Глава 25
К вечеру мы съезжали с моста на Ивановской улице, тут нас первый раз и тормознули, причем сделали это довольно нагло. Молодой лейтенант, дай бог, если двадцати лет от роду, в окружении двух бойцов, остановил нашу колонну, просто встав посреди дороги. Мы остановились, лейтеха подскочил к двери Истомина, выхватил ТТ и что-то проорал. В ответ Истомин вежливо попросил его представиться, тот навел ствол на майора. Ребята одновременно выставили все свои стволы и направили на этих охреневших. Лейтенант аж поперхнулся. Истомин повторно попросил его предъявить документы, тот махнул рукой и отвернулся. Это он зря сделал. Майора взбесила эта наглость, он выскочил из машины, за ним последовали мои разведчики. Сильным ударом в область вешалки для шапки майор сбил его с копыт. Солдаты охраны сначала вроде задрали стволы, но увидев грозную красную книжицу майора, тут же опустили. Истомин построил их и отправил за представителем НКВД. Бойцы быстро ретировались. Лейтеха сидел на снегу и вытирал нос.
– Ты кто, чучело? Какой ты командир Красной Армии? Хотя в трибунале разберутся. Я тебе это обеспечу.
– Простите, товарищ командир, – жуя сопли, плакал лейтеха, – ошибка вышла. Больше не повторится, честное комсомольское!
– Конечно, не повторится, – майор начал куражиться, – тебя расстреляют и баста.
Лейтенант завыл от безнадежности. Вернулись красноармейцы с каким-то командиром. Не видел, кто он по званию. Мне вообще плохо было видно. Кое-как я забрался на лавочку и выглядывал краем глаза.
– Вот этот рядовой нагло и безобразно вел себя на посту, грубил старшему командиру, не захотел представиться, угрожал оружием. Арестовать, я лично прослежу за тем, чтобы его судили по всей строгости закона. Пока одни в землю ложатся, защищая Родину, другие живут в свое удовольствие.
– Товарищ майор, он же лейтенант? – удивился пришедший особист.
– Я сказал – рядовой! Увести эту сволочь. Михалыч, трогай, – Истомин запрыгнул обратно в машину, и вся наша кавалькада двинулась дальше. Мимо так и сидевшего на земле наглого лейтенанта и бегающего вокруг него, размахивая руками, представителя НКВД.
– Не круто вы с ним? – робко спросил Михалыч.
– Нормально! Не хрен с такими сердобольничать. Давай в центр, нам бойцов в госпиталь отвезти надо. Обоим операции предстоят, не хватало еще их потерять.
– Слушаюсь, товарищ майор! – Михалыч нажал на газ. – Только я не знаю, где тут центр, я же не местный.
– Пока прямо держи, поедем вдоль Невы, до Красной площади, а дальше скажу, – бросил Истомин и, подумав чуток, добавил тихо: – думаю, в штрафном батальоне лейтеху жизни научат.
На Красной площади, остановили во второй раз, видимо удивившись видом нашей разношерстной колонны. Патруль в этот раз попался адекватный, Истомин предъявил документы, и почти сразу мы продолжили путь.
А госпиталь, в который меня привез Истомин, оказался бывшим Аничковым дворцом. Здание было бы великолепным, если бы не война. Нет, разрушений не было. Просто обстановка накаляла. Хотя другой и быть не может. В госпитале царил аврал. Здесь находилось очень много гражданских. В основном пожилых людей. Уже потом, от санитарок, я узнал, что люди с крайней степенью истощения поступают в огромных количествах, их столько, что не знают куда пристроить. Я своими глазами увидел, как это было. Пожилые мужчины и женщины, молодые женщины, дети, худые настолько, что у них не было сил ходить. Были забиты все коридоры и даже лестничные пролеты. Санитары спешили как могли, некоторые и сами почти не отличались от своих подопечных.
