Глава 25
Дыра в которую забились мы с Баррелием, выглядела жутко. В такой дыре требовалось сидеть тише воды, ниже травы, а лучше было бы и вовсе не соваться в нее. Однако ван Бьер, напротив, принялся орать во мрак, словно бы нарочно накликая на наши головы новую беду. Вернее, это я был уверен, что он ее накликает. Сам же ван Бьер думал, что он поступает правильно и что у него все под контролем.
Верилось с трудом. Кто-кто, а я знал, что и он порой ошибается. Причем куда чаще, чем нам обоим того хотелось бы.
Весь вечер Баррелий трудился в поте лица – надрывал глотку, издавая прерывистые рычащие звуки. И вот, когда стало казаться, что все без толку, его старания увенчались-таки успехом: ему ответили!
Сначала из мрака раздалось похожее рычание, только звучало оно гораздо свирепее. Если сравнить кригарийский рык с падением по горному склону одного камня, то в ответ ему зарокотал целый камнепад. А вскоре пред нами предстал сам обладатель столь чудовищной глотки, вызванный монахом из земных глубин.
Громорб!
Мне доводилось сталкиваться с подобными уродливыми исполинами во время резни в Кернфорте. Тогда ван Бьер освободил четырех громорбов из подвала замка, где их держали в заточении долгие годы, и за это они оказали нам несколько услуг. Так что при виде здешнего гномьего отродья я испугался уже не так сильно. Тем более, что оно явилось сюда одно, без сородичей.
Великан явно сердился на человека, посмевшего нарушить его покой. Но поскольку человек этот был особенный – умел говорить на его языке, – громорб снизошел до наглеца, позволив ему объяснить, с какой стати он тут разорался.
Это не отняло у Баррелия много времени. После чего между ним и монстром завязалась новая беседа… если, конечно, ее можно так назвать. Не знай я, что громорбам чуждо дружелюбие, то подумал бы, что разговор хозяина пещеры и гостя не клеится. Хотя, будь оно так, между ними вообще не состоялось бы разговора. И нам либо пришлось бы уносить ноги, либо громорб размазал бы нас по камням своими ножищами.
От страха я ерзал будто на раскаленной сковороде и полностью утратил чувство времени. Поэтому не помню точно, сколько продлилась сия удивительная встреча. Мне казалось, что она никогда не завершится. Но я был неправ, и в итоге гигант, сопя и потрясая кулаками, утопал во мрак. Только не в пещеру, а в город.
Еще какое-то время до нас долетало его ворчание, но потом затихло и оно. И в пещере наконец-то наступила тишина, от которой я успел отвыкнуть за весь этот суматошный день.
– И как все прошло? – осведомился я у ван Бьера. Лишь теперь он позволил себе присесть и перевести дух. – По-моему, этот громорб очень даже неплохой парень, я прав?
– Его зовут Рор. Признаться, я рассчитывал от него на большее, – поморщился монах, утирая со лба пот. – Особенно после того, как в Кернфорте мы помогли Уру и трем его собратьям.
– Рор их знает?
– Нет. Но вести о чудесном освобождении из плена вожака одной из громорбских стай доходили и сюда. Громорбы не умеют лгать, поэтому никто под землей не усомнился в том, что Ур говорит правду. Я хотел воспользоваться этим. И сказал Рору, что я – тот самый человек и теперь прошу его о небольшой ответной услуге. Какой именно, сам догадываешься.
– Да уж… И что, он тебе отказал?
– И да, и нет. Бурдюк почти не ошибся, когда сказал, что в Азурите сегодня не так опасно, как раньше. Почти все местное отродье отправилось на север Промонтории. Туда, где идет война, и на полях валяется много еды – трупов. В пещерах под городом остались лишь старики вроде Рора да беременные самки. Первые приглядывают за вторыми и ждут возвращения стаи. На большее они неспособны. Сам Рор остался один с десятью бабами на сносях, и сегодня ему не резон лезть в драку.
– Как-то он непохож на дедушку, – усомнился я. В моем представлении старые громорбы должны были выглядеть иначе. Более жалкими, медлительными и дряблыми.
– Настоящих стариков среди них не сыщешь, – пояснил Баррелий. – Как только громорб становится немощным и не может позаботиться о себе, стая его съедает. И Рору уготована такая участь через десяток лет – никуда от этого не денешься.
– Дерьмо, а не смерть, – покачал я головой.
