Глава 11
Последний выход в поле
— Полк, равняйсь! Смирно! — Бравый полковник Генрих Шульц, звякая многочисленными наградами, остановился напротив Питера Лемке.
— Господин генерал! Отдельный особый полк спецназ по Вашему приказанию построен.
Петер Лемке не любил громкоголосие и сам всегда разговаривал негромко. Поэтому микрофон взял адъютант командира Базы.
— Приказ по вооружённым силам Корпорации. За особые заслуги присвоить капитану Серёжиной Марии Александровне звание майора досрочно. Наградить майора Серёжину Марию Александровну золотым ПЗК.
Получив из рук Лемке майорские погоны и коробочку с наградой, Маша отчеканила стандартное: «Служу Корпорации!» и вернулась в строй. Лицо её было спокойным по случаю торжественной обстановки. Хотя вся База уже привыкла к тому, что Маша Серёжина, она же Сабля, всегда улыбается и сияет от счастья. Как привыкли к её новой фамилии, новой внешности, новому статусу.
Адъютант продолжил:
— За выполнение специального задания капитану Ивановой Виктории Вениаминовне присвоить звание подполковник. Наградить подполковника Иванову Викторию Вениаминовну платиновым ПЗК с бриллиантами. По желанию награждаемого, награждение производится не в штаб-квартире Корпорации, а перед строем полка.
Полк восторженно загудел. Ещё бы! Для награждаемого платиновым ПЗК, в штаб-квартире Корпорации устраивался званый вечер с «шишками» из директората, с концертом, с шикарным столом, с подарками награждённому. Сейчас же было решено получить награду в кругу боевых друзей. Ай, да Ведьма, ай, да сукина дочь!!!
Вика, держа в одной руке подполковничьи погоны, положенные на здоровенную коробку с орденом, другой рукой взяла у адъютанта микрофон. Над плацем раздалось:
— Весь полк, кроме заступающих в наряды и караулы, приглашается в «Виктори». Кому не хватит места в залах — Шарль обещал поставить столы на улице, под тентами.
Без всякой команды полк троекратно выдохнул из мощных тренированных глоток: «Ура!».
Вика повернулась к Лемке, начштаба Базы, адъютанту:
— Штаб будет отмечать завтра, вместе со всей Базой.
— Я же бывший спецназовец, — попытал счастья адъютант, но «обломался».
— Сегодня приглашены не бывшие, а настоящие. Вот, Начальник разведки тоже спецназ бывший, поэтому его никто и не зовёт.
Шарль Боневиль купил соседствующее с «Виктори» здание, соединил его, после полной перестройки, небольшой широкой галереей со старым залом и теперь в «Виктори» было два огромных зала. В старом зале меня и окликнули:
— Эй, Иванов, я же сказала, что тебя никто не зовёт.
— Пришлось прийти незваным.
— Незваный гость — хуже татарина.
— Но не хуже Виктории Петровой.
— Смотри, пожалуюсь деткам, что обижаешь.
— Я им уже мысленно пожаловался и они хором мысленно сказали, что мама не права.
— Ох, ладно, вон, возле Чанга есть свободный стул. Возле меня и Маши всё занято.
— Ну-ну. Посмотрим, что вы вечером перед сном запоёте, — и уселся за стол возле командира группы «Грона-хроно» подполковника Чанга Сена.
— Вот, ты, как всегда, кстати, — обрадовался Сен, — зайди, пожалуйста, завтра утречком ко мне в кабинет. Днём и вечером я на полигоне.
— Хорошо, Чанг, обязательно зайду. Сразу же, после визита к Лемке.
— Не считаешь, что тебя обошли наградой? Могли бы второй платиновый за Океанию дать…
— Чанг, у тебя ведь тоже этих побрякушек немеряно, ты им цену знаешь. Это Ведьме интересно поиграться, она женщина и совсем ещё молодая. А нам, старым волкам…
— Ты прав, разумеется.
Следующим утром я вошёл в крохотную комнатушку, где с трудом помещался письменный стол и три стула. Её-то подполковник Сен и именовал своим кабинетом. В самом углу приткнулся маленький холодильник, поэтому на столе стояли два запотевших бокала с тоником и плававшими в нём кусочками льда.
— Значит, на заслуженный отдых решил уйти? — с ходу спросил меня Чанг.
— Блин, я рапорт на стол Лемке положил всего полчаса назад.
— Адъютант не только чтит былое спецназовское прошлое, но и трепло изрядное, благо это не военная тайна. Через час вся База будет знать, что Счастливчик подал в отставку. Шуму будет!.. Кто на твоё место?
— Эдди Корриган. Воет, что в штаб-квартире не прижился, гибкость позвоночника не та.
— Этот потянет, он толковый.
— И я так думаю. Выкладывай про своё дело.
— Ты не хотел бы в поле сходить? Так сказать, «его прощальный поклон». Оформим, естественно, уже, как вольнонаёмного привлечённого специалиста со всеми вытекающими денежными выплатами.
— Да, деньги-то не волнуют…
— С каких пор? Алмазную жилу нашёл?
