Глава четвертая

Поскольку ситуация была совсем не уставной и беседовал я не со своим командиром, более того, поскольку генерал представлял не вооруженные силы, а совсем другое ведомство, я чувствовал себя гораздо более раскованным, чем, например, в штабе своего батальона при получении задания. Мог спрашивать и уточнять, почти торговаться, и при этом ощущал свою значимость. Не скажу, что для меня последнее является исключительным условием. Я от природы человек скромный; тем не менее, понимая, что заменить меня практически некем, своего я добивался.

Генерал ответил без дипломатических фигур, хотя и без конкретики:

– Наша организация создавалась – и, более того, все еще создается – второпях, потому что времени на раскачку нет. И, как следствие, мы даже названия официального не имеем, следовательно, не имеем и юридической регистрации, которая, несомненно, в дальнейшем состоится. Пока мы называем это – а возможно, и официально будем называться – «Комитет взаимопомощи участников локальных военных конфликтов». Может быть, вместо «Комитета», как кое-кто настаивает, будет «Общество», это не важно. Кто туда входит, я тебе тоже не скажу. Но люди это серьезные, имеющие достаточное влияние, чтобы оказывать ветеранам спецподразделений эффективную негласную помощь практически в государственном масштабе. Вплоть до того, чтобы использовать космические войска и прочие структуры, к которым даже основные силовые ведомства без особого распоряжения доступа не имеют. При этом нельзя забывать, что работа, хотя и под прикрытием мощных сил, предстоит все-таки автономная. Прикрытие будет осуществляться только в рамках организационных мероприятий, но в персональных действиях ты остаешься в полной «автономке».

– Не испугаете, товарищ генерал. Это специфика моей службы. Спецназ ГРУ так часто работает, – кивнул я, не выражая ни восторга, ни сомнения.

В принципе, что мне было возражать, если для меня вопрос был давно осмыслен и решен. И никакой «рисовки» перед генералом не было. Мои действия будут не только частью моей прежней службы, даже если меня отправят на инвалидность, – они будут также еще и действиями обыкновенной самозащиты, что для меня тоже немаловажно. А еще и просто защиты. Защиты тех самых «участников локальных военных конфликтов». Профессия такая – защищать. Если о высоком говорить – защищать Родину; если приземленно – защищать себя и свой дом; а в целом – защищать и себя, и своего соседа, и просто идущего по улице незнакомца или незнакомку. А я – профессионал. Быть защитником для меня – естественное состояние.

Кроме того, говоря серьезно, я способен к выполнению такой работы и без помощи сверху, хотя она значительно все упрощает. Я просто готов отстаивать свою жизнь и свое право на уничтожение врагов, которым не нравится, когда я и мне подобные выполняем приказы, и выполняем их хорошо, качественно.

Генерал кивнул, и грубоватое его лицо, по внешним данным достойное того, чтобы его вырубили в камне в качестве образца мужественности и силы, изобразило короткую улыбку.

– Я знал, что ты согласишься. И твой командир бригады также сказал, и полковник Мочилов тоже. Они за тебя отвечают и не сомневаются в твоем согласии. Хотя приказать тебе ни тот, ни другой права не имеют. Тем более послать тебя на такое дело...

Последняя фраза прозвучала почти угрожающе. Настолько серьезно прозвучала, что не могла не вызвать встречный вопрос, который генерал и хотел, похоже, услышать. Разговор, как я понял, шел не о прошедшем, а о будущем, потому что угрожать тем, с кем уже поквитались, смысла нет никакого.

– Какое дело? – спросил я то, что должен был спросить.

– Мы начали вводить тебя в операцию еще до того, как ты дал согласие. Извини уж, но мы работали в ситуации жесточайшего цейтнота. Эта банда ментов готовила акции, а мы не имели на них выхода. На того же подполковника внутренней службы получили его только после того, как он тебе позвонил. Твой «мобильник», разумеется, прослушивался.

– А если бы я поехал на встречу, не подготовившись? – спросил я. – У меня ведь изначально были такие мысли. И тогда бы...

– Тогда тебя не звали бы Саня Смерть, – ушел от прямого ответа Лукьянов с помощью сомнительного комплимента. Хотя я почувствовал в его словах то, что сказано не было, а только подразумевалось: «Тогда бы мы нашли другого, который прежде думает, а потом идет». – Но нас еще и ваш начальник управления предупредил, что ты вывернешься. Он в тебя полностью верит. Говорит, что таких офицеров в нынешнем спецназе можно по пальцам пересчитать. Раньше все такими были, а сейчас уже уровень не тот. Мочилов говорит, что уже после афганской войны спецназ ГРУ стал гораздо менее профессиональным. Когда вас очень сильно «разбавили»... Но это уход от темы. Вернемся к своим, как говорится, «баранам»...