Для меня видеть это все было выше моих сил, говоря проще, я просто струсил. Струсил смотреть в глаза этим людям, которые ждут от нас, военных, защиты. А мы ничем пока не можем помочь. Даже наладить снабжение продовольствием и то не получается. Тогда, при бомбежке в Москве, мне было стыдно, но здесь… Короче, я воспользовался тем, что ранен был только в руку и сбежал уже на пятый день. Как только почувствовал себя в состоянии. Рука, конечно, болела, по вечерам готов был на стены лезть. Но все равно было уже намного легче, чем до операции. Оперировали очень долго. Я то вырубался, то очухивался и матерился. Оказалось, вместе с пулей в рану попали частички ватника и появилось небольшое нагноение. Мурат мне пулю-то вытащил, но вот внутри почистить было нечем, вот так и получилось. Хирург, вырезав из меня кусочек мяса, сказал, что обошлись малой кровью. Пришлось поверить.
Когда оказался на улице, ни хрена легче не стало. То и дело попадались люди, исхудавшие, усталые, отрешенные. На проспекте 25-го Октября, по которому я двинулся прогуляться, людей было мало. Некоторые заглядывали в глаза, другие проходили, не поднимая головы. А когда у Аничкова моста ко мне подбежала девочка, лет пяти, я вообще потерялся.
– Дяденька командир, у вас нет хлебушка? А то мы с сестренкой не ели два дня.
– А где твои родители, девочка? – я опешил и, честно говоря не знал, что спросить.
– Папу у нас убило на фронте, мама на работе, только не приходит уже два дня, – девчушка опустила глаза.
– А где ты живешь, дочка? – почему-то спросил я.
– Здесь недалеко, – отозвалась девчушка и с меня глаз не сводит. – На Стремянной.
– Как тебя звать, родная? – Мне хотелось застрелиться, благо оружие мне оставили, ситуация в городе была очень тяжелой, все чаще, случались диверсии.
– Таня Зернова, а сестру Аня. Она маленькая совсем, – Танюшка выставила худенькую ручонку, показывая, какая у нее сестра.
– У тебя еще родные есть? Бабушка или дедушка?
– Нет, бабуля померла перед войной. А деда давно уже умер, я еще маленькая была.
– Пойдем, я отведу тебя домой, подождешь там. Я обязательно вернусь. Найду твою маму и принесу поесть тебе и сестренке.
– Анечке молоко нужно, его негде взять. Соседка, тетя Оля, сказала, не выживет она. Все маленькие умирают.
Бля, я не знал, что делать. Пятилетний ребенок так запросто говорит о смерти. Гребаные фрицы, до чего довели народ. И после такого они еще собираются победить. Нет. Такой народ не сломать. Как бы пафосно с моей стороны это не звучало, но ни хрена у бесноватого не выйдет.
– А сколько же твоей сестренке? Ты и сама-то еще маленькая, – спросил я и взял ее за руку.
– Два годика, а мне шесть. Я взрослая уже! – серьезно заявила она, увлекая меня вперед.
Дошли мы быстро. Девочка и вправду жила близко. Мы перешли по мосту Фонтанку, потом свернули направо на Нахимсона и тут же налево, это и была Стремянная улица. Я читал редкие таблички на домах.
Когда я увидел ее сестру, пришлось даже отвернуться. Маленький, худющий комочек, она лежала в кроватке и плакала. Это не передать. Слышали, как воет кутенок в отсутствии матери? Что-то похожее было и тут. Почти остекленевшие глаза, взгляд в пустоту и безразличие. Схватив ее на руки, осторожно покачивая, стал успокаивать. Постепенно, Анютка перестала плакать, только тихо-тихо всхлипывала. Я положил ее обратно в кроватку, накрыл своим ватником. Старшей на голову надел свою шапку. В квартире было холодно.
– Танюшка, есть у вас какие-нибудь теплые вещи? Вы же замерзнете!