— Алмазную, но не жилу, а жену.
— Слышал краем уха, что ты теперь двоеженец. Говорят, что когда вы втроём вечером идёте по местному Бродвею, наши самцы истекают слюной. Так, Сабля, что, богата?
— Слегка. Давай к сути.
— Вторая мировая. Концлагерь в Германии. Вытащить оттуда двоих ребятишек. Один — будущий великий математик. Русский. Иван Шалаев. Должен погибнуть в газовой камере. Второй — при бомбёжке Дрездена. Сын начальника концлагеря. Ганс Биллер. Будущий великий композитор и художник.
Капсула шестиместная. Джо Поллак — пулемётчиком, Вова Ерохин — снайпер, Слава Зенкович — сапёр. Ты — командир группы. Я бы и сам сходил, японцы ведь у немцев в союзниках были. Но много мороки с самурайским мундиром, с переводчиком. Короче, сложная легенда. А так — четыре бравых гитлеровца являются в концлагерь и… У Славы баварский диалект и чисто арийская внешность. Ты и Ерохин — типичные берлинцы. И Лимонадному Джо Ведьма наколдовала прекрасный гамбургский выговор.
(Лимонадный Джо только, что не молился на Вику. Из-за незнания языков его хотели отчислить из «Гроны-хроно». Вика поколдовала и Джо стал отлично владеть немецким и русским языками со знанием сленга, идиом и ругани.)
Мундиры и оружие вам приготовлены возле места высадки. Карты и документы получите. День на выработку плана и обсуждение, на согласование действий. Завтра вечером — выход. Про согласие не спрашиваю. Вижу, как глаза загорелись. Вторая мировая — твой конёк.
— Во всём мире настоящие солдаты — немцы и русские. Ещё финны хороши, но там принцип: «Не тронь меня, и я тебя не трону».
— А американцы?
— Фу! Таких, как Лимонадный Джо — единицы. А прочие без пипифакса и передвижных борделей воевать не могут. И трёхразовое питание им подавай. Только немцы и русские воюют «без дураков», ибо прирождённые вояки.
— Пожалуй, я с тобой соглашусь. Собирай свою команду, получайте снаряжение, устраивайте личные дела, потом — мозговой штурм. Завтра — штурм огневой. Но лучше всё сделать по-тихому.
— Эт точно.
Однако по-тихому не получалось.
— Ты что обещал? Ты какие клятвы давал? — Вика точно копировала жену таможенника Верещагина.
— Виченька, я не мог отказать Чангу. Со мной же Лимонадный Джо идёт…
— Да хоть Пепсикольный Майкл! Вон в полку сколько немцев! Больше послать некого?
— Эти немцы умеют сутками сидеть по горло в болоте, проламывать черепа кулаками и прочая. А в рейд идут двое русских, белорус и американец. Тут не только знание немецкого необходимо, но и знание военной истории, опыт хронорейдов.
— Всё равно, откажись.
— Не могу. Я — солдат.
— Ты уже не солдат. Ты — муж двух жён и будущий отец четверых, нет, шестерых детей. Ты — лицо гражданское.
— Меня и посылают, как вольнонаёмного специалиста.
— Ага. Командиром группы. Серёжка…
— Ну, что мы спорим попусту, любимая. Я должен вернуться и я вернусь. Предсказание Ядвиги ещё не сбылось до конца.
— Оно не стопроцентное. Ядвига Машу не увидела.
— Но Маша же ещё от меня должна сыновей зачать…
— А вдруг и моё не стопроцентное. Я буду волноваться, а детям это вредно.
— Детям вредно знать, что их отец не исполнил свой долг.
— Маша, ты-то чего молчишь?
— Что говорить? Серёжа прав, — и шепнула что-то Вике на ушко.
— Нет, он гад и сволочь, манкирующий своими мужниными обязанностями, — продолжала возмущаться Вика. Но я хорошо её знал и крошечную нотку притворства уловил.
Послал со своего КПК(карманного портативного компьютера) сообщение Петеру Лемке, готовя его к грядущему событию. И не ошибся.
Утром следующего дня в кабинет командира Базы вошла Вика. Она была в форменной рубашке с погонами подполковника и в форменной юбке.
— Доброе утро, Петер. Я вчера подала рапорт об отставке. Теперь прошу придержать его и не давать хода. Вернусь из хронорейда — перепишу.
За дверью кабинета послышался Машин голос:
— Я вас вместе с вашей спецназовской подготовкой засуну в одно место, Уилсон. Сказать, в какое? Просто из уважения к командиру Базы не хочу делать из его адъютанта калеку.
— Пропустите её, Боб, — сказал негромко Лемке по внутренней связи.
Маша была в парадной форме, при орденах.
— Так вот, прекрасные дамы, велено вас не пускать ни в какие рейды.
— Это Иванов, что ли велел?
— Нет, не он.
— Кто же тогда??!
— Вас, Виктория, не велят пускать Екатерина и Сергей Сергеевич. А Вас, Мария — Дарья и Александра.
— Вот, значит, что было в сообщении…
— Именно. Вы можете поручиться, что вашим детям не повредят хронопереходы?
