Глава пятая

На предстоящий смотр дружин виков Ансгар взял с собой только два десятка полностью вооруженных воев Большаки и, естественно, самого «большого сотника». Большаку трудно было вытащить из-за стола, потому что подогретое греческое вино с пряностями пришлось ему по вкусу, и он все порывался взять его с собой, но расстраивался, что на свежем воздухе и на ветерке вино быстро остынет и потеряет характерные терпкость и вкус. Ансгар подтвердил: так оно и будет, и вообще такое вино пьют только дома и сидя за столом, за неторопливой приятной беседой. Даже лежа у очага не пьют. Так учила его мать, а она, научившись у своей матери, знала толк и в греческих сладких винах, и в том, как их следует пить.

Большака долго и тяжко вздыхал, потом, вовремя сообразив, что заплатили сундуком с серебром ему не за дегустацию вина, из-за стола все же выбрался, но на всякий случай погрозил пальцем слуге:

– Смотри, чтобы к моему приезду вино было подогрето…

Но сказал он это на славянском языке, которого слуга не понимал, хотя и закивал согласно. Ансгар, естественно, переводить фразу не стал.

Конунгу и сотнику оседлали лошадей. Два десятка воинов-моряков к коням были приучены меньше, чем к пешим переходам, хотя к пешим переходам тоже меньше, чем к плаванию на ладье. Но плыть от вика до вика Ансгар не захотел, и потому добирались сушей. Путь не далекий. Впрочем, конунг с сотником лошадей не гнали, и воям сопровождения не пришлось в доспехах, обливаясь липким потом, бежать за ними.

Первый вик, который предстояло посетить, уже был знаком Большаке по встрече во фьорде, и воинственность жителей он нашел соответствующей моменту. Ансгар же уже водил к Сухому оврагу молодых воинов этого вика, и потому смотр продлился недолго. Тот короткий поединок, что провел юный конунг со шведским воином на краю оврага, уже стал, судя по сияющим глазам воинов, достоянием гласности.

– Я вообще не понимаю, зачем тебе моя сотня… – зевнул Большака, поймав вопрошающий взгляд юного конунга, когда они прошли перед воинами, выстроенными старостой Хрольфом в три ряда. – Эти парни откровенно рвутся в бой, а за тебя готовы всех просто зубами разорвать. Видишь, как они смотрят на тебя…

Большака говорил по-славянски, чтобы его понимал только Ансгар.

– И разорвут… – согласился Хрольф, показывая, что славянским он тоже владеет, поскольку многократно вместе с Кьотви ходил в походы в славянские земли. – И зубами перегрызут… У нас конунга ценят и любят!

Но при этом с некоторой благодарностью посмотрел на «большого сотника». Такого взгляда со стороны старосты Большака удостоился впервые после прибытия в Дом Конунга.

– Вот-вот, – согласился Большака. – Зачем тогда нас в такую даль тащил?

– Зачем? – в тон «большому сотнику» спросил и Хрольф, считающий, что у Ансгара своих сил достаточно.

Ансгар полушутливый тон Большаки поддержал:

– Ты забываешь, что у моего народа в крови почтение перед берсерками. А Торольф набрал в свое войско берсерков. Кажется, кто-то обещал взять берсерков на себя?

– У Торольфа, как мне разведчики доложили, не только берсерки, – добавил масла в огонь староста вика. – Он еще и десяток боевых троллей привел…

– Ну, троллей оставим стрельцам Овсеня, – проявил Большака щедрость. – Они их просто до боя уничтожат…

– И еще у него четыре десятка баварских арбалетчиков.

– Это хуже, – заметил Ансгар.

Об арбалетчиках сыну рассказывал Кьотви, однажды потерявший треть состава еще до того, как две рати успели сойтись на расстояние удара меча.

– Тоже ничего страшного, – не согласился «большой сотник». – Стрельцам стрел и на арбалетчиков хватит, они все плавание готовили. За сегодняшнюю ночь наготовят еще.

– Тебя послушать, так война вообще покажется делом детским, – уже хмуро заметил Хрольф. – Посмотрим, каков ты в бою…

– В бою он хорош, – за Большаку ответил юный конунг. – В этом я сам мог убедиться, когда мы шведов на Ладоге-море били. Меч «большого сотника» не выдерживает ни один щит – сразу в щепки. Можно понять, что от руки остается, что щит держала.

– Ну-ну… – Хрольф, сам старик не мелкий, как и его нос, все же доверия к крупной фигуре сотника не проявлял.

Большака только добродушно посмеивался и дышал на старосту пряностями.

– Ладно, едем в следующий вик, – скомандовал Ансгар. – Хрольф с нами. Может, подскажешь что. Опыт у тебя большой…

Староста согласно кивнул, жестом распустил строй своих воинов и пристроился рядом с Ансгаром, готовый сразу отправиться в путь.

– Откуда ты все про Одноглазого знаешь? – тронув пятками коня, спросил юный конунг.

– Я уже съездил в Ослофьорд.

– Я же запретил… – нахмурился Ансгар.

– Мне не хватало четырех мечей и трех щитов, чтобы вооружить молодежь. Пришлось подкупить. В Ослофьорде знакомца старого встретил. Воин из полуночных земель. Оказалось, его среди других Торольф завербовал на службу. Поговорили… Я про тебя, конунг, ничего не говорил. А он и не спрашивал. Он не знает, кому я служу.

– Ладно. Разведка тоже нужна, – согласился Ансгар. – А что твой знакомец сказывал про рабов, которых Торольф из набега привез? Где они?

– Ничего не говорил. В Доме Торольфа и так не протиснуться. Там, я думаю, рабов и разместить негде. Оставили их, наверное, в каком-то другом имении. Я бы так сделал…

– Случай подвернется, прояви интерес…

– Не подвернется, тоже прояви, – добавил Большака, демонстрируя и свои знания норвежского языка.

Дорога вела на высокий берег мимо Дома Конунга, и всадники вместе с двадцатью воями-русами и одним воином-норвежцем преодолели половину подъема, когда снизу раздались громкие предупреждающие крики. Все обернулись и увидели, как во фьорд входит средний двадцатирумный драккар с белым щитом на мачте. Еще два драккара, как было видно сверху, стояли в море у входа в пролив, но последовать за первым не спешили.

– Мне отсюда видно плохо, – заметил «большой сотник», – но, кажется, на драккаре символика Дома Синего Ворона.

– Мне тоже так кажется, – сказал Ансгар и козырьком приставил ко лбу ладонь, чтобы лучше видеть. – Да, похоже… И с белым щитом. Это что-то новое. Возвращаемся…

Развернуть лошадей – дело нескольких мгновений…

На середине пути к фьорду, где были оставлены лодки, Херик сделал знак к остановке.

– Что-то случилось? – спросил Овсень.

– Если в Красных скалах все хорошо, нам нужно поворачивать налево. А вам идти прямо. Но мы хотим дождаться разведчика, прежде чем с вами расстаться.

– Погони не боитесь? – спросил сотник.

– Время вышло. Гунналуг в погоню не пошел. Вы можете идти, если что, мы двинемся за вами следом.

– Я предпочитаю знать обстановку, – решил Овсень. – Будем с вами ждать.

С моря дул прохладный ветерок, впрочем, ухудшения погоды не предвещающий. Значит, Гунналуг даже новую буря за беглецами не послал. Солнце светило не жаркое. Можно было и привал устроить. И сотник дал знак к общей остановке.

Ждать пришлось дольше, чем надеялись, но спешить теперь, кажется, было некуда.

Два стрельца, заранее посланные, как и приказал Овсень, Велемиром, вернулись вместе с разведчиком-дварфом. Каждый держал в правой руке по две стрелы, чтобы не лезть в тул при необходимости, а в левой, вместе с поводом, лук, всегда готовый к стрельбе. Бегущие величественно-красивой размашистой равномерной рысью лоси стрельцов за жеребцом дварфа успевали с трудом, и разведчику приходилось туже натягивать повод, чтобы русы не отстали. А пугливому и диковатому трофейному жеребцу, непривычному к соседству лосей, такие крупные лесные звери не нравились, и он торопился от них убежать. Повод дварф отпустил только тогда, когда две колонны, ждущие его на тропе, оказались в пределах видимости. Жеребец, почувствовав свободу, сразу припустил в резвый галоп и быстро оказался рядом с основной группой дварфов. Стрельцы необходимости гнать лосей не увидели и приближались в том же размеренном темпе.

– В Красных скалах, дядюшка Овсень, все хорошо сделано, – передал Херик вслух то, что разведчик-дварф сообщил своим собратьям мысленно. – Там через подземный ход пришли дварф Истлейв с сотником Большакой и воинами, и они перерубили всех диких берсерков. Женщин и детей освободили. Значит, мы сворачиваем туда, а вы продолжаете путь к ладьям. Дорогу найдете?

– Если мы прошли по ней в одну сторону, пройдем и в другую, – кивая, согласился Овсень. – Сложность невелика. Мы еще увидимся?

Вопрос был не так прост, как могло показаться. Дварфы обещали помощь воинской силой. А сотня таких бойцов может очень даже сгодиться молодому конунгу в сложной окружающей обстановке. Но необходимость сложных похорон, связанность традициями, все это могло внести коррективы в планы подземных жителей, и потому следовало выяснить их намерения. И вопрос Овсеня был просто корректной формой вопроса более конкретного.

Херик все понял и потому ответил обстоятельно:

– Мы, дядюшка Овсень, только выполним обязательный ритуал, отнесем с почестями тело Толли и передадим его женщинам. По нашим обычаям, мужчинам до похорон видеться с ним не разрешается. Над Толли будут только женщины плакать, потому что у мужчин дварфов слезы могут появиться только от радости. А мы сегодня же начнем строить пещеру для погребения, но с наступлением темноты придем к вам в помощь. Завтра собрание бондов, и наши мечи могут пригодиться Ансгару. А пещеру достроим после возвращения. Это работа большая, тонкая, и торопливости не терпит. Да и заняты на строительстве будут не все. Двух десятков хватит. Даже тех двух десятков, что делали подкоп под Дом Конунга. Они, кстати, скоро должны вернуться в Красные скалы. Ансгар перебил шведов, что сидели в овраге и должны были убить дварфов. Значит, землекопы освобождены, и люди свое слово сдержали. Осталось нам свое слово сдержать, а мы своим словом всегда дорожим. Но еще пять человек сразу по возвращении отправим к кузнецу. Мы еще не приступили к заказу, который привез Хаствит.

