8
Волосы Акины как мягкий шелк, хочется гладить, целовать, ощущать их аромат и свежесть. Василий осторожно тронул губами локон, закрыл глаза.
— Васири, ты дрожишь.
— Да?
— У тебя дрожит рука. Что ты?
Акина поворачивает голову и смотрит на Василия недоуменным взглядом. Но губы предательски разъезжаются в улыбку. Хмелея от близости девушки, Василий наклоняется и хочет поцеловать ее. Но та выставляет вперед ладонь.
— Нет. Васири, нельзя.
— Почему?
— Неприлично. Тут люди.
Василий смотрит по сторонам. В старом саду ни души, только внизу у ручья слышен колокольчик бродяги, но до него добрых сто шагов. А то и двести.
— Акина, мы одни. Я люблю тебя, мой весенний цветок.
Девушка смеется, гладит Василия по щеке и вдруг целует сама. Василий от неожиданности замирает, осторожно касается губами ее губ. Руки сами обхватывают девушку за плечи.
— Я…
— Тс-с… тише. Не надо говорить.
— Я увезу тебя, Акина. Обратно в Токио. А потом в Россию.
— Отец не отпустит. Он не позволит выйти мне замуж за иностранца.
— Я подданный империи. Я учусь в Токио, знаю язык.
— Ты русский, Васири. Отец не очень любит русских.
— Это из-за войны? Да? Тогда убежим. Я заберу тебя…
Он вновь целует девушку, вдруг ощущает на губах соленое.
— Что ты? Ты плачешь?
Акина старается выдавить улыбку и утирает слезы ладонью.
— Я не могу ослушаться отца. Я люблю его.
— А меня? Меня любишь?
— Вася… — вдруг выговаривает девушка, впервые называя его так. Звучит чисто, без акцента. — Вася, я люблю тебя, но не могу стать твоей. Я не хочу огорчить отца и маму. Их воля — закон.
— Не следуй закону слепо — так меня учили.
Акина кладет руки на широкие плечи юноши, целует его в нос и губы, приникает к груди.
— Я не могу! Не могу!.. Я буду ждать тебя, Васири… мой Вася. Но стать твоей теперь не могу.
Василий гладит ее волосы, целует. Его руки дрожат, и он никак не может успокоить волнение.
— Вечером я уезжаю обратно. Акина, мы знакомы уже много лет. Ты знаешь меня и знаешь, я держу слово. Ты будешь счастлива со мной. Милая, посмотри на меня.
Девушка поднимает голову, в ее глазах слезы, а на губах слабая улыбка. Василий чувствует в груди боль. Как она хороша сейчас! Как желанна!
— Я вернусь за тобой! И увезу, даже если родители будут против. Никто не сможет меня остановить. Ты мне веришь?
Акина отступает на шаг, качает головой.
— Я верю тебе, милый. Я буду ждать. Васири…
Почему-то трудно сделать шаг к ней. Василий делает усилие, протягивает вперед руку и…
Он сел рывком, едва не сбив плечом стакан со стола. Прищурив глаза, посмотрел на огонек лампочки под потоком, ощутил движение и качку вагона и окончательно выплыл из сна.
Губы еще ощущали нежность губ девушки и руки чувствовали ее плечи.
Всего лишь сон. Или воспоминание о далеком прошлом. О первой любви, настоящей, чистой. И огромное желание вновь оказаться там, в старом саду наедине с Акиной. И не повторить ошибки, не оставить ее там.
Невозможно!..
Щепкин потер лицо, дотянулся до графина с водой, наполнил стакан и осушил его в два приема. Отодвинул шторку на окне, прищурился. За окном светлело. Уже утро…
Новый день начался с визита Зинштейна. Возбужденный встрепанный режиссер ввалился в купе капитана, бросил на того торжествующий взгляд и, выставив вперед руку с зажатой в ней папкой, патетически заявил:
— Несмотря на то, что вы втянули меня в явную авантюру и фактически бросили голого на баррикады, я все же сдержал слово! Продумал и практически оформил основной сюжет сценария! Конечно, надо еще расписать эпизоды, выставить реплики героев, но это уже детали! И это за несколько дней!..
