Глава тринадцатая
Легкомысленная особа

Эвакуация Маши с поля была проведена столь оперативно и вовлекла столько людей, что Маша даже рассмеялась, вспомнив кино про Эверест и то, как там спасали замерзших альпинистов с высоты восьми тысяч метров. Не то чтобы фильм был смешным. Скорее наоборот, но они ходили на этот фильм вместе со Степочкой, который испортил все впечатление от трагичного и красивого кино своими циничными комментариями из серии «реальный альпинист никогда бы так не поступил». Там, в кино, людям тоже говорили обеспокоенным тоном, чтобы они не шевелились и ждали, пока не придет помощь. Там тоже их конечности осматривали со всем возможным вниманием. Но там ведь было чего действительно бояться: ледяной ветер, пурга, нехватка кислорода на чудовищной высоте, куда не поднимается даже вертолет – слишком разреженная атмосфера. Вершина Эвереста – это как другая планета. Своя экология, своя чудовищная неумолимая статистика. Холод убивает.

Маша сидела на траве и глубоко дышала, позволяя солнечным лучам согревать ее и без того разнеженное тело. Нога ныла, но без кеда болела куда меньше. Делать было ничего не надо, Гончаров взял все в свои руки, и выпустить это из них обратно было бы невозможно. Оставалось только наслаждаться жизнью, пока сильный и умный мужчина все решит за тебя. Может быть, даже отпустит домой. После такого дня Маша была совсем не против уйти пораньше. Вот только, неожиданно для нее, она совсем не хотела остаться одной. В компании Гончарова было увлекательно.

Интересно, что ее так притягивает в нем?

Николай расхаживал рядом с Машей, разговаривая по телефону. Кажется, с Семенычем, прорабом, которому он отдавал распоряжения на весь остаток дня. Оказалось, что на поле нету аптечки, что совершенно потрясло Гончарова, и он ругался как черт. Затем подъехала машина, и он достал из багажника маленький автомобильный набор. С самым серьезным и даже торжественным видом Гончаров стянул с Машиной ступни когда-то белый, а теперь окровавленный (надо же) носочек и приступил к дезинфекции раны.

– Как вы умудрились? – спросил он, совершенно игнорируя Машино попискивание. – Порез весьма глубокий.

– Наступила на стекло. Ай!

– Понятно, – хмыкнул Гончаров. – Не дергайтесь, Мария Андреевна. А к доктору обратиться в голову не приходило?

– Это просто царапина. Мне ужасно неудобно, – умудрилась вставить Маша между непрерывными разговорами Гончарова. – Бросьте вы со мной возиться.

– Бросить вас тут? – улыбнулся Гончаров. – Не уверен, что вы даже до нашей избушки доковыляете.

– Доковыляю я, не волнуйтесь.

– Ну, знаете, я лучше не буду рисковать. Все-таки вы лежите на моем поле, под моей защитой, к тому же вы – мой сотрудник, так что я за вас отвечаю. Вдруг вы меня потом засудите?

– В каком мире вы живете? – пораженно воскликнула Маша. – Засужу? За то, что я по собственной дури порезалась осколком стакана?

– Вы не представляете, из-за чего порой люди судятся, – вздохнул Гончаров, и в его интонациях чувствовался богатый опыт. Маша кивнула. Конечно, у него есть опыт. С ним небось куча обманутых всяких бизнес-партнеров судится. Наверняка безуспешно. А кто берет на себя чересчур много, тех вообще… Маша вспомнила россказни Павлика о том, что Дон Корлеоне вообще мог просто пристрелить неудобного коллегу. Сейчас, когда Гончаров переносит (опять!) Машу в машину на руках, в такое трудно поверить. Невозможно поверить! Но – кто знает! Отчего-то же ведь молодой и сильный Гончаров хромает, верно? Что там таит его темное прошлое? И все же приятно, когда тебя чуть ли не каждый день носят на руках. Гончаров усадил Машу на заднее сиденье и сам устроился рядом с нею.

– Вам удобно? Давайте я подложу что-то вам под ногу. Развернитесь-ка, я подвинусь.

– Да все со мной нормально. Вы придаете этому такое значение, а ведь это просто порез.

– Вы просто слишком молоды, Мария Андреевна, чтобы в должной степени ценить собственное здоровье. Вам кажется – необоснованно, между прочим, – что с вами ничего плохого не может случиться. Однако это не так, и чем раньше вы начнете беречь себя и относиться внимательно к тому, что из вашей единственной правой ноги льет кровь, тем лучше.