– Печка потухла, а спичек никто не дает. Мама с собой последние унесла. Вот и не топим со вчерашнего дня.
– Показывай скорее, где печка?
– Вон там, в углу, – показала она. – Только у нас дров-то нет, мама с работы должна была принести.
Я быстро подошел к печке, открыл. Это была обыкновенная буржуйка. С трубой, выведенной в форточку. В ней лежало несколько расщепленных досок, по виду – от ящиков. Вот люди! Не могли разжечь – что ли, детишкам? Я понимаю, что спички тоже дефицит, но от лучинки-то можно было бы запалить печь. Быстро разведя огонь, я решительно разломал два стула. Рука болела, а когда напрягся чуток, ломая мебель, дернуло особенно сильно. Подумал, нужны ли стулья, если замерзнешь заживо? Оглядев комнату, увидел перекошенную межкомнатную дверь и решительно снял ее с петель.
– А где мама работает? – ломая дверь, тощую как газета, я продолжал разговор с девочкой.
Малышка отвечала, поясняя, как быстрее дойти. Потом принесла плохонькое пальтишко, я хотел укрыть им малютку.
– Вот, это мое старое, – подала она его мне.
«Какое же тогда на тебе»? – подумал я, видя, что на ней одето не лучше того, что она мне отдала, только размером побольше.
– Так. Слушай меня внимательно. Сиди дома, подкладывай палки в огонь, только помаленьку, чтобы на дольше хватило. Но смотри, чтобы не потухло! Я сейчас еще что-нибудь сломаю, чтобы вы тут не замерзли. Ты погрей воды на печке, попейте с сестренкой. Я скоро вернусь. Найду твою маму и принесу поесть. Ты меня поняла?
Девочка замотала головой.
– И никуда не уходи. Я обязательно вернусь – слышишь? – Таня вновь кивнула и чуть слышно всхлипнула.
Выйдя из дома, я как есть, без шапки и ватника, бросился бегом по тому адресу, что мне указала Танюшка. Я не чувствовал никакого мороза, только ненависть. Она просто ослепляла. Много читал о блокаде, но увидеть самому и прочувствовать эту беду…
Мама девочек, как, оказалось, работала в небольшом цехе, когда-то бывших мастерских, неподалеку от школы. Я вошел внутрь и довольно быстро отыскал мастера. Им оказалась крупная женщина, лет пятиде сяти.
– Здравствуйте, я бы хотел увидеть Зернову Анастасию.
– Так померла она, – огорошила меня мастачка, – еще вчера ночью. Увезли ее милиционеры.
– А вы знаете, что у нее двое детей осталось и младшей всего два года.
– Конечно, знаю. Только у всех дети. И всех кормить надо. Если вы о том, что я подумала.
– Ясно, до свидания, – разговаривать больше не хотелось, я вышел из цеха и столкнулся с патрулем.
– Стоять, руки в гору. Кто такой? – спросил меня бравый сержант, в шинели и каске, одетой прямо на шапку.
– Здравия желаю, товарищ сержант, – я показал ему бумажку, выпрошенную мной у военврача. Гэбэшные документы доставать не стал.
– Что же вы, товарищ лейтенант, раздетым ходите? – искоса поглядывая на меня, продолжал сержант. – Вы находитесь на лечении, а раненые не должны гулять по улицам.
– Да все нормально, сержант. Начальство ищу.
– Какое? Вашего начальства здесь быть не может.
– Сюда заходил по делу. Дети остались без матери, приходил узнать, что с ней.
– Понятно, товарищ младший лейтенант, вас проводить, может, дороги не знаете?
– Пожалуй, сержант, мне нужно в управление НКВД, где оно располагается?
– Так на Литейном, пойдемте, мы вас проводим. Здесь недалеко.
Один из солдат патруля снял с себя шинель и протянул мне.
– Оденьтесь, товарищ лейтенант, мороз такой, а вы после госпиталя и чуть не голый.