— Ну, не знаю, — неуверенно сказала Вика, — через одиннадцать лет они будут выглядеть вполне здоровыми.
— А через пятнадцать? А как хронопортал повлияет на их психику? Исследований на этот счёт пока нет.
— Тогда Иванова не отправляйте в хронорейд.
— А вот это не удастся. На него заготовлена форма и документы, под него заточена легенда. Он уже в деле.
— Иванов, домой можешь не являться, — передала мне мысленно Вика.
— Совсем?
Она чуть помедлила, размышляя:
— Ты должен приползти на коленях, громко моля о прощении.
— Яволь!
— Фашист недобитый!
— Натюрлих, майне либе кляйне.
— Ненавижу, мерзавец, скотина, ублюдок, подонок!!!
— Оригинальный вид любви — крыть своего любимого на чём свет стоит, — съязвила Маша, для которой общение со мной и Викой не проходило даром. И добавила мысленно:
— Серёженька, и я тебя люблю, негодяй ты такой и разэдакий.
— Спасибо, нежные и чуткие вы мои. Ваши слова пролились бальзамом на мою душу. Но у нас тут совет идёт, мысли заняты. До вечера. Целую.
Перед тем, как я вошёл в капсулу, обе моих жены расцеловали меня горячо и очень нежно.
— Мы тебя у хронопорта дождёмся, — шепнула Вика, — по местному времени всего часа два-три пройдёт.
Маша добавила: — Пять девочек и мальчик ждут тебя. Возвращайся. Удачи всем нам.
— Люблю вас, — и шагнул в капсулу. Ребята терпеливо ждали, пока со мной попрощаются. Никто не шутил. Охотников шутить над Саблей и Ведьмой давно в спецназе не было.
Тайник с одеждой и оружием нашли быстро. Стали облачаться и вооружаться. По «Парабеллуму» с запасной обоймой каждому — это само собой. Славе и Лимонадному Джо досталась форма полевой жандармерии. Не удалось раздобыть четыре эсэсовских мундира. Зенкович взял себе снайперку Ерохина, поскольку шарфюрер СС со снайперской винтовкой — нонсенс. Я и Вова Ерохин повесили на плечо по «шмайсеру». Вова, будучи лишь шарфюрером, засунул запасной магазин за голенище сапога. Но гауптштурмфюреру такого не положено по статусу. И я спрятал свой запасной рожок в солдатский ранец, который пришлось навьючить на себя Славе. В ранце лежали ручные гранаты и две запасные ленты к пулемёту
МГ-42. Обер-фельдфебель полевой жандармерии не мог себе позволить обмотаться пулемётными лентами, как матрос гражданской войны. А вот МГ-42-й на плече — причуда здоровенного жандарма. Джо был влюблён в этот пулемёт, предпочитая его даже многоствольному авиационнику.
Раскидали ветки, которыми был замаскирован «кюбельваген». Расселись по своим местам, согласно диспозиции. Вова Ерохин плавно тронул машину с места. Немного потряслись по ухабам, выехали на шоссе.
Дождавшись глубокой ночи, спокойно проехали в концлагерь. Документы на компьютере изготавливались безукоризненно, вид имели слегка потёртый, не новый. Фото, печати — не придерёшься. План концлагеря имели подробнейший и сразу подъехали к дому коменданта. Часовой возле дома явно скучал, до конца смены ему оставалось немного. «Жандармы» остались в машине, а я и Ерохин, предъявив бумаги часовому, вошли в дом. И началась невезуха.
Жена коменданта не спала в столь поздний час. Сидела под абажуром и раскладывала на столе пасьянс. Да и херр комендант куда-то собрался — был в мундире, с «Вальтером» в кобуре. Есть такая категория идиотов, проявляющих служебное рвение в ночное время, когда спать полагается. Впрочем, возможно, он собрался в публичный дом, который основал на территории лагеря. Биллера можно было понять, глядя на его жену, заплывшую жиром — что вдоль, что поперёк.
Отсалютовав коменданту, я протянул ему мастерски изготовленное предписание. Из него следовало, что заключённого Ивана Шалаева, номер такой-то, необходимо передать в руки гауптштурмфюрера Гашке для дальнейшего препровождения в Берлин.
— А почему ночью? — подозрительно спросил комендант.
— Рассчитывали приехать к вечеру, но в дороге поломалась машина. Пока чинили, настала ночь. Не дожидаться же утра. Нам ещё назад ехать.
— В чьё распоряжение отправляется заключённый? — продолжал допытываться комендант.
— На предписании печать IV отдела РСХА. (Нюх у него, что ли, у Биллера этого? Что ж, и такой вариант был предусмотрен.)
— Я должен позвонить в Берлин, — сказал Биллер. Я кашлянул.
— Дьяволу ты позвонишь в аду, — негромко произнёс Вова, ребром ладони разбивая коменданту кадык, а кулаком другой руки проламывая ему переносицу.
Фрау Биллер открыла рот и застыла. На неё смотрели два автоматных дула.
