Глава пятая

Машина ехала непростительно долго. Я успел обыскать пленника, рассмотреть его документы, потом сбегать домой, чтобы предупредить маму, и сильно удивил ее своим сообщением. На пленника она пожелала посмотреть. Я разрешил, попросив заодно, чтобы она принесла мне в соседский дом, где я устроился на полставки «вертухаем», большой бокал чая покрепче. Сам же успел поменять пистолет пленника на «беретту» из своего тайника, предварительно стерев с пистолета собственные старые отпечатки пальцев. Новые оставить не побоялся – если уж я подобрал пистолет, то не мог держать его в воздухе силой мысли, не прикасаясь. Это естественно. Новый пистолет тоже был с глушителем, только не «самопальным», а фабричным. И вообще, по моему скромному мнению, чешская «Чезетта-85» ничем не уступает прославленной «беретте», даже использует те же самые патроны.

А машины все не было, и я уже начал было подумывать, что она проколола одновременно все четыре колеса на наших сельских дорогах.

До прихода мамы я вытащил из «беретты» обойму, сбросил патрон из патронника и «дал подержать» оружие пленнику. Он не видел, что я делаю с его руками за его спиной, пытался сопротивляться, демонстрируя стальную хватку пальцев, но у меня пальцы тоже были сильными, и я заставил его сжать рукоятку. Пленник, однако, оказался упрямым. Сжав пистолет в руке, он уже никак не хотел его выпускать. И мне в дополнение к удару по лбу пришлось дать ему легкую затрещину по затылку подвернувшимся под руку кирпичом. Дело было сделано, и на «беретте» появились свежие отпечатки пальцев. Что мне и требовалось.

Когда пришла мама, пленник отчего-то вдруг застеснялся, сначала отвернул лицо, потом вообще рывком перевалился на бок, чтобы мама не видела его лица. А посмотреть было на что. Хотя узнать его – если даже она его когда-то и видела – мама едва ли смогла бы. Кулак у меня все же не самый легкий. Угодил он в лоб чуть выше бровей. Сразу следов удара заметно не было, но уже через полчаса на лбу возникла тяжелая, синяя, как баклажан, шишка. Она быстро начала сползать вниз, на брови и переносицу. Тем не менее желание мужчины отвернуться не могло не вызвать моего любопытства.

– Ты его когда-нибудь видела? – спросил я маму.

Она пожала плечами. Войдя со света в полумрак, рассмотреть лица она не успела, а потом пленник отвернулся. Мне пришлось обойти его и не очень вежливо перевернуть ногой на спину. Наклоняться не хотелось. Синяк начал наплывать на глаза, создавая естественную маскировку. Однако, несмотря на этот «камуфляж», мама его узнала.

– Он позавчера к нам в школу приходил. Хотел устроиться на работу учителем физкультуры. Документы до сих пор у директора лежат. Там диплом, заявление, ксерокопия паспорта, а трудовой книжки не было. Обещал, что на днях ему пришлют, тогда и принесет. У нас учителя физкультуры нет. А этот не просто учитель, он какой-то там чемпион по борьбе, что ли.

– Был чемпионом, – сказал я. – Сейчас майор милиции из Махачкалы. Учителем физкультуры он, естественно, устраиваться не собирался. Это он так оправдывал свое пребывание здесь. И трудовую книжку ему никто присылать, я думаю, не намеревался. Он еще со службы не уволен, а просто находится в отпуске. И решил в отпуске «калымом» заняться. Пятьдесят тысяч баксов заработать, отрезав мне голову... Ладно, мама, разберемся и с чемпионом. Мне почему-то моя голова больше нравится, когда она на плечах сидит. Надеюсь, что и тебе тоже.

С улицы послышался звук двигателя автомобиля. Я выглянул в дверь. Рядом с покосившимися воротами остановился микроавтобус «Мерседес Спринтер». Отъехала вбок дверь салона, оттуда выскочили три человека в «краповых» беретах и в полной боевой экипировке, с автоматами, и стремительно ворвались в калитку. Со мной даже не поздоровались, не представились. Только резко спросили:

– Где?

Я показал кивком головы. Один из «краповых» остался снаружи, осматриваясь и поводя стволом автомата из стороны в сторону, двое вошли внутрь. Провода с ног пленника сразу сняли, чтобы не нести на руках, руки развязывать не стали и, подняв и поставив на ноги, бесцеремонно потащили к машине. Все это было сделано молча и достаточно грубо. Мама, не привычная к таким картинам, смотрела на действия «краповых» с удивлением.

– Пистолет его заберите, – сказал я в спину уходящим. – Нужно его на экспертизу отправить. Пусть попробуют ствол идентифицировать. Здесь вчера четверых ментов расстреляли – кажется, из «беретты». Дознаватель из райотдела так сказал.

Я ловко «перевел стрелки» в нужном мне направлении.

За пистолетом зашел тот, что изначально оставался снаружи. Он принял «беретту» вместе с навинченным глушителем. В качестве довеска я протянул и документы пленника. На этом мы с «краповыми», не сказавшими ни слова, если не считать изначального краткого вопроса, расстались. Приятно, признаюсь, работать с глухонемыми, ничего им объяснять не нужно...