Щепкин за время его тирады успел накинуть на себя рубашку и застегнуть пару пуговиц. Когда режиссер набрал в грудь воздуха для продолжения речи, он холодновато заметил:
— Я бесконечно рад за вас, Сергей Михайлович. Но, может быть, вы войдете в купе и закроете дверь? Мне бы не хотелось будить весь вагон и предстать перед соседями в неглиже.
Зинштейн сбился с торжественного настроя, смущенно посмотрел на не до конца одетого капитана и на смятое покрывало на постели, опустил руку и промямлил:
— Извините, Василий Сергеевич. Я спешил обрадовать вас…
— Поверьте, я бесконечно рад, Сергей Михайлович. Кстати, я сразу заявлял, что верю в ваш талант и в нашу счастливую звезду. Так что вы просто молодец! Может быть, чаю?
Зинштейн пожал плечами. Видя, что начальство не разделяет его оптимизм, он передумал продолжать беседу и решил зайти к Щепкину позже. О чем несколько скомканно и сообщил.
— Вам виднее. Нужна какая-то еще помощь от меня?
— Эм-м… вы не знаете, Диана Генриховна встала? Ей, видите ли, отводится, можно сказать, ключевая роль в фильме…
— Так вы сами узнайте, — сдержал улыбку капитан. — Ее купе соседнее с вашим.
— Как и с вашим, — вдруг парировал режиссер. — Неудобно как-то…
— Бросьте. У нас, творческих людей, некоторыми условностями можно пренебречь. Просто постучите. И заодно передайте мои пожелания доброго утра.
Зинштейн потоптался у входа, провел рукой по волосам, едва заметно порозовел, поклонился и вышел за дверь.
«Уж не влюбился ли наш гений в Диану, — вдруг весело подумал Щепкин. — Наша красавица флиртовала с ним исключительно ради стимуляции творческого процесса. Но, кажется, слегка перестаралась…»
Он улыбнулся, потом вдруг вспомнил сон, помрачнел, невольно вздохнул. Мельком взглянул на лежащие на столе часы. До начала операции было еще много времени. Но уже пора готовиться.
День начался активно. Вслед за режиссером в вагон нагрянула почти вся съемочная группа. Видимо, банкет в Вятке снял последние барьеры в отношениях и сблизил людей.
Плавская, Мармина, Смардаш, Бровников ввалились в купе Гоглидзе и Белкина, куда чуть позже пришли Зинштейн и Холодова. Режиссер устроил что-то вроде читки сценария, по ходу раздав артистам реплики и тут же внося дополнения и правки. Белкин поставил на стол две бутылки вина, и работа пошла веселее.
Чуть позже на шум заглянул Браун с бутылкой бурбона. И был встречен аплодисментами. Его чествовали как героя побоища в ресторане, где он выступил заступником дипломатов и спасителем чести принимающей стороны. Стало еще веселее.
Когда Щепкин заглянул в купе, его изумленному взору предстала картина дружеского застолья, совмещенного с активной работой. Впервые столкнувшись с людьми творчества, он с удивлением узнал, как на самом деле протекает процесс создания фильма.
…— И тогда отчаявшаяся Мария пишет письмо князю Урусову, где признаётся в чувствах к нему. Но, не дождавшись ответа и вопреки строгому запрету отца, она, увлекаемая страстью, сама идет в порт. И там узнаёт, что крейсер, на котором служил князь, был потоплен японцами в Цусимском сражении. Убитая горем Мария решает покончить с собой, чтобы воссоединиться с любимым. Она выходит на крутой обрыв и хочет броситься в пучину океана… Георгий Дмитриевич, не знаете, во Владивостоке есть крутой обрыв?
— Найдем, — отмахнулся Гоглидзе, одной рукой обнимая Плавскую, а второй наливая в бокалы вина. — Что угодно найдем! А нет — организуем!
— И что тут происходит, господа? — осведомился капитан.
Зинштейн посмотрел на него и горделиво выпятил грудь. Но ответить не успел, голос подала Диана:
— А у нас тут чтение сценария! Сережа почти написал его! Между прочим, главная роль отдана мне!
