Глава шестая

Как старая Торбьерг осталась жива, Гунналуг так и не понял, но она выжила, хотя определил он это не сразу. Она должна была бы умереть от взгляда с той стороны, поскольку в сказании говорилось, что Хозяин будет жестоко карать всех любопытных, кто попытается проникнуть в его тайны, и ни с кем не будет делиться секретами своего могущества. И подглядывание за колдуном всегда наказуемо. Она, почувствовав удар, откинулась, взмахнув руками, как крыльями, перевернулась, и словно бы ветром ее сдуло с сосновой колоды, где старая ведьма сидела, и даже сама тяжелая сосновая колода опрокинулась. Наверное, из сдвоенных треугольников в самом деле вышел мощный порыв ветра, потому что стоящий вполоборота Гунналуг сам почувствовал его своим затылком, и волосы от этого ветра сзади закрыли лицо. Может быть, это был даже не ветер, а просто выброс какой-то неведомой мощной энергии, с которой людям не дано справиться. Ведьма упала неуклюже, как мешок. Нормальный человек, находящийся в естественной силе своего тела, и тот от такого падения должен был бы сильно разбиться. Пол в каморке Торбьерг был каменный. Старуха, несомая неведомой энергией, буквально пролетела мимо колдуна, словно бы ее кто-то бросил. Перевернулась и ударилась лицом и локтями, а потом и всем телом о шершавые камни, еще не стертые ничьими ногами, поскольку башня была построена всего-то около двадцати лет назад и в этой каморке, кроме старухи, никто не жил, никто камни подошвами не шлифовал, как бывает в старых домах. А она и по каморке-то старыми и уставшими за жизнь ногами ходила мало, предпочитая сидеть на колоде или лежать на звериной шкуре.

Гунналуг после ее падения встал и быстро оглянулся, словно за спиной его была опасность. Два отдельных криво расположенных треугольника, а не один сдвоенный, как вначале, как-то неуклюже висели в воздухе, и колдун хотел было неуверенным мановением руки затушить их, не подходя близко, но вовремя остановился. Он еще мог, конечно, треугольники создавать и сам. Но это все равно отнимало силы. А пользоваться чужими треугольниками ему никто не запрещал. И он, не упуская момента, задал первому треугольнику мысленный вопрос, повернул огненную геометрическую фигуру, не прикасаясь к ней, по часовой стрелке и сразу получил ответ, который колдуна слегка вдохновил. Вопрос касался участи Дома Синего Ворона в связи с приближением вражеских полков. Ответ пришел в виде трех больших драккаров с символикой Дома Синего Ворона на щитах. Драккары были уже совсем близко. Это существенная помощь… Теперь можно и поспорить с ярлом Сигтюрггом. Не зря, видимо, Гунналуг рассмотрел на его лице «треугольник смерти». Сложит прославленный полководец и флотоводец свою голову под стенами Дома Синего Ворона, и на этом война может закончиться…

Второй вопрос был адресован второму огненному магическому треугольнику. И тоже пришлось повернуть его по часовой стрелке, чтобы увидеть то, что произойдет в ближайшем будущем. И это касалось подземного хода, что копали дварфы для Торольфа Одноглазого. Вопрос важный, и во многом мог бы определить позицию самого колдуна в ближайшем будущем. То, что увидел Гунналуг, заставило его задуматься и через некоторое время изменить вопрос. Новая картина внесла ясность. Первое видение показало Ансгара в компании двух бородатых дварфов. Все трое что-то обсуждали и посмеивались. Раньше Гунналуг не слышал, чтобы юный конунг дружил с дварфами. А если такая дружба есть, то и затея Торольфа, скорее всего, обречена на провал, потому что дварфы, народ надежный и к предательству не склонный, не захотят выступать против своего друга. Вторая картина подтвердила опасения колдуна. Он увидел, как мечется по подземелью Красный Нильс, кормчий с драккара Торольфа, как размахивает своей бородой с косичками, как черной полосой выделяется на его лице обычно просто красный шрам, но за спиной Нильса виднеется выход из тоннеля, и выход этот ведет только в небо над фьордом Дома Конунга. А внизу скалы до самой воды. И Гунналуг, не напрягая память, вспомнил то, к чему особо и не присматривался раньше. Но память его обладала хорошим свойством: если он видел что-то даже мельком, даже не заостряя внимания, то это потом легко вспоминалось в деталях. И сейчас перед глазами предстал весь вид берега во фьорде Дома Конунга. Дом на высокой скале, понизу острые скалы идут до самой воды и даже из воды торчат. В том месте нет песочного берега и нет песочного дна. Значит, даже выпрыгнув из прохода, воины Торольфа до воды не долетят, а если и долетят, то разобьются о береговые камни. Даже если сумеют допрыгнуть до воды, все равно разобьются.

Несмотря на то что второй треугольник принес вести необнадеживающие, более того, вести тревожащие и обещающие неудачу всему предприятию Одноглазого, весть из первого треугольника подняла настроение колдуна многократно. И произошло это даже при том, что Гунналуг знал прекрасно о невозможности получения точных данных о будущем. То, что он видел, было только одним из вариантов. Хотя вариантом предпочтительным, наиболее вероятным. Но события могут повернуться по-разному, и результат в итоге может быть разным. Тем не менее, если драккары плывут, они, скорее всего, прибудут в родной фьорд. Это давало облегчение. И Гунналуг, казалось, новые силы приобретя, повернулся к лежащей на каменном полу старой ведьме и даже голосом показал потерянную было мощную уверенность в себе:

– Подохла, старая…

Гунналуг сказал с каким-то удовлетворением, словно он предупреждал и его предупреждение не было принято, и увидел, как из-под лица старухи по полу течет струйка крови, заполняет неровности камня, словно море в прилив заполняет прибрежные скалы, только здесь все происходило в значительно уменьшенном масштабе, и невольно мелькнула мысль об аналогии. Пол напоминал Гунналугу приливную полосу земли, в которой хоронят самых презираемых преступников. Может, старуха и заслужила именно такую смерть.

– Подохла… А зачем, спрашивается, подохла, за что подохла, за какую великую цель? Я просил тебя об этом? Кто скажет мне теперь, что ты увидела и кого ты увидела? А еще меня ругала… Бесполезные дела творят простые глупые люди, а колдуны этого делать не должны… Могущество должно отвечать за каждый свой шаг… Не зря я всегда звал тебя старой дурой… Старой безмозглой дурой ты и подохла…

Он прочитал эту эпитафию, как думал, бездыханному телу, и даже сам собой в этот момент любовался, и вдруг с удивлением увидел, как старая Торбьерг пошевелила рукой, потом приподняла голову и закряхтела вместо того, чтобы застонать. Гунналуг удивленно хмыкнул – крепкий здоровый человек от такого падения уже расстался бы с жизнью. Он еще раз опасливо посмотрел в сторону, где только что висели в воздухе огненные магические треугольники, и сел на свою колоду, дожидаясь, когда старуха придет в себя. Так что же она там, по ту сторону, увидела? Кого увидела? И почему жива осталась? Эти вопросы волновали Гунналуга, хотя сам он желания заглядывать в сдвоенный треугольник не испытывал.

Она пришла в себя скоро, живучая, несмотря на то что жить устала, как только что говорила, и, медленно, с кряхтением подтягивая под себя то руки, то ноги, села на полу. Лицо было все разбито, и кровь бежала не переставая от множественных рваных ран, руки были разодраны, сама она едва дышала после удара о камень, и первое, что сумела хрипло прошептать, переводя дыхание после каждого слова, было:

– Брось мне вон ту шкуру, пропащий колдун… Брось… Мне больно сидеть на голом полу…

В этих словах уже была информация. Раньше Торбьерг никогда не звала его пропащим колдуном. А если назвала теперь, значит, тому были причины, и причины эти она только что увидела в сдвоенных огненных треугольниках. Иначе подумать было нельзя.

Гунналуг ногой чуть-чуть брезгливо, потому что всегда относился к старой колдунье с легкой брезгливостью, пододвинул старухе волчью шкуру, на которую она перевалилась, и там, кряхтя, устроилась с возможными для себя удобствами.

– К сожалению, ты жива, – вздохнул Гунналуг, издеваясь в отместку за звание «пропащего». – А я-то надеялся, что избавился наконец от тебя. Если ты жива, значит, Хозяина пока нет! Значит, он еще не пришел. И ты никого не увидела. Что же, и это тоже радует.

– Пришел, – сказала Торбьерг, даже не утверждая, а просто констатируя факт, безнадежным тоном, каким лекарь сообщает родственникам, что больной умер. – Пришла…

– Тогда почему ты жива? Сказания врут?

– Этим сказанием, как мне говорили люди знающие, когда я сама еще была молодой, завершается седьмая скрижаль. Именно этим пророческим сказанием. Если оно врет, значит, врет и вся скрижаль, значит, врут и шесть твоих первых книг, и ты вообще не колдун, а пройдоха, каким в действительности наполовину и являешься. Ты, конечно, вообще плохой колдун, это я знаю. Но я знаю еще, что в твоих книгах, которые я никогда не читала, но кое-что из них мне пересказывали, написана правда. Значит, и сказание правдиво.

– Тогда почему ты жива? Если бы Хозяин пришел, ты уже подохла бы.

– Он пришел… Вернее, она пришла, пропащий ты колдун.

– Еще не легче!.. Пусть она, пусть… Это дела не решает. Но ты второй раз называешь меня пропащим. Слово красивое, хотя мне не нравится. Что ты хочешь этим сказать?

Он понимал, что за этим словом кроется нечто безвозвратное, тем не менее спрашивал прежним тоном, потому что не мог никак избавиться от своего высокомерия.

– Хочу сказать, что силы никогда к тебе не вернутся. Твои каналы запечатаны Хозяином. Или Хозяйкой… Не знаю, как правильно говорить… И ее тебе уже никогда не уговорить, поскольку она стала твоим злейшим врагом. Ты сам ее сделал своим злейшим врагом, сам по своему тугоумию. Самым, конечно же, опасным врагом, потому что опаснее Хозяина никого не может быть… Даже боги безопаснее, потому что они свои желания умеют контролировать, а Хозяин – нет… Сдвоенные треугольники ее показали, и я ее узнала. Она рядом с матерью шла. Мать на лошади ехала, а она рядом шла…

– Кто?

– Та пленница, которую ты привез из Гардарики… Младшая…

– Заряна? Сопливая девчонка, что сидит в моем подвале?