— Нет, нет, не стреляйте, — зарыдала комендантша. Толстые её щёки заблестели от слёз. Вот, корова жирная!
— Молчать, а то убью, — тихо сказал я и приказал Ерохину: — Отведи её в спальню и упакуй.
— Ви есть русски! — ахнула фрау.
— Ком, — толкнул её дулом автомата Ерохин.
Я взял труп Биллера за ноги и поволок в спальню. Закинул на роскошную кровать с балдахином, стараясь не испачкаться в крови. Накрыл сверху толстенным пуховым одеялом.
Вова уже скрутил фрау руки и ноги простынями, которые выудил из бельевого шкафа. В рот запихал наволочку.
— Дыши носом, — приказал комендантше по-немецки.
В действие вступал план «Б». Мы вышли из комендантского дома и не спеша направились к бараку номер семь. Эта неспешность давалась с большим трудом. Но пулемётчики на вышках и патрули с овчарками, ходившие между заборов из колючки, на нас не реагировали. Ну, идут два эсэсмана по своим делам. Пусть идут.
Лагерь был хорошо освещён. А вот внутри барака горела лишь одна тусклая лампочка. В бараке царили тишина и вонь.
— Капо! — рявкнул Ерохин. Из полумрака под свет лампочки выскочил плюгавый человечек с крысиным лицом. Всё правильно, такой и должен быть…
— Иван Шалаев, заключённый номер 171394,- отчеканил по-русски, но с немецким акцентом Вова.
— Он в ревир назначен на завтра, — подобострастно пролепетал капо. Ерохин перевёл на немецкий, и на немецком же добавил:
— Ревир — скорее всего, газкамера.
Успели, значит.
— Я тебя самого отправлю и не в ревир, а в крематорий. Живьём. И не завтра, а сейчас. Шалаева сюда, — прорычал я на берлинском диалекте. Ерохин точно перевёл мои слова на русский язык.
Капо бросился в глубину барака, там загомонили, завозились и под лампочку вытолкнули парнишку в полосатой робе. Лет ему было… Сколько лет может быть живому скелету со старческим лицом?
— Забираем с собой.
Ерохин перевёл.
— А как я за него отчитываться буду? — спросил капо. Вова, к переводу этих слов, добавил от себя:
— Надо бы ему плюху отвесить.
Это запросто. За вонь в бараке, за полосатые скелеты, за всю ту ярость, что подспудно копилась.
— Ферфлюхтер швайнехунд! — ругнулся я и приложил от всей души. Бил так, чтобы должность капо освободилась. Он отлетел в другой конец барака и распластался на полу. Я вырвал из кобуры «Парабеллум» и клацнул затвором. В бараке вновь воцарилась тишина.
— Ком форвертс, — толкнул стволом Шалаева.
— Прощай, Ваньша, — крикнул за моей спиной кто-то из обитателей барака.
— Топай потихоньку, Ванюша, — шепнул я на ухо Шалаеву. В потухших глазах его вспыхнул огонёк, и он двинулся к выходу. Мы с Ерохиным, пятились спинами к двери. Вова держал руку на кобуре. Мало ли что…
Вышли из барака, по-прежнему, не привлекая к себе внимания. Два эсэсовца ведут куда-то заключённого. Насквозь привычная для лагеря картина.
Увидев, что мы вышли из-за угла барака, Лимонадный Джо занялся часовым. Угостил его сигаретой и стал рассказывать скабрёзные анекдоты, свесив ноги с «кюбельвагена». Зенкович, сидевший за рулём (на всякий случай), тоже отвлекал внимание часового, как мог.
Вова Ерохин ускорил шаг, обогнав меня и Ивана. Кивнув часовому, заскочил в комендантский дом. Там он молнией метнулся в детскую. Из пластмассового шприц-тюбика влил в приоткрытый рот спящего маленького Ганса Биллера быстродействующее снотворное. Закутал малыша с головой в одеяло и взвалил тючок себе на плечо. Наступил ответственный момент.
Хохочущий Лимонадный Джо соскочил с «кюбельвагена», обнял часового за плечи и стал что-то шептать ему на ухо. При этом повернул солдата спиной к комендантскому дому. Ерохин, неслышно прикрыв за собой дверь дома, одним тигриным прыжком оказался возле машины и сунул свою ношу на пол между передними и задними сидениями. Всё это время Зенкович держал руку на ключе замка зажигания. Адреналин «зашкаливало».
Я и Шалаев подошли к машине. Зенкович, освобождая асу вождения Ерохину место за рулём, взял ничего не весящего Ивана подмышки и усадил на середину заднего сиденья. Сам сел рядом. Я плюхнулся рядом с Вовой, который повернул ключ. Мотор заурчал. Лимонадный Джо хлопнул часового по плечу, проорал: «Пока, дружище!», запрыгнул в машину по другую сторону от Шалаева. И Джо, и Слава держали ноги почти на весу, помня, кто лежит на полу в свёртке. Зато их мощные ноги свёрток этот напрочь закрывали. «Кюбельваген» описал полукруг, благо места для разворота было много, и рванул к выезду из лагеря.