Щепкин отметил веселый тон Холодовой, оценил ее гордость, а также тот факт, что сидит она вплотную к режиссеру, касаясь его ноги своим бедром, отчего бедный Зинштейн пошел красными пятнами. Еще капитан отметил несколько грустный взгляд Плавской. Видимо, на главную роль претендовала именно она. Но свое огорчение скрывала. Да и Гоглидзе не давал грустить. Дон Жуан, тоже мне!
— Очень увлекательная история! — продолжила Диана. — Я в восторге! И все мы!
Зинштейн покраснел еще больше, поправил волосы и с некоторым вызовом сказал:
— Я, конечно, на лавры Шекспира не претендую. Но сюжет вышел интересным. И лирическая линия превалирует, что очень важно. Не хочу, чтобы вышла очередная банальщина с мордобоем и фальшивыми слезами.
— И очень хорошо! — с жаром воскликнула Диана. — Так хочется красивой любви!
— И драмы, которая заставит зрителей переживать по-настоящему! — вдруг вставила Плавская.
Она чуть смутилась, когда на нее все посмотрели, но, встретив ободяющие взгляды Дианы и Зинштейна, осмелела.
— К сожалению, не все понимают это, — со вздохом произнесла Диана и со значением посмотрела на Щепкина.
— Это замечательно! — с воодушевлением поговорил тот и кивнул Гоглидзе с Белкиным. — Простите, я отвлеку этих господ. Надо обсудить финансовые дела и обговорить подробности организации съемок. Продолжайте, Сергей Михайлович!
Щепкин завел офицеров в свое купе, закрыл дверь, указал обоим на диван и вполголоса спросил:
— У вас все готово?
— Да, — кивнул Белкин.
— Да, — повторил Гоглидзе.
— Техника заряжена, люди предупреждены?
— Сделано и проверено. Люди ждут сигнала. Подтверждение пришло.
— Хорошо, — капитан посмотрел в окно, потом на часы. — Японцы в ресторан не выходили?
— Пока нет. Они обычно обедают там, а завтракают у себя, — ответил ротмистр.
— Угу… Ладно, тогда ждем. — Он побарабанил пальцами по двери, вдруг вспомнил. — Да, а где эти… художник и костюмер?
Белкин ехидно улыбнулся:
— Думаю, тоже к съемкам готовятся. В купе художника.
— Зинштейн показывал рисунки этого Григория, — добавил Гоглидзе. — Ничего так. Но людей больше не рисует, для этого режиссер другого художника найдет.
— Данные по группе пока не пришли. Видимо, в Екатеринбурге… Значит, так… сейчас идите обратно. В двенадцать назначаю проверку. А в обед вытащите всех в ресторан. Не сразу, но так, чтобы японцев там еще застать. Пусть видят нас, лишнее алиби не помешает.
— А уходить как будем? — спросил Белкин.
— Просто. Как уходят перепившие или переевшие. С шумом, тостами… или тихо, — капитан посмотрел на офицеров, кашлянул. — Братцы, это наш шанс. Сбоя быть не должно. Очень не хочется пилить до Владивостока и играть в синема по-серьезному. Там нам будет сложнее.
— Постараемся, командир, — серьезно проговорил Гоглидзе. — Хотя против Владивостока я ничего не имею. Никогда там не был.
— Закончим дело — езжай, наслаждайся. Хоть крабов лови, хоть фильмы снимай. — Щепкин усмехнулся, открыл дверь и выглянул в коридор. — Идите, творческие люди. И Диану вызовите сюда. А то она что-то слишком сильно увлеклась процессом.
Диана явилась минут через десять. Вид гордый, на губах улыбка, в правой руке бокал с вином, в левой четки. Она спокойно встретила испытующий взгляд Щепкина, села рядом с ним, посмотрела прямо в его глаза и горячим шепотом проговорила:
— Слушаю вас, господин начальник.
Капитан несколько секунд испытующе смотрел на девушку, взял из ее руки бокал, поставил на стол.
— Ты не увлеклась ролью?
Диана вскинула бровь, чуть изогнула губы. На ее языке это значило: «Что-то не так?»
— Бедный Сережа скоро совсем потеряет голову. Кто же фильм снимать будет?
Диана улыбнулась, положила пальцы на его запястье.
— А ты ревнуешь, Вася? Неужели и впрямь ревнуешь?
Щепкин продолжал смотреть на девушку, не спеша отвечать.