– Точнее не скажешь, учитывая, во что он превратится, когда стая его переварит, – кивнул Пивной Бочонок. – Но для громорба закончить свою жизнь в желудках сородичей – что-то типа высшей доблести. Вот тебе еще одна причина, почему Рор не желает рисковать своей шкурой ради меня. Опасается, что если погибнет, то станет кормом для окрестного зверья, а не родной стаи. Что, ясное дело, для него уже не так почетно.
– Так что же он тебе ответил?
– Когда я подсказал ему, где валяется несколько свежих человеческих и лошадиных тел, Рор немного подобрел. И обещал приглядывать за нами, пока мы будем в Азурите.
– Что это означает?
– Он не хочет драться с нашими врагами, но поможет в чем-нибудь другом. И он уже нам помогает. Ты же видишь, нас не выгнали из пещеры, хотя громорба куда проще научить человеческому языку, чем гостеприимству… Правда, углубляться в пещеру дальше, чем на полсотни шагов я бы все равно тебе не советовал.
– Да я и на десять шагов в нее не углублюсь, – заверил я кригарийца. После чего спросил: – Ты ужинать-то собираешься? Я там оставил еды, а еще в одной сумке нашлось полбутылки вина. Хотел его вылить, ведь оно тебе уже опостылело, но…
– И правильно сделал, что не вылил, – похвалил меня ван Бьер. – Сколько у нас в запасе воды?
– Один мех почти полный и во втором еще малость плещется.
– Вот видишь! – Он назидательно поднял вверх указательный палец. – Неизвестно, когда мы доберемся до реки, и доберемся ли вообще. Так что воду надо экономить. Давай сюда вино. И жратву… Эх, жаль, нельзя развести костерок, ну да ладно, и так сгодится…
Прикончив Аррода, Баррелий воспользовался сумятицей и сбежал с поля боя. Но перед тем, как скрыться, он не забыл срезать две седельные сумки с убитых лошадей. Где, как и ожидалось, были вода и закуска, что наемники прихватили с собой на охоту. В одной сумке даже нашлись остатки жаркого, которое мы вчера так и не отведали, поскольку буча в лагере поднялась до вечерней арестантской кормежки.
– М-м-м! Клянусь, да ведь это настоящий «Сельзитский пурпур», который я не пил, почитай, с тех пор, как был в Тандерстаде! – удивился Баррелий, отхлебнув из бутылки. – Не подозревал, что кто-то еще в отряде кроме Шемница лакает такую дорогую выпивку. Да и эту бутылку, небось, украли из полковничьей заначки. Ну что за неблагодарные твари эти наемники! Я был для них так ценен, а они спаивали меня какой-то кислятиной!.. Чего приуныл, парень? Опять, что ли, думаешь об Ойле?
Вместо ответа я лишь горестно вздохнул.
Всякий раз, как монах прикладывался к бутылке, я вспоминал Ринар и ее неудачное знакомство с тернийским бренди. А затем поневоле думал о том, как угасали ее глаза, когда меч сира Ульбаха рассек ей горло. И хоть сегодня по моим щекам не потекли слезы, все равно я не мог сохранить присутствие духа, когда на меня накатывали горькие воспоминания.
– Понимаю, – кивнул ван Бьер, заталкивая себе в рот кусок мяса. – Вернее, надеюсь, что понимаю. Сам-то я, признаться, никого никогда по-настоящему не любил. А, значит, не могу знать, каково оно – навсегда потерять человека, которого взаправду любишь.
– С чего ты решил, что я был влюблен в Ойлу? – Теперь я был не только опечален, но и смущен.
– Хм… А разве нет?
– Конечно, нет! Мы с Ринар были просто… друзьями. – Я верил в то, что говорил. И все же предательская заминка в моих словах намекнула на то, что не все здесь так однозначно.
– Вот как? – Кригариец дожевал мясо и отхлебнул еще вина. – Видимо, мне показалось. Говорю же: я плохо разбираюсь в таких вопросах. Меня много чему обучили в монастыре, но эту науку нам не преподавали.
– Жаль, что ты убил Бурдюка, а не Шемница, – признался я. – Если бы полковник издох, мне бы здорово полегчало.
– Возможно, – не стал спорить Баррелий. – А, возможно, и нет. Месть – штука странная, представь себе. Я встречал человека, умелого воина, который рассчитался со своими обидчиками, но спустя какое-то время пошел и кинулся с утеса в море. А все потому что он не ощутил облегчения от мести, и больше не мог терпеть душевные муки… Впрочем, эта история не про тебя. Ты еще слишком молод, память у тебя короткая и тебе по силам забыть любое зло.