От темы я отошел не сразу, хотя настоящим интересовался больше, чем прошлым, и просто заметил:

– Начальник управления меня ни разу в жизни не видел.

– Ему это и не нужно. Ему достаточно знать мнение твоих непосредственных начальников, чтобы составить собственное мнение. Ну и, конечно, он читал рапорты о проведенных тобой операциях. Если даже мне дали с ними ознакомиться, то ему-то, думаю, тем более. Именно эти рапорты составили наше совокупное мнение о твоей кандидатуре и даже утвердили ее единогласно.

– Итак, вы начали вводить меня в операцию без моего согласия...

– Это была, повторю, вынужденная мера. Мы знали, что у нас откуда-то идет утечка информации. На подозрении были три человека, и мы одновременно запустили в разработку всех трех, в том числе и тебя. Каждый вариант был известен только одному из подозреваемых. Сработал твой вариант. Менты с Кавказа вышли на тебя. Таким образом, мы определили источник утечки информации, как говорится, методом исключения. Менты решили уничтожить именно тебя – значит, из списка подозреваемых твое имя можно было вычеркнуть.

Но больше без твоего согласия мы ничего предпринимать не стали. Именно поэтому я и приехал к тебе, капитан. И рад, что ты готов к сотрудничеству, хотя развитие ситуации не обещает тебе ничего хорошего. Однако оно даст нам возможность определить еще несколько членов той самой банды с ментовскими погонами. Хотя они уже называются полицейскими... Нам следует торопиться, потому что сегодня ночью в Москву прибывает известный на Кавказе киллер по кличке Трубочист. Это слишком вежливое прозвище. Чаще его зовут Ассенизатором, что, в принципе, одно и то же... Ты не слышал про такого?

Я поморщился.

– И даже запаха пока не ощущал. От него так сильно пахнет? Откуда такая кличка?

– Парень насмотрелся американских боевиков и решил стать киллером. Причем не простым. Он убивает только в туалете. Соглашусь, странная манера и даже, возможно, психическое отклонение. Но его профессия уже является патологией. Готовность запросто лишить человека жизни со временем становится своего рода потребностью, а точнее – маниакальной зависимостью. По нашим данным, сейчас Ассенизатор прочно сотрудничает сразу с несколькими силовыми структурами республик Северного Кавказа. И выполняет заказы многих облаченных властью лиц. Его ценят, поскольку он нигде не успел засветиться и никаких данных на него, кроме клички и традиционной манеры убийства, нет.

– В данном случае... – Я интонацией попросил продолжения.

– В данном случае он получил по электронной почте тот же список, который получил ты. Мы считаем, что это его рабочее задание.

– Но почему он должен выйти на меня? Он может выйти на любого, кто есть в списке.

– Согласен, – кивнул генерал Лукьянов. – Может. Но именно для этого мы хотим тебя крупно «подставить». Нужно только твое согласие.

– Происшествие на МКАДе? – сразу понял я.

– Да.

Я слегка поморщился и высказал свои претензии, которые считал достаточно существенными и способными помешать исполнению замысла генерала.

– В вашей съемке есть определенные эпизоды, которые исключают необходимый для данной ситуации вариант случайности. Во-первых, съемку вели профессиональные операторы, что сразу заметно. Нигде не дрогнула рука, кадр ни разу не сполз в сторону. Любители так не снимают. Но даже любители будут стараться снять так, чтобы было видно лицо. А в вашей съемке моего лица рассмотреть невозможно – даже при том высоком уровне кадров, которые мы видим. Несовпадение, которое не может быть случайным.

Во-вторых, даже я, непрофессионал в этом деле, сумел заметить монтаж, когда менялись камеры. Опытный человек поймет, что это организованная съемка, и сразу задастся вопросом – а для чего, собственно, ее вели? И заподозрит ловушку. Потому что специально организовать съемку непросто, а профессиональную, в которой все можно разобрать, сложно вдвойне.

Лукьянов думал недолго и хмуро согласился:

– Этого мы не продумали. Я согласен. Здесь есть определенный прокол. Но другого варианта у нас нет. Мы его не подготовили.

– Есть... – сказал я, включая генеральский компьютер. – Есть запасной вариант.

Пока компьютер загружался, я потрудился объяснить генералу суть своей мысли.

– Еще там, на дороге, я заметил, как какая-то молодая особа снимает происходящее на трубку сотового телефона. Была даже мысль отобрать у нее гаджет, но это показалось мне более криминальным делом, чем драка с чеченцами. Я ведь тогда еще не знал, что один из них умер...

