Они ждали Теодора Герцля в кафе «Ландман» рядом с Бургтеатром. Место встречи он выбрал сам. Сравнительно недавно это был денди, модный драматург и фельетонист. И вот теперь, написав книгу «Еврейское государство», Герцль стал основоположником сионизма.

Вертен возражал против этой встречи.

— Майндль не советовал нам рассматривать еврейский след.

— С каких это пор Майндль стал для вас авторитетом? — спросил Гросс. — Ведь, насколько мне известно, вы его глубоко презираете.

Криминалист был прав, но в этом вопросе Вертен не мог оставаться беспристрастным. Он думал, что его еврейство надежно похоронено образованием, деньгами и переходом в христианство. Оказалось, что это не так. Его бесило само предположение о еврейском ритуальном убийстве, потому что это были пустые разговоры. Еще ни разу никто не доказал виновности еврея в гибели какого-то христианина, а вот наоборот — сколько угодно. Христиане проливали кровь евреев по всей Европе в течение многих столетий.

Гроссу оказал услугу его бывший студент, теперь редактор газеты «Нойе фрайе прессе», в которой до недавнего времени работал Герцль. Он смог уговорить этого чрезвычайно занятого человека выкроить время для встречи с Гроссом.

Поначалу Вертен вообще не собирался присутствовать при их беседе, но затем любопытство взяло верх. Фамилия Герцль с недавних пор была на слуху у венской общественности. До начала Второго конгресса сионистов в Базеле, куда Герцль пригласил выдающихся личностей со всего мира, оставалось несколько дней. Он рассчитывал, что они помогут ему в разработке плана основания еврейского государства в Палестине или Аргентине. Вертену хотелось узнать, что движет этим человеком. Как он смог чуть ли не за сутки превратиться из ассимилированного австрийца в поборника еврейского государства?

Он узнал Герцля сразу, как тот вошел в кафе. Мужчина не особенно крупный, но представительный. Особенно впечатляла его длинная густая борода библейского патриарха. Герцль коротко посовещался с метрдотелем, герром Отто, и направился к их столу. Гросс и Вертен встали.

— Очень любезно с вашей стороны, что вы так быстро откликнулись на нашу просьбу, — сказал Гросс, протягивая Герцлю руку. — Я знаю, вы человек занятой. Много пишете, а теперь еще подготовка конгресса. — Он придвинул Герцлю стул из гнутой древесины работы Тонета.

— Рад познакомиться. — Герцль сел.

Вертена поразило несходство его внешности и голоса. У этого импозантного патриарха, одетого в дорогой серый костюм с голубоватым оттенком, наверняка сшитый в фешенебельном салоне моды «Книце» на знаменитой торговой улице Грабен, голос оказался почти таким же высоким, как у кастрата.

Гросс на это не обратил никакого внимания и сразу перешел к делу. Начал рассказывать Герцлю об убийствах в Пратере.

— Я кое-что об этом читал в газетах, — признался Герцль. — Правда, не очень внимательно. Совершенно нет времени.

Теперь Вертен обнаружил, что его голос хотя и высокий, но имеет недюжинную силу. Герцль произносил слова медленно, как будто был заикой и недавно избавился от этого недуга специальными упражнениями. Это производило своеобразный гипнотический эффект, вынуждая Вертена внимательно прислушиваться к каждому слову.

— Право, не знаю, господа, чем могу помочь в вашем расследовании, — сказал Герцль.

— Дело в том, — пояснил Гросс, — что убийца, кроме того, что отрезает своим жертвам носы, еще сцеживает у них всю кровь.

Герцль усмехнулся:

— Понимаю. Намек на еврейские ритуальные убийства, верно?

— Именно намек! — восхитился Гросс. Общество умного человека всегда доставляло ему наслаждение. — Вы это совершенно верно заметили. — Он помолчал. — Герр Герцль, может быть, вам известны лица, которые с помощью вот таких зверских преступлений могли пожелать дискредитировать сионизм или вообще евреев? Не угрожал ли кто-то в последнее время вам или вашей организации? На словах или письменно.