– Спасибо, ты всегда знал, как меня подбодрить, – отозвался я. И, подложив под голову пустую седельную сумку, улегся у пещерной стены.
Настроение у меня было паршивое, но я слишком устал и хотел смежить веки. Поэтому был уверен, что ни дурные мысли, ни страх, ни жесткая постель не помешают мне заснуть.
Вскоре затих и ван Бьер. Перекусив, он улегся у противоположной стены, и нам даже удалось немного поспать, прежде чем нас вновь поднял на ноги великанский топот.
Чем Рор все это время занимался снаружи, неизвестно. Но вместо того, чтобы молча пройти мимо нас в пещеру, он снова пожелал побеседовать с кригарийцем.
На сей раз их разговор был коротким. И если можно так сказать о рычании – более миролюбивым. После чего громорб неведомо зачем снова отправился в город, а следом за ним туда же заторопился монах.
– Куда это ты? – удивился я.
– Нет времени объяснять, – отмахнулся он. И наказал: – Сиди здесь и не высовывайся. Я скоро приду.
И не обманул. Я еще даже не начал волноваться, как Баррелий вернулся. Да к тому же не один! Однако его сопровождал вовсе не Рор, а человек. Монах помогал ему идти, поддерживая под руку, поскольку он сильно хромал. Почти как сам Баррелий, когда разыгрывал перед наемниками калеку.
В пещере было темно, но я быстро понял, кого привел ван Бьер. По голосу. Это была Ширва Кривоносая. И то, что она очутилась здесь, да еще со стрелой в бедре, говорило о том, что у наемников после смерти главаря начались серьезные разногласия.
Кригариец усадил Ширву у стены и, достав тряпку, что нашлась в одной из сумок, принялся извлекать из ноги Кривоносой обломок стрелы. Прикусив кожаный ремень, наемница шипела от боли, но Баррелий недолго с ней возился. После чего туго забинтовал ей ногу, вытер испачканные в крови руки остатками тряпки и заметил:
– Тебе повезло. Кровотечение ослабло, и если не случится гангрены – будешь жить… Так что там, говоришь, стряслось в отряде?
– Без Аррода начался полный раздрай, – ответила Ширва после того, как утолила жажду и немного отдышалась. – До тебя больше никому нет дела. После смерти Бурдюка и еще девятерых человек все принялись делить их золото. Но в конце концов не договорились и устроили поножовщину. Мне пришлось защищаться от этих бешеных, и я прикончила Кадира. А у того, если помнишь, было три приятеля. После его гибели они еще больше озверели и накинулись на меня скопом. И что мне оставалось? Пришлось удирать и прятаться. Хорошо, что одной дыркой в ноге отделалась – могла бы запросто без головы остаться. И хорошо, что ты расслышал, как я тебя звала, и не убил меня. Я ведь потому и отказалась участвовать в облаве, так как не желала тебе зла. И знала, что ты меня поймешь, когда решила просить тебя о помощи.
Я удивился: странно, никаких криков до нас вроде бы не долетало… Но тут до меня дошло, что их услыхал Рор, о чем он и сообщил гостю-человеку, когда был здесь в последний раз. А Баррелий, похоже, ничего не сказал Кривоносой о громорбе. Или не желал ее пугать, или держал нашего союзника в секрете, пока тот не объявится и не рассекретит себя сам. Больше походило на второе.
– А что с Шемницем и Гириусом? – поинтересовался ван Бьер. – Их головы все еще на плечах?
– Курсор пригрозил нам жезлом и они с полковником отошли в сторону, – ответила Ширва. – Подлые твари! Хотят выждать, чем закончится грызня, чтобы потом замириться с победителем, предложив ему свои услуги и связи в Фенуе.
– Это на них похоже, – согласился Пивной Бочонок. – При таком раскладе к утру в отряде останется не более полутора десятков человек. И каждому из них достанется больше чем по половине повозки золота… Недурно!
