно пытаясь сдержать что-то, а затем его пальцы продолжили начатое. В два счета он расстегнул застежку на спине, и, хотя футболка прикрывала Машину грудь, чувство неприкрытости и уязвимости накрыло ее с головой. Кажется, Николай понял это, он смотрел на Машу совершенно ненормальным, плотоядным взглядом, а его ладони медленно опустились на Машину талию. Она чувствовала тепло и силу его рук, чувствовала, как медленно его пальцы поглаживают ее кожу. Кровь билась и пульсировала, сбивая дыхание.

– Ты идеальна, – прошептал Николай, и его губы чуть подернула улыбка. Маше показалось, что он хотел сказать что-то еще, но из приоткрытого рта так и не раздалось ни звука. И вдруг, неожиданно, хотя и вполне закономерно, Маша почувствовала теплые большие ладони на своих грудях. Стало тихо, и улыбки вдруг куда-то тоже испарились. Машины глаза расширились, она смотрела прямо в глаза Николая в ужасе и восторге. Все чувства словно сплелись в один яркий луч и пронзили ее тело, ее грудь, заставив забыть обо всем остальном. Николай слегка сжал ладони, дав Маше почувствовать свое прикосновение. Она ахнула и чуть не упала, если бы он не подхватил ее одной рукой под спину.

– Такого с тобой никогда никто не делал, верно? – улыбнулся он.

– Чего не делал? – переспросила Маша, испугавшись, что Николай разгадал ее самый главный секрет, с которым она не знала, что и делать в сложившейся ситуации. Видит бог, она-то все планировала по-другому. Совсем по-другому и даже с другим человеком.

– Вот этого, – прошептал он, а затем, к Машиному ужасу, он притянул ее к себе одной рукой, а другой задрал ей футболку и прикоснулся губами к ее набухшему соску.

– О господи! – вырвалось у нее, и от стыда и изумления Маша дернулась в сторону, попыталась вернуть футболку на свое место.

– Ну уж нет, ни за что, – ухмыльнулся Николай и вернул все на место. Маша сидела и беспомощно плавилась от горячих волн, пронизывающих ее тело от каждого движения рук и языка Николая. Этот поцелуй – совсем не тот, который представляла себе Маша, – был мощнее, беспощаднее, он захватывал ее целиком, заставляя стонать и выгибаться вперед, бесстыдно умоляя о добавке. Николай знал, что делал, и то, как девушка таяла в его руках, заводило его еще больше. Когда он заметил, что Маша закрыла глаза и тихо поверхностно дышит, постанывая от наслаждения, он оторвался от ее нежных, округлых грудок и принялся целовать ее по-настоящему, по-взрослому, глубоко и с языком.

– На нас все смотрят, – прошептала Маша через несколько минут этой сладкой пытки.

– Никто не смотрит. Машина обработана специальным отражающим составом, – прошептал он, стягивая с нее футболку полностью. Он уже стоял на самом краю, и все, что происходило, вышло далеко за пределы того, что он мог вообразить. Он мечтал об этом с того самого момента, как увидел эту девочку в белоснежном платье посреди залитого светом офиса. Темные волосы блестели и переливались в лучах света, а глаза искрились так, словно она жила, внутренне улыбаясь всем и вся.

И вот она в его руках. Тут, посреди улицы, в его машине. Он был в миллиметре от того, чтобы овладеть ею прямо здесь. Она бы пошла на это, не смогла бы сопротивляться, в этом он не сомневался. Она была совсем юной и неопытной, полной романтических и абсурдных представлений о жизни. Талантливая, своенравная девочка, обнаженная и стонущая от наслаждения в его руках.

Он не должен. Не может. Не здесь. Это было бы неправильно. Устоять против этого почти невозможно, но ведь она права. На них все смотрят. И потом, что она подумает о нем? Особенно учитывая их предысторию и то, как именно он увел ее к себе.

Борис тогда поверить не мог, что Николай готов подписать весь контракт на продвижение и архитектурное сопровождение поселка, если Маша перейдет к нему в подчинение. Этого невозможно исправить, но он и на минуту не мог бы оставить ее там. С этим пижоном Робертом, разодетым по европейской моде щеголем, думающим только о себе. Он говорил себе, что так будет лучше для самой Маши. Что он даст ей шанс и возможность, которой по-другому она не сможет получить, может быть, никогда.

И что он не станет на нее давить.

