Глава 6

В Саамский залив ладьи вышли при встречно-боковом ветре, но ветер этот был не настолько сильным, чтобы остановить движение. Лодки даже на веслах шли ходко, и вои время от времени сменяли гребцов, давая тем отдохнуть. Погода была хмурой, солнце выглядывало только изредка на восходе и на закате, но дождя не было, и, кажется, ничто его не предвещало. И такая погода сопутствовала мореплавателям еще пару дней. За эти дни, стараясь сохранить набранную скорость движения, только дважды останавливались у саамских берегов, заранее осмотрев с моря место и убедившись, что ни жильем, ни дымом поблизости не пахнет. Потом, обогнув мыс, за ночь при случайно пойманном попутном ветре пересекли поперек еще один большой залив, сложное скандинавское имя которого назвал Ансгар, но это имя никто из славян не смог правильно повторить, и потому предпочли его не запоминать, и оказались у свейских берегов. Но, по совету опытного сотника Большаки, к берегу не приближались. И долго шли морем на веслах, и парус в полное отсутствие ветра не ставили, и только дважды останавливали на небольших островах, поднимая переполох среди местных рыбаков, но в контакт, даже дружеский или обычный торгово-обменный, с ними не вступая. А потом опять потянулись долгие дни пасмурной погоды, правда, ветер стал более благосклонным к путешественникам и теперь дул в паруса плотно и устойчиво, и нагоняли упущенное время, в дополнение к ветру, с помощью весел. Даже при том, что время еще позволяло не торопиться и не доводить гребцов до изнеможения, сотник Овсень предпочитал иметь запас времени на случай, если позже случится непредвиденная задержка. И потому приказал почаще подменять гребцов воями. Воям же любая работа была в пользу, чтобы не застоялись. Конечно, время, если говорить откровенно, должно было больше волновать Ансгара, которому требовалось вовремя вернуться, чтобы не пришлось потом отвоевывать свой титул силой. Но и самим славянам задержка тоже казалась рисковой, потому что они не знали, когда разбойники сумеют продать своих пленников, и боялись опоздать. Ловить в море суда работорговцев — занятие не слишком верное и не менее опасное, чем путешествие в урманские земли во главе с урманским конунгом. Но опасность была не только в конце путешествия. Она могла подойти вплотную в любой момент длительного плавания.

— Самые опасные воды… — на очередной стоянке, совершенной уже на берегу, сказал Большака. — Здесь даны часто гуляют. И эсты — эти разбойники еще худшие, любят представиться друзьями, а потом пускают стрелу в спину за любую мелочь, которую могут украсть. Но у эстов лодки маловаты, чтобы с нами тягаться. Мы их попросту тараном перетопим, и они это понимают. Потому эстов опасаться нужно только на берегу. А на воде опасаться стоит только данов. Однако я сразу вперед переплываю. Они мою ладью знают. Друзья мы старые, много я данов перетопил. Не полезут… Не рискнут…

За следующие несколько дней чьи-то драккары, в разном количестве, четырежды оказывались на курсе четырех ладей, однажды встречных драккаров было даже шесть. Но, рассмотрев ладьи поближе, драккары стремительно отходили в сторону. Должно быть, ладья Большаки была узнаваема и пользовалась здесь уважением. И сотник Овсень начал подозревать, что их компаньон и старый товарищ самого Овсеня пользуется в местных водах таким авторитетом, что дикари стараются от него спастись. То есть сотник был более известным пиратом и разбойником, чем пираты и разбойники даны и эсты.

На следующей стоянке, опять совершенной на острове, где стояло только несколько рыбацких хижин, брошенных жителями, Овсень прямо спросил об этом Большаку. Руянский сотник в ответ только рассмеялся, не сказав ни «да», ни «нет». Но этот смех тоже был ответом.

Таким образом, наиболее опасные воды миновали без столкновений. И ни разу за все время морского похода остановки не были достаточно долгими, чтобы шаман Смеян смог устроить камлание у костра. Разговор о камлании заходил несколько раз, но каждый раз действие откладывалось из-за отсутствия времени или из-за опасности ситуации.

Но когда двинулись уже прямо в полуночную сторону, места даже для коротких стоянок стало выбирать еще труднее, и, останавливаясь, приходилось выставлять часовых и по суше, чтобы контролировали все подходы к временному лагерю, и на высшей точке берега, чтобы заблаговременно заметить подход чужих лодок, если такие появятся. Берега уже пошли исключительно свейские и опасные, потому что свейские вики были населены совсем не тем народом, что жил в саамских деревнях, хотя прибрежные саамы тоже не были склонны чувствовать себя жертвой и всегда были готовы дать отпор тем, кто посягнет на их добро и их свободу. Жизнь научила их, в общем-то, миролюбивых и трудолюбивых людей, защищаться отчаянно. Но саамы, по крайней мере, не проявляли собственной демонстративной агрессивности. Свейские вики вели себя иначе. Как только впереди обозначался очередной фьорд, скрывающий чей-то вик, где-то на берегу загорался костер. И это было сигналом к тому, чтобы готовился к плаванию местный драккар. Из фьорда драккар или даже два драккара, если вик был большой, увидев, что ладей слишком много, не выходил, но останавливался в проливе, загораживая путь к своему жилищу, или даже порой, уже после того, как ладьи проходили мимо, долго двигался позади параллельным курсом, провожая довольно далеко. Свеи на борту драккара бегали и прыгали, как настоящие дикари, и дразнили славян, ударяя мечами в щиты, словно приглашали на бой. Это было, конечно, глупо с их стороны, потому что любая из ладей могла бы подойти и потопить мелкий драккар. Но надо же было местным мужчинам как-то проявлять свое мужество, вот они и проявляли его, друг перед другом хвастаясь и считая хвастовство за подвиг. Воинскую доблесть свеи ценили.

А дважды, когда место для стоянки было вроде бы спокойное, приходилось срочно собираться, потому что часовые поднимали тревогу — со стороны берега в сторону лагеря шла конно-пешая рать, и шла явно не с пожеланиями доброго здравия. Однако ввязываться в стычки с береговыми жителями сотник Овсень не желал, чтобы не задерживаться, хотя некоторые из воев хотели бы и свейским викам напомнить об участи Куделькиного острога. И даже высказали сотнику свое желание.

— Тоже хотите дикарями прослыть? — прямо спросил в ответ Овсень, поймав при этом прищуренный и недовольный взгляд Ансгара.

Но сотник сказал то, что думал, и то, что было понятно его людям. Они дикарями прослыть не хотели, и потому проявлять более жесткую волю Овсеню не пришлось. Это было более важным, чем отношение конунга к оскорблению его народа. Тем более оскорблению вполне заслуженному, в чем никто не сомневался, кроме тех, кого этим обидным словом награждали.

Так, без столкновений, умело избегая любого обострения, способного помешать движению к цели, плыли дальше и дальше.

— А что, здесь городов вообще не бывает? — спросил однажды у конунга десятник Велемир.

— Есть города… То есть город… Сигтуна… Там прежде шведский конунг жил, — сообщил Ансгар. — Сейчас конунг сидит от моря далеко… А Сигтуна… Не знаю, отстроили ли его… Год назад Сигтуну даны с ваграми сожгли… Но мы Сигтуну уже давно проплыли. Сам город в глубине берега стоит, на берегу озера, а озеро с Балтией соединяется проливом. Мы мимо проходили, мористее… Больше городов шведы не построили. И вообще — Швеция уже кончается… До Норвегии уже рукой достать можно… Ослофьорд тоже иногда городом называют, хотя это не такой город, к которому вы привыкли у себя. Это даже не городище Огненной Собаки. Там нет стен и башен. Рядом с Ослофьордом мой дом. До него чуть-чуть ближе. На несколько часов плавания.

Но чтобы достать до Норвегии, руку необходимо было иметь достаточно длинную, в чем ладейщики убеждались еще пару дней…

Однако, когда кажется, что долгое дело близится к завершению, судьба часто показывает, что в трудном предприятии расслабляться нельзя до самого его завершения.

Уже совсем недалеко от норвежских вод ладейщики собирались устроить большой привал, и конунг Ансгар, хорошо зная эти места по нескольким плаваниям с отцом и с дядей, сам показал фьорд, свободный от виков, где можно было бы спокойно отдохнуть.

— До Ослофьорда отсюда добираться день… До выборов осталось два дня… Можем позволить себе стоянку и прибыть на место как раз в нужный момент. И, что важно, прибудем ночью, когда нас никто не сумеет увидеть. За оставшееся время я успею собрать своих воинов и, если понадобится, воинов ярла Фраварада…

— Значит, отдыхаем… — согласился Овсень.

Пролив был узким, со множеством поворотов, но глубоким, и, убрав паруса, его легко удалось преодолеть на веслах. Единственно, кормчим пришлось смотреть внимательнее, чтобы не зацепиться бортом за скалу. Но до борта камням мешали добраться еще и весла, ломать которые тоже не хотелось. Однако все кормчие справились со своей работой и даже не сломали ни одного весла.

Все-таки помня, что это свейская земля, сотник Овсень выставил со всех сторон часовых, и даже дальний пост не забыл выставить — послал вислоусого стрельца Белуна на дальний мыс, чтобы смотрел за морем и в случае тревоги послал в лагерь поющую стрелу.