В какой-то мере обезопасив себя, я все же не успокоился и, пока не стемнело, сходил в сарай и вытащил небольшую бухту проржавевшей колючей проволоки. Ее я в несколько рядов протянул через высокую траву около дома в местах, где можно было пройти к окнам. Двери так «застраховать» было невозможно, потому что с этой стороны двор был чист от травы. Но я все же бросил в паре метров от калитки моток оставшейся «колючки», а саму калитку на расстоянии десятка сантиметров от земли «перекрыл» обыкновенной проволокой, протянув ее от столба до столба. Если кто-то пожелает зайти в темноте, то обязательно споткнется. Человек с боевым опытом обязан решить, что он зацепился за «растяжку» и вот-вот последует взрыв гранаты. В этом случае спасение состоит только в том, чтобы прыгнуть в сторону и залечь. Забор и столбы калитки такой возможности не дадут, и скакнуть можно будет только вперед, то есть на остатки «колючки», а это мало кому понравится.

К сожалению, мама моя не признавала консервы, и потому в доме не оказалось пустых консервных банок. Иначе я и сигнализацию бы соорудил по периметру дома. Смонтированная из консервных банок, она хорошо известна еще со времен Первой мировой войны и зарекомендовала себя надежным средством защиты.

В итоге я обезопасил себя со стороны четырех ментовских капитанов, одного ментовского майора, местных ментов и следственных органов Московской области, ловко «переведя стрелки» на майора из Махачкалы. Однако оставались еще люди, что приезжали в деревню на машине и интересовались моей личностью у бабушки Поли. Но они пока еще на подходе и плотно на мой след, к своему счастью, не вышли. А мне осталось дождаться завтрашнего дня, чтобы на какое-то время «спрятаться» за надежными стенами камеры в следственном изоляторе. После этого можно уже будет подумать, что предпринять.

С этими мыслями я отправился спать, но не в дом, а в сарай на старый сеновал, который давно уже не помнил, что такое сено. Корову мы с мамой не держали даже тогда, когда я был школьником. Когда приехали в эту деревню, маме, как учительнице, выделили этот дом; предлагали даже средства на покупку коровы, но она не захотела ее брать, потому что человеком была не деревенским и общаться с домашним скотом не умела. К тому же содержание коровы всегда связано с появлением телят, которых потом в деревнях режут на мясо. Мама считала, что не сможет никогда есть мясо животного, которое она ласкала и кормила. В этом была своя жизненная правда. Один подполковник из нашей бригады вышел на пенсию, поселился в деревне и завел себе поросенка, чтобы зарезать его, когда тот вырастет в качественного носителя сала и мяса. Через три года к нему приехали друзья. Поросенок вырос в громадного борова, а подполковник так и не сумел его зарезать, считая верным другом и компаньоном. И резать не собирался.

Сеновал у нас, таким образом, был лишен сена, но я бросил на жесткие доски старое ватное одеяло и благополучно улегся. Сон на свежем воздухе, говорят, бывает более крепким, чем даже гипнотический. Тем не менее я спал привычно чутко и несколько раз просыпался от пришедших со стороны звуков. Но короткая летняя ночь прошла спокойно, никто за моей головой не пришел, и к тому времени, когда поднялась мама, я уже успел убрать и колючую проволоку перед калиткой, и проволоку у самой калитки, чтобы она не споткнулась.

С мамой я попрощался.

– Меня сегодня уже, наверное, не застанешь. – Я наклонил голову, и она поцеловала меня, как в детстве, в макушку.

– С богом. Мы с отцом Василием будем за тебя молиться. Я и на службе молебен закажу; значит, и другие за тебя помолятся. Это сильная защита, ты не сомневайся.

– Я не сомневаюсь, мама. Ты себя береги. Генерал обещал тебя подстраховать. Думаю, он выставит таких же парней в «краповых» беретах где-нибудь поблизости. Может быть, в том же соседнем доме. И сам тебе позвонит.

Только мама ушла, как в самом деле позвонил генерал Лукьянов. Только не ей, а мне.

– Ну что, Александр Викторович, есть что тебе сообщить. Готов выслушать?

– Готов, товарищ генерал.

– Во-первых, группа захвата, можно сказать, не покидает своих машин, сейчас готовится выехать в госпиталь, надеясь застать там тебя. У меня информация, можно сказать, из первых рук. Парней даже не отпустили с дежурства, хотя они уже сутки на ногах. Злы на тебя, ожидай, что задерживать будут жестко.

– Я терпеть умею. Только хорошо бы их предупредить, что у меня в голову вставлены металлические пластины. А то переломают, чего доброго, пальцы, и опять я виноват буду.

– Об этом им уже сообщили в госпитале. Надеюсь, обойдется без рукоприкладства. Ты им нужен живой и способный дать показания. Будь готов.

– Я и к рукоприкладству готов. Пусть попробуют справиться. Обижать себя я тоже не позволю, пусть здесь и не МКАД.