Но все же вот они, сидят в его машине, и она так убийственно хороша, и так наивна, и смотрит на него такими красивыми влажными глазами. Каждое ее обвинение в его адрес было справедливо, каждый упрек был им заслужен. Но что, в конце концов, такого? Разве это так уж плохо – то, что он хочет завладеть ею? Это совершенно естественно. Это – природа.

– Маша, не молчи, скажи мне что-нибудь, – прошептал он, запуская пальцы в ее прекрасные волосы. – Чего ты хочешь? Скажи мне, чего бы тебе сейчас хотелось?

– Ясности сознания, – тихо рассмеялась она. – Я не знаю, чего творю. Я Алиса, и я лечу вниз по кроличьей норе. Что-то ждет меня там.

– Пирожок и гусеница?

– И море слез? – пожала плечами она.

– Ты хочешь есть? Ты голодна?

– Думаешь, меня пустят в ресторан в таком виде? – Маша накрыла груди руками, крест-накрест, самым беззащитным из всех возможных жестов, но Николай тут же мягко взял ее за запястья и развел ее руки в стороны.

– Мне так нравится на тебя смотреть, – сказал он, вдыхая чудесный запах ее тела. – Но если ты голодна, мы сейчас оденемся и поедем куда-нибудь.

– Я не голодна, – эхом отозвалась Маша. – Мне кажется, я сейчас вообще не в себе.

– А в ком?

– В Мэри Н? – усмехнулась она. – Поцелуй меня еще.

– Ты хочешь еще?

– Уже темнеет, – пробормотала Маша. – Мы так и не посмотрели на парк.

– Если честно, я уверен, что в парке и завтра все будет точно так же, как и сегодня. А если быть еще честнее, я думаю, что ты права и там все будет именно так, как ты и говорила. Так что я, пожалуй, сэкономлю нам обоим время и силы и поверю тебе на слово.

– Щедро, – кивнула она, а Николай мягко обхватил ее запястья и завел ей руки за спину.

– Тем более силы нам еще понадобятся, да? Для чего-то другого, намного более интересного.

– Интереснее, чем это? – ахнула Маша. – Мне кажется, это уже невозможно.

– Ты хочешь, чтобы я остановился? Только скажи, Маша, только скажи.

– Ты хочешь, чтобы я попросила тебя остановиться? – спросила Маша после короткой паузы. Николай пронзил ее долгим внимательным взглядом, а затем улыбнулся.

– А ты умеешь играть по-крупному и всерьез. Нет, Маша, я, конечно, не хочу останавливаться. Единственное, на что меня сейчас хватает, – это не нажать по газам прямо сейчас и не увезти тебя к себе домой. Скажи мне, что ты не возражаешь, и я немедленно это сделаю. И даже не дам тебе обратно надеть твою футболку, так и будешь сидеть рядом со мной, голая и моя. Как тебе такая перспектива?

Все это было сказано совершенно серьезно, но при этом легким, ни к чему не обязывающим тоном, как будто Николай предлагал Маше выпить кофе в соседнем кафе и только интересовался, какой именно кофе она предпочитает. Машино сознание обожгли два слова – «голая» и «моя».

Голая и моя.

Если она захочет, это может случиться. Хочет ли она этого? Может ли она остановиться? Хватит ли у нее сил надеть обратно футболку, выйти из машины и пойти домой, чтобы там, в тишине и относительной темноте, нарушаемой ярким светом фонарей с улицы, думать всю ночь о том, что не произошло? И том, что могло произойти.

– Ты выглядишь так, словно тебя спросили, какую из возможных пыток ты предпочитаешь, – усмехнулся Николай. – Иди ко мне, я тебя согрею, ты дрожишь.

– Я дрожу по другому вопросу, – призналась Маша.

– По какому же?

– Мне страшно, – кивнула она.

– Я тебя пугаю?

– Очень сильно, – призналась она.

– Вот это да! – присвистнул Гончаров. – А я-то, старый дурак, тешу себя надеждой, что нравлюсь тебе.

– Это тоже, – согласилась Маша после некоторых раздумий. – Но…

– Мне никогда не нравилось это треклятое «но», – всплеснул руками Гончаров. – После него обычно я слышу что-то неприятное. Что-то вроде «ты хороший парень, но нам лучше поставить точку прямо тут». Или «у меня есть муж».

– У меня нет мужа! – возмущенно воскликнула Маша.