Берег фьорда был песчаным и каменным, кустов там росло много, но кустами костры не разожжешь, и потому вои ушли в сторону недалекого леса, чтобы нарубить там дров, когда поющая стрела пролетела над берегом, только одним долгим и громким голосом своим сразу возвращая дровосеков к оставленным ладьям.

Судя по времени, стрелец Белун еще не должен был до окончания мыса дойти. Разве что половину пути преодолел. Значит, что-то раньше увидел.

А уже вскоре это же увидели и остальные — раньше, чем Белун вернулся, в пролив вошли, плотно перегородив его двумя рядами, шесть драккаров, но во внутренний залив не двинулись, остановившись в самом широком месте, практически борт к борту, и заняв весь пролив почти от берега до берега. На мачте каждого из пяти драккаров был вывешен красный щит, только у правого крайнего в переднем ряду, к удивлению и непониманию ладейщиков, щит был вывешен белый.

— У них там что, внутренние разногласия? — спросил сотник Овсень окружающих, не надеясь, впрочем, получить ответ. — Или на правом драккаре щит перепутали? Ослепли…

— Перепились украденного вина… — предположил Велемир. — Свеи головой слабоваты, от вина, меда и местного пива, когда все перемешивается, она у них кругами гулять начинает. Мне так один знакомый словенин говаривал.

Шутить можно было еще долго, но шесть драккаров все же представляли реальную и немалую силу, особенно если кроме гребцов за бортами притаились и вои, а на это было очень похоже, если судить по низкой посадке лодок. Но уйти четырем славянским ладьям было уже некуда, и бой предстояло принять, поскольку красные щиты однозначно говорили о желании шведов настоять на кардинальном решении вопроса первенства.

Поспешно прибежал Ансгар, первоначально ушедший с воями в лес, чтобы показать, где лучше рубить дрова, поскольку он уже бывал в этом фьорде и даже ходил здесь за дровами.

— Один драккар просится на переговоры. Он ждет, когда мы белый щит выставим…

— Я не обязан для всех свеев возить разноцветные щиты, — отчего-то упрямо и с раздражением ответил Овсень. — Красных у меня хватает, но нет ни одного белого. И не думаю, чтобы кто-то из моих воев согласился перекрасить собственный щит.

Должно быть, Овсень сердился на Ансгара, потому что по его совету они забрались в эту ловушку, из которой выбраться теперь трудно.

— Они будут ждать, — сказал конунг почти примирительно.

— Пусть ждут, — совершенно не проявляя беспокойства, сказал невозмутимый сотник Большака. — Они воюют по своим правилам, что ими же и придуманы. А мы воюем по своим, которые придумали наши предки. И мы дождемся нашего часового. Он уже идет. Пусть расскажет, что успел рассмотреть. Ему сверху видно было лучше, чем нам. Может, придется атаковать без переговоров. Самим. А то мои вои засиделись до того, что чесаться начали. Да и добыча на этих драккарах может быть не хуже, чем на трех прошлых. Еще хотя бы два сундука с серебром нам очень не помешали бы. А что — на трех был один сундук, на шести может оказаться целых два. Я даже готов поделиться с другими ладьями добычей, если захвачу ее сам.

Большака, хотя говорил серьезным тоном, явно дурачился перед обязательной, как ему казалось, схваткой, и таким образом поддерживал и себя и других, у кого дух был не такой воинственный. Вообще Большака предпочитал жить легко, чтобы и с жизнью так же легко расстаться, не считая ее чем-то достойным сожаления. По крайней мере, многие его разговоры и поступки говорили именно об этом.

Вислоусый Белун прибежал, запыхавшись от прыгания с камня на камень.

— На каждом «драконе» не меньше сотни воев… — сообщил сразу. — Чувствуют себя хозяевами. Ни в чем не сомневаются. Готовятся к бою. Вернее, прибыли уже готовыми. Я не видел, чтобы снаряжались. Но все гребцы в доспехах и при оружии.

— А пусть готовятся, — засмеялся Большака. — И мы уже почти готовы. Мечи при себе, доспехи надеть — дело быстрое, свеи и доплыть до нас не успеют.

— Готовиться к бою! — приказал Овсень. — Всем готовиться… Живан!

Десятник вышел из-за спины.

— Берешь четыре десятка при луках. Девятерых стрельцов, со мной только Велемир остается… Стрел побольше. Занимаешь скалу, чтобы сверху их расстреливать. Как только будете готовы, посылай поющую стрелу. А мы пока подумаем, как дальше себя вести. Без нашего сигнала атаку не начинай. Только если свеи высадиться захотят, чтобы нас берегом обойти, позицию им не уступай.

— Я понял, — сказал Живан.

— Драккары тоже на месте стоять не будут, — возразил Ансгар. — Мы так силы распылим, а они сюда приплывут.

Овсень на возражение внимания не обратил, но к сведению принял. И сразу появилось решение вопроса, позволяющее выиграть время:

— Конунг… Набрось на щит белое полотнище. Кормчий тебе парусину даст. Выставь щит. Пусть начинают переговоры.

Ансгар, несмотря на то, что рядом со своими землями он сам хотел бы командовать и думал, что имеет на это право, все же подчинился, поскольку его люди здесь ограничивались только кормчим Титмаром. Но этот кормчий даже драккара не имел, и потому конунг вместе с Валдаем быстро соорудил подобие белого щита, который тут же выставили на корму ладьи, приподняв на двух копьях. Поднимать щит на мачту не стали. Ну да моряки народ глазастый. И так должны были увидеть. Тем более с места стоянки драккаров щит смотрелся на фоне черных скал ясно и отчетливо.

Почти сразу после этого действия драккар с белым щитом на мачте медленно двинулся вперед. Остальные так и стояли, перекрывая пролив. И было в этом стоянии что-то основательно крепкое, словно сами драккары были каменными, как окружающие их скалы.

Вои славянских ладей вооружались и снаряжались быстро. Быстрее всех подготовился и выступил с четырьмя десятками лучных воев и девятерыми стрельцами из десятка Велемира десятник Живан. И сразу скрылся среди скал, чтобы его не смогли увидеть с драккаров. Живан даже предпочел сделать небольшой круг, чем открыть противнику свой маневр.

Овсень с Ансгаром и увязавшийся за ними пес Огнеглаз вышли на песчаный берег чуть в стороне от ладей, борта которых заняли вои с поднятыми луками, чтобы обезопасить своих предводителей во время переговоров. Сотник Большака даже посадил всех своих бойцов и гребцов в ладью и оттолкнулся от берега, чтобы при необходимости перекрыть путь отступления свейскому драккару, если свеи задумали предательство, что вообще-то было вполне в их духе.

Драккар приближался.

— Я как чувствовал… — тихо сказал Ансгар.

— Что ты чувствовал? — спросил Овсень.

— Щиты на носу. Символика Дома Синего Ворона. Синий ворон на снежном поле.

— У тебя глаз острый. Я пока не вижу, но твоему глазу верю. Надо полагать, они запросят твоей выдачи.

— Они не могут знать, что я здесь, — возразил конунг.

Сотник усмехнулся такой наивности.

— Гунналуг мог узнать. Смеян утверждает, что он очень сильный колдун.

— Гунналуг мог, — согласился Ансгар. — Гунналуг уже должен прибыть в имение своего ярла. И ярл Торольф должен быть где-то рядом. Он обязательно должен присутствовать на выборах. И это его желание — не пустить туда меня.

— Сейчас узнаем, — спокойно сказал Овсень.

— Если меня выдать им, вы не сможете освободить своих пленников, — на всякий случай предупредил конунг, все же чувствуя себя не слишком уверенно.

— А кто собрался тебя выдавать? — переспросил Овсень. — Я что-то не слышал о подобном желании. У тебя что, другие сведения? Но пока еще я в своем отряде распоряжаюсь. А в мои планы подобное не входит. Можешь не волноваться.

— Спасибо, — скромно ответил юный конунг. — Если они не захотят нас выпустить, мы можем бросить ладьи и по сухому пути пройти к Ослофьорду. Правда, идти придется через земли Дома Синего Ворона, а там сейчас, наверное, Гунналуг, но все же можно пройти. Если повезет.

— Мои лоси не подкованы и собьют себе копыта на ваших камнях, — проворчал сотник. — Сейчас все выяснится, и не будем гнать лошадей раньше времени. Большака вообще ни при каких условиях бросить свою ладью не захочет. Ее по всей Балтии по гордому парусу узнают. А мы не захотим бросить Большаку.

Драккар приблизился к берегу и на малой скорости вошел носом с традиционным золоченым драконом в песок, но не далеко, а так, чтобы потом легко оттолкнуться от берега и убраться восвояси. Тут же два гребца перебросили сбоку от дракона трап от борта к сухому песку, и по нему спустился человек в тяжелых черных доспехах, но в синем плаще поверх кольчуги. Шлем был с полумаской, и рассмотреть лицо было невозможно, но даже открытая нижняя часть его говорила о том, что это человек, не достигший еще зрелых лет. Сотник Овсень вздохнул с облегчением, потому что опасался встретиться лицом к лицу с самим Гунналугом. Но тот, судя по разговорам, должен быть совсем не молодым человеком, к тому же свейские колдуны, как и славянские волхвы, соблюдая традицию земли Туле, не носили бороду.

