15
До хаты Гриша-Скок добрался только перед рассветом. Сперва бежал, потом долго сидел в подворотне, а потом окольными путями пробирался к окраине города, где в небольшом домике жила его подруга, молодая разбитная девица Клавдия.
Он ввалился в дверь весь грязный, исцарапанный ветками, посиневший от холода и злой до предела.
Клавдия ахнула при виде своего хахаля, подхватила и почти донесла до горницы. Разула и раздела Гриню, бросила грязные вещи в угол и стала осторожно обтирать крупное тело рушником. Спрашивать милого дружка ни о чем не стала, знала, как он этого не любит.
Григорий немного пришел в себя, отстранил руки девушки и хрипло выдохнул:
— Дай водки.
— Что? — не поняла сразу Клавдия. Раньше ее дружок водки никогда не просил.
— Дай водку! — рявкнул тот, шарахнул по столу кулаком и грязно выругался.
Клавдия охнула, прижала руки к губам, опрометью бросилась за занавеску к шкафу и вынесла оттуда бутылку водки. Налила половину кружки, но Григорий выхватил у нее бутылку и стал пить прямо из горлышка. Поперхнулся, закашлял, пролив на грудь и пол почти половину, не глядя поставил бутылку на стол, вытер губы ладонью. Глянул на себя — почти голый — и нетвердым шагом пошел в спальню.
Там он ничком рухнул на кровать, смял руками подушку, спрятал в ней лицо и глухо зарычал. Клавдия тихонько присела рядом, положила теплую ладонь на его широкую спину, осторожно погладила.
— Гриша, соколик мой… что с тобой?
Григорий долго не отвечал, продолжал комкать подушку, порвал наволочку. Потом повернул голову и ответил:
— Батяню мово и брательника… легавые положили. Суки!
Клавдия вздрогнула от его скрежещущего голоса, ахнула, прижалась щекой к спине.
— Как же так? Гришенька, как же так?
— Ум-мм… гады! В спину!
Григорий повернулся, посмотрел на Клавдию и хрипло выдохнул:
— Дай еще водки!
Когда Клавдия вернулась в комнату с бутылкой, Гриня уже спал, разбросав руки и уткнув лицо в подушку.
Почти весь следующий день Скок пил и лежал на кровати, глядя то в потолок, то в окно. В голове было пусто, на душе больно. Говорить не хотелось, да и не с кем было. Клавдия молчала, приносила еду и закуску, ставила на столик, тихо сидела рядом, гладила его по голове и уходила. Григорий был ей за это благодарен.
В минуты забытья перед его глазами вставала фигура отца, в тот последний момент, когда он, умирающий, молил о мести. Григорий мычал от боли и скрипел зубами, давя в себе крик.
Брат и отец! В один день! И оба от рук легавых сук!
Как убили Мишку, он не видел, звуки выстрелов расслышал, когда спускался по лестнице. А потом среди мелькания фигур рассмотрел тело брата, лежащее у стола. И здорового парня рассмотрел, тот стоял поблизости. Легавый! Наверное, он и застрелил брательника.
Кто стрелял в отца, Скок не видел тем более, в темноте только вспышки выстрелов и можно было различить. Кто-то из городовых или жандармов.
«Отомсти, сына!» — молил отец. Кому же мстить? Жандармам? Или городовым? А может, тому здоровяку из трактира? Он дал клятву, а ее надо держать, ведь умирающий просил. Значит, Григорий должен взять плату кровью. Господи, за что так?
Мысли пошли вскачь, и Скок вновь протянул руку к бутылке. Уже вторая. Ладно хоть Клаша почти силком сует ему то огурчики, то капусту, а то и хлеб. Закусить надо, не то совсем хмель заберет. Черт ее возьми, эту водку! Но она помогает остановить карусель мыслей и изгнать из головы образы отца и брата.
Днем Григорий забылся тяжелым беспокойным сном. Сидевшая в соседней комнате Клавдия вздрагивала при каждом шорохе и стоне из-за двери. Сперва не решалась заходить к миленку, но потом осмелела. Тихонько подошла к кровати. Григорий лежал на животе, сбив одеяло в сторону и разбросав руки. Щека мокрая, наверное, во сне плакал.
