Глава 10
Сюр на дне океанском
— Домой хочу! — сказал я и увидел перед своим носом Викин большой палец. Естественно, просунутый между указательным и средним пальцами. Жёнушку мою хлебом не корми, дай кому-нибудь кукиш показать. А уж мне — с особым наслаждением.
— Домой он хочет. А фигушку с мАкушкой не хочешь? Кто обещал сразу же, как выберемся из города, зачитать нам семейный кодекс? Вот и расскажи нам про наш Домострой. Кто из нас будет с тебя сапоги снимать и ноги тебе мыть, а кто — кальян раскуривать и мух отгонять. Огласите наши женские права и обязанности. А также ваши мужские…
— Ошиблись родители, имя тебе выбирая. Не Викторией тебя надо было назвать, а Дульсинеей. За твои бесконечные дули с маком.
— Тоже мне, дон из Ламанчи выискался, — сказала Вика и я увидел, что нижняя губа у неё задрожала. То, что произошло далее, меня ошеломило. Из зелёных огромных глаз полились крупные слёзы. Плача, Вика всхлипывала:
— Я к нему бежала, бежала, ночами не спала. Деток уговаривала: «Потерпите, маленькие мои, скоро к папе прибежим». А папа меня Дулей называет. Всё детям про тебя расскажу, что ты их обманул и вовсе меня не любишь.
Я застыл, куда там жене Лота… Маша бросилась к Вике, обняла её:
— Ну, что ты, чудесная наша, плачешь? Нельзя нам плакать, детки расстроятся. Ты устала, не спала, силы у тебя на пределе. Сейчас Серёжа тебя на ручки возьмёт, убаюкает. Тебе хоть чуть-чуть поспать надо. Серёжа на ручки возьмёт! Шевелись!
Подскочив к Вике, подхватил её на руки. Но не так, как носят женщин на руках, а как матери носят младенцев, лицом и грудью ко мне. И понёс, покачивая, выискивая место, где её можно уложить поспать. Маша шла рядом, гладила Викину макушку и тихонько напевала:
«Котя-котинька-коток,
Котя — серенький хвосток,
Приди, котя, ночевать,
Нашу Виченьку качать.
Уж как я тебе, коту,
За работу заплачу:
Дам кувшинчик пирога,
И кусочек молока».
— Неплявильно поёшь, — сонно пробормотала Вика, — кусынцик молока и кусоцек пиляга.
Никогда раньше не замечал за Викой привычки ломать язык, сюсюкая. Она с самого малолетства начала разговаривать правильно. А уж рычала, как маленький трактор: «Сер-р-рьёжа!». От Маши нахваталась?
— Меня бабушка научила сразу по-взрослому говорить. И буквы «р», и «ч», и «ш» я хорошо выговаривала. Без всякого логопеда. Просто, нам с Викой хочется поиграть в твоих маленьких девочек… Устали мы быть сильными, крепкими, могучими… — передала мне Маша мысленно.
Через сотню шагов я наткнулся на то, что искал — покров из мягких морских водорослей. Они не были мокрыми, и в этом было ещё одно из чудесных свойств Кулона — мы шли по океанскому дну, но песок под ногами был не влажным, а сухим. Вот и водоросли, оказавшись в поле Кулона, мгновенно высохли.
Бережно опустил Вику на это мягкое ложе.
— Вике ножку надо, — устало простонала она.
Прилёг рядом с ней, она тотчас же закинула на меня ногу и тихонько засопела, облегчённо вздохнув. С другого моего бока улеглась Маша и тоже закинула ногу на меня. На моей груди лежала Викина рука и Маша положила свою ладонь на Викину. Была Маша немножко горячей, но я почувствовал, что температура её тела падает, оно становилось просто тёплым.
Закрыл глаза и вдруг понял, что, если засну, а Вика и Маша поменяются местами, то, не открывая глаз, не смогу определить: кто с какого бока лежит. «А тебе это так важно?» — спросил сам себя. И ответил самому себе: «Конечно, нет».
Проснулся оттого, что Вика легонько покусывала моё плечо. Увидев, что я открыл глаза, прошептала мне на ухо:
— Хочу тебя. Очень-очень. Мы же впервые так надолго расставались. Я истосковалась, — и откатилась от меня, переворачиваясь на спину и отодвигаясь в сторону примерно на метр.
Как можно более осторожно и медленно сдвинулся к Вике, освобождаясь от Машиного тела. Маша глубоко вздохнула и почмокала во сне губами.
