Глава двадцать первая
Тот же день, вечер
Гедеон листал журнал, посвященный анатомии молодых пышнотелых девиц, выряженных в телесного цвета трико. Постороннее вмешательство оказалось для него столь неожиданным, что он разорвал страницу, смял журнал и засунул все под стойку. Щеки его сделались пунцовыми.
– Вы! Какого черта! Вы меня напугали!
– Что конкретно произошло после того, как обнаружили труп Энтони Форестера? Покопайтесь в своих воспоминаниях, это очень важно. Постарайтесь воспроизвести всю сцену так, будто она произошла только что.
– Ох! Опять эта история! Прямо наваждение какое-то! И это в тот самый момент, когда полиция переворачивает вверх дном номера господ Финча и Янга!
– Это поможет вам освежить память?
Виктор положил рядом с медным колокольчиком три монеты. Гедеон тут же схватил их и положил в карман.
– Ну хорошо, будем считать вопрос решенным. Мне нужно сосредоточиться. – Он прикрыл глаза и приложил пальцы к вискам. – Вспоминай, вспоминай… Старая Филаминта вывалилась из номера, истошно вопя. Ее крики взбудоражили весь персонал, который тут же ринулся на третий этаж, в двадцать шестой номер. Этот тип, пардон, господин Форестер, лежал в ванной, из его груди торчала стрела. Полетт грохнулась в обморок, а патрон…
– Как он был одет? Ну же, сделайте над собой усилие!
– В клетчатый пиджак и кальсоны. Башмаки кто-то засунул в биде. Мне очень стыдно, но покойник был настолько нелеп, что я не смог удержаться от смеха. Его штаны и бумажник искали повсюду, но они исчезли, как и у господина Финча.
– Кто был с вами, когда стало ясно, что Форестер убит? Подумайте хорошо, это крайне важно.
Пальцы Гедеона стали массировать виски, будто пытаясь пробуравить в них две дыры.
– Ну, там были… Господин Дутремон, главный администратор отеля, Жодье, дежурный администратор, горничная Полетт и Филаминта.
– А парень, с которым вы впоследствии говорили, этот рабочий с кухни, Курсон?
Гедеон отнял пальцы от висков и открыл глаза.
– Об этом воспоминаний у меня не сохранилось… то было настоящее безумие… Постойте! Нет… Но… Вот черт, в башке все перемешалось! Лучше спросите кого-нибудь другого. Если хотите, я могу вернуть вам деньги.
– Нет-нет.
– Как бы там ни было, перед самым прибытием полиции Курсон отдал мне фуражку и залег на дно в Старом Париже. Впрочем, это вы уже знаете.
– Он отдал вам фуражку или сообщил, где она находится?
– Он мне ее отдал, уточнив, что она принадлежит типу, расправлявшемуся с завтраком Форестера.
– Где можно найти Полетт и Филаминту?
– Сейчас они на кухне. Готовят чашки и приборы для завтрака, который будут подавать утром. Лестница в глубине вестибюля.
Филаминта проверяла чистоту бокала, глядя через него на свет газового рожка.
– Моя маленькая Полетт, уверяю вас, тот, кто мыл эту посуду, – большая свинья.
– В случае с Фердинандом это неудивительно, ведь если у нормальных людей на руках растут волосы, то у него – целые баобабы!
Виктор кашлянул.
– Мадам, Гедеон посоветовал мне навести у вас кое-какие справки. Я полицейский.
– Но на вас нет мундира, – проворчала старая Филаминта.
– Я только поступил на работу. Комиссар Вальми желает знать, был ли с вами Курсон в тот момент, когда нашли Форестера.
– Я была одна.
– Сначала да, а потом?
– Потом-потом! Потом в голове у меня помутилось. Курсон, говорите? Нет, его не было! Этот лодырь вечно бил баклуши и все где-то пропадал! Ох и надоели они мне, эти поденщики!
– Еще хуже Фердинанда – когда нужен, никогда не досвищешься, – добавила Полетт. – Тоже мне Эмабль. Я тебе покажу Эмабля!
Виктор приложил к шляпе два пальца и в сильном возбуждении вновь поднялся наверх.
– Ну что? – спросил Гедеон.
– Его с вами не было.
– Теперь, когда наши дамы выразили свое мнение, я это тоже подтверждаю. К тому моменту он уже ушел.