Шлагбаум нам подняли, но часовой подошёл к машине.
— С вами заключённый…
Я протянул ему фальшивое предписание на вывоз Шалаева в Берлин. Часовой пробежал глазами бумагу.
— Здесь нет визы коменданта…
Чёрт бы побрал немецкую педантичность!
— Херр Биллер занят войной со своей супругой.
Словно подтверждая мои слова, из комендантского дома раздался пронзительный женский вопль. Часовой ухмыльнулся и махнул рукой: «Проезжай».
Вова вдавил педаль газа до упора и «кюбельваген» помчался прочь от лагеря по неширокой асфальтовой дороге. Мы уже выскочили на большое шоссе, когда вдали, еле слышная, завыла сирена.
— Нож ей надо было в печень сунуть, суке толстой, — ругнулся Вова. Я виновато промолчал. Похоже, фрау умудрилась выпихнуть наволочку изо рта. Теперь вопрос упирался в то, как скоро за нами организуют погоню и насколько многочисленной она будет.
Ерохин выжимал из таратайки всё, что мог. Проскочили мост. Тут мотор машины пару раз чихнул и смолк.
— Абзац, бензин кончился, — и Вова длинно выматерился, — козлы из группы обеспечения бак залили полный, а канистру в запас не сунули. Как раз бы хватило до места домчать. Обсчитался кто-то.
— Все из машины. Слава, тащишь Биллера, Джо — Шалаева.
Мост остался в полукилометре позади. А впереди, на обочине шоссе, метрах в трёхстах от нас темнела туша танка. «Пантера» — определил я по силуэту. Подошли поближе. Стало видно, что четверо танкистов возятся с гусеницей, а пятый — скорее всего, командир танка, сидит, прислонившись к другой гусенице, и наигрывает на губной гармошке.
— Чумазых глушим в ноль и по-тихому, — скомандовал я, жестами показав, кому кого убивать.
Подошли вплотную, не внушая чувства опасности, хотя некоторое недоумение, наверняка, вызывал Джо, нёсший на одном плече пулемёт, а на другом — Шалаева. Сработали качественно, нанесено было всего шесть молниеносных ударов. Зенковичу чуть помешал Биллер на плече, Ерохину пришлось подправить. Трупы танкистов оттащили за танк, в кювет, чтобы их не было видно с шоссе.
— Глаз — в башню заряжающим. Джо, Слава, двигайтесь к капсуле, как можно быстрее. По шоссе ещё два километра, потом — налево. Просёлком, полем и в рощу. Бегом марш! — и полез в танк на место наводчика. Ерохин по кличке Соколиный Глаз уже сидел на месте заряжающего. Хотя и был он отличным снайпером, но в стрельбе из орудия я его превосходил. «Пушкарь от бога» называл меня наш артиллерийский инструктор.
— Вова, сначала заряжай осколочно-фугасный, потом сразу же — бронебойный.
— Яволь! (Что называется: сознание переключается с трудом с одного языка на другой)
Пока не появились немцы, я пошуровал в башне танка. Все автоматы мне были не к чему, а вот брезентовую сумку с магазинами к МР-38 и МР-40 прихвачу. Добавил туда же магазины, вынутые из автоматов экипажа. Патроны лишними не бывают.
Ночная мгла рассеялась полностью, но солнца не было, утро выдалось пасмурным. Я смотрел в бинокулярный прицел на мост и размышлял: «Убили бы Биллершу, мог не пропустить часовой у шлагбаума. Грохнули бы часового — тревога поднялась бы чуть раньше. У шлагбаума в будочке ещё двое сидели. И не могу я женщин плачущих убивать. Сражавшихся против меня, да, доводилось. Хотя, был один случай. Шло ко мне белокурое ангельское создание с голубыми глазами, полными слёз: „Дяденька, не стреляйте, дяденька!“. Я и снял палец со спускового крючка. Но стоявшая чуть позади и слева Вика, хладнокровно выстрелила ангелочку в голову. Тело рухнуло на землю, а из спрятанной за спину руки выпал „Дерринджер“. От удара об землю оба ствола изрыгнули свинец, умчавшийся неизвестно куда. Вика легонько толкнула меня прикладом в бок: „Побежали, добренький. Хорошо, что рядом злобная, мерзкая Ведьма“. И мы помчались дальше, сея смерть.»
Вот, наконец, и гансы подоспели. Колонна автомашин, возглавляемая танком T-IV, подъехала к мосту. Немецкий орднунг проявлялся на 100 %. Сначала на мост въехали три мотоцикла с пулемётчиками. Следом тронулся танк. Всё как всегда.
— Вова, ахтунг! — скомандовал я. Мы натянули немецкие шлёмофоны, чтобы не оглохнуть при выстрелах. На домик, в котором размещалась охрана моста, прицел орудия наведён заранее. К сожалению, домик был с нашей стороны реки. Хоть часовые и запасные второочерёдники, но пострелять могут. Могут и полезть со страху в атаку.