Воин поднял руку в стальной перчатке. Ладонь была приветственно обращена в сторону славян, но холодные и водянистые серые глаза за полумаской приветливости не излучали.

— Я хотел бы спросить, — начал он, почти свободно разговаривая по-славянски, — что ищут странники в наших землях?

И откровенно опасливо покосился на крупного Огнеглаза. Собака внешне слегка походила на медведя и своими размерами могла кого-то испугать. Не все же знали, что пес обладает исключительно добрым нравом и вообще, кажется, не приучен кусать людей.

— Странники ничего не ищут в ваших землях. Они просто проплывают мимо, направляясь по своим делам, — прозвучал слегка лениво ответ сотника Овсеня.

Бородка клином шевельнулась под ремешком шлема. Свейский воин надменно улыбался.

— Если бы вы были на воде, вы проплывали бы мимо, и я принял бы этот ответ с удовлетворением. Но вы ступили на нашу землю с оружием в руках. А это нам не нравится.

— Мы только остановились на короткий отдых, — возразил Овсень вполне чистосердечно и простодушно, строя из себя человека недалекого и лишенного всякой хитрости. — На воде хорошо, но ноги иногда просят твердой опоры, чтобы отдохнуть от качки. Все мореплаватели мира совершают временные стоянки. Ни в одной стране мира это не возбраняется.

— Тем не менее за это придется платить…

Эти слова прозвучали уже строго, если не угрожающе.

— И сколько, интересно? — вопрос был задан все так же простодушно, и даже казалось, что сотник сейчас же готов для начала поторговаться, чтобы сойтись на наиболее выгодных условиях, а потом развязать тесемки своего подвешенного к поясу кошеля, чтобы выполнить требование.

— Отдайте нам одного человека… Того, на которого мы укажем…

Овсень переглянулся с юношей. Ансгар твердо поджал губы и сжимал левой рукой меч с напряжением. Но сотник успокаивающе улыбнулся.

— А на какого человека вы покажете?

— Сначала договоримся, а потом мы покажем… — мрачно настаивал свейский воин.

— Ну, нет, так не годится… — простота из Овсеня так и лезла наружу. — Я веду переговоры, и я не могу на это согласиться. Вдруг вы укажете на меня? Зачем мне это нужно? Нет. Ты уж, добрый человек, сначала скажи, кто тебе нужен.

Свей выдержал недолгую паузу, раздумывая, потом сказал:

— Ладно. Есть у вас вот такой человечек, — и показал рукой чуть выше своего колена. — Ростом с ребенка и с детским голосом, но человек взрослый, бородатый и очень волосатый. Извеча… Человечек этот ходит с большим мешком. Он нам очень нравится. Мы хотим забрать его вместе с мешком.

— Нет среди нас такого человека, — развел руками Овсень.

И говорил это предельно искренне, глядя собеседнику в глаза настолько честно и простодушно, что трудно было ему не поверить.

Но переубедить шведского воина было трудно.

— Есть у вас такой человек. Мы не можем ошибаться. Наши сведения верны.

— Я готов поклясться духами своих умерших родителей, — сказал сотник, — что такого человека среди нас нет.

— Я тебе не верю, — возразил свей. — Уважать или не уважать дух родителей, это дело твое, мое дело — поставить условие. Если через час на берег не будет выведен этот человечек, мы вас атакуем, и человечка этого возьмем живым или мертвым. Нам все равно.

— Я никогда не обманываю, — сказал Овсень, и голос его из простодушного стал вдруг весомым и грозным. — У меня привычки нет обманывать. Тем более когда мне угрожают. Это против моего чувства собственного достоинства — обманывать противника в словесном разговоре. Так противник может по недоумию подумать, что я его боюсь, а это будет неправдой. Я, конечно, не чужд хитрости, когда идет бой, но там совсем другое дело, потому что любой ложный выпад тоже является обманом и любая засада тоже. Но сейчас бой между нами не начался, и потому я утверждаю, что я не обманываю. Тем более что я поклялся духом своих умерших родителей. А что касаемо вашего желания повоевать, то, как говорят у нас, милости просим. Мы найдем место для ваших могил в приливной полосе. Надеюсь, вам там понравится.

Это уже было оскорблением, и свейский вой непроизвольно положил руку на меч. Но вовремя остановил себя, потому что Ансгар сделал то же самое, и зашевелились воины с луками на борту ближней ладьи. А свей знаком был, наверное, со славянскими стрельцами, поскольку славянским языком он владел хорошо.

— Я поставил условия. Ваше дело, согласиться на них или нет, — сказал он сухо, развернулся и, прямой как палка, пошел на свой драккар.

Трап убрали тут же, гребцы заработали веслами, и лодка легко снялась с берега, в котором не увязла глубоко.

Сотник и конунг провожали драккар взглядом.

— Ты не понял, кого они просили, — сказал Ансгар, хотя воин даже имя назвал.

— Я понял. Потому так смело и клялся, — улыбнулся Овсень.

— Но…

— Они просили маленького человечка Извечу. А я клялся, что у нас нет такого человека. Извеча не человек, он — нелюдь, и я говорил правду. Нежели ты думаешь, что я стал бы лгать, когда упомянул дух своих умерших родителей? Я слишком люблю и уважаю их, чтобы бросаться такими словами.

Теперь уже засмеялся Ансгар…

Ладья Большаки вернулась к лагерю быстрее, чем до него дошли Овсень с Ансгаром. Любопытство заставляло гребцов налегать на весла. На берегу вокруг руянского сотника собрались воины, обсуждая переговоры и предполагая, о чем там мог идти разговор.

Навстречу самим переговорщикам, не желая дожидаться их возвращения, вышли Велемир со Смеяном. Видели, что сотник с конунгом смеются, и тоже не показывали лицами грусти.

— Что нужно жадным свеям? — спросил Смеян. — Большака говорит, что они его боятся и потому не нападают. И попытаются что-нибудь выторговать перед тем, как уйти. Говорит, что все свеи такие…

— Сейчас расскажем… — сотник шагнул в круг. — Живан где?

— Уже ушел. Наверное, готов уже стрелять, — сказал Велемир. — Хотя он пошел в обход, но пошел быстро. И должен или быть на месте, или вот-вот на место подойти.

— И хорошо. Будем ждать его сигнала. Костер разводите.

— Зачем? — спросил Большака. — Свеи уже уплывают?

— Они обещали атаковать нас через час.

— И что? Желаешь перекусить перед боем? — руянский сотник, как обычно, слегка кривлялся и шутил, поддерживая тем легкое отношение к предстоящему бою в других воинах.

— Разводите костер, плавьте в малом котле смолу… Готовьте паклю… Велемир, отсюда достанешь до драккаров?

— Далеко, конечно… Но, если стрелять от уха, то с новым прозором — достану… — без сомнения сказал стрелецкий десятник. — Стрелы с паклей и смолой?

— Да.

— Этими, конечно, труднее попасть. Смола капает, когда горит. Стрела вес меняет. Придется делать пробный выстрел. Но со второго — попаду обязательно. И даже с новым прицелом попробую. Он, кажется, помогает, хотя я к нему не привык. Но когда-то и привыкать нужно. Зря, что ли, Далята так старался. Буду стрелять по парусам. Смола на них осядет. Паруса сами промаслены и хорошо горят…

— Стрелы готовь. По три на каждый драккар… Эй, там… Выводите на берег лошадей и лосей. Может, Живану подмога потребуется.

— Это все хорошо, — согласился Большака. — Но чего они все-таки хотели?

— Они хотели получить одного из нас…

— Конунга?

Все смотрели только на Ансгара, предполагая, что такое требование для воинов Дома Синего Ворона было бы естественным.

Понимая будущий эффект своих слов, сотник Овсень выдержал паузу и оглядел окруживших его воев. И потом только сообщил:

— Нет. Конунг их не интересует. Они хотели Извечу. И его мешок.

— Кого-кого? — даже не сразу понял сотник Большака.

— Моего доброго домовушку Извечу. Друга моего дорогого, за которого я готов голову положить, но не отдать на съедение свеям.

Собравшиеся вои разразились хохотом.

А Извеча, словно его звали, тут же вышел на середину круга вместе с тем самым мешком. Он все слышал, и из глаз его опять катились неестественно крупные слезы. Овсень тут же пальцем подтер одну слезу, а подскочившая к нелюдю волкодлачка слизнула другую и оскалилась, грозно зарычала, показывая, что готова за Извечу с любым сцепиться.

— Не плачь, друг, никому я тебя не отдам, — твердо сказал сотник. — Они просили человека, но ты — нелюдь, и я духом умерших своих родителей поклялся, что у нас такого человека нет. И я сказал правду. Свеи поставили условие. Если мы человека Извечу не отдадим, через час нас атакуют. А у нас нет человека Извечи, у нас есть только маленький и добрый нелюдь Извеча…

Откуда-то из задних рядов вышли вдруг причальный нелюдь Хлюп и гном Хаствит. Хлюп обнажил свой большой нож, Хаствит держал топор перед грудью, и оба молча встали рядом с Извечей, словно показывали, что не отдадут собрата никаким дикарям свеям.