— Что, ничуть? — верно истолковала молчание Диана. — Совсем? Как жаль.
Она убрала руку, взяла бокал со стола, сделала маленький глоток.
— Мне правда жаль. Господи, Василий, как же мне не хватает твоих чувств. Если бы знал…
Тон Дианы как-то не подходил к ее улыбке, и Щепкин ощутил, что девушка говорит совершенно серьезно. Он попробовал сгладить момент шуткой.
— Сейчас все чувства отданы делу. Как-то не хватает их на остальное.
— Если бы только сейчас. Если бы я знала…
— Что?
Диана хотела что-то сказать, но вдруг передумала, бросила на капитана чуть растерянный и какой-то отчаянный взгляд и глубокого вздохнула.
— Ничего. Все в порядке, мой дорогой капитан. Конечно, дело прежде всего. Юбер аллес, как говорят в далекой и враждебной Германии. Что ты хотел узнать?
Перемена в поведении Холодовой была хорошо заметна, но Щепкин не стал заострять на этом внимание, сменил тему.
— У нас все готово. Как только поезд дойдет до точки, начинаем.
— Я тоже готова. Задачу знаю — поднять панику, помешать пассажирам подойти к… месту. Отвлечь внимание, если кто-то полезет вперед.
— И посмотри, кто проявит особое любопытство, — добавил капитан. — Я все же не исключаю, что в поезде есть кто-то из агентов японцев.
Диана мягко улыбнулась.
— Значит, все скоро закончится… А я вдруг захотела посмотреть на Владивосток.
— Еще одна! — проворчал Щепкин. — Что вас туда тянет? То Георгий рвется на край света, теперь ты.
— Романтика, мой капитан, — пояснила Диана и огорченно добавила: — Тебе это не понять. Ты же прагматик. В порыв, в чувства не веришь. Не любил никогда, значит, не знаешь, что такое — мечта увидеть что-то далекое…
Щепкин помрачнел, отвел взгляд. Диана говорила так, словно знала о его сне. Или просто интуитивно почувствовала его внутреннюю боль. Хотя это все бред.
— Давай сперва разберемся с делом, — промолвил он. — А потом уж поговорим о чувствах, порывах и романтике.
Он помолчал, глядя на девушку. Она совершенно не похожа на Акину ни внешностью, ни характером. Но вот взгляд сейчас у нее такой же, как у Акины, когда та расставалась с ним. И в голосе такие же нотки.
— В ресторане задержи всех как можно дольше. Дверь мы блокировать не будем, пусть вылезают, если хотят.
— Это будет несложно, — кивнула Диана. — Все увлечены сценарием, обсуждают. Даже Джек горит желанием поучаствовать. Готов даже внести деньги…
— Сколько угодно. Да, кстати, — вспомнил капитан. — А что это гример с художником не с вами? Роман у них, что ли?
Диана пожала плечами.
— Я же говорила — увлеклись друг другом. Чем-то Скорин поразил Ольгу. Но они должны подойти. Зинштейн их ждет. Ты подозреваешь Скорина?
— Да нет… ничего такого. Для порядка интересуюсь. Кстати, мы в глазах артистов и остальных выглядим не менее подозрительно. Они-то давно поняли, что мы не специалисты в синема.
Холодова улыбнулась, протянула бокал Щепкину. Тот отрицательно качнул головой.
— Хорошее вино. Нет, Вася, для них вы — источник средств, денежные мешки, так сказать. И организаторы. Вас уважают, чтят, даже боятся… да-да, Виолетта мне призналась, что у нее мурашки от твоего взгляда. Хотя я думаю, она просто положила на тебя глаз. Но никаких подозрений. Поверь.
— Верю, — усмехнулся Щепкин. — Ладно, иди к своим талантам. Я скоро буду.
Диана потянулась к нему, поцеловала в висок, погладила по щеке. Щепкин не отстранился, но отвечать на поцелуй не стал. Тихонько похлопал ее по руке. Диана встала, приоткрыла дверь и нос к носу столкнулась со Скориным.
…Григорий Семенин, он же Скок, он же новоявленный Скорин, вор, боевик, невольный эмигрант, сирота, а теперь еще и художник, решал для себя сложную головоломку.