Клавдия быстро разделась, скользнула на кровать, прижалась к могучему телу Грини, обняла его и замерла, слушая его тяжелое дыхание и стоны.
Под вечер Григорий очнулся. На ощупь нашарил банку с огурцами, выпил почти половину рассола, лег обратно, ощущая непривычную слабость в теле. Он так и лежал минут двадцать, пока вдруг не почувствовал, что рядом кто-то есть. Повернул голову. Клашка. Спит. Весь день вокруг него бегала, умаялась.
Гриня провел рукой по ее обнаженному плечу, спине. Вдруг ощутил желание обладать этим теплым мягким податливым телом. Повернул Клашу на спину, навалился. Девушка проснулась, когда Гриня раздвигал ей ноги. Сперва напряглась, потом покорно дала мужику лечь на себя, приняла его и застонала, обхватывая руками за шею и закрывая глаза.
Гриня завелся и до самой ночи то подминал под себя подружку, то лежал, бездумно глядя в потолок. Напор желания все не сходил, пережитый стресс словно усиливал его, не давал передыху.
Клавдия испугалась, что такими стараниями своего миленка она точно понесет, он же как зверь ненасытный. Но и сама не могла остановиться, стонала и охала, ощущая глупую бабью радость от такой животной близости.
Ближе к полуночи Григорий встал, потребовал еды, живо расправился со сковородкой мяса и картошки, отказался от новой рюмки, отправил Клавдию в комнату, а сам сел на кухне и задумался.
Из города следовало уходить. Раз пошла такая мура, искать его будут точно. Контакт с эсерами потерян, отца и брата нет. К корешам идти нельзя, там наверняка засады. Остается одно — бежать. Но сперва найти того фраера легавого и прихлопнуть. Раз дал слово, надо держать.
Только вот как его найти, этого легаша? И где? Тут надо думать. И быстро. Завалить падлу, а потом куда подальше. Лучше за границу. В тайнике денег и золотишка хватает, можно уйти. Лишь бы не попасть в руки легавых.
Скок допил остатки рассола, растер голую грудь и понял, что ему смертельно хочется спать. Просто спать. Он грузно поднялся, дотопал до кровати, перехватил встревоженный взгляд Клаши, мотнул головой и упал в кровать. Уже засыпая и чувствуя горячее тело подруги, подумал, что зря вернулся в Россию и встрял в дела отца. А тем более зря опять связался с эсерами. Прав был батя — политика никогда до добра не доводит.
…Гриша родился через год после возвращения отца с каторги. Павел Семенин рождение второго сына принял без большой радости, но мальца все же признал. Правда, его воспитанием, как и старшего сына, толком не занимался. Промышлял прежним делом, гулял с дружками, пил, часто исчезал из дома на неделю, а то и на месяц.
Во время неудачного ограбления, уходя от полиции, упал с крыши пристройки и сломал ногу. Кость срасталась долго и плохо, Паша сидел дома на радость жене Марье. Тогда-то и обратил внимание на подраставших сыновей. Стал заниматься с ними, обучал игре в карты, рассказывал страшные и смешные истории.
Марья радовалась недолго. Через два года ее скрутила лихоманка, и она тихо умерла, наказав перед смертью Паше беречь детей и не бросать их. И не пускать воровать.
Смерть жены Паша пережил плохо. Пока была рядом, мало обращал на нее внимания, а как умерла, стала изводить тоска. Видать, крепко приросла к его сердцу тихая и невзрачная бабенка.
Слово сдержал и детей поднимал сам. Старший Мишка был шалопаем и драчуном, младший рос тихим, тянулся к книгам. Паша и отдал его в начальную школу. Гриша проучился четыре года, получал похвалы от учителей. Но потом Паша вновь попался в руки полиции и получил три года каторги. Детей взяли в дом его старого знакомца, подельника по многим делам Митрофана Седого.
Мишка с пятнадцати лет стал обворовывать прохожих в темных местах. Благо ростом и статью родители не обделили, мог и по шее врезать, и ножичком припугнуть. Гриша сперва сторонился воровских дел, но потом стал помогать дядьке Митрофану сбывать хабар.