— Дядюшка Овсень, чтобы вас пропустили, отдай, — сказал вдруг сам маленький нелюдь и заплакал от собственных слов сильнее. — Я все стерплю, а ты тетушку Всеведу спасешь.

— Ну-ну… — сказал Овсень, широко улыбаясь. — Ты — последнее, что у меня от дома осталось. Никому не отдам. И Всеведа такого мне не позволила бы. А хозяйку дома всегда слушаться след. А на Добряну посмотри! Она всем свеям готова горло перекусить за тебя.

И сотник Большака шагнул в круг, протягивая маленькому самоотверженному нелюдю свою ручищу для рукопожатия:

— Мой меч, Извеча, к твоим услугам… Мы сумеем тебя защитить…

И, несмотря на улыбку, сказал очень серьезно, а потом не выдержал и снова захохотал. И другие захохотали. Страха свеи не вызвали ни у кого, несмотря на свое численное преимущество. Только один Ансгар хмурился, слишком уважая своих ближайших соседей. Ансгар считал, что недооценивать такого противника — большое легкомыслие. Он не считал русов людьми легкомысленными, но полагал, что те просто не понимают, насколько серьезный противник выступает против них. И потому, когда вои разошлись, чтобы приготовиться к бою, юный конунг остался с Овсенем один, надеясь повлиять на сотника своим авторитетом, который Ансгар уже чувствовал.

— А на что тебе нужен этот нелюдь? — спросил он нарочито насмешливо. — Может, лучше отдать и спокойно плыть дальше. Шведов слишком много. Мы половину своих людей можем потерять, да и то едва ли справимся. Я понимаю, что такое память о доме, но потерять все из-за какого-то нелюдя… По-моему, это слишком.

Сотник посмотрел на конунга долгим и внимательным взглядом, полным сожаления, вздохнул печально, но ничего не сказал. А Ансгару от этого взгляда почему-то стало вдруг стыдно…

Костер развели небольшой, и скоро смола в маленьком котле уже начала зловеще булькать.

Велемир обмотал наконечники нескольких стрел паклей и пропитал паклю жидкой смолой, приклеившейся и к самому наконечнику, и к древку. Свой лук десятник подготовил заранее, сменив костяной прозор на стальной и установив прицел кузнеца Даляты. И даже, прикинув на глазок расстояние до драккаров, выставил маленькую стрелку прицела на самую крайнюю отметку. Потом погладил пальцами лук и что-то прошептал ему, и сам прислушался. И повторил это несколько раз. Со стороны посмотреть, произошел настоящий разговор. Десятник, кажется, этим разговором остался доволен. Общий язык со своим луком он находил легко.

Все было готово. Но пришлось ждать сигнала от ушедшего в скалы Живана. И сигнал скоро пришел. Стрела пропела над фьордом свою птичью мелодию и уткнулась в песок в стороне от воинов. Расстояние было все же слишком большим, чтобы стрела пролетела над головами.

— Живан подготовился. И нам пора начинать, пока свеи с места не сдвинулись. Поджигай… — решительно и громко скомандовал Овсень на выдохе.

Первую стрелу Велемир поджигал сам. И делал это почти торжественно, с уважением и к огню, и к стреле, словно ритуал какой-то соблюдал. Об уважении десятника к своему луку и говорить не стоило. Пакля, пропитанная горючей смолой, вспыхнула быстро и зашипела. Только дав огню разгореться, чтобы в полете воздух не сбил пламя, Велемир быстро наложил стрелу на лук, натянул тетиву и выстрелил, казалось, совершенно не прицеливаясь. А гном Хаствит уже протягивал ему следующую, уже горящую стрелу, которая полетела в сторону драккаров через несколько мгновений. И так, одна за другой, пронеслись над водой все подготовленные стрелы…

Еще не видно было результатов стрельбы, но, когда стрелы с паклей кончились, Овсень дождался реакции самого Велемира, и по его лицу понял, что десятник своим результатом доволен. Значит, дело сделано, и бой уже начался.

— К ладьям! — скомандовал сотник. — Отплываем… Атакуем их на воде…

— Нельзя… — громко возразил более опытный в морских боях Большака. — Драккары загорятся, при встрече нас подожгут… По берегу идем, к Живану… Свеи только в одну сторону с судов бежать могут… И до нас им не доплыть…

Действительно, второй берег пролива представлял собой монолитную скалу, и была она слишком отвесна и высока, чтобы на нее можно было бежать с горящих судов. Значит, высаживаться свеи могут только туда, куда уже выдвинулся со своими воями и стрельцами Живан. Но сорок девять человек, даже учитывая крутизну берега и трудность подъема, едва ли смогут сдержать высадку шести сотен, и потому Живану нужна срочная подмога.

— А если они сюда поплывут?.. На горящих… — беспокоился Ансгар.

— Не успеют. Это абсолютно точно. Сгорят раньше, — категорично высказался Большака. — Но ты, Овсень, гони туда. Я со своими здесь еще немного постою. На случай, если хоть на одном драккаре пожар потушат. Если не потушат, к вам двину. Все равно мои вои пешие.

Однако здесь Овсень показал, что в сухопутных сражениях опыт уже на его стороне.

— Нет. Тогда ты гони туда со своими. Я здесь подожду, и, если свеи не двинутся, смогу быстро к тебе верхами присоединиться и даже обогнать, а если будет надобность, встречу их здесь и просто сомну лосями при высадке. Мои лоси к огню привычны и только в боевой раж от пламени входят. Так будет надежнее.

Большака легко согласился с таким вариантом. Два сотника каждый в своем деле толк знали и уступали друг другу там, где один чувствовал преимущество другого.

— Драккары загорелись… — сообщил Ансгар. — Все шесть. И паруса горят, и борта. Едва ли смогут потушить…

Десятник Живан был опытным воем, хотя в больших сражениях участия и не принимал, да и сражений таких в землях русов и родственных им словен выпадало немного, разве что когда два братских народа воевали один против другого. Но и тот опыт, что был у Живана, позволил ему с ситуацией разобраться, и он сразу выбрал удобную позицию за грядой камней, откуда хорошо были видны драккары, и расстреливать свеев можно было сверху вниз, для чего даже не нужны были мощные стрелецкие луки. Конечно, это была и опасная позиция, потому что находилась слишком близко к драккарам. Более того, по склону можно было бы подняться и до самой позиции русов. Была еще площадка выше, где тоже можно было устроиться, но на верхней точке берега все сорок девять воев Живана просто не поместились бы, да и стрелять оттуда было не слишком удобно — громадные камни нижней площадки ограничивали обзор с верхней. И Живан предпочел бой обоюдоопасный, при котором он мог бы нанести противнику самый большой урон, хотя и сам при этом рисковал. В таких боях, как правило, победу празднует тот, у кого дух сильнее, кто готов умереть, но не отступить.

Конечно, Живан хорошо понимал, насколько сложно будет ему удержать занятую позицию. Опыт воя говорил, что атакующих должно быть только в три раза больше, чем обороняющихся, и тогда они уже будут иметь небольшое преимущество. Свеев было больше не в три, а в двенадцать раз. Следовательно, преимущество их было подавляющим при любой позиции, занимаемой славянами. Но у свеев не было такого мощного оружия, как стрельцы с их луками и с умением стрелять предельно быстро. И это во многом должно было помочь Живану продержаться долго, хотя окончательного результата такого сражения предугадать не мог никто. Видимо, после того, как возможности обороны будут исчерпаны, придется отступать по берегу, нанося противнику максимальный урон. А там уже Овсень с Большакой что-нибудь предпримут, как и обещали. Живан привык всегда полагаться на своего сотника, и пока, за много лет, что воюют они плечом к плечу и щитом к щиту, Овсень не подводил ни разу. Бывало всем трудно, но справлялись, и из самых, казалось бы, безвыходных положений умудрялись выйти. Не должно было и сейчас произойти непоправимого, потому что мужество и желание помочь другому всегда умеют преодолеть все трудности и самые смертельные опасности.

— Камней надо натаскать! — отдал приказ десятник. — Несколько куч. Полезут, будем камнями сбивать. Но только тихо носите, чтобы нас не услышали. И раньше времени камни не ронять.

Закипела работа. Уж чего-чего, а камней рядом хватало. И несколько горок выросли быстро, камни были размером от кулака до человеческой головы и лежали, готовые к тому, чтобы стать мощным оружием, способным сбить с крутого склона самого крепкого на ногах противника.

Что задумал на берегу сотник Овсень, Живан понял не сразу, хотя издали и видел какие-то приготовления в своем лагере. Видели их и свеи, которым снизу смотреть было еще хуже, чем сверху, и они тем более не поняли, что происходит возле ладей. А ясность пришла только вместе с горящими стрелами. Никто, даже сам Живан, предположить не мог, что есть на свете стрелок, способный с такого расстояния попасть в драккар горящей стрелой. Не летают стрелы так далеко. Даже арбалетные болты так далеко не летают, считали шведы. Но стрела, пущенная сложным славянским луком, полетела. И не просто полетела, а полетела точно туда, куда ее лук, рука и глаз стрельца направили.