– Это хорошо бы сделать.

– Работы немного. Пять человек до ночи откуют полный комплект. Мы привезем все с собой. И возьмем с собой молоты и гвозди, чтобы перековать коней конунга.

Овсень прощально поднял руку.

– Хорошо! Встретимся ночью. Пока примите наши соболезнования.

– Мы обязательно придем, чего бы это нам ни стоило, так и скажи конунгу Ансгару. Мы умеем чувствовать благодарность даже тогда, когда нам самим очень плохо и трудно.

Носильщики-дварфы уже подняли скорбный груз на плечи. Готовы были к продолжению пути и остальные. Видимо, дварф-разведчик забыл вернуть Живану выделенного для поездки к Красным скалам жеребца. Живан вопросительно посмотрел на сотника, показывая глазами, Овсень махнул рукой – пусть, жеребец трофейный, не жалко. Ночью дварф-всадник все равно вольется в войско конунга. И нет разницы, будет сидеть на жеребце воин конунга или дварф. Дварф уж лучше, потому что усиливать урман, которые когда-нибудь все равно пойдут походом на Гардарику, не хотелось.

Так колонна дварфов, возглавляемая носильщиками со своим печальным грузом и двумя всадниками, потому что конь Херика, подарок домовушки Извечи, тоже остался под ним, свернула в сторону, тогда как русам следовало ехать прямо и свернуть только после пересечения неглубокой речки. Уже скоро кусты разделили идущих, и они потеряли друг друга из вида.

Овсень посмотрел на небо. Таких уже привычных для глаза воронов над ними почему-то не было, и это казалось странным. Совсем недавно птицы с железными клювами и железными когтями кружили в вышине и отслеживали путь двух колонн. Сейчас же они не летали ни над людьми, ни над дварфами. Впечатление складывалось такое, что неслышимая команда отозвала по какой-то причине всех птиц.

– Когда дварфа-разведчика встречали, – спросил Овсень стрельцов, что ехали чуть в стороне от него, – вороны над ним летали?

– Уже отлетали… Четыре птицы было… Сбили… – Стрельцы проявили скромность и сами не рассказывали о своей удачной охоте.

Тогда тем более было непонятно отсутствие воронов над колоннами.

– Гунналуг, мне кажется, что-то готовит… – обернулся Овсень к жене. – Воронов убрал из неба. Не наслал бы бурю…

Всеведа была непривычно бледна и чем-то расстроена. Должно быть, мучилась, не зная, как ей избавиться от сковывающей ее способности сети. Но даже написанные рукой Извечи свитки уже не просматривала. Наверное, убедилась, что нужных ей страниц там нет.

– Что ты, нездоровится? – Сотник проявил приличествующую мужу заботливость.

– Заряна какую-то страшную старуху видела… С расстояния… – напомнила Всеведа. – Через сдвоенный огненный треугольник…

Сама Заряна от недавнего испуга отошла быстро и шла в стороне вместе с Добряной, бегающей вокруг сестры большими скачками. Странно было смотреть на них родителям, знающим, что это родные сестры, и не знающим, удастся ли каким-то образом вернуть Добряну в прежний облик.

– Мало ли что приблазнится… – вздохнул сотник. – Треугольники какие-то огненные…

– Это не какие-то треугольники. Это магические огненные треугольники, инструмент в руках многих колдунов. С помощью этих треугольников они умеют видеть то, что происходит на расстоянии. Только вот они со своей стороны видеть могут, а их в этом треугольнике, как и сам треугольник, увидеть нельзя. Кроме одного случая, о котором в старом сказании говорится… Сказание-предупреждение, сказание-пророчество… Но это…

– Какого случая? – без особого интереса спросил Овсень.

– Долго рассказывать. Много рассказывать… И ты все равно не поймешь…

– Я такой глупый? – слегка обиделся сотник и намеревался было даже Улича развернуть, чтобы отъехать подальше и прервать разговор.

Всеведа слегка покачала головой. Она разговаривала с Овсенем, но он видел, что мыслями она погружена совсем в другое, и это другое тревожило и будоражило ее. И он не отъехал.

– Дело не в уме. Чтобы понять, нужно предварительно много учиться. А у тебя своих забот хватает. И не каждому боги возможность учиться этому даровали. И вообще, есть тут, в этом деле, много мелочей… Обычно все колдуны смотрят через один треугольник. Через два смотреть можно только в единственном случае, и это смертельно опасно. Смотреть через два треугольника может только тот, кто хочет умереть, потому что знает, на кого смотрит и чем ему это грозит. На него можно только в сдвоенный треугольник смотреть. Другой ничего не покажет. Одинарный вообще покажет пустоту. Об этом в том же самом сказании говорится. И в моей книге тоже. Сказание там пересказывается. И в этом случае обратная сторона тоже увидит смотрящего. И не просто увидит, но будет способна убить взглядом, потому что с обратной стороны сдвоенный треугольник является оружием Хозяина.

– Какого Хозяина? – не понял Овсень.

– По преданию, когда-то явится миру Хозяин, которому будут подчинены все колдуны и маги, владеющие волшебством земли Туле. Он сам не будет ни колдуном, ни магом, но будет уметь только одной мыслью, без заклинаний, воплощать то, о чем он думает. Боги поставят его Хозяином земли. И его главным инструментом будет сдвоенный огненный треугольник, которым разрешено пользоваться только ему. Любому другому этот треугольник грозит смертью. Но большая беда Хозяина в том, что он, только подумав, может уничтожить тех, кто не захочет ему подчиниться. А подчиняться ему, я повторяю, должны будут все колдуны и маги, чье мастерство идет корнями из земли Туле. А это, честно говоря, почти все колдуны Земли. Однако многие из них привыкли не иметь над собой власти. И Хозяин одним только своим недовольством может убить их. А сам при этом заберет от них все – и силу, и характер, и привычки. Он будет впитывать в себя одинаково и плохое, и хорошее. И рискует со временем превратиться в чудовище…

– Это все, я думаю, красивая сказка, – заметил Овсень. – Пусть даже не сказка, но я все равно не понимаю, какое отношение это имеет к Заряне…

– А получается, что у нас уже два момента сходятся. Заряна увидела сдвоенный треугольник с обратной стороны, то есть сделала то, что может сделать только Хозяин. И ее не смогли увидеть в одинарный треугольник, а увидели только в сдвоенный. Хозяина можно увидеть только так. И что я должна думать?

– Ты хочешь сказать, что Заряна – Хозяин из сказаний?

– Это было бы страшно… И я в смятении и сомнении. Хотя, если разобраться, она не может быть Хозяином, иначе она одним своим желанием сняла бы с меня сеть, одним желанием уничтожила бы Гунналуга, хотя стала бы от этого его повторением в другой обстановке… Она бы материализовала свою мысль…

– Значит, она не Хозяин, – сделал вывод Овсень. – И вообще, Хозяин – это мужского рода… А тут девочка, подросток…

– Что Хозяин будет мужчиной – в книге ничего не говорится… Но меня еще и старуха волнует. Откуда она-то взялась? Если бы Заряна увидела Гунналуга, это было бы понятно. Боюсь, что он позвал кого-то в помощь, потому что сам обессилел. Это плохо, хотя теперь… Не знаю… И узнать боюсь… Если он позвал человека знающего, как тот мог решиться через два треугольника смотреть? Если это человек незнающий, он вообще ничего увидеть не мог… Не понимаю… Может, какая-то старуха издалека? По какой-то своей причине… И вообще с Гунналугом связи не имеет… Но тогда – зачем? И почему Заряна?.. Почему я треугольники не увидела?.. И сеть здесь сработать не должна была. Хозяин сильнее сети. Почему?

Всеведа была в заметном смятении, и по мере раздумий смятение ее становилось все сильнее и сильнее. Овсень видел это явственно. И не знал, как жене помочь, как успокоить, потому что не понимал глубины причины, вызвавшей это смятение. Но у него тоже возникли вопросы.

– Эти треугольники… Они могли ей повредить? С ней что-то стало?

– Не в этом дело, – тихо сказала Всеведа. – Повредить ей не могли. Сами по себе треугольники, даже сдвоенные, во многих колдовских и магических системах работают. Только не огненные. Огненные пришли только из земли Туле. Но как она увидела с обратной стороны? Тем более если… Но… Я боюсь об этом даже думать. Я сама проверю, потом скажу. Не расстраивайся раньше времени. Все может оказаться случайностью. И почему старуха?..

– Да… Мне Херик рассказывал, что в башне Гунналуга живет старая колдунья, которая Гунналуга постоянно проклинает, но в чем-то ему помогает. Какие-то зелья делает. Это, может быть, она и есть?

– Может быть. Это близко к возможному. Но я не знаю, и из-за сети узнать не могу… Мне бы сейчас главное узнать… В самом ли деле Гунналуг так обессилел, как мы со Смеяном хотели? Мы хотели, но понимали, что это почти невозможно. Вернее, я понимала. А Смеян на меня в основном и надеялся. Вообще, чтобы Заряне научиться передавать то, что я говорила, чтобы заклинания в ее устах работали, нужно было бы много времени на обучение затратить.

– Да, Заряна… Она же повторяла за тобой заклинания…

– О том я сейчас и говорю. Заклинание заклинанию рознь. Есть простые. Например, чтобы сделать из болотной воды ключевую. С этим, только запомнив, любой справится. Кровь на ране остановить. Это тоже для всех. А мы использовали заклинания очень сильные. Говорить заклинания может любой человек, ему самому они вреда не принесут. Но, чтобы они работали, нужна внутренняя сила, которая не каждому человеку дана. У Смеяна такой силы не хватает. Его сила в другом. Моя сила достаточная, но ее сдерживает сеть. И Гунналуга обессилить было трудно. И заклинания Заряны сильно сработать не должны были. Разве что так, чуть-чуть… Наложить печать на колдуна и заговорить рану – это разные вещи…

– А если бы она была Хозяином? Тогда ее заклинания…

– Не знаю. Я читала про Хозяина мельком. Не все помню. Но Хозяину не нужны заклинания. Он свою мысль материализует без них. Что он захочет, то и происходит. А заклинания будет произносить, как обычный человек.