– Хорошо, «у меня есть Роберт», – нахмурился Гончаров. Дался ей этот Роберт!

– Дело не в этом, – покачала головой Маша.

– Не в этом пижоне с собственными портретами и наградами, развешанными по всему кабинету? – повысил голос Гончаров. Даже не заметив, Николай пришел в бешенство от одной мысли о том, что этот Роберт, возможно – только возможно, – когда-то тоже прикасался своими мерзкими руками к нежным грудкам этой девочки.

– Я просто думаю, что слишком много всего произошло для одного дня! – бросила Маша, оглядываясь вокруг в поисках футболки. Зачем, спрашивается, было приплетать сюда Роберта? Да она о нем даже не вспоминала! Уже две недели, если быть точной, она не думала о нем. Разве что только в контексте «как можно было быть такой дурой».

Но сейчас, глядя на белого от злости Гончарова, Маша задалась вопросом, а не является ли она «такой дурой» прямо сейчас.

– Прости. Прости, Машенька, прости, – покачал головой Гончаров. – Ты, конечно, права. Я гоню лошадей. Да?

– Да, – кивнула Маша твердо, но в душе она была совсем не уверена в том, что готова быть такой правильной. Николай вздохнул, поднял со своих колен Машин бюстгальтер и сам, самолично надел его на нее, нежно застегнув замочек.

– Ты же понимаешь, что, делая это, я разрываю себе сердце на куски? – спросил он наполовину в шутку, наполовину всерьез. – Я бы хотел делать нечто прямо противоположное.

– Ты хотел бы надеть мой лифчик на себя? – спросила Маша, невинно хлопая ресницами. Гончаров расхохотался, а затем бросил ей футболку.

– Надень это, пока я не трахнул тебя прямо в машине. Поедем куда-нибудь, действительно, поужинаем, что ли.

– Я лучше пойду домой, – прошептала Маша, с трудом возвращая ясность мыслей после этой фразы. «Пока я не трахнул тебя прямо в машине». Странно, что такая грубая прямолинейность подействовала на нее как запал на взрывчатку. Каждая клетка ее тела отреагировала на сказанное, и лицо Николая прямо над ней, нависающее, заполняющее весь мир, возникло в ее воображении.

«Сделай это, сделай это прямо сейчас!»

Маша глубоко и ровно дышала, подсчитывая вдохи и выдохи. Раз – два, раз – два. Вдох – выдох. Она еле справилась с футболкой, так дрожали руки. Отчего-то она очень четко понимала, что либо она уйдет сейчас, либо сегодня ей не уйти. У нее оставалось самоконтроля буквально на «понюшку». Гончаров посмотрел на нее так, словно она сделала ему физически больно.

– Как скажешь, принцесса египетская. Только ведь…

– Что? – спросила она резче, чем хотела.

– Это не конец? – пробормотал он тихо, одними губами. Маша растерялась, не зная, что ответить. Она не понимала, начало это или конец и броситься ли ей в эти бурные волны или бежать прочь, как от огня. Что хорошего может выйти из всего этого?

А что плохого?

Маша кивнула, раскрыла дверь и выскользнула на улицу. Шум и суета обрушились на нее так неожиданно, что она растерянно огляделась, пытаясь вспомнить направление.

– Подожди, я хотя бы до дому тебя довезу, Маша! – крикнул Гончаров.

– Я живу за углом. Я дойду быстрее, чем ты заведешь машину, – ответила она.

– Я хочу тебя довезти, – попросил он, но Маша покачала головой. Она развернулась и пошла по улице, затем обернулась и посмотрела на Николая. Он стоял около автомобиля и беспомощно смотрел на Машу.

– Увидимся завтра? – спросила она и тоже почувствовала себя совершенно несчастной.

– Увидимся завтра, – кивнул он, и Маша побрела к дому, с трудом разбирая дорогу. Если бы там было движение, ее бы обязательно сбили, она совсем не смотрела по сторонам. Странное ощущение, когда ты уходишь от человека, рядом с которым ты чувствуешь, словно ты сама – фейерверк. Чем дальше уходишь, чем больше расстояние между вами, тем хуже тебе становится. Словно с каждым шагом ты теряешь что-то очень важное, жизненные силы тают и растворяются, и каждый шаг дается с трудом.

