Глава 3

– Прости, я облажался. – Я потупился и виновато развел руками. – Вроде бы целился как надо, но ветер слишком сильно дунул в лицо, вот стрела и не долетела…

В ответ на мои оправдания кригариец лишь махнул рукой: дескать, забудь; никто не пострадал, так что все в порядке. Теперь он сидел, прислонившись спиной к дереву, массировал больную ногу и наблюдал за Ойлой, которая рыдала над телом отца. Она была убита горем и даже не обращала внимания на то, что все еще голая. А это было нехорошо. Зимы в Промонтории теплые, но простудиться здесь все равно раз плюнуть.

– И что дальше? – спросил я у ван Бьера. – Мы же не оставим ее здесь одну?

– Оставим, разумеется, – ответил монах. – О, насчет Ойлы не переживай. Она – это ведь не ты. Отец научил ее охотничьим премудростям, и лес ей дом родной. Плохо, конечно, что у нее больше нет мула. Зато все вещи при ней, так что с голодухи она не помрет.

– О чем таком ты говоришь?! – возмутился я. – Да ты посмотри на нее! Разве похоже на то, что она может о себе позаботиться?

Голая Ойла, обнимающая своего мертвого отца и рыдающая в голос… Для мальчишки, который не так уж давно потерял при схожих обстоятельствах своего отца, видеть это было невыносимо.

– Ничего, поплачет и успокоится, – заверил меня Баррелий. – Тяжелая утрата, кто бы спорил. Мне жаль, что все так обернулось, и что мы не догнали Ринаров до того, как они наткнулись на южан. Но человек смиряется и не с такими ударами судьбы, поверь. Хотя кому я об этом рассказываю! Ты же сам через все это прошел!

– Мы должны помочь Ойле! – отрезал я. – Зейн был хорошим человеком! И если бы вдруг что-то случилось с тобой, он наверняка не отказался бы помочь мне!

– Э, нет! Никому мы тут ничего не должны! – помотал головой Баррелий. – Исключено! Я уже нянчусь с одним вредным ребенком, хотя свой должок его покойному отцу я выплатил! И быть твоей нянькой не доставляет мне большой радости, уж извини! А ты вместо того, чтобы уважить мой труд и быть покладистым, предлагаешь мне взять под опеку еще одну малолетнюю бестию! Ни за что! Даже не упрашивай!

– Но ты сам только что сказал, что Ойла не нуждается в опеке, – напомнил я. – А раз так, значит, она не станет для нас обузой!

– Да я… Да ты… Да о чем тут вообще спорить! – Пойманный на слове кригариец запутался в мыслях и не нашелся, чем возразить. – Все, баста! Разговор окончен! Сейчас я малость передохну, и мы идем дальше. А Ойла останется здесь – у нее теперь без нас забот хватает.

– Ах так! Вот ты как, да? Ну в таком случае дальше иди один! – отрезал я. – А я остаюсь с Ойлой! И буду приглядывать за ней столько, сколько потребуется!

И я, развернувшись, направился к повозке охотников.

Забравшись в повозку, я отыскал среди вещей одеяло, после чего выбрался обратно, подошел к рыдающей Ойле и накинул одеяло ей на плечи.

Она вздрогнула так, будто я не просто коснулся ее, а ударил.

– Извини, – пробормотал я, отшагивая назад. – Просто здесь холодно, ты можешь простудиться. И мне это… очень жаль сира Ринара. Я знал его совсем недолго, но он всегда был добр ко мне… Прими мои соболезнования, в общем, ладно?

И я, отступив еще немного, уселся на землю неподалеку от нее. Даже не знаю, зачем. Вряд ли ей требовались мои утешения. Видимо, я лишь хотел подчеркнуть – на случай, если она слышала мои пререкания с Баррелием, – что я не поддерживаю его точку зрения. И что готов помогать ей и дальше, если она меня попросит.

Ойла ничего не ответила и отвернулась. Но одеяло не сбросила, а, наоборот, закуталась в него поплотнее. Несмотря на горе, она все-таки чувствовала холод и уже стучала зубами. Так что моя забота о ней оказалась вовсе не лишней, что бы ни говорил ван Бьер насчет ее самостоятельности.