К возвращению отца его сыновья уже прочно связались с воровским миром и менять образ жизни не хотели. Так Паша— Гусь получил сразу двух помощников и нарушил данное жене слово. Но тут ничего не попишешь, судьба такая.
Первый раз Гриша попался в конце девятьсот десятого года. Взяли его на мелочевке, участие в банде не доказали и отправили на полгода в тюрьму. Там-то Семенин-младший и познакомился с политическими.
В тюрьме сидели все вперемешку — хватало эсеров, эсдеков, анархистов. Молодой парень таращил по сторонам глаза и мало что понимал в разговорах вполне интеллигентных и воспитанных людей. Знакомая компания — воры и их прихлебатели — приняла молодого коллегу доброжелательно, сказался авторитет папаши. Но Гришу тянуло к политическим. Уж больно интересно они говорили.
Смышленый, веселый, с острым глазом и открытым характером парень тоже вызвал интерес. Да и образованием он отличался от прочей уголовной шушеры, мог не только читать и писать, но и быстро соображал, до многого доходил сам.
Как-то так вышло, что один эсер стал учить Гришу русскому и французскому языку, эсдек натаскивать по математике и географии, а анархист разъяснял юноше особенности политической жизни в России.
Анархист же и втянут Гришу в историю. Сам разругался к одним залетным вором, а когда тот достал заточку, отступил. Гриша же отвесил вору хорошую плюху. Отчего тот едва не отдал концы.
Юноша получил еще два месяца к сроку, а эсеры и эсдеки, объединившись, отчитали анархиста и отлучили его от обучения молодого ученика.
На свободу Гриша вышел здорово обогащенный знаниями, но с кашей в голове. В политике так и не разобрался, однако на жизнь стал смотреть иначе, не как его брат и отец. Ему захотелось чего-то большего, чем простые ограбления и налеты.
Через пару месяцев Гришу нашел один человек, передал привет от знакомого эсера и шепнул слово — мол, нужна помощь в одном важном деле.
Дело оказалось знакомым и насквозь понятным — надо было отбить мешки с деньгами у инкассаторов. Их хотели использовать на нужды партии и ее печатных органов.
Польщенный доверием и уважением, Гриша дал согласие, внес в план налета пару дельных деталей и был назначен старшим. Раньше он был либо на подхвате у брата, либо помогал отцу. А тут главный!
Дело прошло как по маслу. Гриша дождался двух немолодых сотрудников почтовой службы в подъезде, стукнул обоих по голове (вполсилы, чтобы не убить), подхватил выпавшие из рук мешки и ушел через второй ход подъезда. На другой улице его ждала пролетка. Охрана спохватилась минут через пять, когда налетчиков и след простыл.
Успех окрылил и принес немалую прибыль. Даже отец не стал выговаривать, хотя был категорически против связи сына с политическими. Но младший сын уже вырос и сам принимал решения. Характер у него был отцовский — упрямства и упорства хватало.
Гриша участвовал еще в двух налетах, вполне успешно изымал средства. Потом взял с помощью брата сейф в одном товариществе.
Жизнь пошла веселая, рисковая. Денег хватало и на одежду, и на еду, и на девок. Плюс уважение от друзей-эсеров и некоторые планы на будущее. Жил Гриша легко, широко. Любил рестораны, баб.
С братом обошел почти все трактиры города, поучаствовал в кабацких драках — Мишка подговорил, он был большим любителем пустить кровь супротивнику.
Чего Гриша не любил, так это водку. Когда были пацанами, Мишка как-то угостил его, и Гриша всю ночь просидел у отхожего места, выметывая съеденное днем. С тех пор почти не пробовал. Зато по женской части был ходок, посещал дорогие бордели, крутил шашни со знакомыми девками из приблатненных, даже разок соблазнил дочь какого-то чиновника. Бабы Грише не отказывали, любили за веселый нрав и щедрость.
А потом был неудачный экс, когда полегли двое товарищей Гриши и трое полицейских. Самому ему пришлось впервые стрелять и убить городового. Он ушел один с простреленным плечом, с двумя пакетами денег, бросив третий.