Опасаясь столкнуться с Огюстеном Вальми, Виктор незаметно выскользнул из отеля, заторопился к мосту Альма и быстро спустился с холма Шайо, не обращая внимания на Выставку, пламеневшую тысячей огней.
– Боже праведный! Только бы я ошибся!
Довольный собой, Гедеон вернулся к чтению своего иллюстрированного журнала.
Виктор был неприятно удивлен, когда за вход в Старый Париж с него содрали четыре франка под тем предлогом, что пятница, тем более вечером, была самым многолюдным днем недели. Он оттолкнул уличного торговца, навязчиво предлагавшего купить специальный путеводитель, содержавший сто подлинных рисунков Альбера Робида́, но, заблудившись в этом лабиринте, где раньше ему приходилось бывать только днем, вскоре пожалел, что отверг его предложение. Работая локтями, он прокладывал себе дорогу среди сборища убогих, нищенок, ярмарочных циркачей, кокеток, мещан, гадалок, менестрелей с хриплыми голосами, натыкался на бледные подобия гамельнского крысолова с флейтами в руках, которых сопровождали Эсмеральды, одетые в какие-то обноски, запутался в ковре королевы Матильды, расстеленном поперек узкой улочки, и вклинился в толпу, собравшуюся вокруг Гюго – великана ростом в два метра двадцать девять сантиметров, чьи башмаки пятьдесят девятого размера приводили собравшихся в неописуемый восторг.
В конечном счете он добрался до таверны «Оловянный горшок». Толстобрюхий виночерпий в синем переднике и желтой фетровой шляпе без конца наполнял кувшины пивом из бочки.
– Могу я поговорить с патроном?
– Это я. Меня величают шевалье Гавейн де Менильмонтан. Можете примостить свой августейший зад на табурет, красавчик. Боже мой, какая жара!
Шевалье Гавейн выпрямился и вытер шею клетчатым платком, в котором не было ничего рыцарского.
– Мне нужно задать вам всего один вопрос, – настойчиво произнес Виктор.
– Наберитесь терпения, я не могу разорваться. У меня ноги болят, спасу нет, а все эти растреклятые башмаки, чтоб им пусто было!
– У вас работает Эмабль Курсон?
– Курсон? Да-да, помню такого! Я нанял его на время проведения Выставки, он показался мне человеком надежным, но вдруг куда-то пропал вместе с костюмом, который я ему выдал. Знаете сколько стоит это барахло, еще сохранившее следы былого величия? Никакое золотое дно не даст столько самородков, чтобы возместить мне потерю этих тряпок!
– Где я могу его найти?
Шевалье Гавейн снял шляпу и завитой парик, явив миру лысый череп, который он вытер все тем же платком.
– Если бы я знал, то пошел бы и хорошенько его взгрел… На этой неделе я собирался оформить его официально… Поль!
К ним подошел парнишка в наряде маркитанта.
– Поль, ты знаешь, где живет этот Курсон, которого ты ко мне привел, а он дал деру в самый разгар сезона?
– Ну… по его словам, он остался без квартиры, потому что старик, у которого он жил, уехал в деревню. Мы с ним не раз вкалывали вместе в отелях и кафе, и когда вы взяли меня…
– Кто он, этот старик? – спросил Виктор.
– Господин Матильд, торговец прохладительными напитками. С трудом сводит концы с концами, таская без разрешения свою тележку под самым носом у легальных торговцев, владеющих монопольным правом утолять жажду. Где он живет, я не знаю.
Виктор бросился на улицу.
– Продавец прохладительных напитков! Тележка! Рикша! Боже праведный, сжалься надо мной, сделай так, чтобы я не опоздал!
Он несся как угорелый, не обращая внимания на прохожих, и даже опрокинул снаряжение общественного писаря, который тут же завопил:
– Вельзевул! Бегемот! На помощь, демоны с цепи сорвались!
Вокруг него стали собираться зеваки, пытаясь узреть порождений ада, но увидели лишь старика – забрызганного чернилами и размахивавшего ручкой перед носом уличных мальчишек, показывавших ему язык.
Небо подсвечивали мириады огней, но, несмотря на это, оно сохраняло свинцово-серый оттенок. Расположенные на Парижской улице заведения с равномерными интервалами изрыгали на улицу кучки людей, которые тут же рассыпались по берегам Сены, где их ждали прогулочные пароходики.
