Эпилог

Люк остановился в двери, ведущей в сад, и оперся плечом о косяк. Дневная усталость покидала его, уступая место радости. Саммер сидела на деревянных качелях в беседке, а шестилетняя Осеан устроилась у нее на коленях. Был один из тех моментов, когда старшая дочь по-прежнему должна получать свою долю маминого времени.

Люсьенн – Люси – была очень занята. Она гонялась за котенком. Несколько недель назад он появился у них на пороге, жалобно мяукая, и девочки упросили родителей взять его. Ароматы лаванды, розмарина и тимьяна наполнили воздух, когда Люси влетела на грядку с пряными травами для приправ у стены, чего делать не разрешалось. Но девочке было всего три годика, а растения были крепкими, поэтому никто не сделал ей замечания.

Люк и Саммер, сначала очарованные шалостями котенка, очень скоро стали озадачены тем, какое количество проблем может создать один маленький котик – у них никогда не было своих домашних любимцев. Но Люк надеялся что-нибудь придумать.

Осеан пообещала взять на себя ответственность за кормление котенка и чистку его лотка. Надо признать, она прекрасно справлялась, хотя изредка приходилось ей напоминать.

Люк лелеял родительскую надежду, что если давать девочкам определенную работу по дому, то они не станут самыми избалованными в мире детьми, но они с Саммер знали – боже, как хорошо они это знали! – что их дети по-настоящему избалованы беззаветной родительской любовью.

Впрочем, он и сам уже становился избалованным.

Саммер смотрела в небо сквозь листья винограда, и по ее лицу было видно, что она уже довольно долго обнимает Осеан – на лице сияло мечтательное выражение материнской радости. Ум Саммер наполовину занят другими вещами, а сердце наполнено удовольствием от ощущения маленького тельца, свернувшегося калачиком и прижавшегося к ней. Люк любил такие моменты.

Обе их дочери были черноволосыми и темноглазыми, как он, но с тонкими чертами лица, как у Саммер. Люк знал – отцов обвиняют в том, что они пристрастны, но, боже, дочурки на самом деле были великолепны. Немыслимо, восхитительно прекрасны. Сердце щемило каждый раз, когда он думал о том, как они вырастут и выйдут во взрослый мир. Так как во Франции дети идут в школу в три года, Осеан уже, конечно, была школьницей, а Люси начнет учиться осенью, из-за чего у Люка и Саммер было достаточно проблем. Ему не хотелось отпускать детей от себя, он даже готов был войти с ними в классную комнату. И хотя невозможно было любить его маленьких девочек больше, его душа стремилась подарить счастье маленькому черноволосому мальчику. Он хотел еще хотя бы одного ребенка.

Осеан заметила папу, и ее лицо осветилось.

– Papa!

Она спрыгнула с коленей Саммер и помчалась к нему. Он подхватил ее и обнял, стараясь, как он всегда делал, не сжимать слишком крепко. А ему так хотелось прижать ее к себе и держать вечно! О, деточка, папочке будет нелегко дать тебе уйти.

Маленькие ручки начали дергать его джинсы, и он посмотрел вниз. Люси требовала свою долю внимания. Он переместил Осеан на одну руку, другой подхватил Люси. В самый неподходящий момент чертов котенок прыгнул на его лодыжки. Люк сел на траву с громким «Ух», а обе девочки шлепнулись ему на колени.

Он громко смеялся – этому его научили малышки, даже Саммер не смогла. Но она все равно любила его. Он всегда видел это в ее улыбке. В настоящей, сияющей счастливой улыбке.

Родная рука коснулась его плеча, и он откинул голову, чтобы поймать улыбку Саммер. Они оба улыбались, когда она нагнула голову и поцеловала его.

Семь лет – а любовь и ощущения безопасности и доверия все еще росли, с каждым днем становясь сильнее. Ему нравилось лелеять их медленный, но непрерывный рост. Началось все с маленького семечка, но все шло к тому, что скоро вырастет здоровенный баобаб. Люк был счастлив холить и лелеять его как только мог.

У Люка этот рост шел легче, чем у Саммер. Хотя не сразу. Первый год после рождения Осеан был немыслимо изнурительным – к такому они не были готовы, и у него в животе все время был завязан узел. Люк не хотел признавать существование этого узла, потому что знал, что Саммер не бросит его одного с ребенком, как его мать. Он знал это. Он говорил себе это миллион раз, но просто не мог заставить тот узел развязаться. В тот год он иногда делал безумные вещи, например, тратил все свои силы, пытаясь доказать, что может прокормить их и заботиться о них лучше, чем кто-либо в мире, и что Саммер не придется убегать к лучшей жизни, как сделала его мать. Это было особенно нелогичное стремление, учитывая, что уровень богатства и привилегий Саммер делал смешным сравнение с выбором его собственной матери, но, раз начав, он не мог остановиться.

Осеан, казалось, никогда не спала больше пятнадцати минут подряд, что теперь, по прошествии времени, можно было объяснить тем, что ни один из ее родителей не мог позволить ей плакать дольше двух секунд. Да еще и гормоны Саммер расшалились после родов.

Доктора велели прикармливать Осеан почти сразу же, утверждая, что у Саммер было недостаточно молока. Люку хватило благоразумия не говорить об этом, но иногда он задумывался – может быть, ее тело закрылось в ответ на интенсивное напряжение, которое Саммер возложила на себя, желая быть идеальной матерью. Или, возможно, доктора были не правы, и надо было упорно продолжать кормление грудью. Кто мог точно сказать? Осеан плакала от голода, и они не могли выдержать ее страданий. Они повиновались приказам докторов. Люк ни за что на свете не мог позволить собственной дочери голодать.