Гунналуг не знал, плакать ему или хохотать. Это было совершенно нелепо, это вообще не входило ни в какую логику, это было дикостью.

– Она идет рядом с лошадью…

– Ты ерунду говоришь. Откуда ты вообще можешь знать ее?

– Я видела, когда стражник отводил их в подвал. Мы в коридоре встретились. Правда, я в темную нишу спряталась, чтобы меня саму не увидели. Я не люблю, когда на меня незнакомые люди смотрят. А их я хорошо рассмотрела… Я как чувствовала… Тогда еще чувствовала… Всегда от посторонних прячусь и на них не смотрю, а на этих смотрела, потому что чувствовала… А сейчас они едут отсюда… Мать на лошади, дочь рядом идет…

– Они сейчас сидят в подвале под тобой, старая дура… И в этом подвале нет лошадей… – рассердился Гунналуг, подумав, не простилась ли старуха из-за возраста, от падения и от удара об пол с остатками и без того не мощного ума.

– Сходи, посмотри, – на усталом выдохе сказала Торбьерг и совсем легла на пол, словно обессилила полностью.

Гунналуг, не меняя выражения лица, встал, подошел к двери, но вдруг ощутил снова, как шевелятся на голове корни волос. Ему стало жутко. Почему-то очень не захотелось самому спускаться в подвал с пленницами. И он просто высунулся из-за двери и позвал стражника от ворот.

Стражник поспешил пересечь двор.

– Уехавшие не вернулись?

– Нет еще…

– Что так долго? Здесь езды-то… Уже могли три раза вокруг холма обскакать…

– Я не знаю. Наверное, кого-то ищут…

– А те тридцать воинов, что проезжали мимо?

– Я не знаю, где они… Уехали за холм, оттуда не выезжали… Дорога пустынна…

– Ладно… Оставь ворота… Они заперты?

– И ворота, и калитка…

– Будут стучать, я сам открою. Сходи в подвал, приведи ко мне женщину и девочку.

Стражник уже хотел было шагнуть в сторону лестницы, когда Гунналуг хохотнул и стукнул себя в лоб кончиками пальцев.

– Стой… Совсем эта глупая старуха мне голову закрутила… Ты же не увидишь их… Они закрыты волшебной сетью. Я сам схожу…

Стражник торопливо вернулся к воротам, а колдун сердито посмотрел на лежащую в своей комнате старуху колдунью, осуждающе покачал головой и двинулся к лестнице в подвал. Двери в сам подвал и двери в камеры не имели замков, да и зачем им замки, если есть наружные задвижки, которые изнутри открыть невозможно. Гунналуг открыл сначала одну дверь, потом вторую и вошел в камеру, которую посещал только прошедшей ночью. Скелет, прикованный к стене, смотрел на него пустыми глазницами, но с откровенным укором. Однако Гунналуга таким укором пронять было трудно. Уже больше десятка лет прошло… Один из ярлов Дома Синего Ворона слишком много позволял себе в отношении Гунналуга. И умер здесь, скованный цепями. И никто из родственников не знает, как и где он умер. Никто, кроме колдуна. И место это ничуть не лучше прибрежной полосы, в которой хоронят преступников, недостойных погребального крадо. Оно тоже не принадлежит ни дню, ни ночи, ни луне, ни солнцу, ни земле, ни воде…

Нельзя насмехаться над колдунами…

Колдун шагнул в угол, остановился там, где следовало остановиться, и прочитал заклинание, снимающее верхнюю сеть. И наклонился, чтобы сеть, пока еще невидимую, снять. Видимой она должна стать только через несколько минут…

Но руки сети не нашли…

Он икнул от неожиданности, потом быстро, но осторожно, чтобы не упасть, шагнул вперед, наступая на то место, где должны были сидеть Всеведа с Заряной, но там уже не обо что было даже споткнуться…

– Вихрь вам в спину… – сказал Гунналуг, забыв, что сил у него даже на самый легкий вихрь не хватит. У него сил не хватит даже на создание самого легкого ветерка.

Но все это вспомнилось быстро, и воспоминание пришло ударом в голову…

Торольф долго, чуть не до мозоли чесал то место, которое было когда-то его вторым глазом. Обычно этот жест, как знали окружающие, говорил о его сильной озабоченности и даже о растерянности. А озаботиться было чем, хотя растерянность после попытки покушения на его жизнь не просто прошла, а была вытеснена озлобленностью и упрямым стремлением добиться своего, невзирая ни на что. Захотелось ярлу по-лошадиному встать на дыбы и не покоряться обстоятельствам. А озабоченность была вызвана вовсе не этой попыткой убийства и предательством бывшей уже жены и бывшего уже верного помощника. Бывший верный помощник не дожил до встречи с палачом, и потому спросить его ни о чем не удалось, а бывшая жена тому же палачу рассказала, как она всю свою жизнь ненавидела мужа и как всегда мечтала убить его, но это он знал и сам. Больше Хельга ничего сказать не пожелала, и даже раскаленные докрасна клещи, поднесенные палачом к самому ее носу, не произвели на Хельгу должного впечатления. Проводить настоящую пытку палач не стал и самого Торольфа убедил, что, если женщина не хочет говорить, она ничего не скажет даже под самой изощренной пыткой. Женщину боги наградили терпением к боли, иначе женщины не смогли бы рожать детей и приносить мужчинам потомство. И потому пытки против них смысла не имеют. Они долго терпят, а потом умирают сразу, как только переступают порог боли. То ли от самой боли, то ли от страха, палач этого не знал. Но женщины, если не желают сказать, ничего не скажут…

Это было неприятно и вызывало целый ряд вопросов, разрешить которые Торольф был не в состоянии. И все вопросы, что следовало задавать по большому счету не бывшей жене, а бывшему помощнику, стекались к одному – как вел себя до покушения Торгейр. Он брал деньги, чтобы подкупить наиболее влиятельных выборщиков и даже старшин выборщиков отдельных сотен. Сделал ли он это и стоит ли полагаться на лояльность многих бондов? Накануне собрания этот вопрос не мог не озаботить ярла. Впрочем, другие вопросы тоже заставляли поволноваться, хотя многие из них казались вполне разрешимыми.

Палач был стар и излишне добр к тем, кого передавали в его руки. Отпустив его, Торольф взял с собой десяток самых опытных воинов, на оружие которых и на преданность всегда мог положиться, и с ними пошел на берег фьорда, чтобы проверить, как там обстоят дела. В принципе он мог бы и не ходить, потому что там все было спокойно и наблюдатель на высоком утесе напрасно всматривался в море – ладей с русами видно не было, хотя времени прошло уже больше чем достаточно на короткий путь.

Тогда только Торольф начал подозревать, что эти ладьи и не приплывут к его берегу, как он предполагал вначале второпях, не осмыслив как следует сообщение разведчиков. Ну конечно же… Естественным было предположить, что Ансгар умеет видеть свою выгоду и привел русов в Норвегию не от доброты душевной, а с условием, что они помогут ему захватить власть, а он потом своей властью или своими воинскими силами предпримет что-то такое, чтобы вернуть пленников родственникам. Просто так, не использовав их, в трудный для него момент отпускать от себя две сотни опытных воинов Ансгар, конечно, не стал бы. Но куда же тогда поплыли эти ладьи? Почему воины сразу не высадились вместе с другими и не остались в Доме Конунга?

В принципе, если задуматься, и здесь не было ничего непонятного. Дом Конунга, хотя и считается пусть и не самым богатым, тем не менее не самым бедным Домом Норвегии, не настолько велик, чтобы вместить четыре сотни прибывших. Войско русов разделилось. И две ладьи, совершившие только короткий заход в фьорд Дома Конунга, посадили, должно быть, к себе на борт кого-то из провожатых, скажем, жителя берегового вика, хорошо знающего местные воды, к тому же хорошо знакомого всем в окрестностях, и отправили ладьи в один из трех других фьордов Дома Конунга, что располагаются по берегу до самого Ослофьорда. Там есть еще три вика, в которых, вероятно, есть возможность устроить на короткий постой две сотни русов. Может быть, даже еще раз разделив на две части. Вот и все… А если бы они сразу поплыли во фьорд к Торольфу, то могли бы уже дважды добраться туда. Если не добрались, значит, и не доберутся. И ни к чему арбалетчикам сидеть на мокром берегу и зарабатывать себе сопли накануне сложного завтрашнего дня. Пусть идут отсыпаться вместе со всеми остальными воинами, что были выставлены на мыс. Торольф распорядился оставить только наблюдателя на утесе и строго приказал стражнику на дворовой стене следить за утесом на случай разжигания там сигнального костра и среагировать на него сразу, как только пламя появится. Если оно вообще появится. Это была уже последняя предосторожность, но все же предосторожность необходимая.

С этим Торольф и вернулся в дом, слегка развеявшись на ветру и позабыв за заботами и размышлениями о недавнем покушении на себя. Хотя сам факт покушения и был оскорбительным предательством, ярл все же внушал себе, что к подобному следует относиться, как к противнику в открытом бою. Тот тоже враг, и тоже бывает побежден, и тоже не ждет пощады. Подобное отношение помогало не портить себе нервы и оставаться спокойным, когда спокойствие и здравый ум были ему очень нужны. Но, говоря по правде, полностью соблюсти спокойствие никак не удавалось. Если бы Торольф был загружен делами, если бы он бегал, проверял, давал установки и требовал ответа, было бы легче. Здесь всего этого не требовалось.

Теперь оставалось только сесть спокойно, сложа руки, и ждать сразу нескольких событий. Или уж выспаться, наконец. Это он и попробовал сделать многократно, но на короткое время. Между прибытием разрозненных и разносоставных отрядов из имений Одноглазый успевал закрыть единственный глаз и заснуть. Он не собирался вставать и выходить встречать каждый из отрядов. Воинов было кому встретить, и было кому распорядиться с их устройством. Но шум во дворе, неизбежный с прибытием каждого пополнения, даже самого маленького, ему, даже смертельно уставшему, спать не давал. Хотя, скорее, это не шум мешал уснуть крепко, как он сам себе говорил. Это нервы и возбуждение перед завтрашним событием, решающим его судьбу, будоражили сознание. Потому сон и не шел. А сон урывками больше утомлял, чем восстанавливал силы.