Не став корчить из себя героя, я принял из рук бойца шинель и, одевшись, поблагодарил его. И правильно сделал, что оделся. Рука на морозе стала болеть особенно сильно.
– Вы где воевали, товарищ лейтенант? Здесь, у города, или подальше? – стал меня расспрашивать сержант, пока мы двигались по проспекту.
– Да везде понемногу. Ранение получил недалеко от Синявино.
– Ух! Тяжело там, я слышал, потери там огромные.
– Больше, чем ты слышал сержант. Больше.
– Вы извините, товарищ лейтенант, мы-то здесь воюем, диверсантов ловим, вы не думайте, что мы тут как в тылу, – видимо, парню неловко стало.
– Ничего я не думаю. Ваша работа тут не менее важна. Я слыхал, в городе все чаще случаются диверсии, да и простых жуликов хватает. Так что только от таких, как вы, и зависит, жизнь и здоровье обычных граждан.
Сержанту явно понравилась моя речь, а я и не льстил. Действительно считал, что не менее важно в тылу всякую мразь давить.
Когда пришли в Большой дом, я быстро вернул красноармейцу его шинель, спросил, как его зовут и где служит. Отойдя в сторону, достал блокнотик, подаренный еще Берией, быстренько записал данные бойца. При случае отблагодарю. Большой дом мало отличался от виденного мной в моем времени здания ФСБ.
На посту охраны, в вестибюле, стояли два бойца. Направился к одному из них, сержанту, судя по треугольникам в петлицах. После демонстрации документов попросил узнать, здесь ли сейчас находится старший майор госбезопасности Истомин. Сержант, внимательно изучив мои документы, отправил в приемную начальника управления. Мол, спроси там, третий день все идут сразу туда. Меня вежливо проводил один из бойцов. Указав на дверь, удалился. Секретарь в приемной старшего майора госбезопасности Кубаткина, подняв глаза, устало посмотрел на меня.
– Здравия желаю, товарищ лейтенант. Младший лейтенант госбезопасности Новиков. Разрешите обратиться?
– Здравствуйте, обращайтесь, – ответил он и показал на стул, заметив мою забинтованную руку, которую я положил на перевязь, когда заходил в здание.
Садиться я не стал, сразу решил спросить:
– Товарищ лейтенант, я ищу своего командира, старшего майора госбезопасности Истомина. Вы не можете подсказать, где его искать?
– Он был здесь недавно. Уехал вместе с товарищем Кубаткиным. Приедет ли назад, не знаю.
– А куда, сказать не можете?
– Разрешите ваши документы, – попросил лейтеха. Не менее внимательно, чем все проверяющие до него, изучил бумаги и вернул мне. – Они уехали на Кировский завод, там начали умирать рабочие, от истощения. И очередная диверсия.
– А никак с ними, не связаться? – продолжал я испытывать его терпение.
Лейтеха молча, сняв трубку с телефона, нашел номер, записанный в блокноте, и набрал его.
– Здравствуйте, с вами говорят из управления НКВД, лейтенант госбезопасности Соколов. Мне необходимо связаться со старшим майором госбезопасности Истоминым, он еще у вас? – спросил секретарь в трубку, дождавшись соединения.
– Да, у нас. Они с товарищем Кубаткиным на совещании. Сейчас узнаю, могут ли подойти, – ответил женский голос.
Через минуту девушка заговорила вновь:
– Вы можете уточнить причину звонка?
– Передайте, что рядом со мной находится его подчиненный.
Еще с минуту мы ждал, и затем секретарь протянул мне трубку. Взяв ее в руку, приготовился ждать, но тут же услышал:
– Истомин. Кто говорит?
– Младший лейтенант Новиков.
– И какого х… ты в управлении делаешь? Ты же в госпитале.
– Так получилось. Товарищ майор, нужна ваша помощь.
– Чего у тебя опять случилось? – голос майора стал настороженным.
– Не по телефону, товарищ майор, личное это.