Вконец запыхавшись, Виктор подбежал к входу в театр Лои Фуллер и бросился на штурм двери, но та устояла. Он попытался вышибить ее плечом, набил синяков и тут услышал щелчок замка. Он выбил его? Или дверь открыли изнутри? Не видя перед собой ни зги, Легри осторожно двинулся вперед. Его окутали тьма и одиночество, казавшиеся еще более странными оттого, что вокруг царил мир веселья. Виктору показалось, что на него набросили удушливый саван.
Он чиркнул спичкой в вздрогнул. Затем ощупью направился в зрительный зал, пропитанный запахом пыли и ладана. Легри шел вдоль ряда стульев, загипнотизированный непроглядной тьмой театра, в котором час назад зрители аплодировали японской актрисе и американской танцовщице. Поглаживая спинки, он тщетно вглядывался во мрак. Разглядеть, не спрятался ли кто в оркестровой яме, было невозможно.
Хлопнула дверь. Виктора охватило инстинктивное желание бежать, но он устоял. Рядом кто-то был. Совсем близко. Он чувствовал трепещущее незримое присутствие человека, затаившегося в засаде. Легри припомнил, как ему описывал театр Жозеф. Вход за кулисы располагался справа.
Он зацепился за сиденье, взмахнул руками, хватаясь за пустоту, ладонь его прикоснулась к стене, затем соскользнула на ручку, которую он бесшумно открыл.
Справа различались какие-то тени, вполне возможно, что сценические костюмы, развешанные на вешалках и едва выступащие из тьмы в тусклом отблеске света, источник которого Легри определить не мог. Что-то было не так. Все эти тени, выстроившиеся в ряд, казались более осязаемыми чем простые кимоно. Он обо что-то споткнулся, чуть не растянулся на полу, нагнулся и увидел перед собой четыре ступеньки, ведущие на возвышение, на котором виднелся силуэт стойки с развешанной на ней одеждой. Спичка обожгла пальцы, Виктор чертыхнулся и зажег еще одну.
Он ударился о первую ступеньку, тихо выругался, покачнулся и протянул руку к стойке. За вешалками, бросая ему вызов, вибрировал красновато-коричневый светлячок. Но каждый раз, когда Легри был готов вот-вот определить его точное местоположение, он исчезал. Неужели он стал жертвой иллюзии? Может, он, подобно детям, которых так легко одурачить, тоже пытался поймать солнечный зайчик? Но ведь эта оранжевая запятая была как две капли воды похожа на пламя свечи. Виктор подпрыгнул и обернулся: сначала тишину нарушил шорох, затем послышался хруст. Может, одна из теней переместилась в сторону? Он съежился и попятился, совершенно не ориентируясь в пространстве, будто глаза ему завязали повязкой.
Вдруг его что-то ударило под солнечное сплетение. Легри выронил вторую спичку и пошатнулся от удивления и боли. Жилет был влажный и липкий. Виктор ощупал бок, из груди торчала стрела. Он задыхался, сердце колотилось как бешеное. Он стал медленно заваливаться назад. За спиной послышались глухие звуки. Вот они стали приближаться: шаги. Над ним склонилось лицо. Виктор, ослепленный пламенем свечи, заставил себя посмотреть на персонажа, прятавшегося за вешалками.
Лицо улыбалось. Лицо Эмабля Курсона. Он держал в руке изогнутый предмет, затем осторожно положил его к ногам. Виктор сразу же опознал в нем лук.
– Не двигайтесь, господин Легри, в противном случае вы можете потерять слишком много крови.
Эмабль убедился, что стрела была на месте. Виктор закричал. Курсон тут же приложил к ране носовой платок.
– Прижмите, и как можно сильнее. Дышите ровно, нам с вами нужно еще поговорить. Как вы догадались, что это я?
Виктор напрягся, чтобы открыть рот, но жажда и боль были так сильны, что он не знал, сможет ли говорить. И все же ему удалось прошептать:
– Я вспомнил наш разговор в «Оловянном горшке». Вы сказали, что после сообщения о смерти Форестера вместе с другими поднялись к нему в номер… и добавили, что на нем был клетчатый костюм – пиджак и брюки. Ложь. С Форестера сняли брюки и туфли… и в ванной он лежал в одних кальсонах… Вечером слово «брюки» стало мигать у меня в голове красной лампочкой.