– Это как получится. Второе. Твой вчерашний пленник... Мы его хорошенько допросили с применением спецсредств. Показания дал. Майор милиции. Случайно я сумел посмотреть документы на людей из известного тебе списка. Там было указано, где тебя можно найти. А личность ты известная. Что касается майора, то, похоже, он решил, как ты правильно понял, заработать, и тем самым решить навалившиеся на него финансовые проблемы. Заработать в его понимании можно только таким образом – по-кавказски, что называется. И без всяких там помощников. Самостоятельно. Пожелал привезти бандитам твою голову и получить в обмен кучу долларов. В себе был уверен, что с делом справится. Мастер спорта международного класса по вольной борьбе. Сильный парень. Но голова оказалась слабой, твой удар не выдержала. Как у тебя рука после этого удара? Я сам однажды о чужой лоб сломал три пальца в суставах...

– У меня все благополучно обошлось. Кулак держал полностью сжатым. У меня кости вообще крепкие. Не ломаются, когда ломаются у других. Природа такая.

– И слава богу. Пленника мы передали в областной Следственный комитет. Вместе с нашим протоколом допроса. У них такой же эффективный допрос может не получиться, потому что они не имеют права применять психотропные средства. Подожди, Саня... – Генерал, видимо, ладонью прикрыл трубку и издалека донесся его с кем-то разговор. Слов разобрать было невозможно. Через несколько секунд Лукьянов сообщил: – Мне только что доложили: группа захвата получила твой адрес. Выехали срочно. Часа через два могут быть у тебя.

– Скорее через два с половиной. Но пусть поторопятся. Я жду...

– Сотри все входящие и исходящие звонки на трубке.

– Я это делаю сразу после каждого разговора.

– Добро. Дальше работаешь в автономке, пока мы не подключим своих адвокатов. Могу только пожелать тебе держаться молодцом.

– Я постараюсь, товарищ генерал.

– До встречи. Уже не до связи, а до встречи...

Я посмотрел на часы. Время в запасе было, и я решил побыстрее закончить начатый ремонт. Опустил домкрат, и балка плотно встала на столбик. После этого «обшил» досками нижнюю часть веранды, чтобы закрыть пространство под полом. Все это много времени не заняло. И время даже осталось, чтобы сходить в магазин и купить маме оливковое масло. Вернувшись, я включил чайник и стал ждать...

Наверное, верхом на лошади можно было бы уже несколько раз добраться до Москвы и вернуться обратно – столько времени группа захвата потратила на путь только от госпиталя до дома мамы. Я устал ждать и на часы смотреть устал. Ждать да догонять – известное дело... Особенно если ждать приходится собственного ареста, что вообще-то само по себе несколько странно и непривычно для моей деятельной натуры и специфики профессии.

Наконец они добрались. Осторожно продвигаясь по дороге, остановились, навели справки у какой-то старушки и двинулись дальше. Скорость прибавили только на последних двадцати метрах от дома – наверное, для того, чтобы иметь возможность лихо тормознуть и поднять облако пыли, из которого бойцам группы захвата очень удобно выпрыгивать. Они и выпрыгнули. Я насчитал десять бойцов в бронежилетах и кевларовых касках, экипированных средствами связи, с автоматами, в масках «ночь». Меня такое десантирование сильно впечатлило. Одним автоматом и парой гранат можно было бы всех их положить прямо там, на дороге, рядом с машинами, и даже не обязательно для этого нужно было копать во дворе окоп в полный профиль. Но я не имел ни автомата, ни гранат. И вообще был почти счастлив тем, что они наконец-то добрались до меня, злостного дорожного хулигана и убийцы. Поэтому, с трудом сдерживая так и прущую из моего нутра улыбку, я двинулся навстречу автоматчикам и без разговоров позволил им окружить себя плотным строем. И даже сумел изобразить на лице недоумение их поведением.

– Что за хамство, мужики? – спросил я громко. – Стучать надо, прежде чем во двор входите.

Мне никто не ответил, но из первой «Газели» с переднего пассажирского сиденья вышел человек в гражданской одежде, но с бронежилетом скрытного ношения под сорочкой, что создавало впечатление отчетливой пузатости. Шел он строго по прямой линии, наклонив вперед голову, словно желал меня забодать. Бойцы расступились.

– Капитан Смертин Александр Викторович? – спросил человек в гражданском.

– Капитан Смертин, – сказал я тоном, каким признают свою неоспоримую вину под водопадом доказательств, от которых при всем желании не отвертишься.

– Старший следователь по особо важным делам следственного отдела Следственного комитета Российской Федерации полковник Воронец, – красиво, по полной форме представился он, откровенно при этом собой любуясь. – Вы задержаны по обвинению в убийстве.

– Спасибо, что не в воровстве, – сказал я вежливо. – А убивать врагов – это моя профессия. И едва ли меня можно в этом обвинить. Мы куда-то едем или суд будет прямо здесь?

– Мы едем. Оружие у вас есть?

– Обязательно.

– Сдайте.

Я протянул руку за спину, и тут же все автоматы поднялись на уровень моей груди. А я представил, как я сейчас просто упаду на землю, и они, среагировав и начав стрелять, буквально за секунду уничтожат друг друга. И мы останемся с полковником Воронцом друг против друга. Интересно, изменится после этого торжественный тон старшего следователя?