– Куда мы едем? – поинтересовалась Маша сухо, потому что после такой отповеди она просто не знала, что еще говорить. Да-да-да, она маленькая и глупая, а он – умный и взрослый. Однако это он постоянно хромает, а не она. И черт его знает почему, между прочим. Если верить Павлику, то Гончаров не относился серьезно не только к здоровью, но и к жизни других людей. Так что чья бы корова мычала.

– Как куда? – удивился Николай. – В больницу.

– В больницу? Зачем? – забеспокоилась Маша. – Я не хочу в больницу. Вы же уже помазали все зеленкой.

– Вы шутите? Я должен убедиться, что с вами все в порядке.

– Да не буду я с вами судиться. Это просто царапина. Отправьте меня домой, я могу вам написать расписку, что вы не имеете никакого отношения к моему ранению. – Маша против воли говорила с ехидной, злой интонацией.

– Как бы не так. Даже если ваше «ранение» было получено не на поле, именно мое распоряжение вынудило вас ходить пешком весь день, и, таким образом, именно я ухудшил ваше положение.

– Вы не знали.

– И что? – пожал плечами Гончаров. – Мы едем в больницу, и вы, Мария Андреевна, ничего не можете с этим поделать. Ни-че-го. Вам понятно? И потом, почему это вас настолько не устраивает, в конце концов?

– Вы всегда так командуете? – фыркнула она, не желая признаваться, что просто-напросто боится больниц. Да, вот так! Дочь двух докторов, потомственная, можно сказать, медичка, Маша боялась больниц, крови и человеческих страданий, которые, если видела, чувствовала как свои собственные. Отчасти из-за этого Маша никогда бы не стала врачом. Но об этом она никогда никому не рассказывала.

– Странно, что вас это удивляет. – И Гончаров демонстративно отвернулся и уткнулся в свой планшет, открыв, кажется, программу с письмами. Маша решила не отставать от него и достала из сумки свой смартфон. Там, совершенно неожиданно для себя, она обнаружила два пропущенных звонка – оба от Роберта.

Мамма-миа!

Она вообще забыла о Роберте, а ведь он, наверное, вернулся в Москву. И позвонил ей!

– Что-то случилось? – спросил Гончаров, но Маша отвернулась и замотала головой. Сначала она хотела отложить разговор с Робертом до более подходящего момента, но затем вдруг поняла, что нет и не будет более подходящего момента, чем сейчас, учитывая то, как бесит Роберт Гончарова. А побесить его сейчас Маше ой как хотелось. Так что шальная мысль возникла сама собой, и на губах у девушки заиграла улыбка. Она нажала на набор номера и прижала телефон к уху.

– Алло. Роберт? – спросила она негромко, но так, чтобы было, конечно же, слышно Гончарову. И немного более теплым, бархатным тоном, чем нужно для разговора с коллегой. – Ты уже прилетел?

– Маша, привет! Я только что вернулся с выставки, а тут узнаю такое. Ты что, действительно теперь там, на объекте? – Голос Роберта, такой знакомый, такой почти родной, заставил Машу заволноваться.

– Да, я тут. Как ты съездил?

– Ничего, нормально. Промок только. В Берлине льет дождь, представляешь? Слушай, ты сможешь мне переслать те материалы, что ты сделала для «Раздолья»? Нужно нам как-то встретиться. – Он сказал об этом так непринужденно, но Машино сердце стукнуло. Он хочет встретиться…

– В любой момент, как скажешь. Когда, как думаешь? – Маша буквально чувствовала жгучий взгляд Гончарова, но делала вид, что даже не замечает ничего.

– Так, дай подумать… – задумался Роберт. – Ты мне пока все вышли, я посмотрю, а потом мы с тобой договоримся, ладно? Давай так?

– Хорошо, – кивнула Маша, постаравшись скрыть разочарование. Роберт отключился, разговор закончился, и конечно, когда Маша перевела взгляд на сидящего рядом Гончарова, увидела в его темных глазах усмешку.

– Принц от рук отбился? – спросил он, даже не скрывая улыбки. – Совсем зазнался, по Европам раскатывая?

– Что вы понимаете? Роберт – он творец, талант! – буркнула Маша. – Вы его совсем не знаете.

– Талант? Да? Вы так считаете, действительно? – спросил Николай довольно холодно.

– А вы уверены в обратном? Почему? Потому что не разделяете его вкусов? Актуальное искусство часто остается непонятым или даже вызывает агрессию, – заступилась Маша.