– А Смеян узнать сможет? Если будет камлать…

– Может. В этом и есть его сила…

– Попросим его сразу, как вернемся, – решил Овсень.

– Он недавно камлал… Приходил к нам в подвал… Ему нельзя часто. Он пропадет в верхнем мире и не вернется. Он сам скажет, когда можно. Не надо торопить…

Возвращение сначала шло своим уже привычным чередом, не слишком торопливым маршем, поскольку, если бы погоня была, ее уже видели бы, но ехали и без задержек, поскольку желали побыстрее соединиться с двумя другими ладьями и с конунгом Ансгаром. Однако потом, когда колонна вышла на некрутой обрыв, с которого следовало спуститься, глазам предстал фьорд, верхушки мачт двух славянских ладей, стоящих в устье речки, и удаляющийся в сторону пролива не великий по размерам двадцатирумный драккар. А в море, сразу за проливом, стояло еще два таких же средних драккара. И непонятно было, вышли они из фьорда или вообще в него не заходили. Тем не менее соседство было не из приятных. Сверху из-за поворота речки и высоких береговых деревьев не было видно палуб ладей и непонятно было, что там творится. И хотя сотник Овсень оставил лодки под защитой гребцов, которых было около сотни и которые умели за себя и за свои суда постоять, а средний драккар сотню воинов вместить просто не мог, все же подступило беспокойство. И сотник дал команду:

– Быстрее… Конники, вперед….

Будь склон более крутым, вперед было бы необходимо пустить лосей, которым крутой спуск всегда дается легче. Но здесь кони не должны были испытать затруднений, а тропа через кусты уже была протоптана при подъеме. И большая часть сотни устремилась к берегу, у которого стояли ладьи. И конники оказались на месте уже к тому моменту, когда всадники на лосях достигли только еще половины спуска. Но и оттуда Овсень заметил, что никакой суеты на берегу нет, и прибывшие переговариваются с гребцами, одновременно разнуздывая лошадей и готовя их к погрузке. Трапы с берега так и не убирались, а на самом берегу почти полностью прогорел большой костер. Здесь, должно быть, шаман Смеян занимался камланием.

Наконец, и Овсень оказался на берегу.

– Все нормально?

– Нормально. Вас заждались…

– Что за драккар был?

– Из Дома Синего Ворона. Ищут конунга Ансгара. Желают с ним поговорить.

– Так и спрашивали – конунга? Или просто Ансгара? Может, ярла Ансгара?

– Нет – конунга… Точно…

– Это что-то новое. Смеян где?

– Спит после камлания. Утомился…

– Я иду, иду… – раздался откуда-то из трюма высокий голос шамана. – Смеян уже выспался… Иду…

Он появился на палубе, осмотрелся, потом быстро, сильно косолапя, пробежал по трапу и потрепал Улича по широкой морде, боком мимо Овсеня продвинулся, сразу подошел к Всеведе и взял ее руку в свои ладони.

– Я рад, что все так получилось…

– Что Гунналуг? – сразу спросила Всеведа, не желающая откладывать разговор.

– Он уже почти никто. Он совсем обессилел и никак не может подпитаться. И не может понять, что с ним случилось. И ничего сотворить не может, кроме своих треугольников. Только от них помощи никакой…

– Ты видел у него старуху?

– Старуха на первом этаже живет. Я мышью через ее комнату проходил. Она делает порошок для треугольников.

– Она сильная колдунья? – Всеведа спрашивала так серьезно, что с лица радостного шамана сошла улыбка.

Смеян пожал плечами.

– Мне трудно сказать. Большой силы от нее, как от Гунналуга раньше, не ощущается, но если делает магический порошок, то, наверное, что-то умеет… Треугольники не всем подчиняются, ты же, наверное, знаешь, хотя с ними не работаешь…

– Мне не подчиняются, – призналась Всеведа. – Я не умею делать порошок.

– А мне подчиняются… – с улыбкой сказала вдруг оказавшаяся рядом Заряна.

– Заряна видела сдвоенный шестиугольной звездой магический огненный треугольник и в нем лицо старухи… – сумрачно сообщила Всеведа.

– Ой-ей… – Шаман даже на шаг отступил и посмотрел на Заряну чуть не с испугом.

Но испуг самой Заряны, проявившийся в момент встречи с треугольниками, уже прошел, и девочка радостно улыбалась, не замечая обеспокоенности взрослых. И уже отошла от родителей, забираясь по трапу вслед за Добряной на палубу ладьи.

Овсень, который за время, прошедшее после сожжения Куделькиного острога, лучше узнал Смеяна и сумел оценить его способности, как ни странно, чуть не выше, чем способности собственной жены, которая их никогда не демонстрировала, смотрел на шамана вопросительно. Он ожидал оценки события, которое Всеведа восприняла настолько серьезно, со стороны Смеяна. Но тот разговаривать громко не пожелал, стал едва слышно что-то обсуждать с Всеведой, и сотнику показалось неудобным приблизиться, чтобы слышать разговор. Это походило бы на подслушивание, а подслушивать можно только врагов.

Говорила больше Всеведа. Шаман слушал и с какими-то восклицаниями головой качал. Потом Всеведа задала вопрос, и Смеян ответил. И на его ответ уже Всеведа головой качала. Овсень собрался уже отъехать, чтобы проследить за погрузкой на ладьи, которой командовали кормчие, но жена позвала его. Пришлось развернуть Улича.

– Мы со Смеяном посоветовались, – сказала Всеведа. – Он сейчас камлать хорошо не сможет. Слишком устал от предыдущего, а слабому шаману выходить в верхний мир опасно. Когда сможет, он попробует что-то узнать своими способами. Но ему это тоже опасно, потому я попросила его быть аккуратнее. И тебя попрошу… Заряна, похоже, ничего не понимает и не ощущает. Пусть все идет своим чередом. Я буду незаметно присматриваться. А ты про все забудь. Ты не знаешь, к чему нужно присматриваться, и потому просто забудь. Не надо ее подталкивать ни словом, ни взглядом. Поберечь нам Заряну нужно…

– Я понял, – согласился Овсень. – Но ты от меня ничего не скрывай. Если заметишь что, рассказывай… Эй, Валдай, да выставь ты второй трап, так быстрее дело пойдет… Надо догнать эти драккары… Конунгу лучше общаться с Воронами при нашей поддержке…

В береговом вике к встрече гостей готовились без суеты и основательно. Лучники береговой дружины заняли высокий каменистый берег со стороны Дома Конунга, откуда подходящий драккар был как на ладони, выстроились дугой, прикрываясь большими камнями, и приготовили стрелы. Дружина в полном вооружении встала на берегу сомкнутым строем, готовая к защите или к атаке, в зависимости от обстоятельств. Щиты были сомкнуты. Прорубиться и прорваться через такой строй всегда сложно даже самому сильному и опытному противнику.

По большому счету Ансгару торопиться к берегу было тоже необходимо, но он уже почувствовал себя полноценным конунгом и считал, что берег должен торопиться к нему, и потому пустил коня шагом. Большака вынужден был ехать рядом так же неторопливо, и воины руянской сотни тоже. Но другая часть сотни, что оставалась в Доме, отреагировала, не дожидаясь команды, и строем перекрыла дорогу от фьорда к воротам, что заметили и Ансгар, и сам «большой сотник». И даже Хрольф заметил, пошевелил носом и решил, что ему тоже пора проявлять активность, посмотрел на конунга, показал кивком головы, дождался ответного кивка и почти бегом, что для его лет было нелегко, заспешил к своей дружине, чтобы принять командование.

Драккар не показывал агрессивности. Белый щит по-прежнему красовался на его мачте, а щиты гребцов как висели раньше, так и остались висеть на борту над гребными окнами. Драккар плыл неторопливо, весла едва-едва шевелились, и все это только для того, чтобы дать береговым жителям время подготовиться, и показывая, что не желают выглядеть атакующими агрессорами.

Однако Ансгар миролюбием гостей не проникся и доверия к Гунналугу, которому в отсутствие старшего ярла подчинялся шведский Дом, не испытывал. Он помнил, что к отцу не однажды приезжали и точно так же приплывали в гости и сам старший ярл, и однажды Гунналуг вместе с ним. И драккар тоже нес белый щит. Все проходило мирно, но визит годовой давности, когда старший ярл приплыл вместе с Гунналугом, закончился поломкой клинка меча Рёнгвальда, на который тогда безостановочно смотрел Гунналуг. Так долго и пристально, совсем не мигая, смотрел, что это было всем заметно. И потому Ансгар был готов ждать подлости от колдуна, и в свой адрес направленной. Тем более что, даже не имея прямого личного контакта, они уже начали враждовать загодя. А о поддержке колдуном Дома Синего Ворона ярла Торольфа Одноглазого было известно всем, и ни сам Торольф, ни Гунналуг не скрывали этого. И потому визит драккаров казался странным.

Ансгар с Большакой еще не успели спуститься к берегу, когда драккар воткнулся носом в песок. Моряки сразу выставили трап, и на берег спустился сначала, видимо, кормчий, потом вышел сам Гунналуг, и кормчий поддерживал его за руку, чтобы колдун не упал с трапа. И только вслед за Гунналугом лодку покинули два воина в темных доспехах, но, судя по позолоте на шлемах, не из простых. Скорее всего, это были младшие ярлы Дома Синего Ворона, сопровождающие колдуна в коротком плавании. В глубину берега лодку начали втаскивать только после этого. Выпрыгнули на песок гребцы, ухватились за веревки, потянули, и легкий драккар прочно сел на берег. Так лодки вытягивают только в случае, если стоянка предвидится долгой.