Я стал покрывать поцелуями тяжело задышавшую Вику, стоя на коленях между её ног. Дошёл до розовой пятки, перешёл на другую пятку и начал двигаться по внутренней стороне бедра к конечной точке своего путешествия по любимому телу.
Знакомая волна жара обдала меня и поверх Викиного бедра легло такое же белое и гладкое бедро. Оторвал губы от нежной кожи, поднял голову. Маша не легла сверху на Вику, а подсунула ладони ей под плечи и, оперлась на локти, нависая над Викой. Обе соприкасались только сосками, да лобок прижимался к лобку.
Опираясь на кулаки выпрямленных рук, я мог, слегка приподнявшись, войти в Машу, а прогнувшись чуть назад и вниз — в Вику.
Слёзы из Машиных глаз, которые раньше высыхали на её щёках, теперь горячими каплями падали на Викино лицо.
— Солнышко моё рыженькое, ненаглядная моя, любимая моя девочка, — всхлипывала Маша. Но, содрогаясь, простонала, как всегда: «Серёженька-а-а!».
— Виченька! — прорычал я Маше на ушко, поскольку в этот момент изливался в Викино лоно.
— Машенька-а-а! — страстно простонала Вика, оставляя на белоснежной коже Машиной спины восемь кровавых царапин от ногтей. Когда я вновь вошёл в Машу, она вдруг закричала и впилась зубами в Викино плечо. Все три тела ходили ходуном. Мне стоило неимоверных усилий удержаться от желания стиснуть их обеих в объятиях, навалившись на них сверху. Сказка соединилась с огненной феерией и стала сказочной огненной феерией. Или огненной фееричной сказкой.
Маша, откинувшись на спину, лежала рядышком с Викой. Я стоял над ними на коленях, между моих ног лежали Викино левое тёплое бедро и Машино правое горячее. С полузакрытыми глазами, они улыбались довольными улыбками. Как обе волшебно хороши!
Первой нарушила молчание Вика:
— Вижу, вижу, зверюга, что тебе мало. У Машеньки сегодня день рождения, подари ей в подарок огненный пломбирчик.
— Это было довольно необычно, но мне понравилось, — вступила в разговор Маша. — Хотя я и не лесби, и не би, никогда меня к женщинам не тянуло. Но когда наши с Викой груди соприкасались, это доставляло мне наслаждение. А тебе, Серёжа, как наш бутерброд?
— И котлетка горячая вкусная и булочка под ней аппетитная.
— Тогда я бы хотела, чтобы подарок на день рождения вы мне дарили оба. Виченька, включай свою фантазию и давай доводить этого дикого зверя до состояния тихой домашней зверюшки.
Через три часа я лежал на спине между моими жёнами, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой.
— Ладно уж, не будем доводить тебя до полного нервного истощения, — примирительно сказала Вика. — Насытился?
— А-а-ага, — полушёпотом.
Вика и Маша вздёрнули вверх сжатые кулаки:
— Да, мы сделали это!
Вскочили на ноги, бодрые и свежие. Эдак они и вправду доведут меня до бессознательного состояния. С трудом сдерживаясь, чтобы по-стариковски не закряхтеть, поднялся на ноги.
— Я тебя люблю, Машенька!
— И я тебя люблю, Виченька!
Поцелуй их был так долог, что я не выдержал и ревниво буркнул:
— Опять лесбиянством занялись…
Они переглянулись, счастливо рассмеялись, и, взявшись за руки, принялись кружиться. Благо, пятиметровый диаметр купола это позволял. Маша напевала:
«А мы — две лесбиюшки.
Мы — две весёлых хрюшки…»
Вика тралялякала, подпевая ей. Они были удивительно изящны и грациозны. Две танцующие обнажённые богини.
Остановились. Вика показала на меня пальцем:
— Смотри-ка, весёлая хрюшка, а наш неугомонный кабанчик опять нас хочет.
— И как же быть? Ведь мы же лесби…
— Давай, мы будем не лесби, а бисексуалки.
Опять закружились. Маша запела:
«Мы были лесбиюшки.
Теперь мы — би-подружки.
И нашего Серёжку
Мы любим понемножку…»
— Стоп. Почему понемножку? — спросила Вика.
— Ну, это для рифмы. Не петь же мне вместо «понемножку» — «понарошку». Мы же его не понарошку любим.