Будь Торольф в самом грандиозном предприятии своей жизни один или хотя бы со Снорри Великаном, он бы еще, наверное, метался и сомневался, потому что надежда только на собственные силы хороша лишь в бою. А здесь все решается по иным правилам и законам. Но его поддерживал могущественный Гунналуг. Это было больше, чем дополнительные сотни, что могли бы прийти от какого-то союзника. В колдуне Одноглазый был уверен. Но чтобы и выборщики из числа бондов были уверены в нем, Торольф послал по погребкам и кабакам Ослофьорда два десятка воинов из недавнего войска ярла Ингьяльда. И проинструктировал их как следует. Он не заставлял их врать. Не каждый честный воин согласится врать. Он только просил их всем рассказывать правду о том, как был уничтожен дом ярла Ингьяльда и как был уничтожен сам ярл Ингьяльд. Они, перешедшие от ярла к ярлу после поражения, лучше, чем кто-то другой, поведают о том, что с их бывшим ярлом случилось. Молния из руки Торольфа, плавание по гладкой воде среди шторма с подачи Гунналуга, подчинение боевых троллей воле колдуна, даже не видевшего их. Все эти чудеса должны убедить выборщиков, что Торольф Одноглазый является единственным и бесспорным претендентом на титул конунга в отсутствие Ансгара. Осталось только обеспечить отсутствие мальчишки. Но, чтобы этим заняться, Красный Нильс уже вышел во главе полусотни воинов. Около подземного хода Нильс получит подкрепление из числа берсерков и шведов из засады, да и восемь стражников, что стерегли дварфов, тоже присоединятся. Тогда у него будет без одного воина сотня человек. Это уже серьезная сила, которая сумеет полностью разорить весь Дом Конунга, и с Ансгаром расправится раньше, чем в дом смогут ворваться оставленные снаружи силы. Остается только дождаться возвращения Красного Нильса, и после этого можно будет лечь спать спокойно и до утра не размыкать единственный глаз…

Торольф «прогонял» перед мысленным взором все грядущие события, и все получалось хорошо. Тем не менее его озабоченность не проходила, словно чувствовал он решающее упущение, но никак не мог понять, что же в действительности упущено и забыто…

Старая дура оказалась права… И если она видела, что Всеведа едет верхом, а Заряна идет рядом, значит, так оно и есть. Значит, и все остальное правда…

Эти мысли так сильно ударили Гунналуга по голове, что он, как недавно сама Торбьерг, всплеснул руками и упал там же, в камере, прямо под ноги к висящему на цепях скелету. Скелет висел уже около десятка лет, и, должно быть, сухожилия, которые все еще держали кости в целостности, иссохли и порвались от сотрясения, когда колдун падал. И кости посыпались на человека. Он, впрочем, сразу это не осознал.

Сколько Гунналуг пробыл без сознания, он, естественно, не знал, как не знает этого никто из потерявших сознание при любых других обстоятельствах. Но, придя в себя, он ощутил что-то непонятное под рукой. Фитили в лампах с земляным маслом были длинными и светили пусть и не ярко, но устойчиво. И колдун, подняв руку, увидел, что пальцы его обхватили и сжимают череп, запустив последние фаланги в пустые глазницы. Он брезгливо отбросил от себя иссушенную кость с остатками жидких длинных волос и встал, чувствуя яростную пульсацию крови в висках и сильную давящую боль в затылке. Но ни пульсация, ни боль не мешали ему думать ясно, и он вернулся в сознание полностью, все вспомнив и сразу верно оценив ситуацию.

Пропащий колдун… Какое верное слово нашла старая Торбьерг! Пропащий колдун…

Если Заряна пришла в этот мир Хозяином, то не в его, Гунналуга, силах противиться ее воле. И хорошо еще, что она ушла вместе с матерью, не повидавшись на прощание с самим Гунналугом, иначе ему пришлось бы очень плохо. Ему и без того плохо, лишенному всех своих магических сил и возможностей, ему неуютно и непривычно в этом мире, который, кажется, уже ополчился на него, чувствуя, что можно расквитаться с Гунналугом за все, что он делал раньше. И Заряна расквиталась бы даже за тот же Куделькин острог, за сожженные дома и погибших людей, но почему-то не стала. Наверное, она еще глупа по своему малолетству и добра, как изредка бывают добры дети. Вообще-то дети, как говорил опыт жизни, обычно гораздо злее и безжалостнее взрослых, потому что не понимают, что творят. И точно так же, от непонимания, что творят, они изредка бывают чрезвычайно добрыми. Плохо и то и другое. Гунналуг не любил детей. А Заряну он мог сейчас только люто ненавидеть. Если бы она мыслью разрушила башню Гунналуга, уронив все ее камни колдуну на голову, она была бы понятной и естественной. Но ушла, не отомстив, – это было даже больше чем оскорбление. Это было унижение. Наверное, Заряна уже понимала, что после ее печатей Гунналуг никогда не обретет свою былую силу. И потому посчитала его безопасным и никому не нужным человеком. Пустышкой, пропащим колдуном…

Но – не-ет… Мир еще ничего не знает, и лучше будет, если он узнает это как можно позже. Не должен мир знать, что Гунналуг получил от девчонки Хозяина такой удар, иначе жизнь его превратится в постоянную муку. И вообще стоит ли тогда жить…

Гунналуг встал и по-собачьи встряхнулся. Он не только пыль и грязь подземелья с себя стряхивал. Он стряхивал с себя все страхи и сомнения. Что такое страх, он знал хорошо. И лучше многих других понимал, что страх – это только ожидание приближающегося неприятного события. Само событие может быть вовсе не страшным. Страшно ждать… Точно так же не страшно упасть со скалы и удариться о другие скалы. Смерть придет не страшная. Но вот падать и ждать момента соприкосновения с землей – это страшно. Одинаково страшно падать с такой же скалы в воду. Если ты умеешь плавать и падаешь в достаточно глубокое место, то и после падения останешься жив и выплывешь на берег. Но падать и здесь – тоже страшно. Однако привычка к власти научила Гунналуга анализировать свои чувства и управлять ими. И потому он усилием воли подавил в себе страх, мешающий мыслить здраво. И почувствовал себя лучше. Даже боль из головы почти ушла вместе со страхом. Страх ушел потому, что событие произошло и ждать уже больше нечего. Событие произошло, и колдун Гунналуг стал просто ярлом Гунналугом, не колдуном. Так чего еще оставалось бояться!

А здравые мысли сразу подсказали ему, что следует сделать, чтобы никто не понял его нынешнего бессилия, чтобы никто не оценил его и не использовал с выгодой для себя раньше, чем он успеет предпринять целый ряд мер, которые предпринять необходимо.

Поднявшись по лестнице, колдун даже не заглянул в каморку к старухе, но сразу властным жестом подозвал к себе стражника от ворот.

Тот прибежал бегом, привычный к тому, что Гунналуг не терпит промедления.

– Копье у тебя хорошее?

– Да, ярл, острое… Сегодня ночью точил…

– Иди, добей старую колдунью… Она упала, разбилась и сильно мучается… И так зажилась на этом свете…

Стражник чуть не с удовольствием побежал выполнять приказ. По крайней мере, без раздумий. И уже через несколько мгновений вышел из двери каморки. Наконечник его копья уже не блестел на свету, а отливал тускло-красным. Значит, никто пока не может сказать, что Гунналуг обессилел полностью и безвозвратно. Никто еще не знает этого, кроме самого Гунналуга…

– Прощай навсегда, Торбьерг… – прошептал он себе под нос. – Ты слишком много говорила.

Теперь остался только один человек, знающий, что Гунналуг обессилел – Торольф Одноглазый. Но его пусть убьет не стражник Гунналуга, а юный конунг Ансгар. Сам или руками своих помощников, это не имеет значения…

Где-то в стороне, на другом склоне холма, по-прежнему кричали вороны. Гунналуг повернул голову в сторону карканья. Он только сейчас осознал, что даже поддерживать связь с воронами уже не может. Сил не хватает даже на такое простейшее дело. Силы, похоже, терялись даже от мыслей, от каких-то конкретных решений. Но он умел мириться с тем, кто и что сильнее его. В данном случае, если он не в состоянии противостоять Хозяину, пусть даже Хозяин и пришел в лице девчонки из дикого бьярминского острога, которая еще, кажется, и не осознает полностью своей силы, он и не будет противостоять. Он гибкий человек. Он не похож на ветку дерева, которая ломается под мокрым снегом, тогда как другая ветка прогибается и снег с себя сбрасывает. Гунналуг всегда помнил, какой веткой ему следует быть, и в дальнейшем он будет приспосабливаться к любым новым обстоятельствам. Он научится это делать, хотя раньше всегда обстоятельства приспосабливал под себя и свои интересы. А что такое приспосабливаться к новым обстоятельствам? Магической силы-то нет и не будет… Но есть магическая слава, и эта слава сама по себе существует и давит на людей. Значит, следует использовать эту славу для создания себе определенных условий жизни.

Какой же при такой ситуации он может видеть свою будущую жизнь? Кем он может стать? Это определить пока трудно. Легче сказать, кем он уже не может быть. Он не может больше быть колдуном Дома Синего Ворона. Он слишком много сделал для своего Дома, и с него будут спрашивать так же, как спрашивали раньше, привычные к его могуществу. А у него не осталось сил для повторения прошлых успехов. Значит, Дому следует искать другого колдуна, которому, возможно, будет помогать советом Гунналуг. Но сам он, как только вернется из дальнего набега старший ярл, объявит об уходе на покой и, скорее всего, уединится в своей башне…

Хотя уединение и отрешение от дел вовсе не обязательно. Гунналуг деятельный человек по своей натуре и всегда тосковал, когда долго засиживался в неведении. И он не сможет долго пребывать в бездействии в том месте, где все его действия когда-то были наделены мощью. Это будет просто мучением. Покой ему не нужен. Разве что в другой форме.

А что вообще такое покой при его положении? Возможно, он найдет себе ученика. Необходимо только подыскать сильный Дом, норвежский или шведский, без разницы, сильный Дом, не имеющий своего колдуна, выбрать способного ученика из младших ярлов и заниматься с ним, как с самим Гунналугом занимался когда-то его учитель. Научив простому, помнится, учитель уже использовал тогда еще слабые силы Гунналуга в своих целях. И Гунналуг сможет так же использовать своих учеников. Их, конечно же, будет много… Много потому, что он не захочет своими руками создавать такого колдуна, который будет в состоянии затмить его собственную былую славу. Он научит азам. Но научит всерьез. Он не будет делать ярмарочных фокусников. Он будет делать в меру сильных колдунов. Именно – делать… И управлять их объединенными силами. И беречь эти силы от взгляда Хозяина, если только это окажется возможным. Сберечь можно будет только тогда, когда эти силы не будут проявлять себя настолько же ярко, насколько проявлял себя сам Гунналуг. Хозяин не будет обращать внимания на мелочи, недостойные его внимания. Один камень на дороге еще ничего не значит. Но когда из камней состоит гора, дороге приходится эту гору огибать. Сила одного умеренного колдуна способна на малое. Но сила многих умеренных колдунов, объединенная в нужный момент, способна любую гору свернуть.