Уже первая горящая стрела попала в поднятый на рею парус, и парус сразу засветился огоньком, быстро распространяющимся по плотному льняному полотнищу, сильно промасленному, чтобы не намокал, и хорошо просушенному на ветрах разных морей. А стрелы летели одна за другой, и каждая находила себе цель и поджигала драккары. Свеи осознали опасность сразу, полезли на мачты, пытаясь сбить пламя, но это удалось только на последнем драккаре из загоревшихся, где, глядя на соседей, хватились вовремя и успели найти не промасленный полог, которым можно было накрыть пламя. На остальных было уже поздно что-то предпринимать, и несколько человек, обжегшись, даже свалились с реи кто в лодку, кто в воду. Однако последний драккар не спас сбитый огонь, потому что пламя с соседнего, стоящего так, что паруса почти касались один другого, скоро перекинулось дальше, превращая все шесть драккаров в единый большой костер, сильно похожий на костер погребальный.

Когда перегорели канаты такелажа и первая рея вместе с горящим парусом рухнула в лодку, Живан решил, что пришел его час. Свеи вот-вот могли сообразить, что к чему, и попытаться высадиться на берег. А уничтожить как можно больше врагов до этого — значит облегчить себе жизнь чуть позже. И даже спасти чьи-то жизни. Преимущество первого удара всегда играет важную роль в дальнейшем, тем более при значительном численном преимуществе противника.

— Стреляй! — раздалась резкая и злая команда. — Пусть помнят Куделькин острог. За всех родных наших! Стреляй!..

И сам поднял лук и выпустил одну за другой три стрелы, две из которых нашли цели, а третья воткнулась в мачту перед носом какого-то свейского воина, заставила того отпрянуть и сбить с ног двоих других, спешащих следом.

Команда драккара, на котором упал горящий парус, пыталась сбросить рею за борт, но почти пять десятков стрел, пущенных одновременно, прекратили первую же попытку, сразу существенно проредив ряды противника. Но главное, что попытка потушить пожар и не дать огню распространиться была сорвана, и сорвана вовремя. А на борту было слишком много просмоленных или просто промасленных предметов, начиная с канатов и запасных парусов, кончая швами в корпусе, которые вместо ремонта часто просто накрывались тряпкой и заливались смолой, чтобы не текли. Драккар запылал быстро обоими бортами, и огонь сразу же перебросился на другие драккары, где тоже уже бушевал пожар, и начали падать реи с парусами. Таким образом, пламя не разделилось на шесть отдельных участков, а существовало единым костром. Но с этим свеи сразу начали бороться, отталкивая суда одно от другого. Однако было уже поздно, да и места в проливе было слишком мало, чтобы лодки могли отдалиться одна от другой на достаточную дистанцию. Кроме того, уже само пламя не позволяло что-то сделать, бросаясь воинам в лица, цепляясь за волосы и бороды, больно хватая за руки. А броня в борьбе с огнем не только не спасала, но мешала.

— Выборочно стрелять, — дал новую команду десятник. — Прицельно. Беречь стрелы.

Если в атаке на воинов трех свейских драккаров на берегу Ладоги-моря славянам помогло то, что свеи не успели надеть доспехи, то здесь помогало противоположное — свеи в доспехах боялись прыгать в пролив, и только падали туда, шарахаясь или от огня, или от стрел, что сыпались и сыпались сверху. Однако проплыть сорок локтей до берега в доспехах, естественно, никто не сумел. Но один из горящих драккаров второго ряда умудрился, благодаря своему умелому кормчему, в этой тесноте слегка развернуться и приблизить носового дракона к береговой скале. И сразу свеи устремились от огня к спасительным камням, не подверженным, как известно, горению. Но славянские стрелы били точно и выборочно, и лишь несколько человек смогли прорваться и спрятаться за камнями, где пламя не доставало их, точно так же, как и стрелы.

Однако и на других драккарах, несмотря на огонь, бушующий среди бортов, быстро сумели увидеть путь к спасению и попытались развернуться носом к берегу, причем к берегу единственному, на котором можно было бы найти спасение, потому что второй представлял собой высокую монолитную каменную скалу, на которую невозможно было взобраться без спущенной сверху веревки, а человека, который спустит эту веревку, не нашлось. Но на единственный способный принести спасение берег свеи рвались отчаянно. И только славянские лучники и стрельцы не давали пробиться к этому спасению, которое было, казалось, так близко, что можно было бы до него рукой дотронуться. Однако, невзирая на стрелы, прикрываясь щитами, свеи все же стремились к берегу, перешагивая через трупы своих же товарищей, уже тоже тронутые огнем, и даже наступая на убитых и раненых. Тяжелые свейские щиты выдерживали стрелы простых луков и сами становились колючими, похожими на страшное животное, на какого-то гигантского ежа, потому что стрел в них торчало уже множество, и только в том случае, если стрелял стрелец из своего лука, щит защитить уже не мог, и воин падал, сраженный. Но из-за спины сраженного, цепляясь ногами за застрявшие в упавшем щите стрелы, наступая прямо на окровавленное лицо убитого, лезли новые воины. И там, на берегу, прорвавшиеся сначала прятались от стрел за камнями, собирались в группы, и только посмотрев по сторонам, где сидели другие такие же группы, начинали чувствовать свою силу. Это прекратило начавшуюся уже было панику. Оставалось ждать, когда на скалу переберутся все, кто сможет перебраться. И тогда уже можно было начинать собственные обдуманные действия.

Свеи несли большие потери, тем не менее стрельцов, чтобы пресечь переход врагов на берег, не хватало, и за камнями собиралось все больше и больше свейских воев. А по флангам, используя неровности скал, несколько групп сумели подняться даже выше, чтобы потом в несколько прыжков выйти на равную со славянами высоту и атаковать их оттуда.

Живан чувствовал, что вот-вот может произойти какой-то перелом. По его подсчетам, свеи потеряли чуть больше сотни бойцов. Может быть, даже полторы сотни. Но и пять сотен, и четыре с половиной сотни против пятидесяти воев — это тоже мощная сила. И здесь спасти может только крутизна склона и удачная предварительная, пресекающая всякую активность стрельба.

А стрельба теперь шла только такая. Шесть драккаров, только недавно вошедших в пролив как олицетворение силы и свейской самоуверенности, уже почти полностью догорели и развалились, и только обломки плавали по воде, медленно увлекаемые начинающимся отливом в море. Массовая стрельба из луков прекратилась, потому что тратить бесполезно стрелы тоже не стоило, а свеи почти все уже попрятались, и лишь стрельцы высматривали, когда кто-то из спрятавшихся под скалами по неосторожности высунется. Стрела срывалась с тетивы сразу, и почти тут же слышался стон или вскрик, или сразу предсмертный хрип. Простые вои не стреляли еще и потому, что были заняты другим делом. Десятник Живан присмотрел рядом несколько десятков больших валунов, которые могли бы стать мощным оружием защиты, и приказал воинам перекатить валуны на позицию. Валуны оказались слишком тяжелыми для переноски, и их просто перекатывали вдвоем или втроем. И уложили рядом с каменными горками, приготовленными ранее. Таким образом, за время, пока свеи переводили дух и соображали, в чем их спасение, славянские вои успели сделать значительный запас природного оружия.

— Стрельцы — по флангам, — распорядился Живан.

Как оказалось, распорядился он вовремя, потому что с одного из флангов небольшая группа свеев сумела подняться и прокрасться на одну высоту с русами. Четыре стрельца в несколько мгновений покончили с группой. На втором фланге такая же картина повторилась чуть позже. Наученные горьким опытом, свеи больше не пытались забираться на фланги. Это, пожалуй, и смысла не имело, потому что позиция там открытая, а расстояние для мечной атаки слишком велико. Не успеешь по камням доскакать — стрела тебя уже найдет. Но лобовая атака снизу вверх по такой крутизне тоже была опасна. Впрочем, не более опасной, чем штурм высокой крепостной стены. Но при штурме крепостной стены обязательно проводится предварительная подготовка. Готовятся лестницы и стенобитные машины. Здесь ничего такого под рукой не было и быть не могло. Тем не менее, не предприняв попытки спастись прямой атакой, трудно было вообще на что-то рассчитывать. А при значительном численном преимуществе эта атака должна была бы оказаться успешной. Но свеи медлили, потому что не знали количества русов на стене. И на дальнем берегу фьорда рядом с ладьями видно никого не было. Значит, можно было предположить, что силы на скале сконцентрированы большие. Но прямой штурм в любом случае был единственной возможностью для спасения. Дожидаться ночи тоже было неразумно, потому что ночи в свейских и урманских широтах в это время года были светлыми, как сумерки где-то в центре материка, которые не могли бы укрыть атакующих. К тому же задержка атаки давала бы возможность русам, если они еще не сделали этого, собрать на скале все свои силы. Тогда уже можно было бы забыть про спасение…

Чувствуя, что вот-вот начнется очередная попытка прорыва, десятник Живан посмотрел в сторону берега с ладьями. С верхней точки берег виден был хорошо, и легко замечались всякие изменения. И виделось даже то, что увидеть было уже нельзя. Например, отсутствие на берегу лосей и лошадей говорило о том, что с той стороны в помощь ему уже скакали невидимые со скалы вои сотни. Остальные, должно быть, подумал Живан, находятся на ладьях, чтобы сразу отплыть, занять пролив, откуда можно расстреливать свеев снизу, и не подвергать себя больше риску быть запертыми в фьорде. Но переплыть фьорд на веслах достаточно быстро все же было трудно. Овсень должен это понимать. Возможно, подмога пошла скорым маршем по берегу. И это тоже было сделано, если сделано, вовремя.