Люк любил те моменты, когда мог растянуться на кушетке с маленьким ребенком у своей груди и кормить ее из бутылочки. Его наполняла огромная радость. Старая стальная броня разрушилась навсегда, и даже сегодня он мог только иногда уловить призрак того давнего железного щита, когда приходилось иметь дело с какой-нибудь проблемой во внешнем мире. Он был очень счастлив и поэтому долго не знал, что пока он кормит их ребенка, Саммер, съежившись, сидит на краю ванны за запертой дверью, и тихие слезы горя и неудачи текут у нее по щекам.

Никто не мог корить себя так, как это делала Саммер. Особенно после приезда ее родителей. Они нанесли краткий визит вскоре после рождения Осеан. Люк полагал, что некоторые раны не заживают никогда. Обычно и сам он был надолго выбит из колеи после того, как появлялся его собственный родной отец.

Когда же он все понял, то купил широкую кушетку, чтобы Саммер могла растянуться с ними рядом. Казалось, это помогло всем. Они были счастливы. А Люк был на седьмом небе, когда его жена и малютка засыпали. Саммер лежала, прижавшись к нему и протянув руку через его грудь, обнимая сразу его и Осеан.

С Люси было намного легче. Но не потому, что она была более спокойным ребенком – у нее, по правде говоря, был живой незаурядный характер, и она придумывала такое, чего никогда бы не пришло Осеан в голову и чего родители никак не ожидали – а потому, что к тому времени Люк и Саммер сами стали спокойнее. Именно от этого все и стало легче. Да и спала Люси хорошо, слава богу.

Люк тем не менее знал, что несмотря на то, что из семечка со временем вырастет большой старый баобаб, Саммер все еще иногда должна была вновь подтверждать себе, что она ценна и что ее любят. Иногда он видел, как она это делает – глубоко вдыхает, уходит в себя и уверенно улыбается.

И все же у Люка однажды наступило прозрение. Осеан тогда было года два. Она свернулась калачиком на груди Саммер и спала, держа во рту большой палец. Саммер была в полусне. Он смотрел на них, немного удивленный, но в основном просто спокойный и счастливый, и спрашивал себя – кто из них проснется, если он попробует отнести их в кровати. И тогда ресницы Саммер поднялись, их глаза встретились, и она улыбнулась ему. Нельзя было утверждать, что она выглядит не так, как в миллионы других подобных моментов. Но в тот момент он внезапно понял – она счастлива. Она невероятно счастлива. Она так же счастлива, как и он. Она никогда не бросит их. Никогда. Она всегда будет с ним. Она всегда будет с Осеан. Она любит их.

И тот страх, тот узел, та штуковина у него в животе… все это в один миг исчезло.

А баобаб все рос и рос. Иногда Люк думал о себе как о дереве – сила, прочность, надежность, а о Саммер – как о солнечном свете и воде, которая изливается и делает это дерево очень крепким… Иногда все же Люку казалось, что следует придумать другую аналогию.

Однако ему нравилось, как растущее дерево дает прибежище людям, приемным детям, которых Джейми и Бернар отправляют учиться ремеслу, когда они становятся достаточно большими. А когда дети понимали, какой замечательной была жена их нового шеф-кондитера, им начинало казаться, что они умерли и попали на небеса. Люк иногда смотрел на них с недоверчивой ревностью, когда Саммер наклеивала им пластыри на ранки и окружала их теплотой. Многие из них были почти совсем неграмотными, и Саммер усаживала их за учебу. За успехи она награждала их стикерами и красивыми карандашами. И иногда даже покупными леденцами на палочке, пока Люк не сломался и не начал делать им игрушечных мишек из маршмеллоу, чтобы использовать вместо леденцов, хотя и спорил с Саммер о том, следует ли использовать конфеты в качестве поощрения. Они их не поощряли, утверждала Саммер. Они просто… потому что. И затем она целовала его. Спасибо, что делаешь их, chéri.

Итак… он делал мишек, а она с энтузиазмом раздавала их.

У его нового ресторана пока что было только две звезды, и он полагал, что получил их почти автоматически, за одно только имя. Люк хотел получить и третью звезду – и позже действительно получил! – но прямо сейчас у него было столько других приоритетов! К примеру, каждый вечер – ну, почти каждый – он шел домой. И давал приемным детям учиться и играть, и не заставлял их практиковаться десять тысяч раз. Поэтому на стол иногда попадало блюдо, которое было на волосок от идеала.

Почему-то из-за этого он стал безмерно популярен и оказался в каком-то общественном кулинарном движении, что-то вроде «назад к тому, что важно». Это было странное сочетание Справедливой торговли, Локаворства и кто знает, чего еще. Помогло то, что chef cuisinier, который присоединился к Люку, чтобы построить здесь ресторан, не очень-то придерживался общепринятых норм, что придавало очарование его стилю. Он любил выходить в яблоневые сады и виноградники после сбора урожая и буквально собирал по крохам еду, которую сам подавал на столы.

Все это было очень странно и очень отличалось от первых тридцати лет жизни Люка, но, боже… Как это было хорошо!

Это было очень, очень хорошо.

– Я люблю тебя, – одними губами сказал он Саммер, когда обнял детей.

Вечернее солнце наискосок просвечивало ее волосы, и они пылали почти столь же ярко, как ее улыбка, обращенная к Люку.

– Я знаю, – ответила она, положив руку ему на волосы и поглаживая их. – Кажется, начинаю понимать сердцем.