А кригариец сидел и молча наблюдал за нами, очищая пучком травы «эфимец» от крови. Который он в итоге так и не дочистил, потому что вскоре его хваленая невозмутимость дала трещину.

– Большая Небесная Задница! Да пропадите вы все пропадом! – Монах в сердцах сплюнул и, хватаясь за дерево, начал неуклюже подниматься с земли. – Вот же свалилось на мою голову еще одно проклятье!.. Ладно, парень, иди-ка прикати сюда нашу тележку, а я пока разведу костер. Вряд ли поблизости шастает второй такой дозор, так что, думаю, мы можем тут ненадолго задержаться…

Баррелий был той еще сволочью, и я не удивился бы, оставь он нас с Ойлой здесь и продолжи путь один. Но я уже знал, где в броне его хладнокровия сокрыты уязвимые места. И умел, когда надо, по ним бить.

Если бы я слезно упрашивал монаха проявить к Ойле то же сострадание, которое однажды монах проявил ко мне, он ни за что не отступился бы от своего мнения. Но я зашел от противного – продемонстрировал ему свой характер. И то, что я готов обойтись без него, раз иначе никак. А такой подход к ван Бьеру, по моему опыту, был куда действеннее. Воспитанный в суровости кригарийского монастыря, он ненавидел слабость во всех ее проявлениях. И испытывал гораздо больше симпатии к людям, которые не давили ему на жалость, а, напротив, показывали, что не нуждаются ни в чьей поддержке.

Когда я вернулся, Баррелий уже сбросил трупы фантериев в пропасть и, набрав сухой травы, коры и веточек, раздувал костерок с помощью огнива, позаимствованного в повозке Ринаров. А когда огонь разгорелся, я без напоминания соорудил к тому времени вертел и насадил на него несколько кусков солонины из наших запасов. Которую и взялся жарить под молчаливое одобрение кригарийца, также нашедшего себе занятие по душе – вытащив из тележки бутыль бренди, он начал понемногу к нему прикладываться.

Этой выпивкой он разжился после одной из побед «Вентума», но пить ее в лагере не стал – слишком крепкой она была. Зато теперь, когда ван Бьер не подавал дурной пример новобранцам и не боялся нарваться на гнев офицеров, он наконец-то позволил себе отведать желанный трофей.

Жаль только, что повод для откупоривания бренди выдался слишком печальным.

Ойла больше не плакала, а, закутавшись в одеяло, сгорбилась над телом Зейна и отрешенно глядела в одну точку. Я обернулся и хотел позвать ее к костру, но монах схватил меня за рукав и, поднеся палец к губам, сказал полушепотом:

– Не трогай ее, не надо. С ней все в порядке. Это пройдет. Просто дай ей время побыть одной и успокоиться.

Я лишь пожал плечами и вернулся к жарке мяса. Спорить с Баррелием в таких вопросах было глупо. Он насмотрелся на убитых горем женщин гораздо больше меня, и знал, о чем говорил.

И действительно, едва аромат поджаренной солонины разлетелся по поляне, как Ойла зашевелилась под своим одеялом, потом повернула голову и стала исподлобья глядеть на нас. Взгляд ее заплаканных глаз тоже немного оживился, хотя дружелюбия в них по-прежнему не замечалось. Наверное, точно также и я глядел на ван Бьера после ночной резни, в которой погиб мой отец, а я был вынужден навсегда покинуть родной Дорхейвен, став бродягой без роду и племени…

Но как бы то ни было, холод и голод побороли горе Ойлы Ринар. И она, подойдя к костру, уселась возле него так, чтобы греться и при этом держаться подальше от нас с монахом. Высунув из-под одеяла одно лишь лицо, она нашла себе новую точку для созерцания, которая находилась где-то среди пляшущих языков пламени. Памятуя совет Баррелия, я не хотел тревожить Ойлу вопросами, но оказалось, что самому себе он был не указ, и поинтересовался у нее:

– Эти мерзавцы… они… хм, как бы правильнее сказать… – Это был тот редкий случай, когда беспардонный кригариец вдруг ощутил неловкость. – Тот мерзавец, что снял перед тобой штаны… он успел сделать тебе больно или нет?

Я решил было, что Ойла не ответит, но она, не отрывая глаз от костра, все же помотала головой. Причем довольно уверенно, а, значит, память ее не подводила.