– Так, у меня еще дела на заводе. Я пришлю сейчас к тебе Круглова. Будет с тобой, ты забыл? Тебе нельзя одному болтаться.
– Товарищ майор, мне необходимо где-нибудь продуктов достать, это возможно? – решил я все же озвучить просьбу.
– Кто там рядом с тобой? Дай ему трубку.
– Товарищ лейтенант, – я протянул трубку секретарю, – вас.
Лейтенант взял трубку, выслушал майора и, коротко ответив: Есть! – вернул трубку на рычаг.
– Товарищ младший лейтенант, мне приказано выдать вам паек. Так же мне приказано вам передать, чтобы никуда не уходили без сопровождающего.
– Понял, хорошо.
Секретарь вышел, я ждал минут пятнадцать, после чего, не выдержав, закурил. Тут же явился лейтеха, неся в руках большую коробку.
– Товарищ младший лейтенант, здесь не курят. Потушите немедленно папиросу.
Кивнув, я быстро затушил бычок и сунул его в пачку.
– Вот, держите. Это полагается сотрудникам. Декадный паек. Следующий соответственно через десять дней. Передайте мне, пожалуйста, ваше удостоверение, я должен зафиксировать выдачу.
Лейтенант раскрыл журнал, который принес с собой. Сделал запись, потом предложил расписаться. Я выполнил все, что он от меня требовал, и, взяв коробку, пошел к дверям. Но, не дойдя, повернулся.
– Товарищ лейтенант, а нельзя ли получить какую-нибудь верхнюю одежду? – продолжал наглеть я.
Секретарь нехотя отвлекся от своих документов, кивнул и снова взял трубку телефона.
– Старшина, тут у меня в приемной младший лейтенант ГБ из Москвы, почти голый. Надо найти ему что-нибудь из теплого. Примерно пятидесятый, рост четвертый. Хорошо. Да, и шапку не забудь. Все, жду.
Через десять минут дверь отворилась и в нее вошел здоровый мужик, лет сорока. В руках у него была шинель, а на голове зимняя шапка. Пройдя в приемную, он окинул меня взглядом, кивнул каким-то своим мыслям, положил на стул шинель, снял с головы шапку.
– Держите, товарищ лейтенант. Как же вы из Москвы и без теплого-то? – пошутил старшина.
– Да вот, как-то получилось. Остался в неглиже.
Старшина хохотнул, пригладил усы и, взглянув на секретаря, молча удалился.
В кабинет постучали, и появилась физиономия Анатолия Круглова – моего телохранителя. Вместе мы и вышли на Литейный.
– Чего майор приказал? – спросил я Толяна на улице.
– Сказал, чтобы ждали его в казарме. Нас тут недалеко разместили. Пойдем – покажу.
– Не знаешь, когда он сам вернется?
– Думаю, не скоро. Там у них случилось чего-то. Поймали какого-то хмыря на заводе. Мы ночью в засаде сидели. Зимин с казахом у проходной взяли кого-то. А мы с остальными с другой стороны были. Майор нас посадил в какие-то кусты, приказав брать любого, кто здесь появится. А потом вдруг вернулся и дал отбой. Мы в охране стояли, пока майор и еще хлопцы из управления вели свои допросы, и вдруг меня к тебе отсылают. Короче, ни хрена не понял.
– Ясно, значит, вы там вовсю врагов ловите?
– Да говорю, я и не понял, чего там и было-то.
– Пошли со мной, в казарму еще успеем, – я подтолкнул его рукой.
– Куда? Майор же приказ отдал!
– Мы недолго, пошли, дело есть.
А направился я, конечно, к девочкам-сиротам. Обещал же вернуться. Тем более, удалось выпросить продуктов, надо детей накормить наконец.
Пока двигались до Стремянной, несколько раз попадались идущие строем красноармейцы.
«Очередная партия» – мелькнуло в голове.