Но экспериментировать я не стал. Это было бы нарушением логики дела, в которое я ввязался, хотя стало бы для группы захвата хорошим уроком. Никто их по-настоящему не учил. Поручили бы мне их тренировку, и каждый за месяц потерял бы четверть собственного веса. Но зато они стали бы пригодными к миссии, которую выполняют.

Улыбаясь своим мыслям, я осторожно вытащил пистолет из кобуры, перехватил его за ствол и подал старшему следователю Воронцу, который чувствовал себя победителем всех на свете видов спецназа. Еще бы не чувствовать, в таком-то бронежилете... Вряд ли он представлял, что пуля моего «Грача» прошьет его на раз. Подобный бронежилет может защитить от шальной пули, уже потерявшей силу, или от оружия с мощностью выстрела до трехсот джоулей – скажем, от заряда из травматического пистолета. Но ребра в этом случае все равно будут переломаны. Хотя мне до этого дела нет, и пусть старший следователь чувствует себя в безопасности – ему так психологически комфортнее.

Воронец вытащил откуда-то из-за спины – видимо, из специального чехла – наручники. Обычно на спине их носят менты. Я так и думал, что кто-то из группы захвата сейчас начнет меня «окольцовывать». Но Воронец предпочел действовать самостоятельно. Однако это его беда.

– Руки... – потребовал он от меня.

Я без сомнения подставил кисти и предельно напряг запястья. Наручники с трудом, но все же защелкнулись. Их, кажется, производят исключительно для дистрофиков. Я расслабил мышцы, и запястья стали чувствовать себя свободнее. Хотя приятного наручники доставляли мало. Предвидя это, я заранее спрятал в рукав куртки канцелярскую скрепку, которой открою замок любых наручников за пять секунд. Если, конечно, будет необходимость. Еще несколько скрепок прицепил в разных местах. Одну найдут, другие останутся.

– В машину, – грозно потребовал Воронец и повернулся ко мне спиной.

– Мне дозволено будет взять с собой хотя бы туалетные принадлежности? – спросил я у его спины. Полковник повернулся.

– Где?

– Дома рядом с умывальником пакет лежит. И полотенце рядом висит.

Воронец кивнул бойцу группы захвата. Тот быстро сбегал, принес пакет и повесил на ствол автомата полотенце, в некоторых местах еще влажное.

– Это мамино полотенце. Мое – рядом...

– Обойдешься этим, – распорядился старший следователь и пошел к машине.

Я спокойно двинулся за ним мимо отца Василия, который с двумя старушками и двумя молодыми парнями стоял за забором и молча наблюдал за происходящим. Должно быть, нервничал и волновался за меня и маму, с которой по-хорошему сдружился.

– Мы за вас, Александр Викторович, молиться будем, – пообещал священник.

Старший следователь глянул на иерея в упор, но ничего не сказал. Только понаблюдал, как отец Василий перекрестил меня, благословляя. Наручники не помешали мне сложить ладони чашей, как положено держать их при благословении.

Подошли к «Газели». Воронец сел, естественно, на переднее пассажирское сиденье. Мне открыли боковую дверцу и зачем-то пригнули голову. Насмотрелись американских фильмов. Там полиция так сажает в машины преступников из опасения, что те себе голову о машину разобьют. У меня такого желания не возникало. Но голову я наклонил и сел на то сиденье, к которому меня подтолкнули.

Однако сразу поехать не получилось, потому что из второй машины вышел человек, обвешанный тремя фотоаппаратами, зашел за калитку и стал снимать в разных ракурсах мою машину. Особенно тщательно сфотографировал номер. Я-то знал, для чего это делается, но старшему следователю предпочел не говорить. Пусть себе голову поломает.

Воронец и так нервничал. Даже потянулся и нажал на кнопку звукового сигнала, поторапливая фотографа. Зачем нужна была вторая машина – бог весть. Можно было ограничиться и одной. Но Воронец предпочел ехать на двух. В них, понятно, помещалось больше бойцов...

Водители на «Газелях» были аховые, и так берегли свои подопечные транспортные средства, что ехали через деревню ползком.

– Чему улыбаешься, капитан? – спросил меня обернувшийся старший следователь.

– Мечтаю, – сказал я просто.

– То, что ты мечтательный, это хорошо. И о чем размечтался?

– Думаю, что буду с деньгами делать.

– С какими деньгами?

– Которые я у вас отсужу. Когда меня выпустят, я, конечно, подам в суд и потребую компенсации морального вреда. Меня перед всей деревней повели в наручниках, как преступника. За это вам придется заплатить.

Воронец хохотнул:

– Тебя, капитан, выпустят не скоро. Думаю, лет восемь-десять тебе обеспечено. Но ты еще и другое учти. Это я просто по сочувствию предупреждаю... Ты убил молодого чеченца, у которого родители – очень влиятельные люди. А тюрьмы, «зоны» и следственные изоляторы у нас переполнены кавказцами. Они там имеют такую же власть, как и «хозяин». Тебе там трудно придется...

– Спасибо за предупреждение. Я это учту. Только сначала придется доказать, что это я убил. Я смотрел в Интернете ту запись и читал ваши глупые обвинения. Попробуйте доказать, что это я.

– Ты учитывай, капитан, ты учитывай...