Как Хари в фильме Андрея Тарковского «Солярис». Любимый фильм Машиной мамы, а вот папа всегда считал его тянутым-перетянутым. Сплошное рассусоливание. Маше же всегда казалось невозможным, чтобы между людьми существовала такая могучая связь. Сейчас же она стояла в подъезде и буквально физически не могла заставить себя войти в лифт.

Что, если она его больше никогда не увидит?

От этой шальной мысли хотелось бежать на улицу и ловить его машину. Маша гнала от себя этот морок. Почему это она его больше не увидит? Они увидятся завтра. На работе. Но что, если он потеряет интерес к ней? Вдруг сейчас, по дороге домой, Николай Гончаров придет в себя, оглянется и поймет, что Маша – это просто девчонка из соседнего двора, одна из миллиона, каких много, и он передумает и не будет больше сводить ее с ума, говоря все эти восхитительные вещи.

Хотя… он же не сказал тебе, что любит.

Маша от досады прикусила губу, но этой мысли хватило, чтобы она зашла в лифт, вышла из него несколькими мгновениями позже и открыла дверь пустой квартиры. На большее ее не хватило: она просто осела на пуфик в коридоре, привалившись спиной к висящим в прихожей плащам. Закрыла глаза и тут же оказалась во власти воспоминаний. Его глаза, такой дерзкий взгляд, такой… многообещающий. Его руки на ее груди. Его губы. Никто никогда не делал с ней ничего подобного.

Никто не делал с ней ничего.

Поцелуи, которыми она обменивалась со своим «парнем» прошлым летом на даче, которую родители снимали для нее с братом, теперь померкли в ее памяти. Кажется, теперь это и поцелуями назвать нельзя. Ну, какие уж есть. Маша услышала что-то – не звонок, только протяжный стон поставленного в бесшумный режим телефона, он шел откуда-то из глубины сумки.

Маша схватила сумку, но телефон запрятался куда-то между самыми дальними секциями, и на долю секунды ей показалось, что, когда аппарат все же оказался в ее руках, звонок уже оборвался. Но нет.

Это был он!

Чего он хочет? Маша заметалась, пытаясь решить, брать трубку или не брать, но потом вдруг подумала, что он, может быть, чего-то забыл или хотел дать какие-то распоряжения по работе – на завтра. Кто знает? Она же на него работает, все еще работает. Должна ответить.

– Алло! – Ее голос хриплый, непохожий на себя.

– Ты в порядке? – Его голос холоден, полон недовольства.

– Да. Да, а что?

– Ты очень долго не отвечала. Я решил, что что-то случилось.

– Что могло случиться? Ты же видел, как я зашла в подъезд? – удивилась Маша.

– И что? Ты обещала мне позвонить.

– Я не обещала, – возразила она и почувствовала, услышала глубокий напряженный вздох.

– Да, не обещала. Ты просто ушла, не оборачиваясь. Я чем-то обидел тебя? Расстроил? Надоел тебе? Я ничего в тебе не понимаю. Мне тридцать два года, и я совершенно не представляю, как обращаться с такими юными девушками, как ты. Я, когда тебя вижу, теряю последние остатки здравого смысла. Думаешь, это легко?

– Пожалеть тебя, что ли? – улыбнулась Маша. – Бедненький.

– Смеешься. Опять надо мной смеешься, – вздохнул он. – Не понимаешь ты меня.

– Да куда уж мне!

– Так с тобой все в порядке? – расстроенно спросил он. – Моя помощь не нужна?

– Помощь? Какая помощь? – опешила Маша.

– Не знаю. Откуда я знаю? – разозлился он. – За хлебом сходить? Какой еще предлог придумать? Я не хочу уезжать. Сижу тут, у твоего подъезда. Скажи мне, чтобы я ехал домой. Скажи так, чтобы я это сделал. А то у меня завтра дел – по горло, а я тут буду на твои окна смотреть, понимаешь. И ведь я даже не уверен, что они – твои. У тебя на кухне какие шторы?

– Заходи – и увидишь! – рассмеялась Маша и тут же закрыла рот рукой от испуга. Как она могла такое ляпнуть? Что он подумает? Что-что, именно то, что она и сказала.

– Ты серьезно? – переспросил Николай охрипшим голосом.

– Нет. Несерьезно, – замотала головой Маша. – Ты какой кофе пьешь? Или в твоем возрасте кофе вечером уже нельзя, вредно для сердца? Я ничего не знаю о таких взрослых мужчинах.

– Что ж, придется тебя просветить, – прошептал Николай и отключил связь.