Джозефина Тэй (без названия) Черновик № 1

За день до начала суда Амелия Сэч сидела в камере и ждала новостей о судьбе другой женщины. В тюрьме только и говорили, что о суде над Элеонор Вейл, но у Амелии имелась более серьезная причина, чем у кого бы то ни было, ждать вердикта по данному делу. Обвинения в адрес обеих женщин не слишком отличались друг от друга, и Амелия полагала, что приговор Вейл даст ей хотя бы представление о том, к чему ей следует готовиться.

Не то от холода, не то от ожидания Амелию без конца пробирала дрожь. В середине зимы тюремная одежда состояла из хлопчатобумажного балахона, тонкого жилета, пожелтевших от времени панталон и колючих черных шерстяных чулок с дырами величиной с кулак. Амелия понятия не имела, есть ли у этой жалкой формы летний вариант или она была рассчитана на все времена года, и теперь молила Бога, чтобы дал ей возможность убедиться в том или ином самой. Два месяца назад Амелия не поверила бы, что бесчеловечные условия «Холлоуэя» окажутся для нее меньшим из двух зол, но при одной мысли о дочери готова была хвататься за любую соломинку — только бы выжить. От каменного пола под ногами тоже веяло холодом, но это отвлекало Амелию от боли, пронзавшей ее всякий раз, когда она думала о том, что следующее Рождество Лиззи проведет без нее — как, возможно, и все последующие. Она тосковала по дочери еще больше, чем по утерянной свободе. Печаль об утраченном ребенке и тихий плач матери в ночи — неизбежные атрибуты избранного ею ремесла — уже давно отпечатались в ее сердце, но только сейчас эти невыносимые муки Амелии впервые приходилось испытывать самой.

С той минуты, как Амелия очутилась в «Холлоуэе», самым главным для нее стала забота о будущем Лиззи, и ей не составило особого труда сообразить, кого именно здесь можно выбрать в союзники. Селия Бэннерман была моложе большинства работников тюрьмы и, прослужив совсем недолго, еще не успела впитать в себя присущий этому заведению цинизм и не научилась скрывать свой ужас при виде того, как обращались с заключенными. Амелия, едва с ней столкнувшись, поняла, что ее сочувствие при случае можно будет обратить себе на пользу. Поначалу она подумала, не предложить ли Селии денег, чтобы та позаботилась о Лиззи, но тут же сообразила, что с женщиной, чья уязвимость состоит именно в желании делать добро, следует вести себя по-другому. Если понадобится, этой слабостью можно будет воспользоваться, и хотя Амелия почти убедила себя, что приговор окажется оправдательным, ее все же утешала мысль о том, что в случае чего Лиззи не останется исключительно на попечении своего отца.

Наступала ночь, но Амелия была слишком возбуждена, чтобы даже подумать о сне, не говоря уж о том, что на деревянных нарах почти невозможно уснуть. Она не первый день сражалась с простудой. Синяя дерюжная накидка, которую положено было надевать на прогулку, у воротника лоснилась от жира, оставленного носившими ее прежде заключенными, и Амелия, готовая скорее дрожать от холода в мокрой накидке, чем надеть сухую, но грязную, терла и терла ее в воде, пока руки не потрескались и не стали кровоточить. Она попросила какой-нибудь мази — смягчить кожу и унять раздражение, — но Стьюк лишь рассмеялась ей в лицо. А вот Бэннерман подсказала ей отличное средство — жирная пенка на какао, и теперь Амелия каждый вечер соскребала ее на тарелку и смазывала ею руки. Уж чего-чего, а жира в «Холлоуэе» оказалось хоть отбавляй. Его тонкой пленкой покрыто было все, до чего Амелия дотрагивалась, и порой ей начинало казаться, что этот жир сошел с ее собственных рук.

Ну уж по крайней мере завтра на суд она имеет право прийти в обычной одежде. Правда, за последние семь недель ее женственность методично и вполне успешно из нее выкорчевывали, и Амелия предвидела, что и эта одежда не сделает ее привлекательнее. Она представляла, как ужасно будут выглядеть ее волосы, за которыми уже столько времени не было ухода — судя по перхоти на воротнике, кожа на голове высохла донельзя, — а в резком свете зала суда ее лицо покажется особенно бледным и болезненным. То, что она похудела, неудивительно, но гораздо существеннее, что, низведенная до состояния ничтожества и окруженная ничтожествами, Амелия потеряла к себе всякое уважение. Какое впечатление произведет она на присяжных заседателей, если будет выглядеть так же мерзко, как себя чувствует? До этой минуты отсутствие в камере зеркала казалось ей знаком милосердия, но завтра, чтобы прилично выглядеть, ей понадобится вся помощь, на какую только можно рассчитывать.

В коридоре послышался шум, и Амелия вскочила и принялась колотить в дверь. Дверь отворилась, и она с облегчением увидела Селию Бэннерман.

— Ну? — требовательно спросила она. — Какой приговор у Вейл?

— Два года тяжелых принудительных работ. — На губах Селии блуждала улыбка, а может быть, в свете газовой лампы Амелии это померещилось.

Она сразу почувствовала такое облегчение, что чуть не задохнулась от радости. Тяжелых работ… Что может быть тяжелее часов ожидания, когда только и делаешь, что пытаешься угадать свое будущее? Амелия бы с радостью под проливным дождем наполняла углем тележки или таскала вверх по лестнице ведра с кипящей жидкостью, если бы только после всего этого могла снова увидеться с дочерью.

— Спасибо, — едва слышно произнесла она.

— Уже услышала? — Позади Селии возникла Этель Стьюк и, глядя на Амелию, криво усмехнулась.

В темно-синем капоре с болтающимися тесемками и привязанной к поясу гремящей связкой ключей, тюремная надзирательница напомнила Амелии персонаж Диккенса, который хоть и не поспел к Рождеству, но все-таки явился, полный решимости о чем-то ее предупредить.

— Ты, Сэч, не обольщайся. У тебя совсем другая история. Вейл никого не убивала.

— Так же как и я. Присяжные в этом разберутся. — Амелия изо всех сил старалась, чтобы голос не выдал ее сомнений.

Стьюк презрительно расхохоталась.

— Вряд ли. Уж Дарлинг свое дело сделает. Его не зря прозвали висельником. — Стьюк подошла к сидевшей на постели Амелии и, легким движением коснувшись ее шеи, нежно расправила ей воротник. Этот жест мог показаться случайным, но значение его было настолько очевидно, что у Амелии все внутри задрожало. — Что ни говори, а Вейл повезло с прокурором: ох уж он и напортачил! — Стьюк сделала паузу, чтобы удостовериться, что ее слова дошли до сознания Амелии. — Беда в том, что теперь он будет тебя защищать. Спи спокойно, миссис Сэч.

Она выпроводила из камеры Селию Бэннерман, и дверь за ними с грохотом захлопнулась. Шаги их постепенно замирали, и Амелия слышала, как окрики надзирательниц становились все глуше и глуше, пока совсем не стихли. Оставшись наедине со словами Стьюк, Амелия почувствовала, что ей даже страшно вскрикнуть.