– Я учитываю. И говорю, что у меня тем более есть основания добиться своего оправдания. И потребовать компенсацию морального ущерба.

– Значит, у меня есть основания не допустить твоего оправдания, – серьезно и с некоторым раздражением сказал старший следователь. – Иначе меня премии лишат. А для меня и моей жены, ты это учти, премия гораздо важнее твоей свободы.

Я отвернулся и стал смотреть мимо высовывающегося из маски «ночь» чьего-то носа. Вдоль дороги мирно плыли успокаивающие душу пейзажи. Мне особо и успокаиваться не нужно было, тем не менее я с удовлетворением продолжал смотреть на эти знакомые с детства поля и перелески...

Для допроса меня доставили в СИЗО, где есть специальное помещение. Кто-то когда-то мудро решил, что проще следаку приехать в СИЗО, чем возить к нему задержанного или арестованного. Сермяжная правда в этом была, потому что такой, например, заключенный, как я, может убежать при переезде. Сама процедура первоначального допроса была недолгой. Вел допрос вовсе не старший следователь Воронец, а какой-то капитан-дознаватель. Сам же Воронец просто сидел в кабинете, оседлав верхом стул и сложив руки на спинке. Смотрел он при этом умными, как у собаки, глазами и слушал, не вмешиваясь в предварительный допрос.

Не считая стандартных анкетных данных, которые я не скрывал и которые дознаватель внес в «шапку» протокола, весь разговор сводился к одному – к драке на дороге, которую я, естественно, видел в Интернете. Здесь даже отпираться было бесполезно, поскольку я уже ответил на том же сайте какому-то бывшему моему солдату, не пожелавшему себя назвать. И, думаю, что никого не удивил своим утверждением, что это был не я. На естественный вопрос, где я находился в это время, у меня был только один ответ, согласованный с генералом Лукьяновым – на часы не смотрел, могу только предположить, что в это же время ехал по МКАДу в сторону дома мамы. То есть я признавал, что должен был находиться где-то неподалеку. Вернее, предполагал, что должен был находиться неподалеку, но категорично утверждать этого не мог. Ну, не всегда же человек за временем следит. Если торопится куда-то к определенному моменту, он, конечно, может отчитаться по минутам, с этим я соглашусь. А если не торопится, если едет в свое удовольствие, занятый собственными мыслями, то и на часы смотреть, как я полагаю, ему вовсе не обязательно. И нет в Уголовном кодексе статьи, по которой наказывают людей, не следящих за временем. Это естественное состояние любого человека, в том числе и офицера спецназа ГРУ. То есть я отметал претензии, высказанные капитаном-дознавателем относительно того, что офицер спецназа ГРУ должен и обязан знать время точно. Не обязан я, если у меня нет для этого необходимости.

Камера мобильного телефона не зафиксировала момент, когда «Порше Панамера» остановилась перед моей машиной, и было неясно, имело ли место хоть какое-то столкновение транспортных средств. Но на фотографиях, приехавших вместе с нами из деревни, я отчетливо рассмотрел в мониторе ноутбука дознавателя царапины на своем переднем бампере. Объяснить их происхождение я не мог. Сам я точно знал, что ни в кого и никогда на этой машине не въезжал, хотя не отношусь к автомашине как к драгоценности, считая ее только рабочим инструментом, пусть и любимым. Тем более не въезжал я в эту красавицу «Панамеру». Но царапины на бампере увидел и я. Единственное, на что можно было погрешить, – когда я ехал по забытой дороге к разрушенной ферме, пришлось придавить бампером несколько выросших прямо на дороге кустов и мелких деревьев. Царапины могли оставить они. Бампер «Тигуана» сделан из пластика, внешне достаточно жесткого, в действительности же достаточно податливого к царапинам.

После этого мне показали фотографию задней дверцы той самой «Панамеры», сделанную прямо на дороге, где и произошло столкновение с молодыми чеченцами. При увеличении изображения там тоже были видны царапины. Но я сразу определил, что расположены они на добрый десяток сантиметров ниже бампера моего «Тигуана». Впрочем, это козырь, который лучше было до поры до времени припрятать в рукаве. А то, чего доброго, меня еще вздумают отпустить. Хотя едва ли, поскольку подозреваемых в убийстве редко отпускают даже под большой залог. А меня подозревали именно в убийстве. И когда под конец допроса спросили, признаю ли я себя виновным в гибели молодого чеченца, я ответил просто:

– Я в Чечне воевал...

– В убийстве на МКАДе ты участвовал, в той самой драке, которую ты с любопытством, как я полагаю, смотрел в Интернете, – капитан-дознаватель был ехидным, как неудовлетворенная женщина.

Я засмеялся:

– Давайте не будем валять дурака. Мы все люди умные и опытные. Если сможете, докажите, что это был я. Не сможете – заплатите мне компенсацию за моральный ущерб. Я предупреждал, что так этого дела не оставлю.

– Докажем, – полковник Воронец встал. – Не сомневайся, капитан. И умение драться не поможет тебе отвертеться от приговора.

– Я не так дерусь. Я дерусь лучше на класс. Я убил бы их всех, и без сомнения. Без жалости убил бы, просто автоматически. Вы знаете, как меня на Северном Кавказе бандиты зовут?