Но это будущее. Сейчас стоит хорошо продумать, как вести дела ближайших дней. Две заботы приближались неукоснительно. Первая – полки ярла Сигтюргга уже завтра утром должны быть под стенами Дома Синего Ворона. Второе – и тоже завтра утром, в Норвегии выборы нового конунга. А Гунналуг слишком сильно увяз в этом деле, чтобы оставаться в стороне. Хотя поехать в соседнюю Норвегию на выборы он в любом случае не сможет из-за сторонников Дома Еталандов. А что касается помощи Торольфу, то здесь даже говорить не о чем. Нечем Гунналугу помочь дальнему родственнику. Нет сил, которыми можно помочь. Только былой славой, но этого мало. Ансгар не пожелал уступить, когда Гунналуг был в силе, неужели он отступит еще до того, как эта сила сокрушит его? Не отступит. Он будет отвечать ударом на удар. И станет конунгом обязательно, потому что ударов он получать, как окажется, не будет. Но при этом, если Торольф с треском провалится, что вполне вероятно, то обвинения прозвучат и в сторону Гунналуга. Причем обвинения будут выдвигаться как со стороны тех, кто поддерживает Торольфа, так и со стороны тех, кто поддерживает Ансгара. А война с норвежским конунгом в то время, когда идет война со сторонниками Дома Еталандов для Дома Синего Ворона непосильна.

Но если невозможно помочь Торольфу Одноглазому, то конунгом он, скорее всего, не станет. С помощью русов молодой конунг Ансгар просто растопчет войска Торольфа, уже понесшие большие потери от тех же русов. И что это значит? Это значит, что в положении, когда к Дому Синего Ворона подошла война, подошла серьезной угрозой, Гунналуг, не продумав все ходы и последствия своего сотрудничества с Одноглазым, навлекает на Дом еще одну угрозу со стороны Ансгара. Скорее всего, без противодействия колдуна Ансгар станет конунгом. И даже без всяких «скорее всего» станет. В этом можно уже нисколько не сомневаться. Он уже стал им, когда привез в Норвегию свой символ власти. Тем более и затея с подкопом провалилась. И новый конунг в несколько часов разделается с Торольфом. А потом… А потом двинет свои полки в помощь ярлу Сигтюрггу, с которым дружил еще покойный Кьотви, и тогда Дом Синего Ворона попадет в сложнейшее положение.

Это будет трагедия. Сигтюргг усилится значительно. Одновременно и сам Ансгар решит свои вопросы о спорных с Домом Синего Ворона землях. А сам Дом Синего Ворона против объединенного войска может и вообще не устоять, несмотря на прибытие нескольких драккаров в подкрепление, и будет сдавать поместье за поместьем, пока не останется ни одной стены, за которой можно будет укрыться. Воинские ресурсы Ансгара в случае утверждения конунгом вырастут до размеров всей страны. Значит, этого допустить нельзя. Но невозможно и Торольфу помочь. А дело с подкопом под Дом Конунга провалилось окончательно, и сомневаться в этом, опираясь на теорию множественной вероятности будущего, бессмысленно. Если с юным конунгом дварфы, надежд нет никаких. На эту теорию опираться можно только тогда, когда разговор идет об отдаленном будущем. А здесь промежуток времени ничтожно мал, и вариантов разыгрываться может очень мало. Какой выход из этого положения?

Выход должен быть из любого положения. В каком случае Ансгар не сможет выступить в помощь Сигтюрггу? Только если он не станет конунгом, а он им, скорее всего, станет. Или при другом варианте, невзирая на всю его невероятность, если он будет рассматривать Дом Синего Ворона как своего союзника. А такой момент может наступить, если Гунналуг продемонстрирует мудрость вместо могущества. То есть если Гунналуг откажется от поддержки Торольфа и откровенно поддержит Ансгара. Пусть даже не откровенно, но просто поддержит. Ансгар молод, слегка романтичен и не слишком жесток в отстаивании своих интересов. Он, как и его отец, презирает предательство. И если Гунналуг сможет завоевать в короткий срок его благорасположение, то Ансгар посчитает предательством поддержку Сигтюргга. Это все так. Но как завоевать благорасположение ближайшего соседа? Вариант есть единственный. Только предательством Торольфа!

А нужен ли по большому счету Торольф Гунналугу и Дому Синего Ворона? Седьмую скрижаль уже добыть невозможно. Даже имея на руках дощечку из мешка уродца Извечи, все равно невозможно обратить ее в книгу, не имея магических сил. Чтобы только попробовать снять печати Хозяина, силы нужны неимоверные. Хозяин сам – порождение седьмой скрижали. И даст ли книга возможность победить его? Ее то есть… В этом Гунналуг сильно сомневался. А тогда какой толк в заколдованной дощечке? И уж кто-кто, а Торольф обрести силы колдуну не поможет, он может помочь только потерять их, но терять уже нечего.

А нужен ли Одноглазый Дому Синего Ворона? – вторично задал себе вопрос колдун. Пусть это отдаленный родственник. Но он в трудную для Дома минуту свои вопросы решает, а не бросается поддерживать Дом. Значит, и самого Торольфа поддерживать не следует. И можно смело ехать или плыть к Ансгару и сообщить ему, что под его дом ведут подкоп. Да это и не будет предательством, поскольку Ансгар сам уже, скорее всего, знает о подкопе. Знает от своих друзей дварфов. Просто следует сделать вид, что открываешь страшную тайну, которая стала тебе известна по воле случая или, еще лучше, по твоим магическим изысканиям, и все… Иначе Ансгар обязательно объединится с Сигтюрггом. Может быть, они уже и договорились об этом там, на берегу фьорда.

Объединенное войско станет очень сильным, потому что Ансгар, после прихода к власти, по одному своему слову получит в распоряжение и войска других ярлов Норвегии. А вместе с войсками Сигтюргга это будет такая сила, которой никто в Скандинавии противостоять не сможет. Вот этого допустить никак нельзя. И плевать на Одноглазого… С Ансгаром следует как можно быстрее наладить добрососедские отношения. Очень добрые отношения, обязывающие Ансгара хорошо думать о соседях и даже заботиться о них.

И еще. О потере Гунналугом сил знали старая колдунья и Торольф. Старая колдунья уже никому не скажет. Хорошо было бы, чтобы и Торольф никому не сказал. Но заставить его замолчать сможет только Ансгар. И пусть заставит.

И другое еще… Очень важное другое…

Вместе с Ансгаром славяне-русы. И там сотник Овсень, его жена Всеведа и их дочь Заряна – Хозяин или Хозяйка, Гунналуг не знал, как правильно в данном случае говорить, но предпочитал говорить так, как привык, как когда-то объясняли ему учителя. Если Заряна обозлится на Гунналуга, он уже не только магических сил лишится, он лишится жизни. А если он будет вместе с Ансгаром, то ситуация может рассматриваться совсем иначе. Тогда Гунналуг уже не будет откровенным врагом, которым он был совсем недавно.

Гунналуг размышлял, повторялся, по нескольку раз, круг за кругом, проверял все варианты, но выход из положения во всех виделся только один.

Нет, с Ансгаром Гунналуг просто вынужден подружиться. И сделать это нужно как можно быстрее. Просто немедленно!

Приняв такое решение, Гунналуг перевел дыхание и почувствовал себя гораздо лучше. Ему уже даже жить хотелось. Он еще раз посмотрел на стражника, молча ждущего дальнейших приказаний. Стражник не видит в нем изменений. Для стражника он прежний всесильный Гунналуг. И таким же он, наверное, покажется Ансгару…

– Ушедших стражников не видно?

– Не видно, ярл…

– Оседлай мне коня… Я сам посмотрю, куда они делись и что там произошло. А потом поеду в Дом… Смотри здесь за порядком… Если стража вернется без меня, разрешаю устроить им нагоняй. Можешь забрать себе весь ужин в наказание за задержку.

Гунналуг за всю свою жизнь ни разу коня себе сам не седлал и не очень понимал, как это делается.

Но, уже сев в седло, вспомнил еще об одном деле.

– Старую колдунью… Отнеси ее в подвал и забрось в любую камеру. Потом полей водой пол в ее комнате, чтобы там крови не оставалось… Это сразу сделай. Кровь смывается только холодной водой, и только тогда, когда она свежая. Попроси пока кузнеца Торкеля присмотреть за воротами. Не захочет, скажи, я приказал…

Колдун тронул коня пятками и опять на мгновение натянул повод. Он впервые за последние годы забыл о своих шести скрижалях. Куда бы он ни ехал, скрижали всегда возил с собой. Но сейчас не взял. Что-то мешало ему сделать это. Какое-то ощущение, которое он сам охарактеризовать не мог. И он отпустил повод. Конь, выехав за ворота, сразу пошел легкой рысью, и его пришлось даже чуть-чуть придержать. Гунналуг не любил, когда его трясло…

Гунналуг не гнал коня, потому что при быстрой езде невозможно вдумчиво оценивать ситуацию. А он продолжал оценивать свое положение, положение Дома Синего Ворона, положение Торольфа Одноглазого и положение, наконец, юного сына покойного конунга Кьотви, чтобы уже принятое решение еще раз оценить со всех сторон и не допустить роковой ошибки, за которую впоследствии придется расплачиваться. Первоначально три мощные силы были объединены против одной, заведомо слабой даже в сравнении с каждой по отдельности. Это, казалось бы, не дает никаких шансов слабой стороне на выживание и, тем более, на успех в дальнейшем. Именно в этих условиях и был создан союз между Гунналугом и Торольфом Одноглазым. Союз, много обещающий обеим сторонам. Но нежданно вмешалась еще одна сила – сторонники Еталандов, и сразу положение не просто выравнялось, а переменилось кардинально. Нет, не так… Две посторонние силы вмешались… Еще и славяне-русы, которые выравняли все несоответствия. Но со славянами разбираться персонально Торольфу. Гунналугу же разбираться следует со своими делами. Конечно, Дом Синего Ворона при всей трудности ситуации выстоит. Тем более уже на подходе помощь. Три больших драккара – это не менее трех сотен воинов. Может быть, даже не менее шести сотен… Все зависит от того, что это за драккары, торговые завершают плавание или военные возвращаются из набега. Огненный магический треугольник старой колдуньи Торбьерг показывал изображение не так четко, как показывали треугольники самого Гунналуга, и он не мог разобраться, да к тому же еще и торопился. Может быть, сил не хватило, чтобы все разобрать, хотя для этой операции даже колдуном быть необязательно, нужно только сильно фокусировать свое внимание, концентрироваться на вопросе, который задал. Тем более что сам он тогда находился в смятенном состоянии духа. Но в любом случае помощь радовала. И положение не безнадежно, каким оно казалось вначале, когда Сигтюргг двигался мощной флотилией. Шторм потрепал его, надо полагать, основательно, а пеший марш еще и силы отнимет. Но беда в том, что у Дома Синего Ворона уже нет магической помощи, которая все последние годы поднимала его мощь на невиданную прежде высоту. Теперь начнется непонятное для всех, кроме самого Гунналуга, падение. Даже не падение, а сначала лишь парение с медленным опусканием все ниже и ниже. Но пока еще Дом достаточно силен и может за себя постоять. И падение необязательно будет катастрофой. Оно может выравняться, и Дом Синего Ворона станет обычным, таким же, как другие, Домом влиятельных воинов и купцов.

