Всю ночь с южных Альп дул теплый сухой ветер. Не стих он и к утру. Обжигал прохожих своими резкими порывами, с некоторых срывал шляпы.

Вертен проснулся с тяжелым похмельем. Они с Гроссом вчера славно посидели вечером в таверне, в Зиверинге, винодельческой деревне в окрестностях Вены. Пили замечательное вино «Нойбургер», заедая холодной свининой, сырами и салатами из маринованных овощей. Вертен, конечно, знал старый венский рецепт от похмелья — съесть вначале кусок ржаного хлеба, намазанного топленым свиным жиром, смальцем, чтобы он обволок желудок. Но было жарко, и он от такой профилактики похмелья отказался. И вот теперь страдал.

А Гроссу хоть бы что. Вчера выпил, наверное, раза в два больше, чем Вертен, и принимался петь всякий раз, когда цыганский ансамбль подходил к их столику. Самое удивительное, что Вертен тоже пытался подпевать, хотя в отличие от криминалиста слов не знал. И это он, всегда морщившийся, когда при нем консьержка фрау Корнек или кучер фиакра начинали насвистывать какую-нибудь простонародную песенку. Хорошо, что еще не танцевал, как другие в таверне. Но напевал — это точно. При этом ужасно фальшивил. А Гросс посматривал на него с загадочной улыбкой, которая могла означать что угодно, от одобрения до порицания.

Они договорились встретиться после полудня, чтобы начать обход торговцев медицинскими инструментами. Но до этого Вертену нужно было привести себя в надлежащий вид, и он направился в кафе «Айлес» за ратушей. Оно оказалось закрыто. Вот вам пожалуйста, не везет, так не везет. Оказывается, в августе его всегда закрывают на две недели. Вертен этого не знал, потому что как раз в это время гостил у родителей. Да, кстати, надо бы дать им телеграмму: его приезд откладывается. Хотя, если честно, ему не очень хотелось туда ехать по многим причинам. Но в основном из-за того, что родители не оставляли попыток его женить.

— Адвокат Вертен.

Он был так погружен в свои мысли, что не заметил подошедшего человека. Высокий, крепкий, одетый тепло не по погоде, но без шляпы. Загорелое обветренное лицо выдавало жителя провинции.

— Чем могу служить?

— Извините за беспокойство, но мне нужно с вами поговорить.

Выговор этого человека подтвердил догадку Вертена. Он из окрестностей Зальцбурга, может быть, из Тироля.

— Обо мне вы осведомлены лучше, чем я о вас, — сказал Вертен. Человек сощурил глаза, не понимая, и ему пришлось пояснить: — Мою фамилию вы знаете, а я вашу нет.

Незнакомец поспешно вытер правую руку о брюки и протянул Вертену:

— Ландтауэр. Йозеф Ландтауэр. — Он помолчал, затем добавил: — Я приехал забрать мою дочку Лизель.

Неожиданный порыв теплого ветра чуть не сдернул с головы Вертена котелок, но он успел его подхватить.

Они устроились в небольшом кафе, тут же у ратуши. Заняли столик на воздухе рядом с высоким каштаном, заказали пива с дежурным блюдом — копченым окороком и квашеной капустой, и продолжили разговор.

— Так зачем вам нужна встреча с герром Климтом? — спросил Вертен.

Он уже знал, что Ландтауэр вчера прямо с вокзала отправился в окружную тюрьму, чтобы увидеть Климта. Но в свидании ему отказали, пояснив, что на это имеют право только родственники и адвокат, герр Вертен. Дальше Ландтауэр нашел на почте телефонный справочник, где был указан адрес Вертена. Позвонить ему в офис приезжий не решился, а начал слоняться у дома, дожидаясь, когда адвокат выйдет. Вертена он узнал, потому что услышал, как консьержка обратилась к нему по фамилии.

— Согласитесь, герр Ландтауэр, это довольно странное желание.

— Да что же тут странного? — проговорил приезжий, не отрываясь от еды. — Моя Лизель в письмах рассказывала, какой добрый человек герр Климт. Какой он благородный, как ей помогает. Я сразу решил, что этот человек никак не может быть убийцей.

При этих последних словах глаза Ландтауэра наполнились слезами, и он поспешно приник к кружке пенного пива.

Вертен вздохнул.

— Поверьте, герр Ландтауэр, я вам очень сочувствую. И не сомневаюсь, что ваша дочь была чудесной девушкой.