– Как?

Я вообще-то человек скромный и к хвастовству не склонный. Но перед следаками можно и дурака повалять. Им совершенно ни к чему иметь обо мне правильное мнение.

– Саня Валар. В переводе это значит – Саня Смерть. Они за мою голову пятьдесят тысяч баксов назначили. А вы хотите их заработка лишить.

– Это тоже в протокол записывать? – поинтересовался капитан у полковника.

– Конечно. Это характеристика капитана Смертина, данная им самим. А такая характеристика всегда важна...

Пришли два конвоира, плечистые мальчики с перекачанными руками и животами. Таких – бей, не промахнешься. А если промахнешься ты, не промахнутся они, потому что один будет тебя держать, а второй бить. Но до этого дело пока не дошло. Меня обыскали и нашли одну из шести припасенных скрепок. Спросили, зачем она мне нужна. Я только плечами пожал.

– Наверное, хотел какие-то документы скрепить. Под руку другая попалась, той и воспользовался. Привычка есть – скрепки про запас иметь. Это страшное оружие?

Относительно оружия конвоиры ничего не сказали, но скрепку не вернули.

На мое удивление, у меня не отобрали поясной ремень, хотя я уже приготовился снять его. И это мне, признаюсь, не понравилось. Даже мы в спецназе ГРУ, отнюдь не знающие все тонкости задержания, закрывая куда-то пленника, обязательно забираем у него поясной ремень и шнурки, чтобы не допустить самоубийства. Шнурков у меня не было, поскольку увезли меня из дома в коротких резиновых сапогах, и, обчистив содержимое карманов, больше забирать ничего не стали.

– Будь готов, капитан, завтра в девять ноль-ноль – на допрос, – сказал полковник Воронец. – Я сам буду допрашивать. Тебя в одиночную камеру прописали. Подумать тебе никто не помешает. Хорошо подумай. И постарайся завтра меня не нервировать, как нервировал сегодня. В девять ноль-ноль...

Конвоиры при этих словах отчего-то переглянулись. Я так понял, что в девять ноль-ноль доставлять меня на допрос будут они же. Парни уже приняли слова полковника за приказ. Мы вышли за дверь кабинета. Коридор был полутемным, без окон, на электроэнергии в СИЗО, похоже, тщательно экономили.

– Идем, что ли? – Один из конвоиров словно бы совещался с другим.

Второй вздохнул.

– Идем...

Из административного крыла мы перешли в другое, где располагался собственно СИЗО. Дорогу до камеры я запоминал автоматически – сработала привычка военного разведчика «фотографировать» любое передвижение. Мне даже не надо было напрягаться, чтобы что-то специально откладывать в голове. Конвоиры вели меня в наручниках по гулким металлическим лестницам. Так мы поднялись на третий этаж, где я был достаточно грубо поставлен лицом к стене, а точнее, меня просто воткнули в стену лбом на короткое мгновение, пока открывали дверь. Она распахнулась, с меня сняли наручники.

– Сюда. Быстро...

Я сделал шаг в сторону, и сразу последовал толчок в спину. Дверь за спиной закрылась, в замке с железным скрипом повернулся ключ.

И я понял, что влип в нехорошую историю...

Я не мог ошибиться – полковник Воронец громко сказал, что меня поместят в одиночную камеру. И переглядывание конвоиров стало понятным. Это была камера на четверых, и три места уже были заняты. На нижней «шконке» рядом друг с другом сидели два кавказца; третий, весь из себя «расписной», килограммов на сто пятьдесят весом, причем шестьдесят процентов этого веса принадлежало животу, сидел напротив один, с удобством развалив свое расплывшееся тело. Обсуждая ситуацию, мы с генералом Лукьяновым, к сожалению, не предусмотрели такого варианта, что убрать меня постараются прямо здесь, в камере СИЗО. К этому, похоже, все и шло. Именно поэтому у меня не забрали брючный ремень – чтобы было на чем повесить.

Значит, работа в «автономке» уже началась.

– Где мое место? – спросил я скромно, заранее предвидя ответ.

«Катить» на меня, как я догадался, будут сразу, чтобы проверить готовность к сопротивлению. Хотя что ее проверять? Они и так должны понимать, что я не буду агнцем для заклания.

– В «параше»... – категорично сказал «расписной» именно то, что я ожидал услышать.

Началось. «Наезжают»...

– Спасибо, но я там не помещусь.

Я оглянулся на стоящую в углу парашу, поморщился, посмотрел на необжитую пока верхнюю «шконку», и не наклоняясь, чтобы не подставить себя под неожиданный удар, снял сапоги и легко запрыгнул на свободное место, используя сами шконки как гимнастические параллельные брусья. При этом старался не буравить взглядом своих сокамерников. Нежелание смотреть в глаза уже, как правило, показывает, что человек стушевался. Пусть думают так. Пусть будут в себе уверены.