Дело это было непростое, запутанное, требовало серьезного подхода и длительного размышления. Или не требовало ничего, кроме взмаха руки и чисто русского «А, поди оно все к чертям!» Все зависело от точки зрения, а точнее, он настроя.
Настрой же был непостоянный. То куражный, то злой, то вообще никакой. Да и решать головоломку было особо некогда. В последние сутки Григорий редко оставался один, а думать в компании как-то не с руки.
А дело было в том, что Семенин-Скорин никак не мог понять, что делают в поезде легавые. Они точно не охотились за ним. Точно не выискивали воров среди пассажиров. И не устраивали проверки вагонов. Не фильм же ехали снимать на самом-то деле! Ну какие из них операторы, артисты и эти… костюмеры, гримеры, осветители и прочие! На директоров и продюсеров еще похожи. Хотя в синема понимают не больше него самого.
Григорий стал прикидывать, зачем они здесь, уже после отъезда из столицы. Но до поры никаких догадок не было. И только вчера кое-что прояснилось.
Он хорошо видел весь конфликт с купцом и японцами, благо стоял неподалеку. Острым наметанным взглядом отметил ловкий трюк Щепкина, когда тот взвесил портфель японца буквально за долю секунды, как напряженно наблюдал за ходом свары. И его порыв, когда вдруг дернулся, а потом передумал и отступил. И его знак Гоглидзе Григорий отметил.
Первой мыслью было, что эта троица решила попросту ограбить японцев. В портфеле могли быть деньги или драгоценности. Но потом Григорий передумал. Так нагло воровать на виду у всех они вряд ли бы стали. Да и с чего легавым нападать на дипломатов? Это же скандал!
Мысль о неких документах пришла позднее. Тоже не ахти какая догадка, но все же. И опять выходило, что Щепкин и его подельники хотят выкрасть их. Зачем? Тут уж никаких догадок, дела жандармов Григорию неведомы.
Открытие не принесло успокоения, однако позволило вздохнуть немного полегче. Он-то сам вне подозрения, значит, можно спокойно продолжать путь. Хотя… может, плюнуть на все и сойти на какой-нибудь станции? Правда, было еще обещание покойному отцу…
Честно говоря, убивать Щепкина или кого-то еще Григорий не особо и хотел. Нормальные люди, в меру веселые, компанейские. Без замашек недалеких и придирчивых городовых, без тупости и злобы полицмейстеров. Как и не легавые вроде.
Словом, думал Григорий, думал, но пока ничего не надумал. Да еще Ольга эта прицепилась, не отдерешь. Хороша деваха, все при ней, ласковая, мягкая, податливая. Правда, себе на уме, но тут все такие. Ар-ртисты! Поди ж ты, смотрит восхищенно, все гладит, целует. Влюбилась, что ли? Этого только не хватает!
И до постельных утех жадная. Словно из монастыря сбежала. Но тут уж пожалуйста, Григорий нисколько не против. Сам в охотку, хоть днем, хоть ночью.
Утром, когда все ушли к Зинштейну, Григорий с Ольгой потому и задержались, что девушка опять полезла с поцелуями. Ладно, опоздают чуток, чего там! Но вышло не чуток, а почти на час. И когда они, приведя себя в порядок и немного отдышавшись, пошли в соседний вагон, Григорий все подумывал, как бы выпытать у кого-то из легавых хоть что-то об их интересе. Но как?
Проходя мимо купе Щепкина, Григорий расслышал за дверью голоса. Он пропустил Ольгу вперед, шепнул ей «иди, догоню», а сам задержался у двери. Прислонил ухо, расслышал пару слов про синема и денежные мешки, понял, что там Диана, и хотел было пройти дальше.
Но тут дверь вдруг раскрылась и в него едва не влетела Диана. Григорий немного растерянно кивнул ей и получил в ответ такой взгляд, что онемел от изумления. Это был взгляд не актрисы, а опытного расчетливого человека, занятого отнюдь не синема. Это был взгляд, полный силы и подозрения. И выдержать его было очень непросто.
Григорий виновато улыбнулся, опустил глаза и отступил в сторону. Мол, простите, помешал. А сам отчетливо понял: Диана, как и Щепкин и его люди, — тоже легавая.
И вот это было неприятно.