– Что ж, ясно, – кивнул ван Бьер и в очередной раз приложился к бутылке. Так, словно бы выпил за то, что девчонке повезло избежать насилия. После чего, указав на повозку, посоветовал: – Ты бы все-таки оделась, а то здесь прохладно.

Не говоря ни слова, Ринар кивнула. Однако одеваться не пошла, а осталась сидеть с нами.

К этому времени немного остыло мясо, которое я снял с вертела перед ее приходом. Наколов на палочку кусок и отломив краюху от ржаного каравая, я протянул их Ойле, но она отказалась, вновь помотав головой. После чего, высунув руку из-под одеяла, неожиданно попросила другое угощение – указала на стоящую рядом с монахом бутылку.

– Что, серьезно? – удивился Баррелий. – А не рановато тебе баловаться такими вещами?

Вместо ответа Ринар продолжала настойчиво тянуть руку к бренди.

– Ну, как знаешь, – не стал упорствовать ван Бьер. – В другой бы день точно не разрешил и еще по рукам отшлепал. Но сегодня день такой, что дерьмовее не придумаешь, так что, пожалуй, можно.

И он передал Ойле бутылку.

Подобно завзятому пропойце, Ринар жадно припала к горлышку и сделала большой глоток…

…После чего выпучила глаза, что те едва не вывалились из орбит и, упав на четвереньки, прыснула выпивкой прямо в костер. Он тут же фыркнул ей в ответ яркой вспышкой пламени, но Ойла даже не вздрогнула. Продолжая стоять на коленях, она яростно отплевывалась и издавала нечленораздельные звуки.

От неожиданности я подскочил с камня, на котором сидел. Но ван Бьер, кажется, был готов к такому повороту событий. И успел выхватить бутылку из рук Ойлы за миг до того, как она уронила бы ее на землю. После чего тут же сунул под нос незадачливой пьянчужке фляжку с водой.

– Пей! – приказал он ей. – Пей и полощи горло! Не бойся, это простая вода, она не укусит.

Ринар схватила фляжку обеими руками. И, не обращая внимание на то, что она, выпав из-под одеяла, вновь предстала пред нами нагая, взялась усердно промывать себе рот. На что у нее ушла вся фляжка целиком – невиданное расточительство питьевой воды по меркам бережливого монаха.

– Что… это… было? – спросила Ойла, когда мало-мальски оклемалась и к ней вернулся дар речи.

– Превосходный тернийский бренди, – просветил ее Баррелий. – Самая ядреная выпивка, которую можно найти на севере Промонтории. Даже не знаю, каким местом я, старый дурак, думал, когда угощал тебя этим пойлом… Ну да ладно, ты выжила, и это главное.

И он, словно бы издеваясь над страдалицей, отпил у нее глазах из бутылки большой глоток.

– Я думала… думала… – Ринар несколько раз спазматически икнула, но, к счастью для всех нас, ее не стошнило. – Я думала, это простое вино. Отец угощал меня как-то вином – оно было сладким, и мне понравилось… Отец угощал…

Упомянув об отце, она вновь залилась слезами. Правда, без стенаний. На сей раз у нее из глаз текли обычные слезы, которые было не зазорно проливать любой девчонке. Хотя при взгляде на них мое сердце вновь наполнилось такой беспросветной тоской, что еще чуть-чуть, и я разрыдался бы вместе с Ойлой.

Продолжая всхлипывать и шмыгать носом, она отдала кригарийцу пустую фляжку, снова накинула на себя одеяло и вернулась на прежнее место. Какое-то время мы просидели в угрюмом молчании, после чего ван Бьер вновь обратился к ней:

– Прости мое любопытство, но я должен спросить: у тебя остались родственники, которые могут тебя приютить?

– В Этельберге у меня живет дядька, но… – Ринар поморщилась. – Но я лучше буду бродяжничать, чем соглашусь жить в его семье. Он – настоящий злыдень, его жена – тварь, каких поискать, а их дети… в смысле мои кузены просто конченные придурки.

– Бродяжничать в твои юные годы не так-то приятно, как тебе кажется, – заметил Баррелий. – Зато с родственниками всегда можно помириться. Ну или на худой конец найти с ними общий язык.