– Но я же мог просто ошибиться.
– Нет, вы солгали сознательно. Вы не поднимались вместе с остальными, и у меня тому есть подтверждения. Субъект в рабочих шароварах и фуражке, которому вы якобы приносили завтрак, – чистой воды вымысел.
– Вы полагаете, господин Легри? Я в этом не уверен. Я продумал все тщательно, но все равно совершил ошибку…
Виктор задыхался, его одолевало желание уснуть, потерять сознание, оказаться как можно дальше от этого кошмара. Голос Эмабля доносился до него как сквозь вату:
– Я несколько раз заходил в лавку Бискорне, торгующую перьями. Просто так, от нечего делать. Откуда мне было знать, что меня выдаст фуражка… Не вертитесь, господин Легри, потеря крови будет для вас роковой, достаточно выдернуть эту стрелу и…
Слащавый Эмабль Курсон надел на себя маску сострадания, тем более отвратительную от того, что глаза его источали ненависть, граничившую с радостью.
Виктор закрыл глаза. Перед его мысленным взором встали два размытых силуэта, усиленно жестикулировавшие, умолявшие не покидать их. Ради любви к Таша и Алисе он был обязан оставаться в сознании и противостоять соблазну впасть в летаргию.
– Чтобы прийти к столь блестящему выводу, вам понадобилось время, господин Легри! Я воспользовался предоставленной вами задержкой, и теперь она щедро оплачена. Очень трудно заподозрить в скромном официанте умелого убийцу.
– Кто вы в действительности?
– Призрак.
Виктор почувствовал, что силы его покидают, и прибег к известному мнемотехническому приему, позволяющему сохранить голову холодной: стал повторять таблицу умножения.
– Почему? – спросил он, выталкивая из себя воздух.
– Хотите до всего докопаться, да?
– Где мои друзья?
– Вопрос не по теме, господин Легри. Неужели вы не хотите, чтобы я продолжил свой рассказ? Убийство Форестера было импровизацией. Сначала я оставил фуражку на кровати, чтобы все подумали, будто она принадлежит какому-нибудь посетителю. Но потом передал улику лакею и сообщил ему, где собираюсь прятаться. Из всех доступных мне алиби это было лучшим. Я прекрасно понимал, что сей кретин проболтается и что флики явятся меня допрашивать, но даже не предполагал, что эта чертова фуражка выведет вас на мой след. Когда покушение на вас закончилось неудачей, я решил раствориться в толпе зевак, съехавшихся на Выставку, и стал продавцом прохладительных напитков. Это дало мне возможность передвигаться, не привлекая к себе внимания. Затем превратился в рикшу – работа грязная, но ведь, не принеся себя в жертву, в рай не попадешь. Между нами говоря, ваш партнер – сущий идиот, он ничуть меня не заподозрил, хотя я следовал за ним буквально по пятам. Вы доставили мне много хлопот, но я не таю на вас зла и даже, странным образом, сожалею, что вынужден вас убить.
– Где они… Кэндзи? Жозеф? Ихиро?
Виктор созерцал пламя свечи, будто охваченный какой-то эйфорией, хотя и чувствовал во всем теле дрожь и не мог сдвинуться с места. Происходившее с ним напоминало опьянение – вокруг все вращалось и не имело направлений, ему предстояло вот-вот прийти в себя, предварительно пролив свет на тайну, заключавшуюся в том, что вселенная состояла из острых зубов, впивавшихся в плоть людей и безжалостно их перемалывавших… Дважды два – четыре, четырежды четыре…
Не говоря ни слова, Курсон выпрямился и натянул лук.
Когда он уже был готов выпустить стрелу, за его спиной послышался рык.
Эмабль подпрыгнул как ужаленный. В дверном проеме стоял бык с огромными рогами.
– Попробуй догони меня, червяк ты этакий! – вскричал сиплый голос.
Бык стал улепетывать со всех ног, по виду вполне человеческих, обо что-то споткнулся и выбежал на Парижскую улицу. Затем помчался зигзагами, будто преследуемая слепнями лошадь, и несся так до тех пор, пока не обожгло легкие. Куда только она подевалась, его былая прыть! Сейчас он не пожалел бы ничего, чтобы вернуть силу и ловкость, присущие ему в сорокалетнем возрасте.