Блестя остриями штыков, примкнутых к винтовкам, бойцы направлялись на сбор, откуда их перебросят за город. Фронт подходил все ближе. Круглов рассказал, что, пока они находились на Кировском заводе, стрельба слышалась очень хорошо. Истомину сообщили, что немцы рвутся в город. С той стороны, где был расположен завод, им оставалось всего четыре – пять километров. Туда стягивали все остатки войск, какие только находили. Заводчане собирали и ремонтировали танки, и сами же воевали за свои цеха.
Минут через сорок мы оказались возле дома. По пути залезли в какие-то развалины, набрали с Толей обломков нехитрой мебели – на дрова. На вопрос Круглова: на хрена? – ответил коротко: – увидишь.
Поднявшись по лестнице и постучав, мы вошли в дверь, которую открыла Танюшка. Уже с порога я услышал громкий плач. Едва ли не бегом бросился в комнату, к кроватке. Как и в первый раз, взял Анютку на руки, слегка покачал, пытаясь успокоить. Не так-то просто это сделать, особенно чужому человеку. Когда малышка наконец затихла и успокоилась, позвал Толю. Оказалось, он не терял времени и разжег уже погасший в печке огонь.
– Так, Танюша. Быстренько с дядей Толей, накрывай на стол, – я показал Толяну на коробку, которую поставил у дверей.
Круглов с Танюшкой дружно принялись открывать банки с тушенкой и сгущенным молоком, я нарезал хлеб. У девчушек глаза округлились, увидев целую буханку хлеба. Да. Слов нет. Малышки нерешительно брали хлеб, положив на него скромные кусочки тушенки. Круглов, заварив чай, добавил в кружки сгущенки и поставил перед девочками. Надо было видеть их глаза. А я только сильнее злился.
– Пейте, девчата, чай вкусный. Только не ешьте сразу много. А то животы прихватит, – Круглов поучительно внушал голодным детям, – тут много, проголодаетесь, поедите еще. Никто у вас не отнимет.
– Толя, отойдем.
Выйдя на площадку, он первым начал разговор:
– Чего с ними делать думаешь?
– Не знаю. Но тут их оставлять нельзя. Кто их завтра накормит?
– Ты так и не рассказал, кто они? Где родные?
– В том-то и проблема, Толя. Нет у них никого.
– Надо сообщить Истомину. Он наверняка что-нибудь придумает.
– Я тоже так думаю, – сказал я. – Но станет ли он помогать? Знаешь сколько сейчас таких детей?
– Истомин поможет. Не такой он человек, чтобы бросить детишек.
– Надеюсь, – я, и правда, очень надеялся на Петровича. Человек он – с большой буквы.
Мы вернулись в комнату. Девочки допивали чай. Увидев нас, обе подняли глаза.
– Дядя Сережа, а можно мне еще молочка? – вдруг проговорила, тихим, тоненьким голоском младшая.
– Бери ложку, прямо из банки и кушай. Только одну ложечку.
Анютка, аккуратно подтянув к себе банку, зачерпнула чайной ложечкой густую массу сгущенки. Подставив кусочек хлеба, подняла ее и протянула старшей сестре. Мы с Толяном – переглянулись. Там, в той жизни, я оставил дочь. Может, получиться и здесь стать отцом? Причем сразу двух дочерей. Только вот война, как быть?
– Толя, давай к Истомину. Я здесь останусь. Ничего тут со мной не случится. Доложишь как есть. Пусть решает, как помочь. На обратном пути найди, пожалуйста, чем печь топить. В любом случае, чтобы он ни придумал, он отправит тебя к нам.
– Сгонять бы на машине за город да дров нарубить, – вздохнул Круглов.
– Это уж, как Истомин разрешит, может, угля достанет, – махнул я рукой.