– С этими – никогда! – Ойла помотала головой. – Да и не собираюсь я с утра до ночи дергать у них на огороде сорняки, чистить их свинарник и дважды в неделю распевать с ними гимны в храме Громовержца. Отец учил меня охотиться, а не горбатить спину в поле и на скотном дворе. Так что если полковник Шемниц возьмет меня с собой, я пойду с ним. А он наверняка меня возьмет, ведь я стреляю из лука и читаю следы не хуже моего отца.

– Полковник Ульбах Шемниц? Командир Шестой когорты… вернее, того, что от нее осталось? О чем это ты? – не понял ван Бьер.

– Как о чем? – не поняла в свою очередь Ринар. – А вы разве идете не к Дырявой скале, где полковник Шемниц собирает своих людей?

– Вообще-то нет, – признался монах. – Мы не выбирали эту дорогу. Она была единственная, по которой нам удалось скрыться от южан. А вы с отцом, значит, не покидали «Вентум», раз шли на встречу с сиром Ульбахом и остатками его когорты?

– И да, и нет, – уточнила Ойла. – Шемниц больше не командует своим войском. Ему поручили секретное задание, и он набрал для этого новый отряд. Отца тоже туда зачислили. И завтра мы должны были прибыть на место сбора к Дырявой скале.

– Вот как? – удивился Баррелий. – И что это за задание, если для его выполнения не сгодились легионеры?

– Я же сказала – оно секретное, – шмыгнув носом, повторила охотница. – А, значит, мне о нем знать не положено. Отец не хотел, чтобы я нечаянно сболтнула об этом раньше времени. Вот и пообещал, что расскажет мне, куда мы едем, лишь после того, как мы встретимся с Шемницем… Я и вам не имела права ничего говорить, да только все равно не удержалась и проболталась.

– Насчет нас можешь не беспокоиться, – обнадежил ее кригариец. – Мы умеем держать языки за зубами и никому не выдадим твой секрет. Верно, Шон?

– Не выдадим, – подтвердил я. И поинтересовался. – А далеко отсюда эта Дырявая скала?

– Нам велели приехать туда завтра утром, – ответила Ринар. – На развилке, что будет за этим лесом, надо повернуть не на юг, а на запад, и та дорога приведет прямиком к скале.

– Хм… На юг нам с Шоном тоже нет резона переться, – рассудил ван Бьер. – Так что, похоже, мимо Дырявой скалы мы не пройдем. Вопрос в том, кого еще кроме сира Ульбаха мы там встретим, если не его легионеров. Ты собираешься вступить в его отряд и не знаешь, в чьей компании окажешься? Не верю. Уж такие-то подробности твоему отцу было незачем от тебя скрывать.

– Отец говорил, что полковник Шемниц взял для этой работы наемников, – с неохотой, но все же призналась Ойла. – Не трактирный сброд, а настоящих. Вроде тебя.

– Неужто кригарийцев? – Пивной Бочонок недоверчиво нахмурился.

– Нет, не их, – помотала головой Ринар. – У командира этих наемников такое забавное имя… Не могу точно вспомнить, но что-то похожее на Мешок или Тюк…

– Может быть, Бурдюк? – предположил монах. – Аррод Бурдюк?

– Ага, он самый, – закивала Ойла. – Ты его знаешь?

– Да кто же из нашего брата-наемника его не знает! – хмыкнул ван Бьер. – Плечом к плечу я с ним не воевал, но много о нем наслышан. Если ты говоришь правду, и сир Ульбах получил под свое командование отряд Бурдюка, значит, дело и впрямь намечается серьезное… Не понимаю только, зачем им можешь понадобиться ты, ведь у Аррода есть свои следопыты, и не самые худшие… Впрочем, по дороге к Дырявой скале у нас будет время над этим поразмыслить. А сейчас, маленькая леди, давай-ка поешь, а потом мы с тобой займемся похоронами. Зейн был славным человеком и заслуживает того, чтобы его зарыли в могиле, а не бросили на пир воронам… Да и мне, пожалуй, на сегодня хватит. Нельзя с непривычки заигрывать с тернийским бренди – так и поражение потерпеть недолго.

И ван Бьер, отхлебнув напоследок из бутылки, решительно запечатал ее, а затем отдал мне, дабы я отнес ее обратно в тележку…