— Но и не понемножку.
— Ты же не глотаешь мороженное целиком, а по кусочку, понемножку.
— Нет, хочу мороженное целиком. А ты можешь понемножку начинать целовать его в макушку, — Вика хихикнула и наклонилась ко мне. Маша ухватила её за плечи.
— Эй, эй! Я привела неудачное сравнение про мороженное! Это и мой пломбирчик! Нахалка ты, Ведьма!
— Сама ты Сабля турецкая!
— Почему турецкая?
— Потому, что кривая…
— Я прямая, как шпага. Сама ты кривая, кикимора болотная.
Не поверишь, что пять минут назад клялись во взаимной любви. Хорошо, что обе совсем коротко острижены, а то сейчас бы таскали друг дружку за волосья.
— Девочки, кончайте ссориться. Не могу же я себе ещё один пришить…
Маша захлопала в ладоши и рассудительно сказала:
— А это идея. Сейчас любые органы пересаживают.
Вика вздохнула:
— С донорством проблема. Где ещё такой вкусненький возьмёшь?
Я тоже вздохнул:
— Раньше надо мной одна издевалась, а теперь — двое.
— А как ты хотел, дружок? За всё надо платить. У тебя две такие женщины… У некоторых и одной нет.
— Не у некоторых, а ни у кого, — поправила Вику Маша.
— Вот, ви-дишь, ни у ко-го! — суровым, назидательным тоном проскандировала Вика.
Обе захохотали и повисли у меня на шее, покрывая моё лицо поцелуями.
— Серёженька, любимый наш!
— Серёженька, единственный наш, драгоценный!
— А между собой мы и не ссорились. Мы же в шутку и любя. И тебя мы любим больше всего и всех на свете.
— Ну, вы, Ивановы, и даёте…
Они стали серьёзными.
— Обе Ивановы?
Я кивнул.
— И на обеих женишься?
— Уже женился, — я провёл ладонями по чуть выпуклым (пока) животам, — вон, у каждой в животике по паре обручальных колец…
— Серёжа, — немножко робко сказала Маша, — а можно я возьму себе фамилию не Иванова? Ивановой пусть будет Вика. А у меня будет фамилия, которая говорит о том, что я — твоя.
— Я догадалась, какая, — запрыгала Вика.
— А я не догадался, — пришлось честно признаться.
— Ванька был неправ, когда сказал, что женщины от любви глупеют. Мужчины тоже глупеют. Но, это радует. Значит, любишь. Звучит-то неплохо — Серёжина Маша. Фамилия Серёгина тоже неплоха, но ты же не называешь его ни Серёгой, ни Серёжкой. Сказывается дворянское воспитание.
— Да, именно Серёжина Мария Александровна. А насчёт дворянства тоже хочу сказать: я — последний представитель нашей ветви рода Вяземских и рода Саблиных. Я бы очень хотела, чтобы роды эти не угасли совсем. И обращаюсь к тебе, Серёжа, с просьбой, чтобы ты разрешил мне дать одному нашему мальчику фамилию Вяземский, а второму — Саблин. А дочки пусть будут Ивановы. Такая получится многофамильная семья.
— Серёжка, давай я дам нашему сыночку фамилию Поллак. А то род Лимонадного Джо угаснет. Он, хрыч старый, всё никак не женится, смеётся, что не может второй Ведьмы найти.
— Виченька, не шути так надо мной. Я тоже беременная и очень устала быть в плену. Так что, вполне могу разрыдаться, — серьёзно сказала Маша.
— Девочки, я уже проникся тем, что теперь над вами нельзя подшучивать, ёрничать и разыгрывать вас, ввиду вашего особого положения. Но и вы друг друга старайтесь не обижать.
Насчёт фамилий могу сказать: носите любую фамилию, мне важно, чтобы вы были моими, а под какой фамилией — мне всё равно. Я не тщеславен, фамилией своей не кичусь, хотя это самая знаменитая фамилия России. И раз уж у нас пошёл серьёзный разговор, хочу выполнить Викин приказ и рассказать вам об устройстве нашего семейства, его законах, правилах и запретах.
— Ого! Мы — сплошное внимание, — сказали обе моих жены хором.
— Правило первое и самое главное. Оно же и главный запрет. Никогда не спрашивайте меня, кого из вас я люблю больше. И не выясняйте этот вопрос между собой. Для меня вы абсолютно равноценны. Вика равно Маша. Маша равно Вика. С точностью до ноля, без всякой запятой после него. Не имеет значения ни больший стаж замужества Вики, ни то, что она спасла нас из плена. Машу люблю точно так же, как Вику. Точка на этой теме и жирный крест.