И свеи тоже понимали, что им пора предпринимать решительные действия, иначе потом будет поздно, и зашевелились, стали перекликаться с разных сторон, то ли согласовывая планы, то ли просто подбадривая и подгоняя друг друга.

— Готовимся, — позвал десятник своих бойцов. — Готовимся. Сейчас пойдут!

Так и произошло. Дико, как настоящие дикари, вопя, пытаясь устрашить противника и себя подбадривая этими же воплями, свеи бросились вверх по склону, одновременно ища защиту от стрел среди камней скалы, на которую им предстояло подняться, чтобы спастись, и легко продвинулись на добрый десяток шагов. Но там их снова встретили сначала только стрелы, застревающие в щитах. Стрелы стрельцов били сбоку, били часто, вырывая из строя и бросая в воду все новых и новых бойцов. Но стрельцов было слишком мало, чтобы остановить пять сотен идущих в атаку. Спасало только то, что взбираться по склону свеи могли лишь на узком пространстве, где они и друг другу мешали, и, падая, каждый убитый одного, а то и двоих-троих сбивал с ног и сбрасывал в воду, из которой выплыть в доспехах было невозможно. И все же нападавшие продвигались. Не слишком быстро, гораздо медленнее, наверное, чем им самим хотелось бы, но продвигались, неуклонно, как безостановочная река, которая вопреки всем законам жизни ползла снизу вверх. Впрочем, правильнее было бы сказать, человеческая река как раз и ползла вверх в соответствии с жизненным законом, потому что к этому реку толкало непобедимое желание выжить, а внизу выжить было невозможно.

Свеи уже приближались к позиции, когда Живан дал команду:

— Камни! Круши…

Некоторые из камней, наиболее крупные, просто скатили, и они, набирая скорость, сбивали, одновременно оглушая и уродуя не одного человека каждый, но всех, кто оказывался на пути их стремительного падения, прорубая в плотном строю целые коридоры. И не был еще сделан такой щит, что смог бы защитить от падающих валунов. Камни помельче просто бросали на головы свеям, и тем сильнее тормозили атаку, чем стрелами, потому что удар доставался идущим в первом ряду, и воина сбивало на остальных. Повторялась недавняя картина. Получивший удар падал не вниз лицом, а откидывался за спину, срываясь со скалы, и увлекал за собой тех, что шли у него за спиной. А вода под скалой быстро смыкалась над тяжелыми оружными воинами, отчаянно пузырилась, но ни один из сорвавшихся так и не выплыл. Однако и этого не хватило, чтобы остановить свеев. Они знали, что если не прорвутся, то спасения уже не будет, потому что повторная атака из-за больших потерь будет вдвое более сложной.

И лезли, и лезли…

Но Живан уже упустил момент, когда можно было бы дать команду к отступлению и отступить так, чтобы свеи не смогли плотно преследовать, то есть преследовать в позиции, в которой имеется возможность использовать количество мечей. Слишком уж увлекся десятник уничтожением дикарей, чтобы просчитывать моменты. И теперь единственным спасением стало естественное, природой созданное сужение прохода, по которому можно было подняться на позицию. Следовало этот проход удержать во что бы то ни стало и не дать свеям прорваться до того, как подоспеет подмога. Причем сужение шло со сторон к середине, куда Живан и сдвинул всех своих воев, кроме стрельцов, продолжающих фланговый расстрел. Но, судя по снижению интенсивности стрельбы, у стрельцов скоро должны были подойти к концу стрелы.

Свеи хорошо видели проход еще до начала своего штурма и рвались туда, чуть не наступая друг на друга, а иногда и наступая на тех, кто падал сраженный не со скалы, а лицом вниз. Но этот проход был горловиной, которую можно было занять сверху плотным строем, превратив позицию в почти непреодолимую. Почти — потому что численное преимущество свеев все еще было огромным. И не выглядело весомым шансом то, что славяне еще никого в своих рядах не потеряли. Но потери бывают в рукопашной сече, которой уже было не избежать.

— Закрыть проход! — дал команду Живан. — Сомкнуть щиты…

Он сам встал в середину строя, бросил одну за другой две сулицы, попал точно, устроив брешь в рядах наступающих, однако брешь эта сразу сомкнулась. Но третью сулицу десятник придержал в руке за конец, потому что сулица была длиннее и любого меча, и топора, и позволяла наносить удары противнику, не подпуская его к себе. Свеи как раз поднялись до верхнего уровня, где обнажили мечи, и Живан тут же нанес три удара воинам передового ряда, и все три удара не в щиты, а в лицо, стараясь попасть в глаза. Удары были быстрые, хотя и не сильные, и потому отразить их, как и закрыться щитом, было трудно. Но такие ранения были в положении свеев не менее опасны, чем прямой удар мечом в шлем — крутой склон наказывал за каждое неосторожное и непродуманное движение. Все трое раненых свалились и по пути еще несколько человек увлекли за собой под воду.

Но вокруг уже застучали по щитам мечи и топоры. Рубка шла обоюдная, хотя русы имели преимущество верхней позиции, и потому поначалу численное преимущество свеев не сказывалось. Но когда в ответ на свой единственный удар получаешь два, а порой и три удара, следующих один за другим, держаться трудно. Не сразу, но шаг за шагом свеи начали теснить русов. А тут еще на левом фланге они сумели совершить прорыв и почти отрезали для Живана и его людей путь к отступлению в сторону своих. Отступать теперь можно было только на вершину утеса, то есть на позицию, которую Живан первоначально не хотел занимать. Сначала вывели в задние ряды раненых, и другие бойцы прикрывали их вывод. Потом постепенно, держа щиты предельно плотно, отвечая на удары, стали отступать всей группой. Раненых было около десятка, а свеев в атаке осталось больше полутора сотен. То есть ничтожно мало от того числа, что приплыли сюда первоначально, но все же слишком много для маленького отряда десятника. Хорошо еще, что тропа для отступления была достаточно узкой, и свеи не имели возможности для окружения. Но они могли совершить окружение, загнав всех славян на верхнюю точку. То есть это уже будет не окружение, потому что с двух сторон будет обрыв, но две остальные стороны свеи имели возможность перекрыть, и к этому они и стремились.

И трудно бы пришлось Живану и его людям, не появись вовремя сотник Большака со своим бойцами и с гребцами с других ладей. Руянцы и русы атаковали свеев в спину, атаковали неожиданно и сразу разорвали их строй на три части, причем левую часть смяли в несколько мгновений и тех, кто не лег под ударами мечей и топоров, просто сбросили с обрыва.

Центральную часть атаковал сам сотник Большака, вооруженный широким мечом и тяжелой боевой рогатиной вместо щита. Сотник не отбивал удары противника просто потому, что противник не успевал нанести удар. Большака бил мечом справа и тут же наносил слева второй удар — рогатиной, рассекающей за счет своей способности к колющим ударам любую кольчугу лучше меча. Но той же самой центральной части остатков свейской дружины досталась участь отражать удары и сразу перешедшего к наступательным действиям десятника Живана. Таким образом, с центральной группой свеев было покончено почти одновременно с левой. Но с правого фланга у свеев подобрались сильные бойцы, возглавляемые каким-то молодым ярлом в черных доспехах. Ярл умело сманеврировал и не дал запереть свою группу под скалами, но тут же отступил по тропе, ведущей в обход фьорда в глубину побережья. Свеев было около шести десятков, им предстоял долгий спуск, и Большака остановил воев, бросившихся было в преследование.

— Дайте Овсеню отвести душу. Сотник на подходе…

В самом деле, свеям уже уйти было некуда, потому что единственный путь лежал по той тропе, которую снизу уже занял сотник Овсень. Лоси, вскинув передние копыта, пошли в атаку…

— Ярла мне оставьте, — громогласно потребовал Овсень. — С ним Извеча поговорить хочет…

И сотник сам, нанеся предварительно скользящий удар обухом топора по шлему с полумаской и оглушив противника, захватил в плен молодого ярла в черных доспехах…

Посовещавшись, сотники с кормчими и с десятниками, и Ансгар вместе с ними, общим решением предпочли все же продолжить привал, а не поднимать сразу паруса и не бежать с поля уже выигранного боя. Ожидать, что в помощь погибшим шести драккарам прибудет еще столько же, было сложно. Тем более что ладейщикам требовалось проверить свои силы, подсчитать, кто остался в строю, кто выбыл, оказать помощь раненым, обновить запас стрел, которых осталось катастрофически мало, привести в порядок остальное оружие и наметить конкретный план действий после прибытия в Ослофьорд или хотя бы в Дом Конунга, что находится неподалеку от Ослофьорда. А совещаться, находясь на разных ладьях, было невозможно. Для такого совещания всем требовалось иметь голос руянского сотника Большаки, от которого порой, как он сам говорил, чайки с реи падали в обморок.