— Да, адвокат Вертен, она была истинный ангел. — Ландтауэр вытер рукавом повлажневшие глаза. — Ее мать умерла, когда Лизель была еще совсем малютка. Я растил ее один. Старался сделать честной, богобоязненной. Я вам прямо скажу, герр адвокат, мне не хотелось отпускать девочку в столицу. Я боялся, что она тут встретится с нехорошими людьми, наберется от них дурного.

Его глаза на мгновение ожесточились, но он снова быстро приложился к пиву. Вертен последовал его примеру.

— Вам уже отдали тело дочери?

Ландтауэр горестно кивнул.

— Тогда уезжайте и поскорее ее похороните. А встреча с герром Климтом вашему горю не поможет. Конечно, он невиновен. Я и мой друг, профессор Ганс Гросс, сейчас пытаемся найти действительного убийцу. Чтобы он предстал перед судом.

Ландтауэр сморщился.

— Поймите меня, герр адвокат, я не могу уехать, не повидавшись с человеком, которого моя дочка так высоко ценила. Это все равно что не вернуть долг. Я просто не смогу спокойно жить дальше. — Он с мольбой посмотрел на Вертена. — Вы мне поможете, герр адвокат, я знаю, поможете. Ведь вы такой благородный господин.

Они закончили трапезу в молчании. Ландтауэр промокнул остатки соуса толстым куском ржаного хлеба и отправил в рот.

— Вы не поверите, герр адвокат, но я в первый раз за несколько дней поел по-настоящему. С тех пор как получил печальное известие. Полицейский постучал ко мне в дверь, как раз когда я обедал. С тех пор кусок не лез в рот.

Когда официантка подала счет, Ландтауэр полез в карман за кошельком. Вертен его остановил:

— Прошу вас, герр Ландтауэр, позвольте мне заплатить.

Получив щедрые чаевые, полногрудая девица вспыхнула улыбкой.

Они вышли на залитую ярким солнцем улицу, которая сейчас, в субботу после полудня, да еще в середине августа, была безлюдна. Половина Вены пребывала на водах, иные путешествовали в Альпах, а вот Вертен был вынужден париться в Вене и отводить взгляд от умоляющих глаз человека, потерявшего единственную дочку.

— Ладно, герр Ландтауэр, но только недолго. Хорошо?

Вместо ответа тот энергично затряс ему руку.

Окружная тюрьма находилась в нескольких кварталах от ратуши. Вертен завел Ландтауэра в контору, где вписал в бланк свою фамилию с припиской «плюс гость».

— Они только пообедали, — сообщил Вертену сидящий за столом сержант. — Через несколько минут вернутся в камеры.

Пришлось подождать. Ландтауэр ходил взад-вперед, крепко сцепив за спиной толстые пальцы. Вертен смотрел на него с жалостью. Бедняга, какой это для него ужасный удар — потерять дочь.

Наконец явился надзиратель и проводил их к камере Климта. Увидев стоящих в дверях Вертена со спутником, художник вопросительно вскинул брови.

Вертен повернулся к Ландтауэру.

— Подождите здесь, пока я все объясню герру Климту.

— Скажите, что я только хочу пожать ему руку. За его доброту к моей Лизель.

Вертен похлопал по его плечу.

— Я ему все скажу.

Войдя в камеру, он быстро объяснил Климту причину визита.

— Пусть войдет, — произнес Климт не задумываясь.

— А может быть, лучше поговорить с ним через решетку? Я совсем не знаю, что это за человек. Кажется, он искренне подавлен гибелью дочери, но…

— Чепуха, — решительно бросил Климт. — Зачем нам решетка? Он же знает, что я не мог убить его дочь. Надзиратель, пожалуйста, введите этого человека.

— Может, не надо, Густль? — спросил Гуго с верхней койки.

— Человек потерял дочку, — ответил Климт не оборачиваясь. — Это единственное, что я могу для него сделать.

Гуго посмотрел на Вертена.

— Все равно эта затея мне не нравится.

Дверь камеры распахнулась. Вошел Йозеф Ландтауэр с благодарной улыбкой на губах. По мере приближения к художнику выражение его лица менялось. Неожиданно он выхватил из кармана нож и бросился на Климта.

— Это тебе за мою дочку.

Сидящий на койке Вертен инстинктивно выбросил вперед ногу. Ландтауэр споткнулся и упал на пол. Прыгнувший на него сверху Гуго пытался отнять нож, но тщетно. Казалось, Ландтауэра это разъярило еще сильнее. Он легко сбросил Гуго со спины и вскочил на ноги.