Тема следующая. Не путайте с предыдущей темой, это две разные вещи. Речь не о том, кого больше люблю, а о приоритетах в нашем семействе.
Маша старше Вики, но Вику я считаю, как бы это выразить, старшей женой, что ли.
— Господин назначил меня любимой женой, — завопила Вика и мы, все трое, дружно рассмеялись. Фильм «Белое солнце пустыни» был вечен.
— Дело в том, что здесь, как раз, играет роль стаж замужества Вики. И ещё немалую роль играет то, что она сильнее Маши. Умом вы равны, хотя и по разному. Телами идентичны. Сексуальностью равны, как и умом, по разному. Но Маша более слабая, более женственная, наверное.
— Это что, я — мужеподобная?! — возмутилась Вика.
— Ой, Виченька, не цепляйся к неотточенным формулировкам. Я не готовил заранее эту тронную речь, говорю не с листа. Ты сильнее Маши своим колдовством. У тебя намного больше боевых выходов и обширнее личное кладбище. То есть, ты лучше знаешь цену жизни и смерти. Ты не менее женственная, ты — более мужественная. Я сформулировал неправильно. Маша не более женственная, она мягче, чем ты.
— Знаешь, Вичка, я хоть и старше тебя на четыре года, но рядом с тобой чувствую себя младшей подругой, младшей сестрой.
— Хорошо, я согласна относиться к Маше как к младшей сестре, оберегать и защищать её.
— Ну, слава Богу, пришли к общему знаменателю мои половинки, — облегчённо вздохнул я.
— Если я — твоя половинка, и Маша — твоя половинка, то тебя самого в тебе не осталось.
— Да, одна половина меня отошла к тебе, вторая — к Маше.
— Нет уж, так ты перестаёшь быть самим собой, растворяясь в нас.
— Я этого и хочу.
— Нет, давай будешь состоять на одну вторую из самого себя, на одну четвёртую — из меня, на одну четвёртую — из Маши. Маша будет наполовину сама собой, на четвертинку — мной, на четверть — тобой. Аналогично и я буду в себе заключать по одной четвёртой от тебя и Маши.
— Но потом у нас родятся дети. Они же будут входить в наше единое целое?
— Разумеется.
— И тогда мы разделимся на какие-то восьмые, а то и шестнадцатые доли?
— Господи, Серёжа, да я согласна быть одной стотысячной долей, лишь бы твоей, — сказала Маша.
— Короче, к чертям собачьим все эти дроби и проценты. Мы, ведь, как бы, единый организм?
— Да, — ответили обе слитно.
— И что, начнём выяснять, кто из нас — печень, кто — желудок, кто — сердце, а кто, пардон — ещё кое-что?
Дружно расхохотались.
— И вправду, чего усложнять жизнь? Это у меня от бессонной ночи замудрствования начались.
— Может, ещё поспим?
— Дулю тебе с маком! Вещай дальше про грядущий быт и светлое будущее.
— А что быт? Жить будем пока в нашем доме на Новгородчине. Спальня будет общей, потому, как у нас неплохо получается втроём… Не хочу ночью скакать из спальни в спальню. Нам изготовят большую широкую кровать на заказ. И поставим в спальне такое же ложе, как было у нас с Машей в камере. С таким же, примерно, покрытием. Очень даже удобно на нём кувыркаться.
Но наш старый дом нам станет мал, когда родятся дети. Точнее, когда они подрастут. С домом придётся что-то решать.
Да, кстати, со службы вы обе уволитесь. Хватит играть в войнушку. Будете растить деток.
— Я тебя одного… — начала Вика, но я её перебил:
— Я тоже уйду в отставку. Выслуга лет у меня полная и более чем.
— Ура! Ура! Ура! Ты всегда будешь с нами!!!
— Всегда-всегда.
— Отлично! А что с домом придумаем?
— Я дал в управление Гамильтону тридцать миллионов кредов. Он, как и обещал, сделал из них семьдесят пять. Оставлю у Гамильтона миллионов двадцать, надо же детям наследство после себя оставить. А на пятьдесят пять миллионов купим небольшую усадьбу.
— Почему небольшую? — спросила Маша.