Ансгар по-прежнему сдерживал коня, стремящегося спуститься к песку побыстрее. Ему хотелось заставить Гунналуга ждать себя, и одновременно конунг ломал себе голову вопросом об этом странном визите и о том, чего ему стоит ждать интересного, а чего опасаться. Он уже помнил, что опасаться стоит пристального немигающего взгляда, словно бы остановленного на одной точке. Наверное, Гунналугу не стоило смотреть прямо в глаза. Но, отводя глаза, человек признает свою слабость. И потому Ансгар решил, что взгляд должен отвести колдун, а не конунг. А интересного и уж тем более хорошего ждать не приходилось. Но другого о колдуне Ансгар ничего и не знал, и потому полагался на Большаку, который, как говорил, с колдунами имел дело и смущения перед ними, как и перед всеми другими, никогда не испытывал. Юноша так и сказал «большому сотнику».

– Не волнуйся. И с колдунами справимся, – ухмыльнулся в ответ Большака, вообще не проявляющий никакого беспокойства. И уверенность сотника частично подпитала уверенность конунга, который к колдунам вообще-то относился с некоторым пиететом, хотя склонять голову перед ними не собирался.

Но еще до того, как конунг с колдуном встретились, по короткой дороге от дома спешно пробежал дварф Истлейв. Бежал он явно в сторону Ансгара с Большакой, и те придержали коней, чтобы подземному жителю не пришлось догонять их. У дварфа было, похоже, важное сообщение, которого ждали конунг с сотником.

Так и оказалось.

После пробежки дварф совсем не запыхался, показав, что обладает чистыми легкими, и сразу начал докладывать:

– С подземельем, конунг, все в порядке. Туда вошли пятьдесят воинов, вместе с ними зашли и восемь стражников. Землекопы вход завалили и заварили прочнее, чем было. Камень стал тверже металла. Никто выйти не сможет. Они в ловушке с единственной дорогой. Только туда… – Истлейв показал на скалу под домом. – Ниже дома на тридцать локтей. Значит, падать им девяносто локтей. Успеют с миром попрощаться навсегда.

– Спасибо, друг, – ответил «большой сотник», тогда как конунг, которому доклад и предназначался, лишь сдержанно кивнул. – Я так и думал, что твои братья не подведут.

– Там приплыл Гунналуг? – спросил дварф.

– Кажется, он.

– Тогда я в дом пойду. Мне не хочется с ним встречаться. После таких встреч бывают несчастья. И сказать ему могу что-то не так. Я не умею быть вежливым. Говорю то, что думаю. Кстати, приближаются ладьи сотника Овсеня. Он вместе с дварфами все сделал хорошо, только воины Дома Синего Ворона убили одного дварфа. Сейчас тело несут в Красные скалы, которые мы освободили.

– Когда Овсень прибудет? – наконец-то проявил заинтересованность и конунг.

– Об этом лучше спросить у Овсеня. Я его ладьи не видел. Я только прочитал мысли своих собратьев, что идут в Красные скалы. С Овсенем нет дварфов, и мне некого услышать.

Истлейв повернулся и заспешил к дому ничуть не медленнее, чем он спешил от дома. А конунг с сотником продолжили движение. В оконечной своей части дорога стала совсем крутой, и лошади здесь не рвались вперед, предпочитая осторожный шаг. И можно было отпустить поводья, что Большака с Ансгаром и сделали…

«Большой сотник» с конунгом Ансгаром остановились от гостей в пяти шагах, но с лошадей не сошли, хотя долг приветливости, казалось бы, требовал это сделать. Сказалась напряженность момента, кроме того Ансгар наглядно демонстрировал свою власть, сразу показывая, кто он есть.

Первым заговорил Гунналуг, рассмотрев нахмуренного и настороженного юношу и насмешливого «большого сотника» и сообразив, что они первыми заговаривать не собираются:

– Я рад приветствовать сына Кьотви на его земле, и как добрый сосед прибыл с поздравлениями по поводу возвращения из долгого опасного пути в родной дом и с законным вступлением в правление Норвегией. Я рад за вашу страну. На смену достойному конунгу Кьотви пришел не менее достойный конунг Ансгар, да сделает Один величественными годы его правления. Мы, как ближайшие соседи, надеемся на сохранение прежней дружбы и взаимного уважения.

– Законным это вступление будет только завтра, – ответил Ансгар хмуро.

Но тут же сообразил, что простой долг вежливости требует от него большей приветливости, а ярл Дома Синего Ворона – это не какой-то бонд-проситель. Сразу вспомнилось и сказанное однажды самим Кьотви: «Врага тоже следует уважать. Если ты не уважаешь его, значит, ты его недооцениваешь. А это для тебя же опасно». И потому Ансгар изобразил нечто вроде слабой улыбки и приложил руку к сердцу:

– Я благодарен тебе, Гунналуг, за поздравления. Поднимись в мой дом, я буду сердечно рад такому гостю. Я думаю, тебе не потребуется много времени на сборы. А пока я поеду к себе, отдам распоряжения, чтобы накрыли стол…

– Извини, конунг, но я пожаловал совсем ненадолго. Обстоятельства заставляют меня чувствовать беспокойство за безопасность имущества и людей, доверенных мне старшим ярлом Дома. И потому мне следует спешить в свой фьорд, а потом еще и в поместье. Там сейчас осадное положение, и мое долгое отсутствие может грозить бедой.

– Тем более я благодарен тебе, что ты выбрал время для поездки, – наклонил конунг голову в знак признательности. – Да, я слышал, что сторонники Свенельда Еталанда идут на Дом Синего Ворона войной. Задачу обороны я тебе слегка облегчил и надеюсь, что ты успешно отобьешь все их атаки. К тому же во время шторма Еталанды потеряли все свои драккары и треть людей…

– Ты облегчил мне задачу? – не понял Гунналуг. – Каким образом?

– Я убил ярла Сигтюргга Золотые Уши. Он командовал той армией, что выступила против тебя. Кто сейчас командует, я не знаю. Какой-то ярл, похожий на бочку. С этим ты сам, думаю, разберешься.

– Это для меня приятный сюрприз, и я не могу не высказать тебе слов признательности. Ты намного облегчил мне задачу обороны. Но ярл Сигтюргг был великим воином и полководцем. Ты вступил с ним в поединок?

– Можно сказать, что так… Мой меч оказался сильнее и быстрее…

– Еще раз выражаю свою благодарность. Но я во многом прибыл лично еще и потому, что тоже хочу оказать тебе услугу.

– Услугу? – переспросил Ансгар.

– Да… Небольшую. Я только хотел сказать тебе лично несколько слов…

– Я слушаю…

Гунналуг приблизился, посмотрел на «большого сотника», но не стал возражать против присутствия свидетеля-славянина, поскольку от славянина трудно ожидать разглашения сообщения о ситуации в Скандинавии.

– Ярл Торольф Одноглазый…

– Я знаю, что он претендует на мой титул, – прервал Ансгар. – И готов показать соответствующее ему место. Ты это хотел сказать?

– Нет… Я хотел сказать, чтобы ты не слишком полагался на благородство происхождения Торольфа. Он человек подлый и собирается действовать нечестными методами.

– Интересно… – вместо молчащего Ансгара сказал Большака.

– Торольф нанял дварфов, и они вырыли под твоим домом подземный ход, чтобы ночью воины проникли в дом и убили тебя. Потом сожгут дом, чтобы от твоего тела следа не осталось. Мне сказали, что Торольф отправил для этого черного дела семьдесят воинов. Будь готов к их появлению и держи рядом сильную стражу.

– Спасибо, Гунналуг, за предупреждение, – сдержанно ответил конунг. – Но я уже обезопасил себя от такого покушения. И все равно спасибо…

– Обезопасил? – не понял колдун. – Ты знал?

– Да, – Ансгар не стал вдаваться в подробности.

Но Гунналуг, в первый момент пораженный словами юного конунга, легко взял себя в руки.

– Я рад твоей предусмотрительности и хорошей работе твоей разведки. Еще в вашем народе говорят, что ты окружил себя славянами, и слегка за это поругивают. Перед собранием бондов тебе лучше бы держаться ближе к соотечественникам. Извини уж за совет. Я просто прислушиваюсь, о чем говорят в соседних землях. А нашему Дому, как приграничному имению, важно иметь стабильность у себя под боком. Именно потому я смею давать тебе советы, что заинтересован в этой стабильности и в силе авторитета конунга. А уж как воспринимать мои советы, это твоя воля, на которую влиять я никакого права не имею…

– Славяне просто помогают мне, а я помогаю им. Когда они свои дела закончат, когда мои дела будут завершены, они отправятся домой.

– Их дела, как я понимаю, освобождение пленных, которых захватил Торольф?

– Конечно.

– Ты знаешь, где Одноглазый пленников держит?

– Пока не знаю, но узнаю вскоре.

– Могу тебе подсказать, конунг. – Гунналуг понизил голос до шепота: – В старом имении своей матери в полудне пешего хода от нынешнего Дома Торольфа в восходную сторону.

– Спасибо, колдун, – сказал Большака, ехидно улыбаясь. – Ты добрый и предусмотрительный человек. Я знаю это имение. Вернее, слышал о нем.

– Откуда ты знать можешь? Ты же человек пришлый.

Большака ответил небрежно:

– Вместе со мной плавал один бедный урманский ярл. Когда-то это имение принадлежало его отцу. Когда отец ярла умирал, Торольф напал на него, убил старика, убил старшего брата моего товарища, наследника имения, само имение захватил, а потом подарил его своей матери. Мой товарищ так и не сумел вернуть его себе. У него не хватало денег, чтобы купить лодку и нанять себе хорошую ватажку. Он так и погиб в морском бою почти нищим, но при этом достойным человеком. Один таких людей принимает с добром и дает хорошее место у костра в Вальгалле. А когда Торольф с сыном стали при мне спорить за это имение и Снорри пообещал отобрать его у отца, я взял Снорри за волосы на загривке и сунул носом в тазик для умывания. Просто в память о погибшем товарище. Это самое большое, что я мог сделать, потому что ни Снорри, ни Торольф не пожелали взяться за оружие, переведя оскорбление в дружескую грубоватую шутку.

– Ты хорошо с ними знаком?

– Мы несколько раз вместе участвовали в набегах. Но уважения отец с сыном у меня не вызывали, хотя воины они неплохие. И друзьями моими не стали. И потому я смело могу против них выступить. Против Торольфа то есть, поскольку Одноглазый ярл на старости лет остался в одиночестве.