Герцль грустно улыбнулся:

— У меня список длинный, доктор Гросс.

— Я бы хотел, чтобы вы ограничились только серьезными врагами.

Герцль кивнул:

— Хорошо, я попрошу секретаршу приготовить список таких людей. Куда его прислать?

Гросс назвал свой номер в отеле «Бристоль».

— Вы читали мою книгу «Еврейское государство»? — неожиданно спросил Герцль.

— Еще нет, — ответил Вертен. — Но я ее обязательно прочту. — Он порывисто задышал, набираясь решимости. — Скажите, герр Герцль, каково это вернуться в иудаизм?

— Вы по крови еврей, адвокат Вертен?

— Да. — Вертен обнаружил, что произносит это с гордостью.

— Ну тогда вы знаете не хуже меня, как многие евреи тяготятся своим происхождением, стремясь попасть в приличное общество. Наверное, вам известно, кем я был до сравнительно недавнего времени. Мою жизнь круто изменило «дело Дрейфуса». Раздававшиеся на парижских улицах крики «Смерть евреям!» помогли мне осознать, что все наши старания тщетны. Евреи живут в Европе многие сотни лет. Мы страстно желаем стать полноправными членами общества, считаем себя патриотами стран, в которых живем, но все равно остаемся в них чужаками. Антисемит в любой момент может подойти к тебе и грязно оскорбить, и не только словом, и нет в мире такой силы, которая могла бы нас защитить. Теперь я смотрю на свою прежнюю жизнь как на проведенную впустую.

Герцль замолк, как будто спохватившись, что сказал слишком много.

— Вряд ли эти годы были потрачены вами впустую, герр Герцль, — подал голос Гросс. — Живя в Граце, я прочитал вашу книгу «Бурбонский дворец, картинки из парламентской жизни во Франции» и нашел ее замечательной.

— Нет, — отозвался Герцль, — не тем следовало мне заниматься. Не тем. Свое преображение я рассматриваю как модель преображения всех евреев. Собственное государство — в этом их спасение. Если будет время, прочтите мою новеллу «Анилиновая гостиница». Там об этом написано.

После ухода Герцля они еще посидели в кафе некоторое время, обсудили планы.

— Я, пожалуй, поеду встречусь с Климтом, — сказал Вертен. — Может быть, он что-то вспомнил, связанное с подтверждением алиби на даты других убийств.

— А я тем временем посещу криминалистическую лабораторию, — отозвался Гросс. — Уважаемый инспектор Майндль пригласил меня посмотреть фотографии вскрытия жертв убийцы.

Эти слова в его устах прозвучали как предвкушение некоторого утонченного удовольствия, как будто он собирался в театр или дорогой ресторан.

Они договорились встретиться в лаборатории после разговора Вертена с Климтом.

— Тот факт, что вы назвали Герцлю свой номер в «Бристоле», — произнес адвокат вставая, — означает, что отъезд в Черновцы откладывается?

Гросс посмотрел на него из-под полуприкрытых век.

— Но вы же, мой дорогой Вертен, не сядете завтра в поезд, увозящий вас в имение родителей? Нет, милейший, мы останемся здесь и будем работать.

— А что с еврейским следом?

— Тут пока не ясно, — ответил Гросс. — Эти преступления — несомненно, провокация. Их совершил либо фанатик-антисемит, либо какой-то большой умник с целью направить следствие по ложному следу. Но это не значит, что ритуальные убийства — миф. В следующем выпуске «Архива криминалистики» выйдет моя статья о верованиях выходцев из Африки в странах Карибского бассейна — сантерии, вуду и пало-майомбе, — где ритуальные убийства играют доминирующую роль. Разумеется, это мерзко и отвратительно, однако существует.

Вертена проводили в тесную, душную камеру, которую Климт делил с двумя уголовниками, тоже обвиняемыми в убийстве.

Охранники вывели их, чтобы адвокат мог поговорить со своим клиентом. На выходе из камеры тот, что повыше ростом и более бандитского вида, посмотрел на Вертена.