Что касается личности самого Гунналуга в ситуации, сложившейся в настоящий момент, то он полностью уже отдал себе отчет в произошедшем, и, как ни жалко было расставаться с магическими силами, с властью, которую эти силы давали, он вынужден был констатировать этот факт. Расстался, и ладно. Ничего невозможно изменить, значит, не стоит и трепыхаться, не стоит и жизнь себе портить переживаниями. Радоваться следует, что Заряна не лишила его жизни. Но есть же и другая жизнь, без колдовства. Несмотря на то что он немолод, благодаря знаниям и прежнему авторитету он сумеет и в новой жизни устроиться.

С этими двумя вопросами все было предельно ясно. Два других тоже решались. И даже без вмешательства Гунналуга. Единственное его вмешательство – это обязательное налаживание отношений с Ансгаром. А судьбу Торольфа пусть решают новый конунг и славяне, которые специально для этого приплыли к таким далеким для них берегам.

Но что может принести такая ситуация в дальнейшем? Только сожаление об упущенных возможностях, когда был шанс сместить Ансгара с высот правления и силой захватить спорные земли? Но без этих земель Дом Синего Ворона пока обходился и может обходиться в дальнейшем. Единственно, при конунге Кьотви спор за земли шел уже не между конунгом и старшим ялом Дома Синего Ворона, а между Домом Синего Ворона и Норвегией. То же самое состояние определится и при конунге Ансгаре. А вот если бы Ансгар стал простым ярлом своего Дома, то это уже были бы разборки между частными владельцами, и государственные границы здесь бы не учитывались. Да, возможность завладеть спорными землями Дом Синего Ворона не теряет, но упускает. Зато сможет выстоять против Еталандов, желающих обрушиться на него всей мощью. Наверное, на таких условиях союз с Ансгаром выгоден…

С этими мыслями, не слишком радостными, но в то же время и не убивающими, Гунналуг выехал на другую сторону холма, откуда уже и его черную башню было не видно, зато он сразу увидел другое. Его вороны сильно кричали, хотя больше кричали вороны не его, а посторонние, настоящие, слетевшиеся сюда на пиршество со всей округи. Но кто устроил им это пиршество, этого Гунналуг не знал. Хотя уже понял, что стало на праздничном птичьем столе угощением. Холм был не слишком велик, и склон его соответственно тоже. И рассмотреть распростертые тела воинов труда не представляло. Вороны при его приближении неохотно разлетались или вообще просто отпрыгивали в сторону и не стремились скрыться с глаз. Но всех объезжать и рассматривать нелицеприятную картину Гунналуг не стал. Он и так уже посчитал. Да, это большие потери при скором подходе противника. Непредвиденные потери. А длина стрелы, торчащей в горле одного из воинов, говорила сама за себя. Понятным стало, кто выпустил ее. В Скандинавии не делают таких длинных и тяжелых стрел, потому что скандинавский лук с такой стрелой не справится. Значит, здесь были славяне-русы. Следы на дороге отчетливо показывали, что прошел большой отряд конников и пеших воинов. И еще какие-то следы… Большие, странные… Ах да, славяне же ездят на лосях…

Но больше других Гунналуга заинтересовали оставленные в пыли следы, тянущиеся рядом с отпечатками копыт. Вроде бы человеческие, но слишком маленькие, словно бы детские, но детям здесь делать нечего, да и как собрать сразу столько детей в одну колонну. Никак не меньше сотни прошло…

Но и здесь ответ пришел сам собой – дварфы были вместе со славянами. Значит, еще одна сила выступает против Торольфа, и Торольф окончательно обречен. Дварфы мстят за захват заложников в Красных скалах. Но нельзя допустить, чтобы эта же сила выступила против Гунналуга, иначе дварфы пророют Сигтюрггу подземные ходы под Дом Синего Ворона, и тогда оборона будет быстро сломлена. И что же делать?

А делать следует только одно: немедленно отправляться к Ансгару. Дварфы, несомненно, тоже войдут в подчинение к юному конунгу. И куда он может их направить?

Немедленно… Спешить… Спешить… По воде быстрее… Значит, плыть…

И колдун безжалостно огрел круп своего коня нагайкой, обычно висящей у него на луке седла. Конь, до этого сдерживаемый человеческой рукой, не ожидал такого резкого и злого посыла и рванул с места, едва не выбросив колдуна из седла. Но Гунналуг удержался и еще несколько раз подогнал коня. Следовало торопиться. Следовало обогнать славян, идущих вместе с дварфами, чтобы не встретиться в Доме Конунга с Заряной. Хозяину после плена надо успокоиться, нужно забыть все, что произошло и что только недавно давало такие сильные переживания. Завтра уже эти переживания потеряют остроту, послезавтра будут тихими, а потом и вообще сгладятся и не будут вызывать желания отомстить.

Торопиться… Торопиться… Не заезжая в Дом, сразу во фьорд, где стоят драккары…

И что же он перед этим так медлил, что же коня сдерживал! Быстрее…

Чем хороши драккары, им не нужно много времени, чтобы отправиться в путь. Да и сами скандинавские моряки легкие на подъем. Только прозвучала команда колдуна и кормчие дали знак рукой, как команды трех легких драккаров, что оказались в этот момент во фьорде, начали разбирать весла.

Оказавшиеся здесь же два младших ярла Дома Синего Ворона тоже повиновались требованию Гунналуга без лишних вопросов. Ярлам он, впрочем, разъяснил:

– Едем к Ансгару. Едем с визитом вежливости. Ведем себя как любящие добрые соседи.

Ярлы вопросов не задавали. Тон колдуна был, как обычно, категоричным, и сам он не привык раньше, не собирался и сейчас, пока еще обстоятельства позволяют, перед кем-то отчитываться в своих поступках. Но добавил:

– Постарайтесь выглядеть приветливо и понравиться Ансгару. Он почти ваш ровесник. Разве что лет на пять моложе… Но вы можете найти общий язык, если будет возможность поговорить, хотя надолго мы не задержимся и на застолье я не рассчитываю. У нас слишком много дел в Доме, а враг уже близко.

Трап уже выставили, но стоял он очень круто, потому что бродячая дюна вышла к самой воде, и пришлось нос драккара задрать непривычно высоко. Старый кормчий Хальвидан попытался подать руку, чтобы помочь колдуну подняться, но тот сердито отмахнулся – не старик и не женщина, чтобы принимать помощь. И быстро взошел по трапу, показывая, как он торопится, и своим видом заставляя торопиться других.

– Плывем!..

Гребцы дружно, с грозным гиканьем, далеко пробежавшим по воде, столкнули драккар в воду и только в самый последний момент попрыгали на борт сами. Хальвидан командовал, и команды его выполнялись одновременно на всех трех лодках. Драккары развернулись, с места двинулись одновременно и какое-то время дружно выдерживали ряд. Но в пролив выходили по одному, а в открытом море выдерживали строй треугольника, при котором впереди шел драккар с Гунналугом на борту, а два других держались по бокам и чуть отстав. При встречном ветре парус не опускали и плыли только с помощью весел. Но путь был недалекий, и сил гребцам должно было хватить, тем более что, кроме самих гребцов, кормчих, колдуна и двух младших ярлов, лодки никого больше не несли, а без груза они всегда легки на воде. Назад уже пришлось бы идти по ветру, и потому экономить силы гребцов для обратного пути смысла не было.

Когда проплывали мимо пролива в один из многочисленных здесь фьордов, старый Хальвидан вдруг дал команду резко тормозить веслами.

– Что случилось? – спросил колдун строго.

– Там, – кормчий ткнул грязным пальцем в нужную сторону, – две речки впадают. Больше здесь встать негде… Там две мачты над деревьями. Не наши мачты… И паруса не наши…

– Что значит, не наши мачты?

– Ладьи, кажется…

– Остановиться всем! – приказал Гунналуг и на мгновение задумался.

Вообще-то это могли быть ладьи тех славян-русов, что на обратной стороне холма с черной башней устроили бойню воинам Дома Синего Ворона и стражникам башни. Если русы уже прибыли туда, то с ними прибыла и Всеведа, а с ней, конечно, Заряна. Не хотелось бы с ними встречаться, чтобы не навлечь на себя беду. Даже опасно было бы встречаться, когда враг подступает к самым стенам Дома. Нельзя в такое время подвергать риску человека, который будет командовать обороной поместья, Гунналуга то есть…

Но при этом можно было допустить и другой вариант, при котором Ансгар заранее нашел общий язык с ярлом Сигтюрггом и договорился с ним о поддержке силами хотя бы славян. Может быть, только частью сил славян. И не повел их к себе во фьорд, а оставил неподалеку от фьорда Дома Синего Ворона в засаде. И это следовало проверить даже с риском для себя. Все равно три драккара по силам примерно равны двум ладьям. В случае чего можно и мечи скрестить. Но все же для начала стоит выяснить обстановку.