— Мерзавец! Ты убил мою дочку! Так получай же!

— Сделайте же что-нибудь! — воззвал Вертен к надзирателям.

Один из них целился в Ландтауэра из пистолета, но его загораживал Климт.

Художник принял боевую стойку. Он каким-то образом успел оторвать от простыни лоскут и обмотать им левую руку.

Ландтауэр сделал выпад, но Климт уклонился, а затем произнес на удивление спокойным голосом:

— Клянусь, я ее не убивал. А теперь брось нож, пока не поздно.

— Ты изверг и злодей, — прохрипел Ландтауэр. — Совратил мою дочку, моего ангела.

Он снова бросился на Климта. Тот успел отбить удар обмотанной рукой, но нож прорезал тонкую материю, оставив на ней красную полоску.

Вмешался Гуго. Но теперь он действовал искуснее: прыгнул Ландтауэру на спину и вдавил своими длинными костлявыми пальцами его глаза в глазницы. Ландтауэр вскрикнул, дернулся и упал на обе руки. Но все же сумел задеть ножом левое бедро Гуго. В этот момент надзиратель приставил наконец к его виску пистолет.

— Хватит. Бросай нож, или я выстрелю.

Ландтауэр уставился на него с видом попавшего в капкан хищника. Дернулся пару раз, часто дыша, с выпученными глазами, а затем обмяк и выронил на пол нож, который Вертен быстро отпихнул ногой в сторону.

Когда надзиратель надевал на Ландтауэра наручники, тот бормотал что-то неразборчивое. Его подняли на ноги, и Вертен, увидев торчащую из внутреннего кармана пиджака газету, потянулся и вытащил ее. Это была та самая бульварная газета с фотографией Климта на первой полосе и репродукцией картины «Голая правда».

Увидев газету, Ландтауэр встрепенулся.

— Лучше бы я сам прикончил маленькую сучку, чем позволить этой свинье марать ее. — Когда надзиратели волокли его из камеры, он вывернул голову, чтобы в последний раз посмотреть на Климта. — Ты будешь гореть в аду, грязный подонок!

Вертен явился к Гроссу в его номер в «Бристоле» позднее, чем уславливались.

— Что вас задержало? — спросил криминалист, не поднимая головы от бумаг.

Вертен рассказал ему о своем злоключении.

— Это все из-за меня.

— Чепуха, — бросил Гросс, продолжая просматривать список, который ему сегодня передали от Герцля. — Вы Климта предупредили. А он рисковал из ложного благородства.

— Не надо было приводить Ландтауэра в тюрьму. Но он казался мне таким искренним. Вот вам моя проницательность.

— Не стоит так строго себя судить. Вертен. Я уверен, что этот человек был искренним в своем горе, не важно, что было его причиной. И вы смогли убедиться, что деревенские жители могут быть хитры и коварны.

— Уверяю вас, Гросс, у Йозефа Ландтауэра мог бы брать уроки сам Жирарди.

— Кстати, об актере, — сказал Гросс. — Сегодня проверил его алиби. Метрдотель ресторана «Захер» подтвердил, что в тот вечер он действительно был там в обществе молодой женщины. И ушли они порознь.

Вертен шумно вздохнул.

— Хорошо, что хотя бы эта версия отпадает.

— А как себя чувствуют Климт и его защитник-уголовник?

— Рана у Климта поверхностная, но инцидент вывел его из равновесия. А Гуго некоторое время будет отдыхать в больнице. Может быть, потом суд учтет, что он предотвратил убийство в окружной тюрьме.

— Ландтауэра, я полагаю, посадили, — пробормотал Гросс, откладывая список и возвращаясь к внимательному изучению телефонного справочника Вены.

Вертен кивнул.

— Климт отказался выдвинуть против него обвинения, но в любом случае он свое получит. Я посоветовал следователю связаться с полицией деревни, откуда он приехал, и представляете, все очень быстро выяснилось. Оказывается, этот человек пользуется там дурной славой. В полиции подозревали, что он забил свою жену до смерти, но доказать не смогли. Его дочка Лизель, как только представился случай, сбежала от него из-за побоев. Но потом в деревню дошли бульварные газеты с репродукцией картины Климта, на которой изображена обнаженная Лизель, и Ландтауэр стал всеобщим посмешищем. Он даже не смел появиться в местном трактире.