— Слышь ты, не подведи Густля. Ему, конечно, нужен настоящий уголовный адвокат, но он почему-то привязался к тебе. Так что постарайся.

— Давай, двигайся, — буркнул охранник, толкая его дубинкой.

— Не беспокойся, Гуго, — сказал Климт вслед уходящему сокамернику. — Со мной все будет в порядке. — Он повернулся к Вертену. — Видите, я, кажется, приобрел здесь друзей. Хорошие парни, в самом деле. Просто жизнь у них не задалась. Взять, например, Гуго. Отец погиб во время аварии на текстильной фабрике. Жить стало не на что, и мать пошла торговать своим телом. Гуго тогда был еще мальчик, но все слышал и видел. С семи лет начал промышлять карманными кражами.

— Я уверен, — согласился Вертен, — у этих людей богатая история. Хоть роман пиши.

— Знаете, я даже стал как-то по-иному смотреть на жизнь.

Когда Климт произносил эти слова, его глаза сияли, и Вертен подумал, что этому человеку как будто тюрьма пошла на пользу. Давно он не видел художника таким здоровым и отдохнувшим.

— Однако перейдем к делу. — Вертен посмотрел на Климта. — Вы вспомнили, где находились в часы совершения убийств?

Климт сел на металлическую койку, оставив Вертену место примоститься рядом.

— Боюсь, что тут я не смогу вам чем-то помочь, дружище. Эмили просмотрела свои записи в дневнике. Похоже, в эти дни и часы я работал в студии допоздна. Один. Впрочем, так продолжается уже несколько месяцев. Надо было к сроку закончить портрет Сони Книпс. Ну и «Афину Палладу». — Он посмотрел на Вертена. — А как дела у вас с Гроссом?

Вертен рассказал художнику, что им удалось выяснить.

— Но если Майндль считает, что я невиновен…

— Это не совсем так, — быстро вставил Вертен. — Инспектора заботит его карьера. Пока он просто выжидает.

— Ну и ладно, — весело проговорил Климт, — пусть выжидает. Я невиновен, понимаете? Разве можно осудить невиновного?

В этот момент с тюремного двора донесся стук топоров.

Вертен увидел, как изменилось лицо Климта. Художник знал, что там происходит. Сегодня вечером должна состояться казнь. Рабочие воздвигали виселицу.

Когда Вертен вошел в криминалистическую лабораторию, Гросс продолжал рассматривать в сильную лупу фотографии, разложенные на длинном столе в углу. В лучах струящегося из окон послеполуденного солнца мельтешили мушки.

— Есть добрые вести от Климта? — спросил он, поднимая глаза.

Вертен отрицательно покачал головой.

— У него нет алиби ни на одно убийство. Но он, кажется, в тюрьме не страдает. Наслаждается вынужденным отпуском. А что у вас?

— Вот, взгляните. — Гросс разложил перед ним пять фотографий с изображением разреза на одной и той же части шеи. — Это разрез сонной артерии каждого из пяти убитых. Спасибо криминалистам, которые это снимали. Они, видимо, читали мои работы и понимают значение фотографии. В результате мы имеем великолепное свидетельство аутопсии каждой жертвы. Теперь уже четверо похоронены, так что без этих фотографий я бы никогда не смог сделать никаких выводов.

— Разрезы вроде одинаковые, — сказал Вертен.

— Только и всего? — спросил Гросс, протягивая ему лупу.

Вертен внимательно рассмотрел каждый разрез.

— Мне разрезы кажутся одинаковыми, но я не эксперт.

— А я эксперт, — проговорил Гросс, — и могу утверждать, что разрезы сделаны одной и той же рукой. Причем очень опытной. Убийца либо хирург, либо профессионал в такого рода делах. И еще я полагаю, что он правша, поскольку с правой стороны надрезы глубже, чем с левой. И работал убийца скальпелем или опасной бритвой, поскольку ножом, даже очень острым, такие разрезы сделать невозможно. Опять же это указывает либо на доктора, либо на человека, набившего руку на таких убийствах.

— Или парикмахера, — пошутил Вертен, но сразу посерьезнел. — Набившего руку, вы говорите?