Бык вырвался вперед, но силы таяли, а огонь, из которого он черпал энергию, стал превращаться в тлеющие угольки. Лодыжки сводило судорогой, пальцы ног молили о пощаде. Он развернулся и побежал в обратном направлении, преследуя единственную цель: заманить преследователя в зрительный зал.
Готовый в любую минуту рухнуть без чувств, бык внезапно остановился. Доспехи самурая мешали ему и сковывали движения. Он услышал топот погони, глотнул воздуха, продолжил свою неистовую гонку и скрылся в черном зеве театра.
Затем присел на корточки. Кто это дышит? Он сам? Виктор? Или, может, незнакомец?
В спину что-то с силой ударило. Мышцы непроизвольно сократились, его бросило вперед, он растянулся на полу. Щека уткнулась в шершавый ковер, он метнулся в сторону, изо всех сил стараясь избежать мучительного столкновения. Правая рука поднялась к бедру и ощупала бок. Из сегмента бамбуковых доспехов торчал острый, твердый предмет. Он не был уверен, что именно эта находка причиняет ему страдания, но боль усилилась, очаг ее переместился к лопаткам. На несколько мгновений у него закружилась голова.
Тело больше не слушалось. Его схватили за ноги и поволокли. По пути он заметил вереницу вешалок с висящими на них костюмами. Как отразить это нападение?
«Энергия отчаяния», – повторял в душе явившийся из прошлого голос. Тот самый голос, который много-много лет назад читал в Лондоне сказки маленькому мальчику по имени Виктор, с трепетом жаждущему узнать, как герой ускользнет от дракона, готового испепелить его своим обжигающим дыханием. Он собрал остатки сил, сосредоточил их в руках и схватил кусок ткани – длинную широкую полоску шелка. Пальцы впились в спасительную материю. Не обращая внимания на острую боль, вызванную резким движением, он выпрямился, молниеносно свернул ткань в жгут, зажал концы в руках и наугад набросил на шею противника. Затем стал с силой тянуть, не ослабляя хватки. Незнакомец пошатнулся и выпустил из рук лук, пытаясь освободиться. Кэндзи повалил его, прижал к полу и еще сильнее надавил на горло. Их губы почти касались друг друга, дыхание слилось воедино, но в объятиях этих двух людей нежности не было и в помине, каждый из них преследовал одну цель – заставить другого сдаться.
Кэндзи владел искусством оглушать противника, не убивая его. Эмабль Курсон, вместо того чтобы умереть, всего лишь лишился чувств. Когда его связали и заткнули кляпом рот, Кэндзи, опираясь на его лук, опустился на колени рядом с Виктором, чтобы осмотреть рану. Затем уверенным жестом выдернул стрелу.
– Мне очень жаль, но рана поверхностная, вам повезло, – проворчал он. – Болит?
– Самую малость, – ответил Виктор, скривившись. – А вы что, стали вдруг сентиментальным?
– Нет, подобного за мной никогда не водилось.
Кэндзи встал и исчез за вешалками.
Появление Жозефа, массировавшего затылок, было ознаменовано скрипом подошв и недовольным брюзжанием.
– Вот мерзавец, он застал нас врасплох и уложил на месте, когда до театра оставалось всего несколько шагов. Но у вас кровь!
– Где Ихиро? – спросил Виктор.
– Только что я видел его у входа, – согнувшись над Кэндзи, он вытаскивал из его доспехов какой-то штырь.
К ним, прихрамывая и опираясь на Ихиро, который и сам едва стоял на ногах, вновь подошел Кэндзи.
– Этот штырь называется стрелой, Жозеф, – изрек он. – К счастью, бамбуковые латы меня защитили, и она, надеюсь, нанесла лишь легкую царапину. Ждите здесь, я пойду за подмогой.
Он снял доспехи и бросил Жозефу японский пояс оби.
– Прижмите к ране, а если он потеряет сознание, не вздумайте последовать его примеру, – приказал он.
Перед тем как уйти, Кэндзи убедился, что Курсон ничем не может им навредить. Вытянувшись на полу, тот приходил в себя и извивался, как уж, пытаясь избавиться от пут. Кэндзи затянул их еще сильнее. Из кармана Эмабля выпал какой-то разноцветный предмет и покатился по ступеням. Это было йо-йо.