Гунналуг на это только поклонился и повернулся к конунгу, который уже начал разворачивать коня, чтобы вернуться на дорогу и продолжить поездку.

– Когда ты разберешься с Еталандами, я буду рад видеть тебя своим гостем, – сказал Ансгар. – Если завтра на собрании все пройдет хорошо, возможно, я сумею помочь и тебе, если решу, что это выгодно Норвегии. Мне тоже важно иметь спокойные границы рядом со своим Домом. Когда рядом идет война, разбойники и мародеры обязательно заглянут и в наши земли. Мне этого откровенно не хочется. Я не уверен, что буду атаковать Еталандов, поскольку они не выступают против меня, а вмешиваться во внутренние дела другого государства я не намерен, но могу просто выстроить на границе свои полки, и это уже будет устрашением. Да, скорее всего, я не буду вмешиваться и просто встану на границе. Одновременно я пресеку всякие попытки мародерства. Уже одно мое присутствие произведет, я думаю, в стане твоих противников замешательство, но ты при моем появлении можешь быть спокоен, поскольку знаешь, что я выступаю не против тебя. Если, конечно, обстоятельства будут тому способствовать. Ты понимаешь, про какие обстоятельства я говорю?

– Не очень, конунг…

– Я говорю о твоей чистосердечности. Ты не должен поддерживать Торольфа. Тогда я не буду поддерживать твоих врагов.

– Я буду тебе признателен, – еще раз поклонился колдун. – А теперь разреши мне отплыть домой и заняться делами.

Ансгар снова придержал коня.

– Еще один вопрос, если ты не против. Ты, я слышал, знаешь, где сейчас находится мой дядя ярл Фраварад…

Ансгар умышленно так поставил свой вопрос. Он не спрашивал, он утверждал.

– Насколько мне известно, Торольф содержит его в скальном доме в комнате без окон. У него только одна такая комната именно в скальном доме. Больше мне ничего не известно.

– Скальный дом – где это?

– Дорога от ворот Торольфа ведет в Ослофьорд, но имеет небольшой отворот в сторону его собственного фьорда. Пройти по той дороге треть и повернуть налево. Там скопление желтых скал, не доходящих до моря, а в скалах вырыты пещеры, и на входных тоннелях поставлены двери. Эти пещеры Торольф зовет скальным домом. Верхние комнаты с окнами. Внизу одна комната без окон… Ярл Фраварад в нижней комнате…

– Пусть дует в твой парус попутный ветер, – сказал Ансгар, поднял глаза и увидел, как в пролив вошли две славянские ладьи…

А колдун после прощального поклона поспешил поймать тот самый попутный ветер, который пожелал ему юный конунг…

Плыть старались быстро, но ветер был прямой встречный, не дающий возможности выставить паруса, и потому продвигаться приходилось только на веслах. К сожалению, пришлось расстаться с дварфами, а они, как показалось сотнику Овсеню, гребли даже лучше тех гребцов, что с малолетства приучены к веслу. Сильные руки и тяжелый физический труд, к которому они привыкли, позволяли дварфам не знать, что такое усталость. Но даже без дварфов и при встречном ветре ладьи легко разрезали небольшую волну и двигались ходко. Конечно, Овсеню хотелось бы догнать и перегнать три свейских средних драккара, что вышли ненамного раньше. Но, видимо, погрузка лосей и лошадей на ладьи длилась все-таки излишне долго, а драккары обладали быстрым ходом. Их паруса, стянутые к реям, постоянно виднелись вдали, но догнать скандинавские лодки никак не получалось, несмотря на большее количество гребцов на ладьях.

– Мы уже, кажется, подплываем… – сказал Валдай.

– Обогнать драккары так и не сможем? – спросил сотник.

– Нет. Они уже подходят к проливу, – подсказал на ломаном славянском языке рыбак, выделенный Ансгаром ночью в качестве лоцмана.

– Все равно следует торопиться. Мало ли что там может произойти…

– Там ничего произойти не может, – категорично сказал Валдай.

– Почему так считаешь?

– В драккарах только гребцы. Воинов нет. Посадка высокая. Когда воинами загрузят, драккары намного ниже садятся и медленнее плывут. Груженые лодки мы уже догнали бы.

Слову кормчего следовало верить. Сам Овсень никакого понятия не имел о посадке лодок и потому спорить не стал. Но и команды расслабиться и снизить темп передвижения не дал.

За время короткого разговора с кормчим один драккар впереди пропал из поля зрения. Овсень смотрел вдаль, отыскивая глазами рею с парусом, но найти ничего не смог.

– Он уже в пролив свернул, – предположил кормчий. – Скоро увидим.

Ждать, в самом деле, осталось недолго. Два драккара остались у входа в пролив, только изредка делая короткие гребки, которые удерживали лодки на месте и не позволяли течению и морской волне отнести их в зону опасных при столкновении скал. Но при приближении двух славянских ладей на борту драккаров переполоха не поднялось. Белые щиты, украшающие мачты, красноречиво говорили о мирных намерениях скандинавов. А отсутствие таких же белых щитов на мачтах славянских ладей ровным счетом ничего не значило, потому что скандинавы хорошо знали о нежелании славян следовать их традициям.

– Потопить бы их прямо здесь, – сказал Велемир, ничуть не стесняясь присутствия лоцмана из местных рыбаков, – чтобы к нам никогда больше не плавали. И вики их пожечь…

– А что, только так их и отвадишь чужие земли грабить, – согласился кормчий Валдай, умышленно посмотрев на того же лоцмана.

Лоцман молчал, не показывая, понял ли он суть разговора.

– Правь мимо… – не вступая в разговор, приказал сотник.

Кормчий заработал веслом, выворачивая ладью в сторону пролива, в который они входили прошедшей ночью перед рассветом. Казалось бы, времени-то всего ничего прошло, а уже столько событий за этот короткий отрезок произошло, что ночное вхождение в фьорд Дома Конунга казалось теперь далеким и почти забытым событием. Даже скалы по берегам пролива казались незнакомыми. Впрочем, они и были незнакомыми, потому что одно дело идти проливом ночью и совсем другое при дневном свете.

Третий драккар стало видно сразу, как только вышли из пролива. Он плыл уже навстречу, а на берегу, как даже Овсень, не отличающийся стрелецким зрением, увидел, ждали ладьи конные конунг Ансгар и сотник Большака. Видимо, они только что вели с кем-то переговоры и не покинули берег, чтобы дождаться прибытия друзей и союзников.

– Это, наверное, сам Гунналуг… – сказал Велемир, чье зрение никогда нареканий не вызывало, иначе плохой бы получился из него стрелец.

– Где?

– На носу стоит. За «дракона» держится. Похож на колдуна, как я его представляю…

Овсеню тоже хотелось посмотреть на Гунналуга. И хотелось в дополнение точно знать, он это или не он, чтобы при случае не обознаться, кому наносить удар. И сотник приказал позвать Всеведу с Заряной, которые устроились отдыхать в трюме.

Жена сотника вышла вместе с Добряной и Извечей, но почему-то не взяла с собой Заряну, и все встали у борта так, чтобы им был хорошо виден плывущий навстречу драккар. Лодки быстро сближались, хотя ни та, ни другая повышенной скорости не набирали.

– Заряна где? – спросил Овсень.

– Спит. Я не стала ее будить. Пусть спит… Так надо…

– Ладно. Тебе виднее… Сама смотри…

– Гунналуг… – бесстрастно произнесла Всеведа.

Добряна поставила на борт передние лапы, посмотрела вперед и грозно зарычала.

Слышал ли что-то колдун, неизвестно, но он приложил руку к сердцу, скривил лицо в приветливой, как ему, должно быть, казалось, улыбке и поклонился рассматривающим его русам.

– Теперь никогда не забуду… – торжественно, как клятву, произнес стрелецкий десятник. – Издалека увижу и сразу новый стальной прозор в лук поставлю. И не промахнусь…

Драккар проплыл мимо, и вслед ему вдруг донесся жуткий и душераздирающий волчий вой. Под палубой заволновались лошади и лоси.

– Добряна тоже говорит, что не забудет, – сказал маленький нелюдь Извеча. – И я всегда буду помнить человека, который хотел лишить меня своего дома…

Овсень сразу подвел к Ансгару с Большакой жену и младшую дочь, которая проснулась сама, как только нос ладьи воткнулся в береговой песок. Познакомил их. Конунг Ансгар повел себя как учтивый кавалер, спрыгнув с лошади, и предложил Заряне доехать до дома верхом. Это сказывалось, конечно, воспитание его матери и бабушки. Девочка, потупив глаза, отказалась. Отказалась и Всеведа, когда точно так же предложил ей своего коня «большой сотник». Ехать верхом, когда другие идут, всадникам тоже показалось неудобным, и оба передали повода коней старосте Хрольфу, с неодобрением смотревшему на пополнение славянского стана. Впрочем, на Хрольфа внимания обращали мало. Так все вместе, пешим ходом, они и поднялись по дороге до ворот двора Дома Конунга. Там, перед порогом, их встречали дварфы Хаствит и Истлейв и причальный нелюдь Хлюп, ведущий на поводке радостного Огнеглаза. Хаствит мычал вопросительно, и Ансгар прочитал вопрос в его глазах.

– В дом зайдем, там расскажу…

Хрольф сразу отдал лошадей слугам, избавившись от обязанности, которая ему не слишком нравилась, а сам последовал за конунгом и остальными, хотя и старался держаться в стороне от Добряны, мирно вышагивающей рядом с Огнеглазом, ничуть уже не смущая собаку, но заставляя шарахаться всех домашних, впервые с волкодлачкой встретившихся. Дворовые собаки издали почувствовали волчий запах и забились в какие-то дальние углы. Даже великан Огнеглаз был для них не так ужасен, как Добряна.

Прежде чем приступить к обсуждению дел, Ансгар распорядился, чтобы подготовили комнату для Всеведы и ее дочери.