— То есть, нападая на Климта, он мстил больше за себя, чем за дочь, — сказал Гросс.

— Похоже, что так, — отозвался Вертен.

Криминалист тряхнул головой.

— Каким бы обаятельным этот герр Ландтауэр ни был, но давайте с ним покончим, хорошо, Вертен? Тем более что никто серьезно не пострадал.

— Вот повеселятся газетные репортеры, если об этом пронюхают. — Вертен откинулся на спинку кресла и глотнул великолепного коньяка из рюмочки. Только сейчас наконец прошло это ужасное похмелье. — Бульварная пресса снова вытащит Климта на первые полосы. Гнусного Ландтауэра превратит в национального героя, а художника представит растлителем юных девственниц.

Но Гросс его больше не слушал, сосредоточив внимание на фотографиях жертв убийцы и списке Герцля, дополненного Вертеном предполагаемыми врагами Климта. Недавно посыльный доставил еще список от инспектора Майндля с фамилиями анархистов и других смутьянов, за которыми ведется наблюдение. По его мнению, эти люди ждут не дождутся революции, и потому любые возмущения в обществе им на руку. Гросс счел это чушью, а Вертен, внимательно изучив список, подивился его разнообразию. Там были собраны все, от итальянских анархистов до таких политиков, как Герцль и социалист Виктор Адлер.

Вечером они отправились на встречу с бывшим коллегой Гросса по работе в Граце Рихардом Фрайхером фон Крафт-Эбингом, ныне заведующим кафедрой психиатрии Венского университета. Вертен тоже был с ним знаком. До 1889 года Крафт-Эбинг был директором психиатрической больницы в городке Фельхоф вблизи Граца, затем его пригласили в Вену занять пост директора государственной психиатрической лечебницы. С 1892 года, после кончины Теодора Херманна Мейнерта, он заведует кафедрой психиатрии в Венском университете. Вертен знал Крафт-Эбинга как психиатра-криминалиста, который детально исследовал всевозможные психологические типы уголовных преступников и существенно развил теорию этой области психиатрии. В частности, он ввел в уголовно-правовую практику понятие «ограниченная вменяемость». По Крафт-Эбингу, совершивших преступления под влиянием душевной болезни следует не наказывать, а лечить. Правда, в законы эти положения пока еще не вошли.

Кроме всего прочего, Крафт-Эбинг был одним из самых крупных в мире специалистов по сифилису и его побочным эффектам. Он также пропагандировал для лечения психических заболеваний гипноз и являлся пионером в исследовании сексуальных отклонений. В 1886 году Крафт-Эбинг выпустил книгу «Половая психопатия», снабдив ее сотнями примеров из практики. Именно в этой книге впервые появились такие понятия, как мазохизм, садизм, гомосексуализм, инцест и зоофилия. Чтобы избежать излишней сенсационности, ученый намеренно изложил все примеры из медицинской практики по-латыни. Но это не помогло. Монография быстро стала международным бестселлером, а после публикации «Половой психопатии» продажи латинских словарей в Германии и Австрии увеличились десятикратно.

Впрочем, во внешности Крафт-Эбинга не было ничего импозантного. Среднего роста, старомодно одетый. Изрядно поредевшие седые волосы коротко подстрижены. Борода клинышком. Но его серовато-зеленые глаза светились умом, а проницательный взгляд заставил Вертена внутренне подтянуться.

Крафт-Эбинг вел себя так, как будто помнил Вертена, но адвокат понимал, что это всего лишь любезность. Вот с Гроссом его действительно связывала давняя дружба.

Они встретились в любимом ресторане Вертена «Грихенбайзл», несколько минут поболтали о том о сем, изучили меню. Затем Гросс перешел к делу. Коротко рассказал психиатру о сути их расследования, описал почерк убийцы. Отдельный кабинет позволял говорить свободно.

Принесли первое блюдо, и Крафт-Эбинг с аппетитом принялся за печеночные клецки, плавающие в консоме. Живописные детали, очевидно, его ничуть не смутили.

— Я понял так, что признаков сексуального вмешательства не обнаружили? — спросил он.

— Нет. Хотя…

Крафт-Эбинг кивнул, не дожидаясь конца фразы.

— Согласен с вами. Подобного рода увечья вполне могут означать патологию психики убийцы. Глубоко сидящие внутри неврозы могут иметь сексуальную природу, но высвобождаться отнюдь не сексуальным путем. Это означает, что убийца контролирует свое отклонение. Надо полагать, он мужчина?