Я поправил под головой подушку и закрыл глаза, лежа на спине. Я хорошо знал, что в этом положении я никогда не смогу уснуть. Для меня это поза бодрствования, а сплю я обычно или на боку, или лицом вниз, положив руки под голову. В камере я их даже не поднял. Вообще-то поднятые руки – это готовность нанести удар. Но если они не подняты, то легче провести защиту. Мне не хотелось начинать первым, чтобы избежать новых обвинений, и поэтому я предпочел держать руки в защитном положении.

Кавказцы тем временем разговаривали между собой, словно меня здесь и не было. К сожалению, я так и не удосужился выучить хоть какой-то из языков народов Кавказа, да и смысла в этом не было, потому что народов там много, и языков тоже много. Выучишь один, а он может и не пригодиться. Все же выучить невозможно, для этого пришлось бы службу бросать. И потому я не мог разобрать ни слова из их гортанной речи и предположить не мог, что они обсуждают. Но слово «валар» прозвучало несколько раз, и потому я имел полное право предположить, что обсуждается вопрос о том, как меня будут убивать. Чтобы не затягивать ожидание и самому от него не «перегореть», не устать, я решил сделать маленькую провокацию и стал потихоньку посапывать. Не храпеть, потому что бандиты могут знать, что в спецназе не держат храпящих, – но тихо, едва слышно сопеть, как сопит сладко спящий человек.

Разговор внизу прекратился на какой-то фразе, оставшейся для меня непонятной. Некоторое время длилось молчание, словно меня боялись разбудить. Потом едва слышно прозвучала команда. Отдал ее «расписной» толстяк, который был, видимо, здесь авторитетом. Заскрипела нижняя «шконка». Кто-то встал, а может быть, и двое поднялись сразу. Я мысленно приготовился, прогнал все их движения перед своим внутренним взором, подготовил тело к действию и резко открыл глаза.

Против меня стоял, глядя с решительной и радостной злобой, один из более молодых заключенных, обладатель носа, который выглядывает из-за угла на три метра раньше хозяина. В поднятой и слегка дрожащей от нетерпения руке была зажата опасная бритва. Страшное оружие, но с существенным недостатком – этой бритвой можно наносить только режущие удары. Впрочем, и эти удары могут быть смертельными. Носатый собирался, видимо, перерезать мне глотку. Однако мой готовый к схватке организм среагировал сразу – и сразу правильно, не тратя драгоценные секунды на оценку положения и выбор средств самозащиты. Резким напряжением мышц я совершил толчок лопатками и пятками. Кто ни разу не видел, как это делается, тот может не поверить, что от такого толчка человек в состоянии взлететь сантиметров на тридцать над поверхностью. Хорошо, что «шконка» была не пружинная. Вместо пружин, из которых легко сделать оружие, здесь использовались простые доски, на которые и укладывали жесткий матрац. От такой поверхности отталкиваться было несложно. Я подлетел и развернулся в воздухе, одновременно нанося удар коленом в область виска. Рука с бритвой не успела опуститься. Парень рухнул между «шконками».

В такой ситуации ни в коем случае нельзя было терять инициативу. Два других противника еще только соображали, что им предпринять, и неловко поднимались, подставляясь под удар. Их план нарушился, а запасного они не имели, и потому слегка растерялись. Воспользоваться этим было просто необходимо. Затылок «расписного» неуклюже подставлялся под мой локоть. Сделать круговое движение для набора скорости и мощи удара недолго. И локоть опустился точно на темечко, возвращая толстяка в полулежачее положение, в котором он меня здесь, в камере, и принял. Разница была только в том, что раньше он полулежал на «шконке», а теперь – на полу.

После удара локтем тело мое осталось в развернутом состоянии. Я только слегка повернул голову, чтобы видеть третьего, и бил, по сути дела, возвращая тело в нормальное положение из разворота, то есть добавляя к удару дополнительно массу тела. Противник упал, споткнувшись о «расписного». Но последний уже оправился от полученного удовольствия, умудрился ухватить оброненную подельником бритву и встал с ней на четвереньки, намереваясь выпрямиться. Моя задача была ясной – не позволить ему это сделать.

Хорошо, что камера такая высокая. Я смог не только встать на верхней «шконке» в полный рост, но и достаточно высоко подпрыгнуть, добавляя к наносимому удару ускорение свободного падения. А оно, как известно, усиливается с величиной расстояния. Я подпрыгнул, опускаясь ногами вниз между двумя рядами «шконок» на спину «расписному», подогнул при подпрыгивании ноги и «выстрелил» только одной ногой, нанеся удар пяткой точно в позвоночник между лопатками. В этом случае удар принимает не только позвоночник, но и сердце, и солнечное сплетение, и легкие. Все удары в верхнюю часть позвоночника распределяются по многим органам.

– Здравствуйте, я ваша Смерть! – все же сказал я, хотя и без того было ясно, что шансов уцелеть у кавказцев мало.

«Расписной» удара не выдержал. Я понял это по хрусту, вылетевшему из-под моей пятки. Ожиревший организм постоянно перегружал кости и суставы, и они уже основательно износились. Даже при поверхностном взгляде, когда я встал на обе ноги рядом с «расписным», было заметно, что, по крайней мере, два позвонка провалились слишком глубоко, чтобы с такой травмой можно было жить... Я не обманул их, когда представлялся. А хруст означал, что произошел не только перелом позвоночника, но и, скорее всего, разрыв тела спинного мозга. Можно было только выразить соболезнование тем, кто будет нести в гробу его нелегкое тело.