Когда часа через три вернулся Круглов, я еще раз убедился, что майор Истомин человек не с большой, а с огромной буквы. Оказалось, два из тех трех часов, что я ждал их в квартире девочек, майор усиленно решал проблему. И как решил! Девчат записали на мой продаттестат, они будут по нему получать продовольствие. А жить он предложил перевезти их к нему домой. Я только спросил:
– Товарищ майор, а ваша супруга не будет против? Ведь такое тяжелое положение сейчас.
– А с чего бы ей против быть? Место есть, продукты получать будет на них, не вижу причин. А их квартиру пока опечатаем.
– Если так, то ваша жена – золото!
– Она такая и есть, – кивнул Истомин.
– Какие у нас планы? – спросил я.
– Сейчас мы решим эту задачку, а затем, – майор выдохнул, – займемся службой. Тем более что ты у нас вернулся. Кстати, как рука?
– Да заживет, как на собаке. Болит, конечно, если в рейд завтра не отправите, то потяну.
– Работы пока и здесь хватает, хотя мы с твоими ребятами уже тут поработали, но есть еще работенка.
– Все понял, жду приказа.
– А чего тут приказывать? – удивился майор. – Во дворе машина. Грузим твоих девчонок и едем ко мне. Ведь я с женой виделся всего десять минут за все время, что мы в городе. Говори дочкам, чтобы собирали все, что хотят с собой забрать.
Собрались довольно быстро. Что там собирать-то было. Пара кукол, пара тряпок. Правда печку пришлось частично разобрать, мы и ее с собой забрали. К Истомину приехали уже затемно. Отправив парней в казарму, майор предложил мне ночевать у него. Девочек разместили. Жена майора была не то что не против, а поддержала нашу идею двумя руками. Она была учительницей и детей любила очень сильно. Короче, я был спокоен за девчонок. Пока тут поживут. А там, если жив буду, удочерю. Если разрешат, конечно.
Жил Истомин на улице Якубовича. Недалеко от Адмиралтейства. Хороший район. Рядом набережная Мойки. Правда, и здесь хватало разрушений. Но все-таки здесь, я думаю, будет побезопасней. Теперь у меня появлялся хороший стимул жить. За пару дней я здорово привязался к детям. Младшая вообще от меня не отходила. Плакать перестала. Она еще мала, конечно, чтобы все понимать, но вопросы задает такие, что ставит в тупик. А вот Танюшка была совсем взрослая. Разговор с ней был тяжел, но все прошло нормально. Зря я так переживал. Видимо, война заставляет взрослеть очень рано.
– Дядя Сережа, вы теперь нашим папой будете? – Я завис. Вот это вопрос.
– А вы не хотите? – только и смог спросить я.
– Почему не хотим? Хотим, даже очень. Вы добрый. А мама у нас умерла?
Я аж дышать перестал. Как же сказать-то? У детей очень тонкая психика, скажешь что не так – и все. Травмировать не долго, а вот деликатно объяснить надо постараться. Но Таня сама все за меня сделала.
– Я знаю, что она умерла. Она говорила, что болеет. Еще месяц назад сказала, что боится не вернуться с работы и не представляет, как мы без нее жить будем.
– Танюша. Вы мне очень в душу запали. Я бы хотел, стать вашим папой. Но вы же знаете, что я вам не родной, вам ведь тяжело будет. Заменить родителей очень нелегко.
– Дядя Сережа, вы хороший и добрый. Я, конечно, буду помнить маму, но вот папу, мы его почти не видели. Аня так и маму-то не помнит. Она все время работала. Дома только ночью была. Вы не переживайте, только не бросайте нас, пожалуйста.
– Да что ты, девочка моя. Как же я вас брошу-то? Вы теперь моя семья.
– Вы ведь не погибнете? – Девочка смотрела на меня своими большими серыми глазами, и в ее взгляде виделась такая печаль. Пришлось девочкам хлебнуть. Жалко их до безумия. А от взгляда на жизнь шестилетнего ребенка я был в глубоком ауте. Иногда казалось, что она гораздо старше.