Надавил на кнопку спуска на маховичке наводки. Орудие грохнуло, и дощатый домик снесло с края моста. От попадания бронебойного снаряда зачадил T-IV-й. Точно там, где я и рассчитывал — на середине моста.
Ровная пулемётная строчка из МГ-42-го прошлась по мотоциклистам и пулемётчикам в колясках. Джо, щучий сын, отправил Зенковича с мальчишками, а сам остался.
— Джо, едрит твою налево, догоняй Славку! — проорал я, высунувшись из башни и кидая ленту, вытащенную из танкового пулемёта. В крышку люка дзынькнула случайная пуля.
— Глаз, два осколочных, — и всадил оба снаряда в машины, стоящие за танком.
А вот теперь следовало уносить ноги. Река была совсем неширокой, и из-за неё нас легко было достать выстрелом из 88-мм пушки. И больше всего я боялся, что с какого-нибудь близлежащего аэродрома по наши души поднимут пару «мессеров» или «фоккеров». Вертушек, слава Богу, пока не было, но и самолёты — не подарок, не удерёшь. Но мысль об авиации никого из гитлеровцев не посетила.
Крикнул: — Глаз, уходим! — Выпрыгнул из башни и рванул по шоссе с двумя «шмайсерами» и полной сумкой магазинов. Рядом ровно пыхкал, налаживая дыхание для бега, Вова Ерохин. На одном плече у него — снайперка, на другом — МР-40, прихваченный из танка. Отбежали километр, когда «Пантера» исчезла в пламени взрыва — взорвалась боеукладка. Похоже, или «Тигр», или «Ягдпанцер» стреляли из-за моста.
Пока всё шло более-менее. Но вскоре мост расчистят, и погоня устремится за нами. Знать бы, сколько времени у нас в запасе… Вот и поворот с шоссе на просёлочную дорогу. Здесь мы догнали Лимонадного Джо. Всё-таки возраст давал ему себя знать. Пулемёт и пара запасных лент кое-что весили. На просёлке вдали маячил Зенкович, тащивший на каждом плече по мальчишке. Мы добежали до поля, догнав Славу. Все остановились у невысокого холма.
— Двое тащат мальчишек в капсулу. Двое — прикрывают. До капсулы примерно полчаса хода. Если фрицы не появятся через полчаса, прикрытие начинает отход. Но не к капсуле, а на десять километров восточнее. Слава, Джо, возьмите на всякий случай по автомату и по запасному рожку. Добежите до капсулы — отправляйтесь. Затем капсулу возвращайте обратно, но на десять километров дальше к востоку.
Снимайте сразу мундиры, чтобы осталось только автоматы бросить. Сапоги снять не забудьте — в них гвозди.
— Командир, я останусь, а ты иди, — заявил Джо.
— Из пулемёта ты лучше стреляешь, а я быстрее бегаю. Чтобы при отходе Вова тебя не дожидался. Там, возможно, всё секунды будут решать.
— Тебя там две жены беременные ждут, — упрямился Джо.
— Подождут. Снимай мундир, чёрт старый! За то, что остался у танка — четверо суток ареста. И сейчас за пререкания — трое. Итого — семь. Марш к капсуле!
— Хорошо, — покорно согласился Джо, — но ты хотя бы каску Славкину одень. Я свою Глазу отдам.
Зенкович протянул мне каску. Ерохин уже устраивал себе позицию на вершине холма. Сумку с магазинами и пару МР-40-х он прихватил с собой.
Я нагнулся, чтобы поднять с земли запасные пулемётные ленты. И тут Лимонадный Джо аккуратно и точно приложил меня прикладом пулемёта по затылку, прикрытому каской. Я уткнулся носом в траву.
— Допрёшь командира до капсулы. Не спрашиваю, а утверждаю. Тяжело будет всех на себе тащить, но других вариантов нет. Мы начнём отходить не через полчаса, а через час. Выполняй.
— Есть, — ответил Слава. Имел он звание капитана, а Джо был всего лишь сержантом. Но все в «Грона-хроно» знали, что Джо — второй человек в группе, после Сена. И знал Слава, что главная задача предстоит ему, Зенковичу. Остаться на холме и пострелять — намного проще. Пусть и погибнуть. Но и это намного проще.
— Я сам пойду, — сказал Иван, — губу закушу и побегу. Смогу, я тоже упрямый.
— Давай, сынок, — ответил ему Джо, уже содравший с меня и каску, и мундир, и сапоги. Поднял ленты и пошёл на вершину холма.
Слава взвалил меня на плечо. На другом плече у него был спящий Ганс Биллер.
— Держись за меня, — сказал Слава Ивану и пошёл через поле быстрым размашистым шагом. Бежать не получалось. Запнёшься на бегу — хуже будет. Иван семенил мелкой трусцой, ухватившись за ремень Славкиного автомата.
Ерохин и Джо, оставшись на холме, принялись оборудовать по две позиции каждый — основную и запасную.
— Патронов-то к снайперке всего двадцать штук, — вздохнул Ерохин и ещё раз покрыл матом группу обеспечения.