Все эти мысли пронеслись в голове за долю секунды. Именно пронеслись, не задерживаясь ни на секунду, потому что за спиной у меня находился тот, кто получил удар перед «расписным» и не «отключился», как я видел. Следовало ожидать атаки со спины, а это всегда бывает неприятно, если противник хоть что-то смыслит в самообороне. И я для страховки и осмысления ситуации не глядя нанес прямой удар ногой за спину, с отклонением корпуса вперед. Каратисты зовут этот удар обратным мае-гери, но я вообще сам каратистской терминологией никогда не интересовался, и солдатам не рекомендовал изучать отдельные удары, потому что все они, на мой взгляд, должны наноситься только исходя из ситуации. В данном случае я ситуацию не видел, и попытался компенсировать временную потерю контроля. Оказалось, что это было излишне. Последний противник не собирался драться один на один – это было для него слишком опасно – и начал обеими руками колотить в дверь:

– Спасите! Убивают!

Поскольку он попал сюда, то наверняка сам кого-то или убивал, или грабил. Теперь ситуация повернулась для него в обратную сторону. Но я жалеть его не собирался. До парня было три с половиной шага. Мне хватило разбега для высокого прыжка, чтобы опять же ударить коленом в позвоночник. В этом прыжке я мог бы достать и до затылка, но необходимости не видел. Да и удар в позвоночник часто имеет более серьезные последствия, чем обычное сотрясение мозга. Что и произошло. Парень согнулся пополам, но в обратную сторону. Здесь тоже можно было смело гарантировать перелом позвоночника. Если и останется каким-то чудом в живых, то свои недолгие оставшиеся дни проведет в лежачем положении. Но думать ему следовало раньше.

Я резко обернулся, не слыша, но чувствуя за спиной какое-то изменение ситуации. При первом беглом взгляде мне показалось, что вроде бы ничего не изменилось. «Расписной» или уже простился с этим светом, или намеревался сделать это, находясь в глубокой коме. Первый, что лез на меня с бритвой, получив удар коленом в висок, а потом, при падении навзничь, кажется, еще и ударился затылком об острый угол «шконки», в себя еще не пришел. Его неимоверных размеров нос отчего-то кровоточил, хотя по нему я не бил. Наверное, давление у парня неважное. Но он был жив, как показывало дыхание. И ладно, пусть живет и знает, что вырвался из лап Смерти. Пусть хвастается этим. Я не всегда бываю кровожадным.

Бритва...

Бритвы не было на месте, хотя я хорошо видел, как «расписной» ее уронил. Впрочем, она тут же нашлась – зажата между пальцами и ладонью носатого. Значит, он в сознании, значит, он ждет момента, чтобы после первой неудачной попытки все-таки добраться до моего горла и с опозданием сделать то, что не сумел сделать сразу. Стимул у него был весомым. Теперь делить на троих пятьдесят тысяч баксов за отрезанную голову не было необходимости.

Я вздохнул и, пользуясь тем, что нахожусь в двух с лишним метрах от вооруженного бандита, к тому же лежащего, привалившись спиной к стенке между «шконками», рискнул и наклонился, чтобы надеть сапоги. Я подставлялся, готовый встретить атаку. Но носатый бандит атаковать не собирался. Он намеревался ждать момента, когда я совсем расслаблюсь, и сам предложу ему свое горло для незамысловатой хирургической операции. Значит, еще и трус ко всему прочему. Но это его проблемы. Я же свои проблемы решаю сам. Обулся и дал пинка под основание его великолепного носа. Я знаю, какая боль возникает от такого удара. Бандит взвыл и попытался двумя руками прикрыть лицо, но в руке у него была зажата бритва, и он сразу располосовал себе лицо сверху донизу. И хорошо, что сделал это сам.

Я намеревался было нанести второй удар, теперь пяткой в лоб, чтобы отключить его, но тут заскрипел замок в двери, она торопливо распахнулась и вошли два давешних охранника.

– Кого опять убивают? – лениво спросил первый, широко позевывая пастью с гнилыми зубами. Вообще-то такую пасть лучше держать закрытой даже в СИЗО. А то появляется желание закрыть ее кулаком. Но я сдержался. Я умею себя вовремя останавливать.

Второй, видимо, уже понял, что произошло совсем не то, что должно произойти, и молча смотрел на меня.

– Вон с тем носатым осторожнее, – сказал я. – У него бритва в руках.

– А его-то кто располосовал, если бритва у него? – поинтересовался второй охранник.

– Сам себя и располосовал. Я эту бритву в руки не брал. Можете отпечатки проверить. Смотрите, чтобы он вас не располосовал.

Я соблюдал вежливость и разговаривал строго на «вы».

– Похоже, мы «попали»... – чуть не плача сказал первый, что совсем не вязалось с его манерой обращения со мной. Забирая бритву у носатого и рассматривая рану на его лице, он убедился, что она была глубокой, до кости.

Двум другим помощь, кажется, уже не требовалась.

– Что, теперь и заплатить некому, и со службы погонят? – спросил я.