— Не исключено, что сцеживать кровь у жертв ему кто-то помогал.

— Да, Гросс, с каждым часом наше дело становится все более запутанным. Не возражаете, если я кое-что добавлю?

— Милости прошу.

— По дороге сюда я придумал для этих преступлений еще один мотив. Возможно, все это было направлено против Климта.

Гросс кивнул.

— Убийства совершены, только чтобы свалить их на Климта?

— Может быть, — продолжил Вертен, — это сделал кто-то из хорошо знавших художника, его образ жизни, распорядок дня, в том числе и то, что у него не будет на эти убийства алиби. Этим преступником должен быть, конечно, тоже художник, и таких, я думаю, может набраться пара десятков.

— Зависть, — задумчиво проговорил Гросс. — Чем бы люди ни занимались, зависть всегда присутствует в их отношениях. Не исключено, что, выйдя из лиги художников и основав Сецессион, наш герр Климт погладил кое-кого из академических художников против шерсти.

— Неужели этого достаточно, чтобы убить пять ни в чем не повинных людей? — спросил Вертен.

Гросс пожал плечами:

— В моей практике я встречал преступников, убивавших и по более ничтожному поводу.

— Если прибавить к списку коллег Климта еще и врагов Герцля, нам придется перебрать половину Вены.

— Нет, я думаю, легче будет проследить оружие.

— Да что вы, Гросс. Представляете сколько скальпелей и опасных бритв в Вене? Это же будут поиски иголки в стоге сена.

— Вовсе нет, мой дорогой друг. — Гросс снова протянул лупу Вертену. — Взгляните на разрез на фотографии М5. Только очень внимательно, прошу вас. — Заточенным концом графитового карандаша он указал на область примерно посередине. — Что вы видите на краях раны?

Прошло несколько минут, прежде чем Вертен разглядел то, что сразу увидел опытный глаз Гросса.

— Кажется, тут на разрезе имеются какие-то светлые неровности, похожие на хлопья.

— Превосходно, Вертен. Именно так и есть. Но на других четырех фотографиях этого нет.

— Неужели преступник сменил инструмент?

— И снова в точку, Вертен. Длина, глубина и, скажем так, уверенность, с какой сделан разрез, у всех пяти жертв одинаковые. Светлые неровности появились только у самой последней убитой, фрейлейн Ландтауэр.

Вертен задумался.

— Может быть, лезвие затупилось?

— Нет, мой друг. Я долго изучал холодное и огнестрельное оружие и не сомневаюсь, что наш убийца приобрел, причем недавно, экспериментальную модель зазубренного скальпеля, изготовленного в Британии фирмой «Харвуд и Мейер». Именно зазубренные лезвия оставляют такие неровности. Конечно, разрез, сделанный ровным скальпелем, чище, его легче зашивать, но специалисты фирмы «Харвуд и Мейер» показали, что скальпели с зазубренным лезвием защищают плоть от нагноения. И я гарантирую вам, Вертен, что это не иголка в стоге сена. Мне достоверно известно, что в Австрии есть только один или два торговых дома, где можно купить медицинские инструменты фирмы «Харвуд и Мейер». А через торговцев можно добраться и до покупателя. Даже если этот скальпель был украден, все равно важно выяснить, откуда он здесь появился.

Он проследовал за адвокатом от тюрьмы до здания, где располагалась городская криминалистическая лаборатория. Этот щеголь-адвокат и понятия не имел, что за ним следят. Ясное дело, дилетант. Недалек тот час, когда они оба — он и его друг профессор — забредут в омут, который их поглотит. А пока пусть побродят вокруг, попробуют ногами воду.

По его костлявому лицу скользит улыбка. Пока эти двое ничем не угрожают ни ему, ни делу. До сих пор все проходило удачно. Так будет и впредь. Однако дело близится к завершению. Эта мысль навевает грусть. Жалко расставаться с такой интересной работой, достойной его мастерства.

Он снова смотрит на окна криминалистической лаборатории и качает головой.

Пусть они пока побегают, потешатся.