– Поднять белый щит, – тихо распорядился Гунналуг. – Заходим во фьорд одним драккаром. Остальные ждут…

Два драккара он оставил в море для того, чтобы выманить противника, если это противник находится во фьорде. В самом маленьком фьорде трем драккарам и двум ладьям будет слишком тесно. Но, если случится опасность, легкий драккар сразу направится в пролив, а ладьи еще должны будут сняться с берега и только потом за ним погонятся. А драккары в море уже подготовятся к бою и встретят противника на выходе из пролива.

Но воинственного настроения Гунналуг не испытывал и хотел бы, чтобы дело завершилось мирным исходом. Драккар быстро пересек зеркало фьорда.

– Кто такие? – тихо спросил Гунналуг.

Кормчий прокричал вопрос своим зычным голосом.

– Славяне на службе конунга Ансгара, – ответили с ладьи.

– А что вы здесь делаете?

– Отдыхаем. Кто может запретить нам отдыхать в норвежской земле, если на отдых нас поставил сам норвежский конунг?

Этот фьорд и его берег как раз и относились к спорным землям между Домом Синего Ворона и Домом Конунга. Но сейчас спорить, тем более со славянами, смысла не было.

– А где сам Ансгар?

– А кто спрашивает его?

– Тот, кто хочет поздравить его с возвращением.

– Тогда плыви до его Дома…

Гунналуг чуть-чуть помедлил с ответом, и в это время тихо сказал Хальвидан, как все моряки, отличающийся отменным зрением:

– На вершине холма в сторону спуска колонна воинов. Конные…

Гунналуг прикинул направление. Если идти в ту сторону, то как раз попадешь к черной башне. Значит, это возвращаются славяне, а с ними Всеведа с Заряной. И следует быстрее уплывать, чтобы не попасться им на глаза. Даже если девчонка не знает всех запредельных сил своей мысли, то ей может подсказать Всеведа…

– Плывем… Нам сейчас не до того, чтобы чужие колонны встречать…

– В Дом Конунга?

– В Дом Конунга…

Весла дружно ударили в противоположные стороны, драккар развернулся на месте…

На внутреннем берегу фьорда Дома Конунга явно что-то происходило. Колдуну не стоило большого труда догадаться, что Ансгар готовится к следующему дню и проверяет боевое состояние своих сил. По крайней мере, приближение трех драккаров Дома Синего Ворона встретил строй воинов, уже готовых к обороне и явно не наспех созванных из разных мест. Гунналуг сразу сообразил, что даже при его полноценной поддержке, то есть его еще, скажем, месячной давности, полного магических сил, Торольфу все равно было бы трудно добиться успеха, потому что и в отсутствие ярла Фраварада конунг Ансгар показывает свою хватку, проявляет много деловой инициативы и готовится ко дню народного собрания всерьез. Впрочем, может быть, и не сам конунг так готовится, может быть, он нашел себе хорошего советчика, который и говорит, что следует делать. Тем не менее найти хорошего советчика тоже дело не простое, и это можно в заслугу Ансгару поставить. И, судя по тому, что мальчишка вернулся в родной дом с мечом, несмотря на все выставленные на его пути преграды, и вернулся даже не в таком слабом состоянии, в каком уплывал, а сильнее многократно, он человек своего титула достойный, и зря Торольф недооценивает его. Пренебрежительное отношение к противнику еще никого до добра не доводило. Это дело опасное…

Драккар мягко ткнулся носом в береговой песок и замер. Гребцы сразу выскочили, вытягивать драккар в глубину берега не стали, однако трап выставили. Первым по трапу, торопясь, спустился старый кормчий Хальвидан и опять протянул Гунналугу руку, помогая спуститься. На сей раз колдун услугой не пренебрег, чтобы показать местным жителям, как к нему относятся даже его собственные люди. За Гунналугом, как и договаривались, сошли на берег два молодых ярла, не очень понимающие свою роль декорации, оттеняющей главное действующее лицо сцены.

Ансгара колдун заметил и узнал издали. Юный конунг спускался по дороге вместе с каким-то мощным воином в славянском остроконечном шлеме. Оба были верхом и не гнали коней, чтобы встретить гостя. Не слишком торопился и человек, идущий с ними рядом пешком. Судя по жестам, которые он давал воинам внизу, этот человек командовал обороной берега. Обычно такую роль выполняет староста берегового вика.

В неторопливости Ансгара Гунналуг прочитал откровенную демонстрацию разницы в их положении. Для молодого конунга разница между собой и ярлом, даже не старшим ярлом, из другого Дома, пусть даже иностранного, пусть даже сильного и влиятельного, была очевидна. И он ее показывал без стеснения. Должно быть, внутренне уже привык к законному титулу. Точно так же, несомненно, вел бы себя и сам конунг Кьотви. И потому ожидание Гунналуга обидеть не могло. Он уже несколько часов не страдал манией величия, понимая, что от тонкости его поведения сейчас будет зависеть многое в будущем.

Конечно, считать такой визит полностью безопасным тоже было нельзя. Но, сопоставляя две опасности, с одной стороны, личную, которая может быть следствием гнева Ансгара на колдуна за поддержку Торольфа и вмешательство во внутренние норвежские дела, и, с другой стороны, опасность для Дома Синего Ворона в случае, если Ансгар выступит в поддержку Сигтюргга, Гунналуг понимал, что второй вариант является и более вероятным, и наиболее неприятным. И потому личной безопасностью, не будучи никогда трусом, рисковал сознательно. При этом он правильно просчитал характер юноши, всегда старающегося походить на своего отца. Конунг Кьотви никогда не позволил бы себе захватить в плен человека, который приплыл с поздравлениями в его адрес, пусть даже этот человек и является его злейшим врагом. Причем приплыл практически без охраны, полагаясь на честь хозяина.

В этих расчетах Гунналуг не ошибся. Ансгар повел себя так, как повел бы себя отец. Он был внешне слегка сдержан, может быть, немного простоват и прямодушен, и, без сомнения, попал в ловушку, ловко устроенную колдуном. Он испытал благодарность за предупреждение, хотя, кажется, до конца Гунналугу не поверил. Тем не менее именно этой благодарности Гунналуг и добивался. И вообще, как оказалось, Ансгар не скрывал, что о подкопе уже знал. Но успел ответно обрадовать гостя вестью о смерти полководца и флотоводца Еталандов ярла Сигтюргга. И не просто обрадовать, но и удивить, потому что этого прославленного воина Ансгар, оказывается, убил собственноручно. Это еще раз показало, как ошибается в своем высокомерии Торольф Одноглазый, желающий в случае чего вызвать Ансгара на поединок и уверенный в собственном воинском преимуществе. Он считает, что Ансгар еще мальчишка, но мальчишка уже стал воином, и, судя по всему, воином сильным. Что-то, какое-то умение ему в руку вложил отец, сам воин знаменитый, что-то, вне сомнения, вложил и ярл Фраварад, обладающий, как знал колдун, навыками иной, не скандинавской школы мечного боя. Наверное, все это дало сплав твердый. Может быть, слишком твердый для руки Торольфа.

Ансгар высказал возможность своего выступления к границе, но предупредил Гунналуга, что выступать будет, скорее всего, если не с откровенной его поддержкой, то хотя бы как не вмешивающаяся сторона, готовая охранить свои земли, и не более. Это уже могло быть небольшой гарантией, которой Гунналуг и добивался своим визитом. Колдуну хотелось верить, что слова «скорее всего» произнесены без всякого смысла. И он, чувствуя редкое для себя состояние благодарности, расщедрился и сообщил юному конунгу не только место, где содержится его дядя ярл Фраварад, но и место содержания славянских пленников Торольфа. То есть своими действиями показал, что полностью отказался от поддержки Одноглазого и даже готов Ансгара поддержать. Это был хороший ход в разыгрываемой Гунналугом партии. Несомненно, юный конунг знал, что колдун поддерживает Торольфа. А теперь уже знал и то, что он от этой поддержки отказался полностью. И даже перешел в противоположный лагерь. Причем перешел не просто из желания предать, а словно бы в обмен на согласие Ансгара соблюдать нейтралитет.

Расстались соседи более тепло, чем встретились, оба, несомненно, довольные таким развитием событий. У Ансгара были перед собранием свои дела, а Гунналугу следовало спешить на стены поместья, чтобы подготовиться к обороне. Впрочем, подготовка к обороне шла своим чередом, и этим занимались ярлы Дома, хорошо знающие военное ремесло. Вмешиваться в их деятельность Гунналуг не собирался, но присматривать в любом случае было необходимо.

Он еще и по другой причине торопился быстрее отправиться в обратный путь. Вот-вот могли появиться две славянские ладьи, на которых будут находиться Всеведа с Заряной. И колдун не желал этой встречи, предвидя ее опасность лично для себя. Но, едва его драккар отошел от берега, Гунналуг понял, что опоздал. Две славянские ладьи уже входили во фьорд.

Конечно, Гунналуг мог предположить, что Всеведа и Заряна смогут увидеть его, стоящего на носу драккара рядом с самым бортом, и это может вызвать у Заряны недобрые мысли, которые в состоянии материализоваться в неприятные для колдуна события. Тем не менее спрятаться в глубине лодки среди гребцов – это значило бы показать гребцам, что он боится кого-то, следовательно, уже не обладает былым могуществом. Это значило бы самому себя предать. Что Гунналугу очень не хотелось делать. И он остался стоять, прислонившись к носовому «дракону», внимательно вглядываясь в людей, что собрались на палубе ладьи. Он выделил сотника Овсеня, своей крупной фигурой легко узнаваемого издали. А потом увидел и Всеведу. Но она была без Заряны, и это радовало. Колдун даже показал уважение славянам, приложив к груди руку и слегка поклонившись. Они, конечно, могли принять этот жест как угодно, но сам он внутренне уже смирился с тем, что эти люди представляют здесь силы Ансгара и с ними он бороться не в состоянии, но в состоянии помочь Ансгару, следовательно, ускорить возвращение славян в родные земли и отдаление от себя Всеведы и Хозяина. Тогда ему будет жить намного спокойнее. Даже если учесть, что для Хозяина не может что-то значить расстояние, поскольку мысли любые расстояния покоряют без преград. Но, если ничто не будет напоминать Заряне о Гунналуге, она и думать о нем перестанет. А Гунналугу требовалось только это…

Уже заметно вечерело, когда во двор Дома Торольфа, к тому времени в очередной раз поднявшегося с медвежьей полости, на которой он обычно спал, и совершенно случайно оказавшегося у окна, въехало трое всадников. Голоса показались ярлу странными, и он выглянул. Всадники показались еще более странными. Вернее, один из них, сидящий на великолепном тонконогом коне, которому совсем не место было в холодных полуночных землях. Двое его спутников были обыкновенными торговыми хозяевами из Ослофьорда. Встретивший гостей слуга поднял голову, чтобы глянуть на окно Торольфа, увидел ярла и сказал громко:

– Ярл, торговые хозяева желают поговорить с тобой.