– Комнату матери… – сказал, слегка смущаясь. – В ней давно уже никто не живет. Мама моя имела наполовину греческую кровь и потому не любила наше море. Окна ее комнаты выходят на солнечную сторону. Там вам будет удобно…

– Свой сгоревший дом мы оттуда все равно не увидим, – печально сказала Всеведа, – хотя он был именно в той стороне.

Эти слова прозвучали нечаянным упреком норвежскому Дому, хотя вовсе не представители Дома Конунга сожгли Куделькин острог. Но все прекрасно понимали, что тот же Хрольф во время своих походов вместе с конунгом Кьотви сжигал другие славянские дома, в которых жили другие славянские женщины. И почти все мужское население страны время от времени принимало участие в набегах в одну или другую сторону.

Ансгар сделал вид, что не почувствовал упрека, хотя взгляд отвел. Всеведу и Заряну проводил слуга. Мужчины расселись вокруг горящего очага, а не за столом, где на всех места не хватило бы, поскольку стол здесь был маленький. Но все смогли устроиться на звериных шкурах, разбросанных по полу. Даже славяне, которых оказалось большинство, воспользовались местным обычаем устраиваться в доме. «Большому сотнику» тут же принесли глиняный жбан с уже подогретым вином, заправленным пряностями. Должно быть, слуги издали увидели его возвращение и начали вино подогревать. Уважили пристрастие руянца, но при этом смотрели на него с нескрываемым любопытством, словно ожидая результата и прикидывая, сколько еще вина войдет в этот живот и как будет после этого чувствовать себя большая голова. Но отклонений в поведении или в речи сотника никто пока не заметил, и даже живот его существенно не раздулся, а голова вроде бы соображала ничуть не хуже, чем раньше.

Ансгар сразу перешел к делу, и Большака вполголоса переводил его слова сидящим рядом с ним Овсеню, Велемиру и Смеяну, поскольку дома деловые разговоры, даже общаясь с русами, конунг предпочитал вести на родном языке. Может быть, это было его ответом на упрек Всеведы или просто проявлением патриотизма, который конунг не сильно проявлял на славянских ладьях. Дома же его поведение изменилось значительно. Но, возможно, родной язык конунг использовал потому, что в комнате присутствовали старосты всех виков и воины Дома Конунга. Им переводить со славянского было некому. Впрочем, обиды русы не почувствовали, принимая такое положение как должное.

– Я думаю, что-то незаметно, но достаточно сильно изменилось вокруг нас… – сказал Ансгар, когда уселись все, кроме слуг. – Мы по какой-то причине этих изменений не заметили, а они, судя по событиям, существенны и влияют на все, что будет происходить завтра и впоследствии. А Гунналуг точно чувствует все изменения, но никак, похоже, не может на них повлиять. Если учитывать его колдовскую силу, то можно предположить, что изменения носят серьезный характер. Мы же, к сожалению, не знаем, что происходит. Просто так, от великой любви к справедливости, колдун не запросил бы мира, а он прибыл именно за этим – он мир даже не просил, он его выпрашивал, хотя сам говорил про другое. По крайней мере, я все понял именно так…

– Он просто предал Торольфа Одноглазого, когда ему это стало выгодно, – сказал Хрольф, подтверждая слова своего конунга, но рассматривая событие с другой стороны. – Вопрос только в том, почему он его предал?

– Вообще-то я никогда не слышал, что Гунналуг имеет склонность к предательству, – продолжил Ансгар. – Обычно он старался поддерживать тех, с кем пошел в какой-то путь, до самого конца. И потому ему всегда верили. Но сейчас Хрольф прав. В данном случае он просто предал Торольфа. И после этого нельзя верить Гунналугу ни в чем. Нельзя верить даже в его уверения о желании жить со мной в мире и дружбе. Однако для нас главное понять, что толкнуло колдуна на предательство. Это должна быть достаточно веская причина.

Хаствит промычал вопросительно.

– Ах да… – спохватился юный конунг. – Я забыл, что не все наш разговор с колдуном слышали. Да-да… Короче говоря, дело обстоит так… Гунналуг приплыл якобы поздравить меня с возвращением и со вступлением в титул. И тут же, как добрейшей души человек, словно услугу пожелал оказать, предостерег от козней Торольфа Одноглазого, который нанял дварфов, чтобы выкопали под мой дом подземный ход. И даже сказал, сколько воинов послал Одноглазый на разбой, чтобы и меня убили, и дом разграбили. Вот этот самый дом, в котором мы сейчас сидим. Потом сообщил, где держит Торольф пленных славянских женщин и детей и где запер моего дядю ярла Фраварада. И все так, словно он действует просто из великой ко мне симпатии и потому, что он, как натура невинная, не терпит несправедливости. Три сообщения. Одно из них, как мы знаем, верное. Что касается двух следующих, то следует осторожно проверить. Именно осторожно, потому что всегда случается так, когда одно сообщение верное, невольно хочешь поверить и в остальные. А там может быть устроена хитрая ловушка. Гунналуг предатель, лжец, но одновременно и очень хитрый человек, и нам не следует забывать этого…

– Он сразу обманывал. Наши люди говорят, – добавил дварф Истлейв, – что колдун сам предложил Одноглазому прорыть этот подземный ход с помощью дварфов, которых можно только заставить шантажом, но не нанять. Торольф пытался раньше, но с помощью своих людей, которые дошли до скалы и дальше продвинуться не смогли. Торольф сам не додумался, и Гунналуг предложил обмануть нас или прибегнуть к силе против наших семей. А теперь свалил все на Одноглазого.

– Вот я и думаю, – продолжил Ансгар свою мысль, – что мы оставили без внимания? Есть какие-то моменты, которые могут усилить мою позицию или сильно ослабить позицию ярла Торольфа? Колдун преследовал какую-то цель своим визитом, и цель эта видится пока только с одной стороны. Гунналуг заискивал, просил о мире, выпрашивал мир и добрососедство. А это значит, что появилось нечто значительное, оставившее Торольфа без шансов. Иначе Гунналуг предпочел бы перебороть обстоятельства, поскольку соседом для Дома Синего Ворона я буду не слишком приятным. По крайней мере, неуступчивым соседом в вопросе границы владений. А у нас много спорных вопросов, требующих разрешения. Гунналуг планировал разрешить их в свою пользу и вдруг от всего отказывается, предает сообщника, чтобы самому сухим из воды выйти. Что это значит? Что толкнуло колдуна на предательство сообщника?

– Может быть, – предположил Овсень, – он не надеется на своих воинов в то время, когда Еталанды подступают к его стенам? Может быть, он запросил помощи у Торольфа, а Торольф посчитал, что ему более важно оставить воинов на завтра, и тогда Гунналуг в отместку предал его? Я ничего не знаю о Гунналуге, а исходить следует из черт его характера. На что он способен, то и следует обсуждать…

– Это, конечно, допустимые варианты, – согласился Ансгар. – Еталанды представляют для колдуна несомненную опасность, с которой ему трудно будет бороться. Но мне кажется, здесь скрывается что-то более сильное и важное. И это нас напрямую касается, а мы не можем понять, что именно…

– Здесь есть самое важное, – сказал скромно молчащий до этого шаман Смеян. – И не одно, а сразу много разных моментов, которые повлияли на колдуна. Я бы сказал… Но чтобы сказать что-то точно, мне нужно камлать. И придется опять отправляться в башню Гунналуга… А я пока не успел отдохнуть. Сначала отдохну, потом буду камлать, иначе могу не вернуться. А вот отдохну и опять полезу в башню, хотя мне там не нравится. Но это только дня через два, не раньше, а тогда это вам всем будет не нужно.

– Зачем ты туда полезешь? – спросил Ансгар. – Когда Еталанды подступают к Дому, Гунналуг в башню не поедет. Он остался за старшего ярла, значит, будет обязан защищать имение. Уж в этом-то он сказал правду… В башне делать нечего. Надо искать ответ на наш вопрос в самом Доме Синего Ворона. Что там происходит? Что задумал Гунналуг?

Шаман тихо покачал головой.

– Мне в башню нужно. Мне не Гунналуг нужен. Мысли его я читать все равно не умею. Мне нужно посмотреть, что стало со старухой, что живет в башне. Старая колдунья… Жива она еще? Ничего там не произошло? Если произошло, это многое объяснит…

– А что ты все-таки считаешь важным моментом? – спросил Овсень, понимая, что желает узнать в башне шаман, и переводя разговор на более приближенную тему, чтобы не заводить общий разговор о Заряне.

Смеян пожал плечами.

– Мне кажется, там все ясно. Просто Гунналуг потерял свою колдовскую силу. Его утечка силы запечатана многими печатями, и он не в силах снять их. И потому никак не может восстановиться. Для него остался один путь – пойти учителем магии к какому-нибудь знатному человеку. Объяснить и рассказать он сумеет. А без его поддержки, считает Гунналуг, Торольф Одноглазый обречен. Значит, следует от Торольфа отказаться и перейти на другую сторону, чтобы избежать преследований в будущем. И он перешел… Правда, что-то еще подтолкнуло его, может быть, я знаю что, может быть, ошибаюсь…

– Ты не ошибаешься… – сказала от двери неслышно подошедшая Всеведа. Сказала мрачно и с нажимом. – Это произошло. Хозяин пришел, Гунналуг обессилел…

– Хозяин? – переспросил конунг Ансгар. – Хозяин чего?

– Хозяин всех колдунов… И Гунналуг его боится, потому что Хозяин, если встанет вопрос, поддержит не его, а тебя… И это все решило…

– Ты, женщина, знаешь этого Хозяина? – продолжил конунг.

– Знаю.

– И меня с ним познакомишь?

– Нет… Хозяин еще сам не знает, кто он такой. Он может стать правителем мира, выше которого есть только бессмертные боги, но для этого нужны обстоятельства. А может остаться и простым человеком. Лучше бы он остался простым человеком… Поэтому никто не должен говорить Хозяину, кто он такой…

– Но Гунналуг знает его?

– Боюсь, что знает…

– И что нам теперь делать? – спросил Ансгар.