Несмотря на все произошедшие события, вислоусому стрельцу Белуну так и не удалось отделаться от дежурства на отдаленном посту. Овсень опять послал его на вершину утеса, чтобы стрелец внимательно наблюдал за морем на случай появления новых драккаров. Свеи первой шестерки знали, куда и зачем идут, знали силы противника и не сомневались в победе. И тот, кто их отправил, должен считать, что помощь не нужна. Славяне хорошо это понимали и потому не видели необходимости спешить. Ансгар согласился, что на шести драккарах плыли воины, по крайней мере, трех ярлов, сторонников Дома Синего Ворона, и даже для такого большого и сильного Дома потери были катастрофическими. Однако кто-то другой случайно мог оказаться здесь же, в этих же водах, и этот чужой вполне мог выразить желание отдохнуть в фьорде. К такой встрече тоже следовало бы подготовиться заранее. Потому держать пост было необходимо.

И еще требовалось прояснить некоторые вопросы, которые не казались решающими, но имели шансы стать ими. Например, что такое связывает свеев с маленьким нелюдем Извечей, и почему они затребовали выдачи домовушки, а не конунга Ансгара, хотя, если знали, что Извеча со своим мешком здесь, то наверняка должны были знать, что и юный конунг, противник Дома Синего Ворона, тоже здесь.

Кроме того, и сам Ансгар, и сотник Овсень желали бы попросить шамана Смеяна заняться камланием, чтобы уточнить некоторые важные для них вопросы. Шаман уже отдохнул и набрался сил. А для камлания стоянка должна быть продолжительной. Сам шаман вообще просил для себя ночное время, когда ему легче перейти в верхний мир, потому что ночью меньше помех.

Но все это следовало сделать не сразу. Сначала предстояло накормить людей и помочь тем, кто нуждался в помощи, а таковых после боя с сильным противником оказалось много.

Ансгару опять пришлось вести дровосеков к лесу, чтобы показать, где рубить самые подходящие для костра деревца, давно высохшие после какой-то болезни. Шаман Смеян осматривал раненых в бою и делал перевязки. Раненых оказалось не менее трех десятков, в основном из отряда десятника Живана, хотя тяжелые ранения получили только двое, и один из них умер до того, как его принесли в лагерь. По просьбе Смеяна сотник Овсень опять достал с груди мешочек с Алатырь-камнем и прочитал над вторым раненым заговор. Заговор снова сработал, рубленая рана плеча почти закрылась, кровотечение прекратилось, и вой уснул. Но из строя он выбыл наверняка надолго.

Большака как знаток всех языков близлежащих и не очень близко лежащих земель допрашивал семерых раненых свеев, попавших в плен. Вообще-то пленных специально для допроса брать никто не собирался, и потому в бою их били, не жалея, и сталкивали с обрыва в воду, из которой они выплыть уже не могли. Но раненых специально таскать к воде никто не пытался. Однако не поленились принести их в свой лагерь. Пленным не дали возможности общаться друг с другом, чтобы они не сговорились, и тем не менее говорили они одно и то же, хотя знали не слишком много. Основным аргументом, помогающим развязывать языки, было обещание похоронить несговорчивых в приливной полосе. Такое страшное наказание, считающееся более тяжелым, чем сожжение живьем на костре, и заставляло пленников быть более откровенными.

Пока еще не допрашивали ярла, но он только недавно пришел в сознание после знакомства с обухом топора сотника и еще не все ясно соображал. Но с ним хотел побеседовать сам Овсень, и потому руянский сотник к ярлу пока не подступал.

Большака, закончив допрос раненых, дождался возвращения Ансгара, обратив внимание на то, что все вои, посланные с ним, несли по вязанке дров для костров. Ансгар же не нес ничего, кроме своего драгоценного меча. Наверное, конунгу не полагается заниматься трудом простых воев, но раньше, вдалеке от родных стен, юноша казался почти равным среди всех и никакой работой не брезговал. Но, чем ближе юноша приближался к собственному дому, тем, похоже, тяжелее давил на него титул конунга.

Теперь, когда конунг вернулся, осталось дождаться, когда Овсень закончит возиться с раненым. Впрочем, Овсень уже закончил заговор, отдал приказание соорудить для уснувшего раненого шалаш, и руянец подозвал к себе сотника с конунгом для обсуждения некоторых вопросов.

— Еще последнее дело, — сказал Овсень, жестом прося подождать его, отыскал взглядом Хаствита и подозвал его к себе. Дварф торопливо подошел. Видимо, ждал этого приглашения.

Что говорил сотник нелюдю, вернувшемуся на родину, было неизвестно, но говорил он долго и объяснял, в такт словам помахивая рукой. Хаствит сосредоточенно слушал и кивал в такт тем же словам. После этого Овсень вытащил из седельного кармана своего лося сверток, который перед отправлением ладей, как видел Ансгар, принес на причал посыльный от кузнеца Даляты. Дварф сверток взял, пожал Овсеню руку, забросил за плечи свой вещевой мешок и тут же отправился куда-то пешком. В сторону от лагеря и явно в дорогу не близкую. И не попрощался ни с кем, кроме Овсеня, даже с Ансгаром, стараниями которого по большому счету он на родину и вернулся. Это юного конунга неприятно задело, но расстраиваться из-за невежливости и неблагодарности какого-то дварфа не хотелось. Тем более что настроение не только после удачного боя, сильно ослабившего силы Дома Синего Ворона, но вообще от приближения к собственному дому было приподнятое.

Овсень подошел.

— Поговорил я с пленными… — сообщил Большака. — Сами они знают мало, про нашего малыша Извечу вообще ничего не слышали, но, согласно догадкам, послал их сюда Гунналуг, колдун Дома Синего Ворона. Он сейчас, в отсутствие старшего ярла Дома, уплывшего куда-то в дальние края на закат, всем у Воронов заправляет. Вчера поздно вечером, почти ночью, в имение Воронов прибыл урманский ярл Торольф Одноглазый. Прибыл вместе с колдуном, который долго отсутствовал. Колдун казался больным, но дома оправился быстро. Торольф в имении не задержался, сразу уехал, но уже утром снова навестил Гунналуга. Одноглазый пробыл в гостях несколько часов, потом уехал в сторону Ослофьорда. При нем был пленник, которого водили на разговор к колдуну. Под охраной, но руки не связаны. Относились к пленнику с уважением и не унижали. Как зовут пленника, наши свеи не знают и вообще его не видели, только слышали разговоры. Те, кто видел, убиты или утонули… Отправив шесть драккаров сюда, сам колдун уехал в свою каменную башню, что стоит на холме недалеко от имения.

— Один пленник был или много пленников? — переспросил Ансгар.

— Говорят про одного…

— А где же остальные? Не успел же он их продать… — Овсень слегка забеспокоился.

— У Торольфа имение за Ослофьордом, — объяснил Ансгар. — Пленники могут быть там… Только зачем он возил одного к Гунналугу, и кто это такой, что за пленник? Это меня сейчас больше всего волнует… В Куделькином остроге он мужчин захватывал?

— Нет. Только женщин и детей.

— Тогда кто это?

— Думаешь про дядю?

— Думаю… Как не думать…

— Как они могли обогнать нас? Мы очень спешили, а ладьи быстроходнее драккаров.

— По суше, через Швецию. Если там есть поддержка местных ярлов, то проблем у них не было. У Торольфа есть поддержка. А если они ехали с Гунналугом, то вообще проблем быть не может. По времени это почти равнозначно морскому пути и, может быть, даже быстрее, если не жалеть коней. А кто будет жалеть коней, если дело важное.

— Ты забыл, — заметил Овсень. — Торольф с Гунналугом приплыли в восходные земли Норвегии и оттуда двигались сухопутным путем.

— Да, конечно, но и люди Торольфа имели возможность пользоваться его связями и доставить дядю, если это он, сюда, и Гунналуг своими связями мог помочь.

— Все может быть. Сейчас гадать бесполезно, — согласился Большака. — Есть еще один тип, который должен знать больше. Этот обязан знать больше, в том числе и про Извечу. Только мне его физиономия не нравится. Очень уж упрямая и заносчивая. Интересно, шлем у ярла крепкий? Если после топора я кулаком приложусь.

— Вот уж не надо, — попросил Овсень. — Топор он выдержал, а твой кулак выдержит мало кто… Он топора, думаю, потяжелее будет. Я лучше так попробую договориться.

— Ну-ну, попробуй. Язык он, помнится, знает, если только твой топор эти знания из его головы не выбил.

Сотник встал и отыскал глазами своего пленника.

Встал и Ансгар, как не менее заинтересованное лицо, желающее принять участие в допросе. Но, сделав к пленнику несколько шагов, юный конунг не вытерпел и спросил все же, словно бы ненароком:

— Куда это ты Хаствита отправил?

— Мы сейчас рядом с домом его родни. Дом на самой границе между Швецией и Норвегией. Пусть навестит родных, узнает про свою семью. Много лет ни он о них ничего не знал, ни они о нем… Хаствит обещал завтра в твоем имении присоединиться к нам.

— Он тебе сам все про родню рассказал? — съязвил Ансгар.