– Пусть поднимутся, – согласился Торольф, но тут во двор влетели на взмыленных лохматых конях два воина, и ярл узнал в них разведчиков, которых отправлял наблюдать за Домом Конунга и принадлежащими Ансгару виками. – Только после разведчиков. Разведчиков сразу ко мне… – показал Одноглазый пальцем.

Разведчики слышали приказ и заспешили к лестнице, а Одноглазый вслушивался в топот их ног по ступеням и думал, что этот топот может нести ему – окрыление или разочарование? Взмыленные кони предполагали спешку. Спешной чаще всего бывает неприятная весть, требующая мобилизации и вмешательства. Так уж повелось среди людей, что хорошие вести они сообщать не слишком торопятся. Неприятная весть, доставленная вовремя, может предостеречь и предупредить, дать возможность принять меры. И потому при отправке неприятной вести спешка обязательна. Но хотелось бы все же чаще получать так же спешно вести приятные. Пока, однако, такое происходит крайне редко.

Разведчики вошли и остановились посреди комнаты, переводя дыхание. Торольф попытался своим единственным глазом всмотреться в их лица, чтобы заранее прочитать весть.

– Что у вас? – поторопил их все же, не сумев сам понять.

– Гунналуг…

– Что – Гунналуг?

– Гунналуг приплыл к Ансгару с миром. Очень уважительно. Руку к груди с поклоном прижимал. Можно сказать, выпрашивал что-то. Так со стороны смотрелось…

– Как так? – не понял Торольф. – О чем вы говорите?

– Ансгар на берегу делал смотр войскам. Закончил, отправился в другой вик. А тут Гунналуг приплывает под белым щитом. Ансгар вернулся. Встретил. Расстались хорошо, как добрые друзья, хотя Ансгар с коня не слез. Он разговаривал, как конунг с ярлом. Свысока…

Одноглазый получил сильный удар. Такой сильный, что даже дыхание перехватило, словно нанесли его кулаком, и голова закружилась.

– А Гунналуг что?

– Терпел. Говорил что-то.

– Что говорил?

– Нам не было слышно. Ближе было не подойти…

– Долго говорили?

– Нет. Потом во фьорд еще две славянские ладьи вошли, которые раньше приходили, и Гунналуг поплыл им навстречу. С ладьями тоже раскланялся. Две сотни воинов. И еще там женщины приплыли. Две… Мы видели, как они высаживались… Их сразу Ансгару представили…

– Две женщины? – переспросил Торольф. – Норвежки?

– Судя по платьям, славянки.

– Может быть, женщина с дочерью? С девочкой…

– Может быть, ярл. Одна ростом намного ниже другой. Если девочка, то подросток, а не ребенок. Мы так сидели, что их видно было плохо. А по всему берегу воины Ансгара рассыпались. Не перейти в другое место.

– Это очень интересно. Поезжайте назад, продолжайте наблюдение. Скажите, чтобы торговые хозяева внизу подождали. Я позову…

Торольфу Одноглазому необходимо было время, чтобы оправиться после неприятного известия. Говоря честно, он ждал от колдуна предательства или чего-то похожего, но эти ожидания происходили от высокомерия Гунналуга, от его осознания собственной силы и величины. Сам Торольф неоднократно ловил мелкие, но болезненные для его самолюбия уколы, когда Гунналуг подчеркивал свое превосходство. Это было не превосходство происхождения, поскольку происхождением они были равны, и не богатства, потому что Торольф был, пожалуй, в несколько раз богаче Гунналуга, и сравним был разве что со старшим ярлом Дома Синего Ворона. Это было превосходство силы и порожденной силой власти. Если колдун делал что-то для Торольфа, то обязательно с подчеркнутым пониманием собственной значимости и с демонстрацией снисходительности. Именно так он откликался на просьбы Одноглазого, хотя первоначально сам обратился с просьбой и предложил свои услуги. Но, когда человек демонстрирует свое превосходство над другим человеком, он его попросту не уважает и не считает достойным честных отношений. Тогда и следует ждать предательства. Сейчас трудно сказать, что предательство точно произошло, хотя Торольф уже думал о подобном шаге Гунналуга в связи с трудными обстоятельствами его собственного Дома. Если бы Ансгар пожелал решить приграничные проблемы и выступил против Дома Синего Ворона, этот сильный шведский Дом попросту перестал бы существовать, а Еталанды бы укрепились многократно. А какие силы остались у Гунналуга для защиты Дома? Да, честно говоря, никаких сил. И сам он, как говорил, почти бессилен в своем колдовстве и способен действовать только одним авторитетом. И Торольф ничем помочь не может, потому что у него у самого, после потери четырех драккаров и четырех сотен воинов в схватке со славянами, на счету каждый, способный взять в руки оружие и встать в строй. В отдаленных имениях оружие в руки дали даже пастухам. Вот потому, видимо, Гунналуг и обратился к Ансгару, надеясь на его прощение и помощь или хотя бы нейтралитет. Да, скорее нейтралитет, чем помощь, потому что войска Ансгару самому нужны, несмотря на солидное подкрепление, что он получил от славян. Но при этом у Торольфа не мог не возникнуть законный вопрос: а почему Ансгар должен оказывать помощь врагу или хотя бы соблюдать нейтралитет тогда, когда может только чуть-чуть надавить и решить многие проблемы, которые никак не мог решить силой своего оружия его отец конунг Кьотви? Гунналугу следует привести весьма веские доводы, чтобы своего добиться. И именно потому он, высокомерный и заносчивый, выпрашивал мир у Ансгара. Это даже разведчики заметили. А Торольф Одноглазый для него уже пустое место. Если не может оказаться необходимым, то его можно и предать. Что в состоянии Гунналуг преподнести Ансгару? Купить его расположение богатыми подарками – это едва ли возможно, да и разведчики видели бы, как подарки вручаются. И не вручаются подарки на берегу. Для этого хотя бы в дом следовало войти. Не было такого и быть не могло. А что было? А было и быть могло только одно – предательство… Это тоже дорогой подарок… Конечно же, Гунналуг рассказал о самой большой угрозе, что нависла над Ансгаром – выдал тайну подкопа. И это значит, что Ансгар завтра прибудет на собрание бондов со своим мечом.

Но, к сожалению, только один Гунналуг знает, почему он выбрал сторону Ансгара, а не сторону Торольфа, которого так долго поддерживал. Более того, которого сам подталкивал к борьбе за титул. Ведь в случае удачного окончания, если бы Красный Нильс, как планировалось, завершил начатое, Ансгар уже не смог бы выступить к границе и не представлял бы для Дома Синего Ворона угрозы. Видимо, колдун знает что-то, чего не знает Торольф. И не надеется, что нынешняя ночь может решить судьбу титула. Но что он знает? Вероятнее всего, Гунналугу стало известно, что Ансгар расположил славян-русов внутри своего дома. Как-то Гунналуг, несмотря на всю свою потерю сил, информацию получает и получил ее, должно быть, в очередной раз. Если две славянские сотни поместятся в доме, пусть и в тесноте, норвежской сотне, ведомой Красным Нильсом, там уже не поместиться. Воинам Нильса в этом случае даже на свободу, пожалуй, не прорубиться.

Но даже такое оправдание не обеляет предательства бывшего единомышленника. И Гунналугу уже никогда не оправдаться перед Торольфом Одноглазым. Мстить колдуну, конечно, невозможно и опасно. Хотя, может быть, стоит подождать, когда возникнет ситуация, при которой Торольф окажется хозяином положения. И тогда все встанет на свои места, тогда предательство будет наказано.

Но вдруг новая мысль посетила Торольфа, и эта мысль полностью вытекала из предыдущей. Более того, она была остроумной местью, которую даже сам Гунналуг предусмотреть не может. Есть возможность отомстить предателю, есть! Ведь Ансгару одной-единственной, даже такой интересной тайны должно показаться мало. Да и Гунналуг, если уж начал предавать, то должен предать полностью. Что он еще может сказать? А сказать он может то, что должно больше всего Ансгара интересовать. Например, где содержится Ярл Фраварад… Конечно же… Обязательно скажет, потому что Ансгар обязательно спросит…

Значит, необходимо ярла Фраварада перевести в подвал Дома Торольфа, а в скальном доме на ночь выставить засаду из троллей, баварских арбалетчиков и полусотни своих воинов. Ансгар, несомненно, пожелает освободить любимого дядю. Это последний из близких родственников, оставшийся в живых. И сил мальчишка не пожалеет. Так пусть потеряет эти силы. Арбалетчики хорошо стреляют. А если понадобится, в помощь им ближайшая сотня подойдет…

Торольф подумал и вспомнил еще один момент, которым ему следует воспользоваться с выгодой для себя. Человек в островерхом славянском шлеме, что был с Ансгаром во время беседы с Гунналугом, – это, конечно же, кто-то важный из славян. Может быть, сотник, может, еще кто-то. Но если он был вместе с Ансгаром, то это не простой воин. И мог ли он забыть о том, что больше всего интересует славян, мог ли забыть, зачем они отправились в это опасное путешествие? Конечно же, славянин обязан спросить Гунналуга, где содержатся славянские пленники. И тот сообщил… Какой смысл ему скрывать это? Обязательно сообщил…

Значит, и пленников следует немедленно куда-то отправить, а в старом поместье устроить засаду. Причем засаду сильную, чтобы нанести славянам, которые туда прибудут, как можно больший урон и лишить их возможности поддержать Ансгара на собрании. Только куда отправить пленников и под каким конвоем, чтобы их не отбили? Это не одного ярла Фраварада перевозить. Здесь будет целый караван. Отогнать их недалеко – смысла никакого нет. Найдут даже по следам, что останутся в дорожной пыли. Далеко гнать – значит выделять сильный конвой, который будет в состоянии и защитить в случае нападения. И тем самым уменьшить количество воинов, которых необходимо сконцентрировать вокруг места собрания бондов… С этим еще следует разобраться, хорошенько подумав, а с ярлом Фраварадом уже можно действовать…

Торольф позвонил в колокольчик и позвал к себе дежурного сотника, чтобы дать ему распоряжения. Своей предусмотрительностью, вопреки тому мнению, которое сложилось о нем у колдуна Гунналуга, Одноглазый покажет, на что он способен в действительности. Он не знает, сколько сил будет завтра в распоряжении Ансгара, если, конечно, Ансгар прибудет на собрание. Если сможет прибыть. Но он не просто уменьшит эти силы еще нынешней ночью. Он сделает больше и отомстит проклятому предателю. После того, как его воины попадут в засаду, Ансгар наверняка подумает, что Гунналуг специально заманил их туда. И тогда гнев его может обрушиться уже на Дом Синего Ворона. Правда, для того, чтобы иметь возможность дать выход своему гневу, Ансгару еще необходимо будет победить Торольфа. Тем не менее ход он придумал хитрый и коварный, достойный самого Гунналуга. И, даже если Торольф не добьется своего и падет в этой сложной битве, месть его все равно будет работать.