Был большой шум, полиция устроила ряд облав, кое-кого забрали. Эсеры легли на дно, но охранка шла по пятам. Гриша тоже спрятался, однако знал, что его могут найти. Отец долго ругался и предлагал уехать сыну на Дальний Восток, где у него были знакомые.
Но вышло иначе. В дом Паши-Гуся пришел курьер от эсеров, неведомо как нашедший лежку. И сказал, что товарищи по партии хотят переправить Гришу за границу. Документы и деньги выданы, нужно выезжать немедленно, пока есть возможность.
Гриша давно мечтал поглядеть белый свет и согласился не раздумывая. Через час он был за городом, а через две недели уже в Бельгии.
Первое время он маялся от безделья. Плечо быстро зажило, и Григорий слонялся по улочкам Брюсселя, глядя на дома, на людей, на кирхи. Потом ему поручили доставку корреспонденции эсеров и охрану их сходок. Раньше в Европе оппозиционеры власти чувствовали себя свободно, но в последнее время из-за давления властей России полиция некоторых стран начала проявлять повышенный интерес к гостям из империи.
Через полгода его отправили во Францию, в Марсель, и попросили пока пожить там, взяв на себя пересылку всей корреспонденции эсеров во Франции.
Марсель — крупный портовый город, сюда приходили корабли с разных концов света, что было весьма удобно для тайной организации.
Григорий уже вполне сносно говорил на французском и без проблем устроился в небольшой квартире, которую снимала ему партия. Однако и здесь он заскучал, так как работы было мало. Хотя платили неплохо.
Приехавший как-то эмиссар партии, переговорив с Григорием, задумчиво проговорил:
— Вам бы в нашу боевую организацию. Жаль, ее расформировали… Хорошие были люди и много полезного для дела революции сделали.
— А зачем ее закрыли? — полюбопытствовал юноша.
Эмиссар вздохнул, махнул рукой и зло сузил глаза.
— Среди членов партии… даже если это старые проверенные товарищи… попадаются скрытые враги. Они способны разложить партию изнутри и напакостить больше любых царских ищеек. К сожалению, такие встречаются и у вас. Не так ли?
Острый взгляд эмиссара пронзил Гришу. Тот поежился, не зная что ответить.
Эмиссар отвел взгляд и вдруг сказал:
— У меня вести от вашей родни. Вашего брата арестовали. Он участвовал в каком-то деле… ограбление. Ваш отец уехал из города.
Григорий от неожиданности подпрыгнул на стуле и уставился на гостя.
— Как арестовали? Когда?
— Три недели назад.
— Но… я… я не знал. Мне никто не говорил. Я бы…
— Вы и не могли знать, молодой человек, — жестко проговорил эмиссар. — Вести пришли недавно. А вам в Россию нельзя. Вас там ищут. Сыскная, жандармы. Здорово вы насолили им. Надо ждать.
— Долго? — вырвалось у Григория.
Эмиссар пожал плечами.
— Год, два… О времени говорить нельзя. Главное, чтобы вас перестали искать.
Гость обвел взглядом комнату и вдруг улыбнулся.
— Я давно мечтал пожить в Париже. Марсель не хуже. У вас здесь масса возможностей. Мой совет — не тратьте время попусту. Учитесь, найдите дело. Изучайте буржуазное общество изнутри. Это много даст вам… и нам. Потом, когда мы изменим Россию и поведем ее к всеобщему благополучию и процветанию.
Слова об изменении и процветании Григорий пропустил мимо ушей, но совет эмиссара запомнил. Хотя тогда, после известий об отце и брате, ему хотелось упасть на кровать и заснуть, чтобы не думать о том, что с ними и как они.
Вечером он пошел в ближайшую таверну, желая выпить и посидеть на людях, послушать моряков, портовых рабочих. Они интересно рассказывали о плавании, о дальних странах, о жителях незнакомой и сказочной Африки, Австралии.