— Я очень похож на нелюдя? — вопросом на вопрос, усмехаясь настырности ревнивого конунга, ответил сотник, но все же объяснил. — Мне все рассказал Хлюп, который общается с Хаствитом мысленно. А я послал Хаствита и дал ему задание узнать, если возможно, куда Одноглазый отправил пленников из Бьярмии. Меня тоже, как и тебя, не все пленники интересуют, а только двое. И я имею основания опасаться, что Гунналуг заберет их у Торольфа или выкупит. Моя жена ему нужна… Вернее, книга моей жены… И он не верит, что книга сгорела, и надеется заставить Всеведу отдать ему ее. Если не получится с книгой, он попробует забрать знания у самой Всеведы. Это то же самое, что читать книгу, только сложнее. Заряна при этом тоже становится для колдуна товаром и способом нажима на мать, как уже стала Добряна. И потому мне необходимо знать подробности… У гномов своя система информации, и они много знают…

— Только у нас их зовут не гномами, а дварфами.

— Это неважно… Пусть будет дварф или гном. Имя-то у него все равно одно…

— А что за сверток ты ему передал?

Этот вопрос прозвучал еще более ревниво и настороженно, сам разговор уже походил на допрос, и Овсень хмуро усмехнулся на такой откровенный переход.

— Ты что, конунг, следишь за мной? Мне это не по нраву, хотя я не вижу причины что-то скрывать. Это подарок кузнеца Даляты Хаствиту. Какие-то любопытные поковки. Я, если честно, даже не посмотрел.

Разговор меж тем закончился сам собой, потому что собеседники подошли к связанному свейскому ярлу, с которым оба они и вели первоначальные переговоры. Овсень вытащил нож и перерезал веревки, туго стягивающие руки ярла за спиной. Ярл сел и потер запястья.

— Поговорим? — предложил сотник.

И сел против пленника.

Ансгар остался стоять, надменно сложив руки на груди.

— Говори… — равнодушно согласился ярл, осторожно, морщась при этом, снял с головы помятый обухом топора шлем, осмотрел вмятину и покачал головой, еще раз поморщившись. Со связанными руками он снять шлем не мог, а голова, наверное, сильно болела.

— Как тебя зовут?

— Ярл Этельверд, если тебе что-то говорит мое имя. Но я не думаю… Мы с тобой раньше не встречались, хотя я многажды бывал в ваших землях. Правда, дальше Русы я не уходил…

Этельверд сразу показал, что отлично знает, с кем имеет дело, и знает, что городище Огненной Собаки дальше Русы. Это могло означать и то, что Гунналуг с Торольфом знают, что русы пришли за пленниками. Соответственно, к пленникам будет приставлена усиленная охрана, и самих русов попытаются на этом поиске поймать.

— Я спросил, чтобы знать, как к тебе обращаться… Другого интереса к твоему имени у меня нет, хотя ты и посещаешь земли нашего княжества. Посещал то есть… Не знаю уж, сможешь ли снова посетить.

— Обращайся, — равнодушно разрешил свей. — Вот твоему спутнику мое имя должно быть знакомо, хотя и с ним мы тоже лично не встречались…

— Да, я помню это имя, — насмешливо подтвердил Ансгар. — Мой отец бивал тебя когда-то.

— Ну, если говорить точнее, не меня лично, а только мой полк своим полком, — поправил Этельверд. — Но со мной были только вспомогательные воины, не способные к серьезной схватке. Иначе результат мог бы быть иным. И ряды дерущихся развели нас с Кьотви в разные стороны, иначе ты смог бы стать конунгом раньше. Я, кстати, тогда был в твоем нынешнем возрасте, но уже имел боевой опыт.

Швед вел разговор, как всегда и везде ведут его шведы. С великим чувством собственного преимущества. Даже битые, они уверены, что они лучшие воины. Это вызывало смех. Не понимая причины смеха, шведы упрямо не сомневались в собственной избранности.

— А сегодня с тобой были воины, способные к серьезной схватке? — насмешливо спросил Овсень. — Они сейчас, несмотря на всю свою серьезность, кормят рыб своими телами…

Этельверд ничего не ответил, но с растерянностью осмотрелся по сторонам. Он, должно быть, еще толком и не понял, что все шестьсот свеев, за исключением восьмерых пленников, уничтожены в бою, где они заранее были готовы праздновать победу, и потому до боя ставили Овсеню свои жесткие условия, не предусматривающие возможности каких-то компромиссов.

— Ладно, что сделано, то сделано, и больше у тебя нет своего полка, — сказал сотник. — А я повернул топор обухом, чтобы не расколоть тебе голову, не потому, что мне понравилась твоя борода, а только по одной причине. Я хотел бы знать, зачем тебе понадобился мой домовушка Извеча? Это совершенно безобидное существо, никоим образом не имеющее отношения к нашим делам. Но ты требовал его…

— Ты же поклялся, что его нет среди вас, — злорадно ухмыльнулся ярл, пытаясь таким уколом ответить на уничтожение своего полка.

— Я сказал правду в том, что касалось твоего прямого вопроса. Ты интересовался человеком, но человека такого у нас нет. У нас есть домовушка… Нелюдь, а не человек… Про нелюдя ты не спрашивал. Мне оставалось только догадываться, кого ты имеешь в виду…

Этельверд молчал.

— Ты на язык себе наступил? — спросил юный конунг.

— Ваш нелюдь мне не нужен. Гунналуг потребовал доставить его, вот и все…

— Гунналуг? — переспросил Овсень. — А зачем Гунналугу такое малозначащее существо?

— Этого я знать не могу… Он не удосуживается докладывать мне свои намерения…

— Пусть так, — согласился Ансгар. — Но у Гунналуга хватает и других пленников. Скажи-ка нам, кого вчера привозил к колдуну ярл Торольф?

— Какого-то норвежца… Мне показалось, это кто-то из конкурентов на титул конунга… Однако тебя, слышал я краем уха, в разговоре тоже несколько раз упоминали…

Но Ансгар видел, как отворачивал Этельверд глаза при ответе.

— Мне показалось, что Торольф не хочет допускать его до послезавтрашних выборов, — добавил ярл Этельверд, желая как-то подтвердить сказанное ранее.

— Выборов не будет… — твердо сказал Ансгар. — Я возвращаюсь с символом власти в руках. Значит, выборов не будет…

Ярл Этельверд вдруг засмеялся. Ему больно, наверное, было смеяться после удара по голове тяжелым обухом топора, но он все равно смеялся, корча при этом лицо и страдая глазами. И оттого смех выглядел злым и неестественным.

— Что ты хочешь сказать, неудачник? — спросил Ансгар.

— Ты не доберешься до выборов, и будет официально объявлено, что ты утонул вместе с мечом на реке Ловати в землях проклятых русов, — ярл говорил настолько уверенно, что слова его невольно внушали опасения.

— Кто сможет официально объявить о моей смерти?

— Тот, кто был с тобой. Твой дядя ярл Фраварад.

— Это его привозили к колдуну? — напрямую спросил Ансгар.

— Его. И Фраварад, погруженный в печаль, готов объявить всему норвежскому народу о твоей смерти, произошедшей у него на глазах.

— Но я-то жив… — засмеялся Ансгар. — Я-то приду на собрание, и приду с мечом в руке, чтобы покарать Торольфа и всех, кто будет с ним. И нет силы, которая меня остановит. И Гунналуг в этом бессилен, потому что не дано ему, несчастному колдунишке, как и другим ему подобным колдунишкам, поднимать руку и помыслы на конунга.

— Ты не придешь туда. Ты будешь сидеть в подвале башни Гунналуга… — уверенно сказал ярл Этельверд. — А тому, кто попадет в эту башню, спасения уже не будет. Нет еще человека, который сумел бы выйти из подвала башни. Конунгом может стать только тот, кого поддерживает Гунналуг, потому что не в силах простому человеку бороться с таким сильным колдуном. Ты сам это знаешь, и непонятно, на что ты еще надеешься.

— Не ты ли собираешься доставить меня в Черную башню? — поинтересовался юный конунг, но уже с некоторой тревогой в голосе, с возмущением и совсем без смеха.

— Нет… Тебя доставят туда твои друзья русы… Гунналуг предлагает русам обменять тебя на всех пленников, привезенных из Бьярмии. В случае отказа или любых других действий, что русы предпримут против колдуна, все пленники будут сразу уничтожены. Их заперли сейчас в старом заброшенном доме, стоящем под вечной тучей. Гунналуг создал такую тучу. Туча грозовая. Но живая гроза пока только клокочет внутри тучи. Как только колдуну что-то не понравится в поведении русов, он освободит грозу из тучи, и молнии зажгут дом. Все пленники сгорят живьем. Женщины и дети. Хотят ли русы этого? Спроси их сам. Гунналуг следит за каждым вашим шагом, и вы ничего не сумеете предпринять против него… Но русам это и не нужно. Они плывут сюда за пленниками, и они их получат. Гунналуг получит свое, Торольф Одноглазый получит свое… Все останутся довольны, кроме тебя, несостоявшийся конунг. И никому твой меч не нужен. Так кто из нас неудачник? Ты или я?..

Но ни сотник Овсень, ни конунг Ансгар ничего не успели ответить ярлу, потому что над их головами пропела новая стрела, и вслед за ней другая. Две поющие стрелы с одинаковым мотивом свиста — это уже повышенная опасность, чуть ли не смертельная…