Торольф Одноглазый вышел в другую комнату, где на стене были развешаны его оружие и доспехи, и выбрал старый клинок, привезенный им из дальнего набега. Клинок гибкий, как плетка, сворачивающийся вокруг пояса, и необыкновенно острый. При попадании в плоскость клинка простого меча этот меч разрубал меч противника. Правда, для владения таким оружием требовался определенный навык, но Торольф несколько лет этот навык приобретал, придумав для себя специальные упражнения. Пусть в руке Ансгара будет меч Рёнгвальда или как он там называется теперь… Но в руке Торольфа будет оружие, ничем ему не уступающее…

– Эй… – крикнул Одноглазый в раскрытое окно. – Что там за торговые хозяева? Ждут?

– Ждут, ярл…

– Приведите их ко мне…

Торговых людей оказалось трое, и двое из них были норвежцами, которые сопровождали третьего, хазарина с вытянутым угреватым лицом и хищным носом стервятника. Хазарин не знал норвежского языка, и один из сопровождающих выполнял при нем обязанности переводчика, хотя сам, судя по всему, был тоже не самым бедным купцом. Видимо, деловые отношения заставили норвежского торгового хозяина помогать своему, скорее всего, компаньону. Лицо другого сопровождающего показалось Одноглазому знакомым, но это, скорее всего, был не купец, а кормчий, о чем говорила его раскачивающаяся походка и несуетливые грубоватые манеры.

Радости от приема гостей Торольф не показал. Но он часто пользовался услугами перекупщиков разного товара, поскольку большую часть своей жизни проводил в набегах, а из набегов ни разу не возвращался с пустыми руками, и потому быть откровенно грубым тоже не желал.

– Если вы привезли мне какой-то товар, то сразу поблагодарю вас и отправлю в обратный путь. У меня сейчас сложный период, и я хотел бы заниматься важными насущными делами, а не покупками. Но, если будет время, я и покупками займусь. Только позже, позже…

Хазарину перевели слова ярла, тот приложил к груди руку, показывая свое понимание, и стал говорить. Купец-переводчик хазарский язык тоже знал не ахти как и потому слова подбирал подолгу. Но все же перевести сумел:

– Наш гость из далекой Хазарии слышал, что ты сам имеешь интересующий его товар, и готов опередить события и приобрести его у тебя быстро и по сходной цене… Он в курсе обстоятельств, в которые ты попал. И своими действиями надеется быть тебе полезным.

– О каком товаре речь? – не сразу понял Торольф.

– Рабы из Бьярмии…

– Ах эти. – Гунналуг сузил единственный глаз, как опытный торговец, заранее стараясь добиться для себя наиболее выгодной цены. – Я в принципе надеялся дождаться ярмарки, где можно выторговать хорошие деньги… Говорят, скоро будет отправляться караван.

Хазарин сказал что-то внушающим доверие тоном, хитро глядя не на ярла, а куда-то рядом.

– Наш гость думает, что тебе лучше было бы избавиться от такого товара раньше, чем тебе придется встретиться с русами. Это будет нелегкая встреча… – объяснил переводчик. – И ты больше проиграешь в цене, чем выиграешь от затягивания времени. От себя еще добавлю… Пока на рабах не стоит клеймо, они официально считаются только пленниками. И если русы отобьют у тебя пленников, это будет нормальным явлением и ни у кого не вызовет нарекания. Но если их заклеймить, они станут настоящими рабами, а любой, кто покусится на чужого раба, становится преступником по закону. И на него ополчишься не только ты, а все ярлы и бонды. И даже сам конунг уже не посмеет преступить закон и одобрить похищение рабов. Тем более конунг молодой…

Этого купцу не следовало говорить. Торольф нахмурил единственный глаз и глянул так, что взглядом обжег гостя. Тот едва не проглотил собственный язык, потому что понял свою нечаянную ошибку. Но слово вылетело. И купец постарался оправдаться:

– Извини, ярл, но в народе говорят, что конунгом признают Ансгара. А народ все знает. И тебе лучше заняться торговыми делами, чтобы соблюсти свою выгоду, а не идти против воли народа. Мне так кажется, хотя дело это, в общем-то, не мое, и советы мои можешь смело пропустить мимо уха.

Торольф готов был взорваться, но обуздал себя. Тем более предложение было действительно логичным и правильным. Если с волей народа и с мнением купца он готов был бы поспорить, то в остальном он мог бы и согласиться. Если бы не оговорка купца. Такие оговорки стоят того, чтобы ответить на них кнутом. Но отсылать купца под конвоем на конюшню Торольф не поспешил, поскольку в голову ему пришла неожиданная мысль.

Хазарин… Работорговец… Он и конвой выделит, он и место, где поместить пленников Одноглазого, сам подберет… И снимет с Торольфа ответственность… Но хазарин, конечно же, желает иметь значительную выгоду от такой сделки.

– Мне плевать на то, что говорят в народе. Я всегда добиваюсь того, чего хочу добиться, и не какому-то купцу меня учить. Тем более не чужестранцу предлагать мне варианты моей безопасности в моей же стране… – торговаться Торольф тоже умел. И сразу заметил, что своими словами нагнал на купца легкий страх. Все-таки репутация Одноглазого не сильно уступала репутации Гунналуга. – Единственно, что меня волнует, это необходимость держать конвой рядом с пленными, которых собираются отбить. Конвой – это мои люди, которые мне завтра понадобятся. И они мне нужны в другом месте, с этим я соглашусь. Только я слышал, что и византийцы прибыли за таким же товаром, и даже какой-то хорезмиец… Византийцы друг друга сожрать готовы, а хорезмиец желал бы всех византийцев живьем съесть…

Об этом ему рассказывал тогда еще живой Торгейр.

– Но они же не прибыли сюда с предложением… – заметил купец уже совсем другим тоном.

– А кто мешает мне послать за ними? – удивился ярл наивности купца.

– Торговля до ярмарки наказуема… – сказал купец.

– Для купцов, но не для ярлов… – отмахнулся Торольф. – Это тебя накажут, поскольку ты привел мне покупателя. Так что, мне посылать за ярмарочным старшиной? Или мы поговорим о цене? Я хорошо знаю, что из набега вернулся я один. Другие, кто по этим же делам отправились, еще в плавании. И мой товар – первый и единственный. Следовательно, самый дорогой…

Хазарин задал купцу вопрос, поскольку тот перестал переводить ему разговор. Купец разъяснил слова Одноглазого. Хазарин чему-то очень удивился, но потом стал настаивать на своем.

– Наш гость, – перевел купец, – готов заплатить больше, чем византийцы или хорезмиец. Хорезмиец вообще человек очень жадный. С ним дело иметь не стоит. А византийцы слишком долго торгуются. Они могут взять на одни раздумья несколько дней.

– Сколько он мне заплатит за человека? – конкретно спросил Торольф.

– Это зависит от того, как пленники выглядят.

– Они выглядят хорошо. Не успели отощать… Самые обычные рабы…

Ему назвали цену. Ярл рассмеялся:

– Можете идти, я не задерживаю вас…

Цена была в два раза меньше обычной ярмарочной.

– Но мы готовы забрать рабов прямо сегодня, не дожидаясь начала ярмарки…

– Мне позвать стражу, чтобы вас проводили?

Хазарин добавил цену. Торольф назвал свою. Хазарин еще чуть-чуть добавил к своей первоначальной. Торольф чуть-чуть свою снизил. Наконец, сошлись на середине.

– Мне это, конечно, невыгодно, – заметил Торольф. – Но я соглашаюсь, только ставлю дополнительные условия. Рабов забираете как можно быстрее. Перевозите на суда, а на судах вывешиваете символику шведского Дома Синего Ворона…

Удивленный таким необычным условием, купец перевел и вызвал удивление еще и со стороны хазарина. Они обменялись несколькими фразами.

– Наш гость в ответ на твои условия ставит условия свои, – сказал, наконец, купец. – Выставляя символику известного купеческого Дома, он сильно рискует своим именем и потому оплату будет производить в дни ярмарки, когда это разрешено законом.

– Согласен, – сказал Торольф. – Но встречное условие – клеймение рабов он имеет право совершить только после оплаты… Тогда сделка будет считаться завершенной…

– А если ты передумаешь и наш гость будет все эти дни бесплатно кормить пленников?

– А куда мне их девать? Я не питаюсь человеческим мясом… Чем раньше от них избавлюсь, тем мне спокойнее. Но своего я тоже упускать не желаю, и это естественно. Не думаю, что кто-то против такой постановки вопроса…

Последовало еще одно короткое совещание на чужом языке, и гости согласились…

– Мы отправляемся за стражей, чтобы отвести караван на суда, – сообщил купец.

– Поторопитесь… Ночь уже вступает в мой двор… А от моего двора до двора с пленниками путь не близкий. Половина ночи уйдет… Одновременно с вами туда прибудет сотня моих воинов. Не спутайте их с русами… У русов шлемы не такие…

– Только ночью и следует вести пленников… Воинам-русам совершенно ни к чему видеть, куда их поведут. Славянские ладьи плавают быстро, и скорость у них не ниже, чем у хазарской галеры. Ты разрешишь нам, ярл, пригнать две галеры в твой фьорд?

Торольф ненадолго задумался. Кто знает, что это за ход такой с галерами. Вдруг и здесь предательство. Лучше уж соблюдать осторожность.

– Нет. Караван с пленниками ведите в Ослофьорд. Там фьорд большой и берег широкий…

Это было сказано настолько категорично, что уговаривать ярла никто не решился…