– Когда мне говорят об актуальном искусстве, мне хочется швырнуть в кого-нибудь стаканом. Но я хочу сказать, что мне не нравится ваш любезный Роберт тем, что он помешан на собственной персоне, никого не замечает и не желает делать того, что не идет на пользу его драгоценному имиджу.

– Это не так! – возмутилась Маша, хотя где-то в глубине души она вдруг почувствовала неприятный укол правды, отрезвляющего холода. Роберт, конечно, всегда думает о собственном имидже. Только никогда Маша не считала, что это плохо.

– Это так. И если вы думаете, что работа с ним может пойти на пользу вашей собственной карьере, то вы ошибаетесь.

– Почему?

– Потому что, если вам посчастливится сделать что-то по-настоящему стоящее, вы моментально перейдете из категории влюбленных поклонниц в конкурентку, и все изменится.

– Я вовсе не влюбленная поклонница, – пробурчала Маша, теряя аргументацию. Николай Гончаров мог бесить ее как угодно, мог командовать и подтрунивать, но одного у него не отнять. В людях и в том, как устроен мир, он разбирается куда лучше Маши. Что, если он прав? Что, если Маша совсем не знает Роберта?

– Нет? – спросил Николай с неожиданной серьезностью, но ответить Маша не успела. Они подъехали куда-то, бог его знает куда. Было ясно одно: это не обычная городская больница, а какая-то частная клиника. Невысокое, этажа в три, белое здание было обнесено сплошным каменным забором, украшенным искусственным камнем. Машина остановилась напротив автоматических ворот, и Маша увидела название клиники, что-то на английском. Охранник высунулся из окна, и водитель показал ему какое-то удостоверение.

– Где это мы? – спросила Маша с опаской. Она не любила больницы в целом, а к частным клиникам относилась с еще большим предубеждением, с молоком матери усвоив, что в частной клинике врачи всегда только и думают, как бы денег заработать.

– В надежном месте, – бросил Гончаров, а Маша с еще большим изумлением наблюдала, как к их машине подкатили кресло-каталку для инвалидов.

– Что за глупости! – возмутилась Маша. – Я и сама могу дойти. И вообще, я прекрасно себя чувствую и не нуждаюсь в таком…

Она даже не нашла слов для этого облака заботы, которой ее окружили услужливые и улыбающиеся люди в белых халатах. Ехать в кресле было странно, но если отключиться от мысли о том, что это кресло для тех, кто не может ходить, то было даже интересно. Необычное ощущение – катить руками колеса, объезжая такие неожиданные препятствия, как дорожный люк, в котором, оказывается, тут же застревает кресло. И требуется дополнительное усилие, рывок, чтобы его сдвинуть. Впрочем, долго Маше играть с креслом не дали, помогли, покатили внутрь, в белоснежное помещение с красивыми картинками на стенах. Помимо Маши, тут было, может быть, еще пациента два, так что врачи, кажется, даже обрадовались ее приходу.

Интересно, во сколько это удовольствие обойдется Гончарову? А вдруг он потом это вычтет из ее зарплаты?

«Тьфу, что за дурацкие мысли».

– Что же вы сразу-то не обратились? – сетовал хирург-травматолог, осматривая Машину ногу с такой тщательностью, словно ей грозила реальная угроза. – Порез совсем рядом с артерией. Поэтому такое сильное кровотечение. Ногу нагружать нельзя.

– Совсем? – ахнула Маша.

– Вам нужно воспаление?

– Нам воспаление не нужно! – вместо нее ответил стоящий рядом Гончаров.

– Я наложу повязку, и пускай девушка посидит на больничном хотя бы пару дней. Все должно затянуться, но порез в таком неудобном месте – будет постоянно травмироваться при ходьбе, так что нужно подождать.

– Ага, значит, на работу нельзя? – спросила Маша, и Гончаров рассмеялся в голос.

– Не знал, что вы еще и актриса хорошая. Это прозвучало так, словно вы по-настоящему расстроены.

– Но… я думала… парк и слушания… – растерялась Маша. Она вдруг поняла, что и тут Гончаров оказался прав. Она действительно расстроилась от перспективы просидеть дома в одиночестве целых два дня. Ее сумасшедшее приключение – оно нравилось ей. И эти разговоры с местными жителями уже разожгли ее воображение, она невольно ловила себя на мыслях о разных вариантах и стилях для парка. Она собиралась, как только доберется до нормального компьютера, который как раз привезли прямо на поле, посмотреть современные тенденции в парковом строительстве. Парк «Сокольники» в этом смысле казался Маше плохим примером для подражания, там было много минусов, и прежний подход к отдыху казался Маше устаревшим. Пару раз за лето они со Степочкой и Соней ездили в парк Горького: на концерт в Зеленом театре в первый раз и на пляжный волейбол во второй. Теперь Маша припоминала, как понравился ей парк, в сравнении со всем, что она видела прежде. Нужно почитать, посмотреть. Хочется работать.