В таверне Григорий и столкнулся с двумя мужчинами, когда шел к стойке. У одного он, неловко повернувшись, выбил стакан. Мужчина — невысокого роста человек лет тридцати — что-то гневно сказал. Его товарищ — здоровенный тип, почти на полголовы выше Григория — толкнул того в плечо и попытался ударить. Григорий — выученный в питерских подворотнях и на воровских малинах, от удара ушел, отпрыгнул и встал у стены, прикрыв себе тыл. В кармане был складной нож, рядом на стойке пустая кружка — есть чем встретить здорового нахала, который прет напролом.
Невысокий опять что-то крикнул — Григорий разобрал слово «хватит», — но здоровяк словно не услышал. Он вдруг скакнул вперед, ударил ногой.
Гриша отступил в сторону, а когда здоровяк шагнул еще ближе, бросил ему в лицо кепку и ударил кулаком наотмашь. Здоровяк пошатнулся, нелепо взмахнул руками. Григорий добавил, вложив в удар злость и отчаяние.
Здоровяк рухнул на пол. Григорий затравленно огляделся. Вокруг них уже собиралась толпа. Пьянчуги могли запросто насесть на одного скопом, если вдруг решат, что Григорий сделал что-то не так. Страха не было, было желание свернуть кому-нибудь челюсть, а там и помирать не страшно.
Но толпа только смотрела, причем Григорий заметил несколько удивленных взглядов. А потом вперед шагнул невысокий мужчина. Григорий решил, что тот будет мстить за друга, и первым напал на него.
Невысокий легко уклонился от атаки, ударил ногой, быстро и хитро, так что Григорий рухнул на пол, чувствуя сильную боль в колене. Он вскочил, прикусывая губу, и ударил прямо в лицо невысокого. Тот отбил удар и врезал сам. Как-то странно, ладонью. В ухе словно взорвалась бомба. Григорий упал на колени и уже больше ничего не слышал.
В себя он пришел в небольшой каморке, где тускло горел фонарь. Рядом сидел здоровяк, прижимая к скуле завернутый в тряпку кусок льда. Григорий вскочил с лежака, отодвинулся в угол.
— Спокойно, парнишка, — проговорил здоровяк. — Я не трону тебя. Меня зовут Роб.
Григорий стоял в углу, не веря ни единому слову. Роб, видимо, это понял. Подошел к двери, толкнул ее, крикнул:
— Жан! Парень очнулся.
В комнату вошел невысокий, улыбчиво посмотрел на Григория, жестом пригласил сесть.
— Мсье, присядьте. Я не причиню вам вреда. И мой друг тоже.
Гриша не спешил садиться, судорожно шарил по карманам, ища нож. Тот был на месте.
— Сядьте, месье. И успокойтесь.
— Где я? — спросил Григорий.
— В комнате на втором этаже таверны. Хозяин сдает ее как номер. Мы перенесли вас сюда после того, как вы упали. Я не думал, что вы на меня наброситесь.
— Вы первые начали… — протянул Григорий.
— Меня зовут Жан Бертон. Моего друга Роб Санд. По вашему выговору я понимаю, что вы иностранец. Верно?
— Я русский, — выдавил Григорий.
— О! Рюссь? — удивился Жан. — Мсье, мы не причиним вам вреда. Мой друг Роб хочет извиниться за грубость. Просто это был его первый стакан виски за последний месяц, и он… перенервничал.
— Ничего. Мне тумаков не жалко, — усмехнулся Григорий.
Жан рассмеялся, Роб озадаченно потер лоб и опустил тряпку со льдом. На скуле краснел синяк.
— Да, врезали вы хорошо. Что меня несколько удивило. Роба не так просто… впрочем, об этом потом. Роб, принеси извинения джентльмену.
Здоровяк отбросил тряпку в угол, протянул Григорию руку. Тот пожал ее, внимательно глядя на Роба.
Роб вдруг стиснул пальцы Григория, немного наклонился, глядя в его глаза, и проговорил:
— Русский, а ты здорово дерешься!
И рассмеялся.
Только теперь Гриша поверил, что его не будут бить прямо сейчас. Он шагнул вперед.
— Меня зовут Григорий.
— Григори? Понятно. Что ж, Григори, прошу к столу. Отметим знакомство.
Пить раньше виски Григорию не доводилось, и он с трудом проглотил противное пойло. Но чего не сделаешь ради знакомства!..