– Можно сделать расклад еще лучше, – предложила Кривоносая. – Что для тебя эти пятнадцать врагов после того, как ты убил Аррода, Трескучего и еще почти дюжину человек? С тобой на пару мы могли бы захватить весь караван! И стать вторыми богачами в Промонтории после Григориуса Солнечного! Завтра на рассвете мы застанем отряд врасплох при переправе через реку. Ты атакуешь его, а я прикрою тебя из лука. Будь уверен, у меня получится – я отлично стреляю. Особенно по тем ублюдкам, которые рискнули стрелять по мне… Ну, что скажешь, красавчик? Попробуем?
– Заманчивое предложение, – ответил ван Бьер. – Но у меня есть идея получше. Для начала тебе надо отдохнуть. А уже утром на свежую голову обмозгуем, что к чему.
– Вряд ли я смогу уснуть, – засомневалась Ширва. – Нога болит, аж мочи нет.
– Сможешь, обещаю, – заверил ее кригариец…
…И ударом кулака в скулу лишил ее чувств!
Слушая их разговор, я опять начал клевать носом, но после такой выходки Баррелия моментально вышел из дремоты.
– За что ты ее? – спросил я, глядя на распластавшуюся у стены наемницу.
– Тсс! – Монах приложил палец к губам. – Говори потише. Те, кто идут по ее следам, могут быть рядом.
Сказано это было по-кригарийски невозмутимо, но у меня от таких слов сердце тотчас ушло в пятки.
– Срань господня! Думаешь, приятели Кадира ее выследили? – перейдя на шепот, вновь спросил я. – Но зачем ты привел Ширву прямо сюда, а потом шарахнул ей по башке? У нее же есть лук и она могла помочь тебе сражаться.
– Помочь? – усмехнулся Пивной Бочонок. – Вот еще! Не знаю, кто за ней идет: кадировы дружки или кто-то еще. Но никакая она не беглянка и не жертва, а по-прежнему член их братства. Точнее говоря, приманка, на которую они пытаются меня изловить.
– А как же стрела у нее в ноге? Разве ей не взаправду продырявили ляжку?
– Взаправду, – подтвердил монах. И, ухватив Кривоносую за шиворот, поволок ее вглубь пещеры. Я как привязанный посеменил за ним. – Ширва, конечно, обломала торчащий из бедра наконечник стрелы. Но я и по форме раны определил, что ее нанес не двулезвийный наконечник – тот, что используют отрядные лучники. Вернее, наконечник мог быть и тот, только лезвия ему отломали. Нарочно – чтобы он оставил в ляжке Кривоносой небольшую аккуратную дырку. Причем оставил там, где нет важных кровеносных сосудов.
– Но… а вдруг это лишь совпадение? – Даже не знаю, зачем я заступался за Ширву, ведь она никогда не питала ко мне любви. – Почему у кадировых приятелей случайно не могла оказаться в колчане другая стрела? И почему они непременно должны были нанести Ширве тяжелую рану, а не легкую?
– И почему, пока я вел ее к пещере, она часто хваталась окровавленной рукой за заборы и стены, думая, что я этого не замечаю? – добавил ван Бьер. – И почему сегодня у нее ножи припрятаны не только в каждом сапоге, но и в волосах?
Он расплел узел на затылке у Кривоносой и достал оттуда кинжальчик. Примерно такой, какой мы с Ойлой посылали ему, когда он сидел в плену. На вид кинжальчик бы игрушечный, но в умелых руках он мог вскрыть человеческую глотку. Например, у спящей жертвы.
– Разумеется, это тоже совпадение, – передразнил меня Баррелий. После чего стянул с Кривоносой сапоги, в каждом из которых действительно оказалось по ножу, только уже настоящему. – Четыре странных совпадения за раз – какие пустяки, верно? И впрямь, давай забудем о них и пойдем спать.
– Но если ты подозревал, что Кривоносая – приманка, зачем привел ее прямо сюда? Разве это… правильно?
– Ну наконец-то хоть один умный вопрос! – Заткнув Ширве рот ее же портянкой, кригариец снял с нее пояс и принялся связывать ей руки за спиной. – Хотя ты знаешь мой ответ на него: понятия не имею, правильно я делаю или нет. Враг пытается перехитрить меня, а я – его. И к утру выяснится, кто из нас умнее… А сейчас, будь добр, заткнись, забейся в укромный уголок и не вылезай оттуда, пока не скажу.
– Да уж не дурак, сам догадался, – проворчал я, устраиваясь за широким каменным выступом. – Это ведь единственное, что ты приказываешь мне в последнее время.
– И ты неплохо с этим справляешься, – похвалил меня ван Бьер. – А иной помощи мне от тебя пока не нужно…