– То же самое, что делали раньше… Продолжать жить, словно не существует никакого Хозяина, хотя он своим появлением облегчил вам решение многих вопросов. Он сделал бессильным колдуна Гунналуга, он не причинит вреда Дому Конунга. И вам придется обойтись только знанием этих фактов. Другие знать нельзя, чтобы не нарушить целостность мира. Если Хозяин осознает свою силу, мир может существенно измениться, – сказала Всеведа решительно и серьезно, как приказала, хотя никакого посыла к действию в ее словах не было, повернулась и ушла в выделенную им с дочерью комнату, из которой только что вышла…

В своем доме Ансгар почувствовал уверенность в собственных силах и уже полностью взял командование всеми делами на себя. Если в Гардарике он вынужден был подчиняться чужой воле, на ладьях он только проявлял стремление к власти, но там распоряжались другие, то теперь, кажется, и сомнения не испытывал, и советоваться ни с кем не собирался. Все, кто был с ним в плавании, заметили, что дома у юного конунга даже взгляд стал другим – властным, требовательным, решительным. Впрочем, начал он как раз с того, что попросил совета, но совет сам тут же не принял и решил дело по-своему.

– Значит, продолжаем жить, как жили. Так нам ведающие люди советуют… А это значит, что никто не отменял нашего полуосадного положения и всем следует постоянно быть настороже. Я понимаю, что мои помощники-славяне прибыли к нам в земли со своей задачей, решить которую можно быстро, но в первую очередь необходимо решить вопрос с дядей Фраварадом. Я объясню почему, хотя, возможно, мое решение кому-то покажется эгоистичным. Дело в том, что сразу после освобождения пленников славянам будет необходимо уплывать в свои земли. Это еще и вопрос их безопасности, поскольку в народе косо посмотрят на то, что славяне приплыли в наши фьорды и забрали своих пленников. Это против обычаев нашего народа. И возможно возмущение и противодействие со стороны тех, кто считает себя полностью вольными людьми. Моя власть еще не настолько окрепла, чтобы моего слова было достаточно для остановки всякого противодействия. Кроме того, освободив пленников, славяне главную свою задачу выполнят и уже будут без желания выполнять любые мои поручения. Потому, поразмыслив, я решил принимать меры к освобождению пленников только после окончания собрания бондов. И считаю это справедливым. Значит, первой я рассматриваю задачу освобождения своего дяди. Ярл Торольф Одноглазый, как сказал Гунналуг, держит ярла Фраварада в подвале скального дома в комнате без окон, в полной темноте. Как будем его выручать?

– Просто… Надо опять просить дварфов, – предложил Большака. – Путь опробован. Они хорошо справились со своей задачей и под этим домом, и под башней Гунналуга. Сумеют подкопаться и под дом Одноглазого, чтоб ему кто-то второй глаз выбил… Боюсь, мне придется… Если мне еще жбан вина подогреют, я возьмусь…

Слуга уже подготовил новую баклажку и заспешил с ней к «большому сотнику».

– Беда в том, что сейчас все дварфы заняты подготовкой пещеры, в которой будут хоронить убитого Толли, – сказал Овсень, хмурясь оттого, что Ансгар оказался таким расчетливым человеком и на последний срок отложил дело, с которым славяне приплыли в его земли. Но высказаться против не пожелал, понимая, что частично юный конунг прав. – Они освободятся только к ночи и придут сюда. Истлейв с Хаствитом вдвоем, боюсь, не справятся. К тому же они не землекопы, а кузнецы. У дварфов, как я понимаю, существует разделение труда. А чтобы подкоп остался незаметным, копать следует издалека. Значит, и дварфов нужно много.

Дварфы переглянулись и кивнули друг другу.

– Если есть необходимость торопиться, мы и вдвоем справимся, – сказал Истлейв. – Я копать умею не хуже, чем ковать. Я всегда сам раскапываю свои рудные жилы, сам и железо выплавляю. Хаствит копать отвык, но он быстро все вспомнит. Я научу его запекать землю и песок так, как мы делаем это сейчас. Раньше так не умели. Хотя, конечно, десяток помощников нам не помешал бы. Хотя бы пяток… Но когда появятся остальные, у нас будет еще время.

Хаствит закивал согласно.

Ансгар, на которого все смотрели, некоторое время сосредоточенно думал, потом отрицательно покачал головой.

– Нет… Не будем мы копать…

– Почему? – не понял Хрольф и возмущенно пошевелил носом. – Это самый верный способ…

– Сделав подкоп, мы добьемся только освобождения дяди Фраварада, – согласился юный конунг, размышляя не по-юношески здраво и даже жестко, холодно, не по-родственному. – Но нам этого в нынешней ситуации мало. Думаю, сам дядя мог бы согласиться с моими доводами и одобрил бы мое желание пойти на риск и обострить ситуацию до предела. С ним, надеюсь, ничего за ночь не случится. А мне нужно обострение ситуации, чтобы сразу там же, на собрании бондов, решить вопрос с Торольфом и не ждать впоследствии от него удара в спину в сложной ситуации, когда невозможно будет ответить на этот удар. Я в отличие от Большаки даже без вина согласен выбить Торольфу последний глаз и хочу сделать это принародно. Но я хотел бы, чтобы он осмелел и выложил собранию свои претензии. Торольф должен сейчас попасть в неудобное положение. Для него неудобное. Он держит взаперти дядю Фраварада, чтобы тот засвидетельствовал перед собранием мою смерть в реке, но в то же время знает, что я нахожусь уже в своем Доме. Торольф знает, что нынешней ночью меня должны были бы убить, и будет ждать сообщения о свершившемся разбое. Но сообщения он не получит. Что это будет для него значить? Пусть Одноглазый поломает свою не слишком умную голову. Вдруг я убит… А он побоится выступить… Что тогда? Тогда потеряет единственный шанс стать конунгом. А вдруг я жив, он выступит и поставит себя вне закона… Тогда потеряет жизнь. Это будет для него сложный момент. Но мы поможем ему голову совсем не сломать. Нам самим будет необходимо натаскать во двор побольше дров, полить их земляным маслом, чтобы дыма было как можно больше, и среди ночи поджечь. Издали такие костры можно будет принять за пожар. А наблюдать Торольф может только издали. Ему слишком рискованно приближаться. Кроме того, я выставлю вокруг всей усадьбы посты, чтобы наблюдали за проходящими мимо и никого близко не подпускали. Тогда Торольф выступит…

– А как же ярл? – спросил Хрольф.

– А дядю Фраварада я освобожу прямо на собрании бондов.

– Его могут там же убить… Просто из мести… Торольф попросту приставит к нему какого-нибудь воина с приказом убить ярла, если того попытаются освободить.

– Да, Торольф, думаю, способен и на такое, – согласился Ансгар. – Поэтому я попрошу своего друга Велемира с луком на изготовку контролировать ситуацию. Его стрела всегда защитит ярла Фраварада от любого, кто попробует поднять на него руку. Я знаю, где поместить стрельца. На сторожевой вышке ему будет все видно.

– Ну… Это очень далеко, – не согласился Хрольф. – Оттуда не только попасть в человека невозможно, оттуда стрела до места не долетит…

– Я все решил и все сказал… – Ансгар встал, показывая, что он решение принял и спорить с ним не имеет смысла. – Хрольф, договорись, чтобы Велемира пустили на сторожевую вышку. Прямо так и объясни, что это приказ конунга… А если кто-то попробует сказать, что конунга будет выбирать собрание, убей этого человека, потому что собрание никого выбирать не будет, когда я предъявлю символ власти.

– Но все-таки, конунг… – несмело предложил Истлейв, – хорошо бы проверить правдивость Гунналуга.

– Каким образом?

– Мы ночью отправим копателей, и они найдут и ярла Фраварада, и пленников. Если все на месте, мы оставим дело до собрания. Если там будет засада, значит, Гунналуг только показал свое коварство, и все…

– Согласен. Только проверьте… Никого не освобождать…

– Помнится, кто-то совсем недавно предлагал мне отдать себя Гунналугу в обмен на пленников. Добровольно… Без моего к тому предложения… – хмуро сказал сотник Овсень.

Ансгар думал недолго.

– Впрочем, пленников, наверное, можно с помощью дварфов вывести в безопасное место. Я скажу куда. Но с родными они встретятся только после завершения всех дел, это мое условие. И пусть дварфы будут осторожны. Там тоже возможна засада. А моего дядю, проверив, на месте ли он, следует оставить там же, хотя можно предупредить, что мы его освободим прямо на собрании. Пусть он говорит все, что требует от него Торольф, и будет готов к моему появлению. Но там, в скальном доме, тоже может быть засада, кроме того, все будет происходить рядом с главным домом Одноглазого, откуда может быстро прибыть подкрепление, поэтому, еще раз предупреждаю, следует быть вдвойне осторожными.

– Я бы сам сходил к ярлу, – предложил Хрольф.

– Хорошо. Возьми десяток дварфов, как только они прибудут, и сходи. Поговори с дядей, он поймет. А пленных русов, пожалуй, можно будет отправить в поместье Фраварада. Это недалеко от поместья Торольфа, но там будет кому защитить их.

Такой вариант решения проблемы с пленниками тоже не слишком обрадовал Овсеня. Не дав превратить пленников в рабов, Ансгар сделал из них заложников, и славяне теперь должны будут воевать на стороне Ансгара, чтобы он освободил заложников. Первоначально, когда все готовились к отплытию в Норвегию, так вопрос не ставился.

Но Овсень смел всегда поступать не так, как ему приказывают, тем более приказывают люди, не имеющие права приказывать ему. И остался при своем мнении, не ставя никого в существо своих замыслов.

То, что предложил Ансгар, в любом случае было гораздо лучше, чем оставлять пленников в руках Торольфа. Однако роль заложников ничем не лучше роли пленников, и вообще человеческая неблагодарность всегда вызывает встречные чувства.

Ансгару следовало бы об этом знать и помнить…

Слуги показали Овсеню, как найти комнату, где расположились его жена с дочерьми и не отстающий от них маленький домовушка Извеча. Идти в комнату следовало по каменному полу, и сапоги гулко стучали, хотя сотник старался ступать аккуратно. Тем не менее Всеведа услышала эти шаги и вышла за дверь сама. И палец к губам приложила.