— Зато к «шмайсеру» в танке нехило разжились, — ответил на русском языке Джо, полюбивший этот язык больше, чем свой родной. И аккуратно уложил возле пулемёта четыре «колотушки» и запасной ствол к пулемёту.
Пришёл в себя при хронопереходе. Слава сочувственно и виновато смотрел на меня. Видно было, что его бьёт дрожь от физического перенапряжения. Выложился «вчистую». Биллер продолжал спать, а ослабевший Шалаев потерял сознание. Когда капсула замерла на платформе хронопортала, Зенкович вынес на руках обоих мальчишек, тут же отдав Ивана врачам. Сам уселся прямо на пол, бездумно глядя перед собой.
Маша и Вика бросились ко мне, но я остановил их жестом руки. Подбежав к пульту управления порталом, сказал руководителю научной группы:
— Капсулу надо отправить туда же, но сместить на десять километров к востоку. И поскорее. Сразу же, как рассчитаете, отправляйте.
Подскочил к стоявшей возле портала картонной коробке с динамитными шашками и спичками, забросил её в капсулу.
— Девочки, там Глаз и Джо остались. Подождите, скоро вернусь.
— Ждём, — ответили они. Вот ведь, молодцы. Не истерик, ни воплей.
Я вошёл в капсулу. Следом за мной — Чанг в спортивном костюме. Протянул мне мои кроссовки:- Ты же босиком немного набегаешь.
И закрыл за собой дверь капсулы изнутри. Принялся рассовывать по карманам шашки и коробки спичек. Я был в эсэсовских галифе на подтяжках (защёлки подтяжек — пластмассовые, «под металл»), в нательной рубашке из бязи. В карманы много шашек не напихаешь, и я стал класть их себе за пазуху.
Капсула дрогнула. Поехали. При переходе, как всегда, корёжило. Но опыт не пропьёшь. И я успел вкратце обрисовать Чангу обстановку. Когда прибыли на место, я держал наготове две шашки, Чанг — спички. Однако, бог миловал, у капсулы никого нет. А стоит она возле какой-то немецкой фермы. Хорошо, хоть за забором. Мы осторожно прокрались во двор. Ни души. Я метнулся в дом. Чанг осматривал двор. Из дома, в котором никого не было, я вышел с двустволкой и патронташем. Правда, неясно было, что там за патроны, может, мелкая дробь. Чанг показал мне на сараи, стоявшие во дворе:
— В одном — коровы, в другом — свиньи, в третьем — слышны женские голоса. Сарай на замок заперт.
Стукнул по замку прикладом ружья. В руках у меня остались только стволы. Вот тебе и хвалёное немецкое качество! Но замок с двери сарая слетел. Распахнув дверь, увидели двух женщин. Они смотрели на меня со страхом. И то сказать, видок у меня был ещё тот — с набитой динамитом пазухой, в эсэсовских галифе и в кроссовках на босую ногу. Одеты были обе женщины в какое-то рваньё, обе худые и измождённые. Что тут гадать — остарбайтеры.
— Хозяин где? — спросил я на русском языке.
— Тут стрельба была неподалёку, поехал разузнавать. А нас в гараже запер.
— Выходите.
— Ой, вы что, русские?
— Да уж не немецкие. Чанг, что-то не похож ты на рейхсдойча.
— Господи, родненькие, да вы откуда?
«От верблюда», — чуть не ляпнул я. Но невдалеке послышалось тарахтение мотора.
— Посидите пока, — скомандовал женщинам и закрыл дверь сарая. Чанг спрятался за коровником, я притаился за гаражом.
Вскоре во двор въехал небольшой грузовичок. Из кабины вылез невысокий толстяк. На ремне слева у него была кобура с «Вальтером», справа — винтовочный подсумок. Я показал Чангу один палец и провёл ребром ладони по горлу. Чангу в спортивном костюме было сподручнее. Толстяк подошёл к двери гаража и наклонился, чтобы поднять сбитый замок. Ох, уж эти штатские! У тебя во дворе кто-то похозяйничал, так хоть пистолет из кобуры вытащи.
За спиной фермера неслышной тенью возник Чанг. Удар в прыжке ногой по печени был смертельным. Сало не спасло.
Я вновь открыл дверь сарая. Чанг снял с убитого ремень и пошёл к машине. Женщины, выйдя из гаража, смотрели на убитого хозяина.
— Ой, що то будэ, — прошептала та, что помоложе.
— Приедет хозяйский сынок-эсэсовец и, если нас не пристрелит, то отправит в концлагерь, — сказала старшая.
— Вон, за забором, слева, стоит зелёная кабинка. Подойдите к ней и ждите нас около неё. Вовнутрь не заходите, ничего не трогайте.
Они покорно пошли к капсуле. Я направился к грузовичку. В кабине, как и следовало ожидать, стояла винтовка.
— Садись, — сказал я Чангу, — рванём по шоссе. Может, повезёт и проскочим. Во всяком случае, где тут восток, где запад, я не знаю. А шоссе выведет куда надо.