Вдруг Маша поймала себя на очевидной мысли, что работать-то вообще-то можно и дома. Что мешает?

– Какое трудолюбие и преданность делу, – рассмеялся Гончаров. – Доктор, а если девушку будут привозить и увозить и вообще носить на руках, ей можно будет работать?

– Ну, если только на руках, – улыбнулся доктор, обрабатывая рану.

– Мечта сбылась! Вы будете доставлены к месту службы, только вот по лесам вам пока бегать не придется. Но почему-то я уверен, что на разбор всей той техники, что вы заказали, у вас уйдет не меньше двух дней.

– Вы просто не начальник, а мечта! – в тон ему ответила Маша, выкатываясь из кабинета. Назло ему она сама прокрутила колеса своего кресла, не дав ему помочь. Со стороны это могло выглядеть, как будто человек на инвалидной коляске пытается скрыться от погони.

– Осторожней на поворотах! – усмехнулся Гончаров, расписываясь в бумагах на стойке регистратуры. Маша выехала на улицу и глубоко вдохнула. Она не хотела бы работать дома, потому что там не было бы его. Гончарова. Господи, кошмар какой… Ей нравится находиться в его обществе? С чего бы? Ведь они друг другу ни одной фразы не сказали без подколки, без насмешки.

Дура, вот ведь дура. Сдурела девка, как сказала бы мама.

– Ну что, доктор сказал, что жить будете, – бросил Маше Гончаров, поднимая ее на руки уже каким-то даже привычным жестом. Водитель отошел куда-то, так что Николай оказался перед идиотской дилеммой – как открыть дверь, не уронив девушку. Он повернулся к машине боком, попытавшись ухватиться за ручку пальцами, но тугая дверь не поддалась.

– Поставьте вы меня, а то грохнемся оба, – сказала Маша, чувствуя себя совершенно по-идиотски в его руках.

– Не могу. Предписания врачей нарушать нельзя.

– Вы со всем своим персоналом так носитесь? Вы их всех носите на руках? – продолжила Маша, и Гончаров посмотрел с немой яростью Маше в глаза. Затем он перебросил ее к себе на плечо, вытянул освободившуюся руку и раскрыл дверь машины. На секунду он оказался невероятно близко к ее лицу и заслонил Маше небо. Он смотрел на нее, и бесенята плясали в его глазах. Маша чувствовала его дыхание, его аромат – легкая нотка кофе, тонкий след лосьона после бритья, запах его шампуня на растрепавшихся волосах. Она видела его губы, ярко-розовые, слегка обветренные.

Время застыло, и Машино сознание помутилось от мысли, что он сейчас может ее поцеловать. Она попыталась вдохнуть, но не смогла, помешало волнение. Она смотрела в его черные глаза и паниковала. Одно дело – любить фотографию в телефоне, мечтая о романтических прогулках, будущем безоблачном счастье и двух красивых детках. Совсем другое дело – лежать в объятиях взрослого сильного мужчины, перед которым невозможно устоять и которого невозможно предсказать, как невозможно предугадать точно, куда и как ударит цунами.

– Только с вами, – прошептал Гончаров изменившимся голосом, и через секунду Маша уже была усажена на свое «законное» место на заднем сиденье автомобиля. Сердце билось как сумасшедшее, тело было одеревеневшим, и ей все еще казалось, что она там, в прошлом, секунду назад. Разочарование – да, она испытывает разочарование оттого, что поцелуй не состоялся. Да и была ли эта секунда, не показалось ли ей все это? Этот бешеный огонь в глазах?

– Давайте отвезем вас домой, где вы сможете свободно поговорить со своим талантливым коллегой. Передайте ему, кстати, чтобы он не забыл переслать чертежи инженерам. Сделаете это для меня?

Слова прозвучали как пощечины. Маша молча кивнула и в немом бессилии смотрела, как Гончаров обходит машину и садится рядом с водителем. Почему? Ведь сюда он приехал сидя рядом с нею. И, главное, отчего она чувствует себя такой несчастной? Сдурела девка.