– Тише, спят все…

Сотник кивнул. Все то время, что мужчины обсуждали у Ансгара положение вещей, Овсень места себе не находил. Возвращение Всеведы и ее слова ясно дали понять, что произошло нечто, что не всем следует знать, и потому жена пришла, чтобы его предупредить. Она сказала, что о Хозяине говорить не следует, и эти слова относились не ко всем собравшимся, а в первую очередь к Овсеню, и теперь ему хотелось узнать, что произошло. Мало того несчастья, что постигло старшую дочь, теперь и с младшей что-то происходит. Могло ли это не беспокоить отца?

Всеведа взяла его за руку и вывела в другой конец длинного коридора на открытую галерею, откуда открывался вид на двор и на ворота. На галерее никого не было, кроме рыже-белой кошки, животного, редкого в домах русов, но обычного и даже почитаемого в урманских домах. Люди во дворе не слышали русов, и разговаривать можно было спокойно.

– Что-то случилось? – спросил сотник.

– Я Заряну сон-травой напоила. Прямо у забора собрала и заварила в чашке. Теперь она дня два спать будет. После всех переживаний ей отдохнуть нужно.

– Это хорошо, пусть отдыхает, – согласился отец. – Но ты не поэтому к нам приходила…

– Конечно, не поэтому, – согласилась мать. – Я сначала просто уложила, без травы. Она спать и без того хотела. А в постель уже так долго не ложилась. Мы в башне на холодном полу сидели. В сырости и гнили. Спали, друг к другу прижавшись. До этого в лодке в сырости. Промерзали и промокали в шторм, и укрыться было нечем. А тут – и тепло, и постель. Я даже окно открыла. Ветерок, хоть и не с моря, но прохладный пошел. Я и сказала, чтобы она укрылась. И вовремя обернулась…

– И что?

– И увидела…

Всеведа замолчала, не зная, как объяснить, что произошло.

– Что увидела? – настаивал он.

– В кровати в ногах медвежья полость лежала. Заряна глаза приоткрыла, на полость посмотрела, и та сама, без ее помощи поднялась и укрыла ее. Она одной мыслью, одной верой в то, что она это сделает, делает… И так может сделать все, что хочет.

– Значит, она…

– Значит, она – Хозяин…

Совсем другой поступью, не так, как сотник, прошел по коридору неслышимый и вышел к мужу с женой маленький домовушка Извеча.

– А кто такой Хозяин? – спросил он. – И хозяин чего?

– Ты видел, как Заряна взглядом медвежью полость подняла? – спросил сотник.

– Я, дядюшка Овсень, не смотрел, но, если укрыта, значит, подняла. Она всегда так делает. Посмотрит на что-то, и это к ней в руки идет.

– И дома еще? – спросила Всеведа.

– И дома тоже…

– Как же мы не видели?

– А при вас она так не делала. Боялась, что ленивой назовете. Я тоже ее ленивицей дразнил, она обижалась… А что, другие люди так разве не могут?

Овсень переглянулся с Всеведой.

– Значит, так… – сказала она. – А я-то думала, как быстро Заряна учится у меня. Я заклинания читала, Заряна повторяла. И все получалось. Оказывается, заклинания и не нужны были. Она своей мыслью печати ставила. Хотя могла и не ставить. Сварог милость к ней проявил, не дав познать своих сил. Если бы она знала, она уничтожила бы колдуна.

– Может быть, хорошо бы сделала…

Всеведа глянула хмуро.

– Хорошо его уничтожить, с этим я соглашусь. Но при этом наша девочка стала бы в какой-то своей части самим Гунналугом, потому что забрала бы у него и дурные, и хорошие свойства. И поняла бы уже, что она в состоянии делать. И это было бы только началом…

– Но здесь есть и хорошая сторона, – напомнил Овсень. – Наверное, она сможет и Добряну вернуть в прежний облик? И с тебя эту противную сеть Гунналуга снять…

Всеведа думала недолго.

– Сможет наверняка. Если захочет, то сможет. Но это уже даст ей толчок, который заведет нашу девочку неизвестно куда. Она может стать угрозой не только злым силам. Она может стать угрозой всем и всему, и мы с тобой будем проклинать тот день, когда я произвела ее на свет… Это слишком большая цена за мое освобождение от сети и за возвращение Добряны в человеческий облик. Сейчас страдаем только мы с Добряной… Ну и ты с Велемиром… А потом все люди страдать будут…

– Она добрая… – не согласился Овсень. – Она не может быть угрозой всем и всему…

– Дело здесь не в доброте. Дело в вере. Если она поверит, что умеет материализовывать свою мысль, жди беды…

– Не понимаю… – пожал плечами сотник.

– Если она пойдет, скажем, по улице, а навстречу ей побежит собака, и она подумает, что собака может ее укусить, собака ее обязательно укусит. Если она, разжигая печь, подумает о пожаре, дом обязательно сгорит. Если она, отправляясь с нами в плавание домой, в шторм подумает, что ладья может утонуть, ладья утонет. Главное, чтобы она сконцентрированно думала.

– Это как?

– То есть думала только об одном, упорно, и не допускала в голову другие мысли. Ни одной посторонней мысли. Пока у нее это интуитивно получается. В полусне других мыслей, кроме медвежьей полости, не было. Среди людей, среди шума других мыслей много. Она еще концентрироваться не умеет. Иногда только получается. Например, от испуга. А если научится, это станет привычкой. Она будет все делать, не задумываясь, без старания. И все будет получаться. Поверит, что гора может перейти через море, и гора перейдет.

Овсень на это только головой покачал.

– И что же делать?

– Не давать ей повода думать, что она на что-то способна. Больше ничего не сделаешь. Не подпускать ее к ситуациям, когда она что-то должна решать.

– Можно еще ее силы печатью запечатать… – сказал вдруг Извеча.

Всеведа с Овсенем замолчали.

– Можно? – спросил Овсень у жены.

– Наверное, можно… Но кто такую печать сделает, что сдержит силы Хозяина… Как мне нужна сейчас моя книга! Больше, чем колдуну нужна!

– Извеча… – позвал сотник.

– Слушаю, дядюшка Овсень.

– Ты должен беречь себя. Ты сейчас один остался, кто держит всю книгу в голове…

– А дома мы вместе с тобой напишем ее заново, – сказала Всеведа.

– Конечно, напишем, тетушка, – согласился добрый домовушка…

Дварфы пришли, как и обещали, ночью, уже в темноте. Вечером все улеглись спать рано, понимая, что ночью выспаться не удастся, поскольку ночью будет проходить основная подготовка к собранию бондов. Кроме того, на ночь были намечены имитация пожара и разведка в места, где, по сообщению Гунналуга, содержали ярла Фраварада и пленных русов. Ночью же решено было выставить подвижные посты вокруг имения, чтобы никто посторонний не приблизился к дворовому частоколу и не смог разобрать, действительный пожар бушует в доме или только во дворе горит большой костер.

Пары всадников конунг выбирал и инструктировал лично, строго и хмуро, чтобы прониклись серьезностью задачи. Смысл происходящего он никому полностью не объяснял. Сообщил только, что со стороны должны думать, будто в Доме Конунга пожар. А кто пожелает приблизиться – на копье без разговоров…

И только патрули выехали за стены, не успев еще распределиться по направлениям, как подошла колонна дварфов, возглавляемая, к удивлению воинов, двумя всадниками. Но всадники-дварфы, явление вообще-то немыслимое для норвежцев, к своим коням уже успели привыкнуть и в седле держались, как заправские кавалеристы.

– Я рад, что вы меня поддерживаете, – приветливо сказал Ансгар. – И я этой поддержки не забуду. В наших землях дварфов почти не осталось, и, если вам надоест в Швеции, я всегда буду готов предоставить вам земли, где вы сможете поселиться. Но вас сегодня меньше, чем вчера…

– Несколько человек прибудут к утру, – объяснил Херик, спрыгивая с коня. – Они заняты постройкой погребального склепа моему погибшему брату Толли. Еще мы послали гонца к норвежским дварфам, живущим в горах. Хаствит послал, поскольку там его дом и его родные. Они тоже должны прибыть к утру. Но их будет меньше сотни.

– В принципе вы тоже могли бы прибыть ближе к утру, – заметил Большака.

– Нет, – возразил Херик. – Нам за ночь следует перековать всех коней конунга.

– Перековать моих коней? – не понял Ансгар.

– Так распорядился дядюшка Овсень. Он передал нам через Хаствита подковы кузнеца Даляты. Хаствит рассказал, как такие подковы делать. Мы постарались, сил не пожалели, и сделали… Можно перековать сотню коней…

Ансгар стоял слегка растерянный, не понимая необходимости таких мер. И как раз во двор вышел сотник Овсень, слышавший последние фразы.

– Это не простые подковы, конунг, – сказал Овсень, посмеиваясь. – Помнишь, ты спрашивал про сверток, что я передал Хаствиту? Это как раз и были подковы. Помнишь жеребца воеводы Вихорко?

– А… Такие же подковы?..

Овсень кивнул.

– Точно такие. Встанет ярл Торольф со своим войском, ты по низине десяток всадников вскачь пустишь, ярлу покажется, что сотня скачет. Сотню конников пустишь, у Торольфа выбитый глаз от удивления раскроется. Он не поймет, откуда у тебя десять сотен конницы взялось…

– У меня, к сожалению, всего чуть больше сорока коней… – засмеялся Ансгар.

– И у меня больше шестидесяти. Да еще трофеи… Этих я твоим воинам передаю, поскольку мне трофейных в обратный путь поместить будет негде. Вот и конница в десять сотен… Только один раз проскачем по тылам, этого хватит, чтобы напугать на год вперед. Далята своими секретами делиться не любит, и у нас только он один такие делать умеет, иначе мы всех своих врагов вводили бы в заблуждение. У вас не умеет никто, даже дварфы. Но Далята разрешил Хаствиту научить их с условием, что это будет сделано только один раз, а потом они секрет забудут. Дварфы согласились.

– Подковывайте, хорошее дело, – согласился и Ансгар. – А с остальными пока обговорим расстановку войск вокруг места завтрашнего собрания… К утру все самостоятельно выходят на позицию, пропускают Торольфа с войсками, не показываясь ему на глаза, и начинают издали стягиваться к Ослофьорду. Кому где стоять, я уже продумал…