Чанг клацнул затвором винтовки, загоняя патрон в патронник, передёрнул затвор «Вальтера», пока я разворачивал машину. От фермы к шоссе шла хорошая асфальтовая дорога. Сколько прошло времени в этом мире, пока хронокапсула совершала свой путь туда-обратно, я не знал. Может, час-два; может, полдня. Но когда до поворота на «наш» просёлок оставалось всего ничего, резко затормозил. Потому что с просёлка на шоссе выехали три армейских грузовика. Один был битком набит солдатами, второй — битком набит трупами. В третьем ехало двое-трое фрицев. На нас внимания никто не обратил.
Дождавшись, пока машины отъедут подальше, мы побежали по просёлку. И не зря. Ещё один армейский грузовик стоял на дороге. Возле его заднего борта лежали четыре трупа немецких овчарок и… Мундир шарфюрера. А вместо головы — кровавое месиво.
Держа наготове «Вальтер», в полуприседе подкрался к кабине. В ней сидел, дремал шофёр в эсэсовском мундире. Стекло в дверце кабины было полностью опущено. Вскочив на подножку, рукоятью пистолета проломил шофёру переносицу. Открыл дверцу и труп вывалился из машины. Я прислонил его к переднему колесу в сидячее положение. Залез в кабину и снял с крючка за спинкой шофёрского сиденья «шмайсер». Передёрнул затвор. «Вальтер» сунул за пояс брюк сзади.
— Эй, Курт, мы тут ещё одного русского нашли. Живой! Ребята его волокут. Ты нам борт задний открой, чтобы его запихнуть в кузов, — противоположная дверь кабины открылась. В неё заглянул эсэсовец. Ударом ноги в лицо, я сбросил его с подножки, а Чанг припечатал пяткой в область сердца. Сдёрнул с плеча эсэсовца МР-40-й, вытащил из-за голенища сапога запасной магазин.
Четыре здоровенных эсэсовца тащили Лимонадного Джо. Двое за руки, один за ногу в сапоге, четвёртый — за штанину, поскольку левого сапога не было, как и части ноги. Ещё двое эсэсманов шли позади, переговариваясь между собой. Двумя короткими очередями в два-три патрона, мы уложили тех, что шли позади. Эсэсовцы бросили Джо, но за автоматы успели только схватиться. Четыре очереди — четыре трупа. На всякий случай всадил всем шестерым по пуле в голову из «Вальтера», который затем выбросил. Вдвоём мы подхватили Джо, дотащили до грузовика и уложили в кузов. Туда же положили тело Вовы Ерохина. Чанг залез в кузов. Я запрыгнул в кабину, завёл мотор и погнал грузовик прямо через поле к ферме. Остановился в паре метров от капсулы, развернувшись к ней задним бортом. Женщины стояли возле капсулы, в страхе закрыв лица руками. Выскочил из машины, бросился открывать задний борт.
— Да то ж наш дядечка! — крикнула молодая остарбайтерша.
Мы с Чангом спешили, как только могли. Содрали с Джо мундир, сапог. Покалеченная нога была перетянута жгутом из пулемётного ремня с металлическими скобами. Пока Чанг менял этот ремень на жгут из своей спортивной куртки, я стянул с тела Ерохина сапоги и мундир. Быстро осмотрел обоих женщин. Ни серёжек, ни колец, но на шнурках ботинок — металлические наконечники.
— Ботинки долой! — приказал я им, взваливая Ерохина себе на плечо. Чанг точно так же поднял на себя Джо.
Затолкнули женщин в капсулу, влезли сами. Тесновато, но не до жиру…
Я нажал на кнопку возврата. Вот и финал хренового хронорейда.
Джо сразу же очутился на операционном столе. Ему переливали кровь, одновременно зашивая обрубок ноги, которую оторвало чуть ниже колена. Вика подключилась, хирург не возражал, и колено удалось спасти. Не стало только ступни и большей части голени.
Обе женщины при хронопереходе потеряли сознание, как и Иван Шалаев. Сказывалось истощение организма, общая слабость. Но возле них принялась хлопотать Маша и две девушки из научной группы.
Шалаев уже пришёл в себя, лежал на каталке, порываясь встать. Биллера возле хронопортала не было, похоже, унесли досыпать. Тело Вовы Ерохина, по прозвищу Соколиный Глаз, унесли спецназовцы. Хотя бы похороним по человечески.
И только через час мы втроём вышли из огромного ангара, где находился хронопортал. С Чангом я попрощался до завтра, ещё предстояло сдать ему отчёт о моём последнем хронорейде.
— Всё, девочки, клянусь детьми, что теперь — финиш. Больше от вас ни на шаг. Ну, не ревите же вы, вам нельзя. Я — вот он. Живой, здоровый. И люблю вас всё так же. Хотя, нет. После того, как заглянешь, смерти в глаза, начинаешь больше любить жизнь. А моя жизнь — это вы и детки.
Они с двух сторон лупили меня крепкими, тренированными, маленькими кулачками.
— Сволочь, гад, скотина, негодяй! Морда противная, собака, свинья, урод!! Подлец, хам, недоносок, дурак, дрянь эдакая!!! Идём скорее домой! Мы тебя хотим! Очень-очень.