А знакомство вышло интересным. Роб Бертон оказался ни много ни мало мастером французского бокса — савата. Бертон обучался у самого Шарля Шарлемона, а испытывал свое мастерство в боях с английскими боксерами и американскими бойцами. Но первейшим испытанием всегда числил бой на улице. В том числе в тавернах и кабаках по всей Европе.
В Марсель он прибыл недавно, чтобы открыть свою школу и заняться другими делами.
Его друг Роб Санд — дворянин, повеса и весельчак — стал учеником Бертона, правда, совсем недавно. Он предложил деньги на открытие школы и пообещал дать хорошую рекламу. Причем начать предложил с таверен Марселя, которые славились своими драками на всю Европу.
Первый же поход оказался неудачным. Роб, настроенный намять кому-нибудь шею, выбрал соперника, как ему казалось, по силам. О своей ошибке он, может быть, и пожалел, но выразить сожаление не успел. Григорий отправил его в забытье.
Рассказ новых знакомых Грише понравился. О себе он говорил скупо, мол, выехал в Европу по делам артели, застрял из-за разлада компаньонов и теперь сидит здесь. Дел особо нет, скучно и одиноко.
— Так давай к нам, Григори! — рявкнул Роб. — Жан будет учить нас. А дело себе найдем. А?
Григорий пожал плечами.
— Я сам заплачу за твое обучение, Григори! За твой чудесный авант!
— За что?
— Это удар! Скоро сам узнаешь. По рукам?
Гриша перевел взгляд с Роба на улыбающегося Жана и неожиданно для себя ответил:
— По рукам!
…Он занимался в школе Бертона почти два года. Наделенный силой и здоровьем, имея за плечами опыт драк в Питере, Григорий быстро осваивал методику Жана.
Бертон был сторонником школы Шарля ЛеКура, который первым добавил в сават удары из английского бокса. До этого били открытыми руками, так как во Франции в девятнадцатом веке были запрещены удары кулаком.
— Запрет, конечно, глупый, как и многое, что делают власти, — усмехался Бертон. — Но и открытой рукой можно ударить так, что никакой кулак не нужен.
Григорий кивал, он это испытал на себе.
— Хотя английский бокс сам по себе интересен. Мой учитель Шарлемон удары руками ставил на основе фехтования. Они очень быстрые, но не такие мощные. Я, как и ЛеКур, предпочитаю удары из бокса. Они лучше подходят для уличного боя.
Гриша выучился бить ногами, руками, локтями. Освоил принципы защиты и нападения. Жан научил его работать с палкой и тростью, познакомил с итальянской школой ножевого боя.
Когда Григорий освоил приемы и победил всех учеников Жана в школе, тот повел его на улицы Марселя, в таверны, в кабаки, в кварталы бедняков. Там Григорий сражался со шпаной, с уличными бойцами, моряками с иностранных кораблей. Наполучал плюх и зуботычин, приобрел два шрама от ножей, но стал отменным бойцом, которого даже сам Бертон с трудом побеждал на спаррингах, да и то не всегда.
Для заработка Григорий устроился в торговую фирму и работал в порту, проверяя товары и перевозя их на склады. Эсеры тоже подкидывали ему денег, так что в средствах он не нуждался.
Весельчак Роб таскал его по злачным местам, борделям, где к услугам клиентов были женщины на любой цвет, рост, сложение. Даже возраст. Правда, брать проституток младше четырнадцати лет Гриша не хотел. Тощие девчонки-малолетки были не в его вкусе.
За два с лишним года Григорий пообтерся во Франции, отлично освоил язык, начал изучать английский, у Роба перенял умение хорошо одеваться и плавно говорить.
Он даже познакомился с дочерью одного дворянина, и та совершенно потеряла голову от русского денди. Молодка была разбитной, задорной и в компании с Гришей чувствовала себя превосходно.
Роман длился несколько месяцев и закончился срочным отъездом девушки в Англию. Отец вдруг испугался, что та по глупости еще выскочит замуж за никому не известного русского и не дай бог родит ребенка.
Известие о начале мировой войны он встретил в Париже, куда его вызвали эсеры. Событие не особо его взволновало, хотя партийные товарищи взахлеб говорили об этом и постоянно спорили, обсуждая дела на фронте и возможные успехи русской армии.