— Да, — ответил Гросс, отправляя в рот вилку, нагруженную салатом из огурцов.

— На людях подобные личности ведут себя так, что их никто никогда ни в каких отклонениях не заподозрит, — продолжил Крафт-Эбинг. — Часто они сама благопристойность и уравновешенность. Но внутри все кипит. Это обстоятельство существенно затрудняет вашу работу.

— Таких мужчин в Вене может оказаться чуть ли не половина, — пошутил Вертен.

Крафт-Эбинг устремил на него свой пронзительный взгляд.

— Учтите, коллега, в основе всего человеческого лежит половое чувство. Все зависит от вектора его активности. Если он направлен не в ту сторону, то ждите беды.

— Вот поэтому мы и решили с вами посоветоваться, — сказал Гросс.

Крафт-Эбинга как будто эти слова вдохновили.

— Особый интерес у меня вызывает нос, — произнес он со значением. — Сцеженная кровь может указывать на ритуальное убийство, приписываемое евреям. Этот вывод лежит на поверхности, за ним далеко ходить не нужно. Но заявляю сразу, он неправильный.

— Мы над этим размышляли, — произнес Гросс, глянув на Вертена.

Психиатр промокнул губы льняной салфеткой.

— Мои исследования по сифилису предполагают другую возможность.

Приблизилась официантка с фирменным блюдом, «Парижским шницелем» из тонко нарезанной свежайшей телятины. Ее действиями руководил облаченный в смокинг метрдотель.

Когда они удалились, Крафт-Эбинг продолжил:

— Современный метод лечения ртутью помог в некоторой степени, но по-прежнему этой болезнью страдают пятнадцать процентов мужского населения. Среди них немало знаменитостей. Например, Ганс Макарт.

Крафт-Эбинг замолк, отрезал кусочек шницеля и отправил в рот. Вертен не понимал, какое это имеет отношение к их делу. Однако Гросс напряженно ждал продолжения разговора.

— Развитие заболевания проходит в несколько стадий, — объяснил Крафт-Эбинг. — Для первой характерно возникновение твердого шанкра, примерно через три недели после контакта с инфицированным партнером. Два месяца спустя появляются кожная сыпь, головные боли, жар и увеличение лимфатических узлов. Это вторая стадия. Сейчас еще болезнь можно излечить, но многие игнорируют симптомы. К тому же они в конце концов проходят. Инфицированный человек может жить здоровой нормальной жизнью еще год, а может, все десять, прежде чем наступит третичная стадия. И вот тогда происходит перерождение нервной и сердечно-сосудистой системы, а следом расстройство спинного мозга и прогрессивный паралич. — Он тряхнул головой. — Ужасная болезнь, могу вас заверить, господа. Половой инстинкт — это Божий дар, но только пока он служит воспроизведению. Когда же он становится источником грязных наслаждений и извращений, то… — Психиатр возмущенно воздел руки.

Тут уже и Гросс не выдержал.

— Вы полагаете, что эти преступления как-то могут быть связаны с сифилисом? — спросил он, пытаясь направить Крафт-Эбинга в нужно русло.

— Вы слышали о «Клубе ста»? — спросил, в свою очередь, психиатр и, увидев на лицах собеседников недоумение, с негодованием в голосе пояснил: — Это сборище самых отвратительных циников, каких только носит земля. Все из высшего общества, однако называть их джентльменами я отказываюсь. Они развратники и скандалисты, зараженные сифилисом и гордо выставляющие напоказ его разрушительное действие. Многие члены этого клуба вынуждены носить кожаные носы, поскольку на поздней стадии болезни бактерии съедают хрящи, а потом принимаются за кости. Говорят, видным членом «Клуба ста» является младший брат наследника трона Франца Фердинанда, эрцгерцог Отто. Эти извращенцы приводят на свои вечеринки молоденьких девственниц и там их заражают.

— Боже!.. — вырвалось у Вертена.

— Это наводит на размышления! — воскликнул Гросс, восхищенный ходом мыслей Крафт-Эбинга. — Нашим преступником может быть сифилитик?

— Не исключено, — согласился психиатр. — Их уже давно в народе зовут «безносыми». Так что попробуйте поискать убийцу среди страдающих этой болезнью, но только на ранней стадии, то есть способных к активным действиям. Treponema palladum поначалу не трогает мышцы, но искажает сознание. И зараженный ею индивидуум неожиданно преисполняется решимости мстить всем, кто здоров.