— Потому, что гектар земли на планете Земля сейчас стоит сто миллионов кредов. Так что моих денег едва хватит на полгектара.
— Но ты можешь воспользоваться моими деньгами. Ты ведь мой муж и деньги у нас теперь общие.
— Машенька, твои драгоценности — это фамильная реликвия. Они неприкосновенны.
— Естественно. Речь идёт не о брюликах, а о моих вкладах в банках. Если гектар земли стоит сто миллионов, мы вполне можем себе позволить купить имение гектаров в сто. Или в двести. Пусть будет парк, сад, озеро, стрельбище, конюшня с лошадьми.
— Э-э-э, — челюсть у меня была отвисшей. Глядя на мой обалделый вид, Вика заливисто захохотала:
— Это ты удачно подженился, Иванов. Даром, что ли, Счастливчик? Ах, Машенька, какие у тебя пушистые реснички! А какие прелестные миллиардики в банке!
— Р-р-р, — сказал я Вике, а Машу спросил: — Так ты миллиардерша?
— Я же говорила, что являюсь последним представителем двух старинных дворянских родов. Гамильтон в списке миллиардеров стоит на десяток фамилий ниже меня.
— Слов нет, одни междометия!
— Серёженька, ты свои миллионы сам заработал, потом и кровью оплатил.
А мне всё по наследству досталось. Я очень боялась, что на мне из-за денег женятся, и хранила в тайне сведения о моих богатствах. Даже в личном деле в штабе Десанта о них ничего не говорится. И в списке миллиардеров я значусь, как «Мисс из России».
— Ты же не в курсе, Машенька, что Серёжка теперь не «Грону-хроно» возглавляет, а разведку Корпорации. Начальник разведки знает и то, что
в личных делах не значится. Узнал про твои миллиардики и решил за тобой приударить. Вдруг чего и выгорит. И выгорело.
— Виктория Вениаминовна, — сказал я.
— Всё. Молчу. Точнее, признаюсь, что ляпнула дурость. Не хочу детей без отца растить.
— Почему без отца? — спросила Маша.
— Тебе Серёжка, по-видимому, не объяснял. Если он назвал тебя девичьей фамилией, значит, сердится на тебя.
— Точно, называл он меня недавно Саблиной, когда сердился, уж и не помню на что.
— Вот. Если назовёт Марией, значит, очень сердится. А уж, если Марией Александровной повеличает, то до развода — один шаг.
— Ого! Это ты в шаге от развода?
— Угу. И срочно припадаю к стопам нашего повелителя, моля его о прощении.
— Я вместе с тобой припадаю, чтобы он тебя простил. Серёжа, я никогда и никому не поверю, что ты меня из-за денег полюбил. Не сердись на Виченьку, ты и сам иногда неудачно шутишь.
— Женский союз в нашей семье чреват угнетением малочисленного мужского населения. Долой матриархат!
Мои жёны зацеловали меня всего:
— Ты — наш царь, король, император. Ты — наш идол! Да здравствует патриархат! Слава нашему повелителю!
— Ой, лисоньки хитрые. Ну, ладно Вичка-то, но ведь ты, Машенька не рыжая…
— Беру пример со старшей сестрички-лисички.
— Послушайте, мы к дому-то сегодня двигаться будем? Или так и останемся на дне, пока вконец не оголодаем? Я уже есть хочу.
— Если сейчас пойдём направо, через двадцать километров дойдём до шельфа. Там кое-где глубины достигают от метра до полутора. Выйдем на поверхность, и я с помощью колдовства перенесу нас на Инию. Вызываем капсулу с крейсера и рвём на орбиту.
— Двадцать километров — это не двадцать метров. Надо идти. Веди нас, Вичка Сусанина!
Идти пришлось всё время по наклонной поверхности, поднимающейся вверх. Через пару часов решил сделать привал. Я легко бы отмахал эти двадцать километров, но помнил о том, что обе мои женщины «в положении». Поэтому предложил передохнуть. Улёгся на песок, подложив Викин рюкзачок себе под голову. Тотчас же на одно моё плечо легла рыжеволосая голова, на другое — с каштановыми волосами. Два тугих точёных бедра придавили к песку мои ноги. К бокам моим прижались… М-м-м! Восторг!
— На чужой планете лежу на дне океана между двумя прелестными обнажёнными женщинами, которых люблю до безумия. Сюрреализм!
— Сюр на дне океанском, — засмеялись Вика и Маша.