Пожив в Европе, Григорий стал смотреть на вещи иначе. Война для него была чем-то далеким и непонятным. Как и споры эсеров относительно судьбы России и ее будущего. Политика и ее проблемы стали вызывать в нем отвращение.
В конце девятьсот четырнадцатого года Григория отправили в Швейцарию. Там он посещал стрелковый тир и выучился прилично владеть пистолетом и револьвером. Во всяком случае, центр мишеней дырявил исправно. Товарищи из партии с одобрением следили за увлечением молодого человека. И даже рекомендовали не бросать занятия. Григорий тогда подумал, что в недрах партии эсеров зреет мысль о создании новой боевой организации. Правда, самому Григорию такая перспектива не особо нравилась.
Он размышлял, чем заниматься дальше. Можно было работать вместе с Бертоном в его школе, можно вернуться в торговую фирму или принять предложение Роба и уехать в Северную Америку, начать там совместное дело.
Ехать обратно в Россию он не хотел. Воровская жизнь подзабылась, а новомодной ностальгии по Питеру он не испытывал. Григорий еще колебался, как быть, но летом девятьсот пятнадцатого пришла весть, что брата выпустили из тюрьмы, а отец вернулся в столицу.
Повидать их Григорий, конечно, хотел и стал просить эсеров помочь с возвращением. В сентябре его переправили через Балканы в Одессу, а оттуда он уже сам вернулся в Петроград. Не узнавая родной город и людей. Дивясь суете и шуму, обилию военных на улицах и плакатам с воззваниями.
Он понял, что придется привыкать заново и к дому, и к родным, и даже к самому себе — другому человеку, приехавшему из совсем иной жизни.
…Утром Григорий встал как новенький, голова не болела, на грудь не давило. Он умылся, надел новую одежду, что выложила Клаша, вышел на кухню. Его подруга хлопотала у стола, готовя завтрак. Обернулась, увидела Григория, несмело улыбнулась.
Он сел на лавку, усадил девушку рядом.
— Я сильно бузил вчера?
— Да нет, милый, все хорошо.
— Все нехорошо! Брательника моего и отца убили.
— Ты говорил.
— Меня могут искать. Тебе надо уехать. Срочно. Тетка твоя в городе?
Клаша испуганно охнула.
— Тетка здесь? — жестче повторил Григорий.
— Здесь, здесь…
— Пусть присмотрит за лавкой и за товаром. А ты собирайся.
Клаша держала небольшую лавку, где торговала всякой мелочью. Навар небольшой, но его хватало на безбедную жизнь.
— Гриша, миленький…
Он обхватил ее за плечи, притянул к себе.
— Пойми, будут меня искать, выйдут на тебя. Еще лавку отнимут. Уедешь на месяц, все стихнет.
— А как же ты?
— Я… — он невесело усмехнулся. — Я как-нибудь. Тоже уеду… скоро. Все, давай!
Он поднял ее, легонько ударил по заду.
— Корми меня и собирайся! Деньги спрячь получше. Я тебя провожать не буду, чтобы нас вместе не видели. Да, вещи мои отдай тетке, пусть спрячет. Или продаст. Я поеду налегке, что нужно, куплю по дороге.
Не обращая внимания на слезы и причитания миленки, Григорий поел, выпил молока и пошел собираться.
Он надел новый костюм спортивного покроя, ботинки. Сунул в специально сделанную по отдельному заказу кобуру браунинг модели 1910, в карман опустил финку. Проверил содержимое бумажника. Денег хватает, это уже хорошо. Посмотрел на себя в зеркало. Молодой, спортивный, подтянутый. Только взгляд не очень радостный. Ну ничего. Сделает дело — повеселеет. Зато полиция его не узнает, в таком виде Гриша-Скок никогда не появлялся.
Через полчаса Григорий покинул дом Клавдии, поймал пролетку и поехал в город. Прежде чем начать поиск того легавого, нужно сперва посмотреть, что и как в столице. Оценить, понять, прикинуть. А там уж придумать, что делать дальше. И делать ли вообще.