– Мы ее не знаем, – сказал генерал.

– Ваши операторы засняли ее саму и ее машину тоже. Ярко-голубой «Пежо 308». Она ехала позади меня, потом уступила дорогу этим, на «Панамере», когда они сильно сигналили, а потом, когда я вынужден был остановиться, она чуть в меня не въехала. Я даже заметил, что пары сантиметров не хватило, чтобы «поцеловаться» бамперами...

Генерал слегка сосредоточился.

– Да, я помню, там мелькала какая-то женщина. Такая из себя... Джинсовая... Лохматая... Но в макияже...Волосы во все стороны торчали...

– Да, джинсовая. Только не лохматая. Это у нее такая прическа, что делает ее похожей на психопатку. Я точно не помню, но, кажется, номер ее машины тоже видно. Вот если ее запись выставить....

Компьютер загрузился, и мы с Лукьяновым внимательно отсмотрели запись. Я ловил свои ошибки во время схватки, отметив пару просчетов. Не особо серьезных, но неточность в движениях иногда может дорого обойтись... Генерала схватка, кажется, не интересовала. Он ждал появления женщины, ведущей съемку. Та появилась со спины, но была вполне узнаваема по характерной прическе, в чем я не ошибся. Мелькнула и ее машина, и даже номер. Правда, он показался только на мгновение, но делать «стоп-кадр» не пришлось – и я, и Николай Владимирович успели прочитать и запомнить его.

– У нее, кажется, iPhone? – спросил Лукьянов.

– Нет. Тоже смартфон с сенсорным экраном, но их сейчас много.

Генерал вытащил свою трубку, по памяти набрал номер и подробно разъяснил, что необходимо сделать.

– Через полчаса найдут, – пообещал он. – Если только не по доверенности водит; тогда может получиться задержка. Но обычно по доверенности ездят мужчины. Женщины, как правило, любят, чтобы машины были оформлены на них, даже если это машина мужа. Для них это почему-то психологически важно. Наверное, так они чувствуют себя увереннее.

Мне оставалось только радоваться, что журналистка обходится со мной так мягко. Вначале я предполагал, что запись делалась для того, чтобы меня шантажировать. А я этого, честно говоря, не люблю. Шантаж – это занятие для чрезвычайно нечистоплотных людей. В действительности дело оказалось гораздо более тонким и сложным...

– Продолжим, – сказал Лукьянов.

– Продолжим, товарищ генерал, – согласился я. – Чем мне грозит опубликование видеозаписи в Интернете? Давайте подумаем...

– Что тут думать... Арестом, – буднично сказал Лукьянов то, о чем я только подумал. – Вернее, сначала просто задержанием, как подозреваемого, а потом, через три дня, после решения суда, – и арестом.

– Я в юридической терминологии не силен, тем не менее мне это не слишком нравится.

– Я тебя понимаю, – милостиво согласился генерал. – Мне бы тоже не слишком понравилось. Но у нас уже есть адвокат, который работает с видеозаписью. Правда, он пока изучал только наш материал. Но точно так же поработает и с новым.

– А что хорошего можно из этой видеозаписи вытащить? – усмехнулся я. – Она может быть только подтверждением моей вины. Виноват – получи. Это по-христиански. Но, пусть я человек не очень верующий, вернее, не воцерковленный, тем не менее я согласен отвечать за свою вину только в вечной жизни, а не перед нашим совсем не вечным «дышлом», именуемым законом. Я думаю, здесь вы со мной согласитесь.

Генерал Лукьянов спокойно улыбнулся:

– Ты же сам сказал, что определил монтаж. У нас есть опытный профессиональный монтажник, и он сделает из бесспорной записи спорную. Да уже сделал. Изначально с тобой будет работать назначенный от государства адвокат, и он не найдет, что возразить суду против ареста. Потом делом займется уже наш адвокат, и по полочкам разберет смонтированную запись, на которой и номер рассмотреть будет невозможно, и твоего лица разобрать. Вернее, номер будет просматриваться спорно. Первоначально эксперты дадут твой номер, потом другие эксперты оспорят картинку и докажут, что это только предполагаемый вариант. Главное, что окажется невозможным рассмотреть номер региона. Значит, нельзя уже будет с уверенностью утверждать, что это была твоя машина. А потом адвокат предоставит факт, подтвержденный двумя профессорами, что во время инцидента ты находился в госпитале на медицинском осмотре. И даже дата энцефалограммы с указанием времени проведения будет отражена в оригинале. Тебе ничего не предъявишь. Надеюсь, и со свидетелями мы сможем договориться, чтобы тебя не опознали. Это может сделать только тот чеченец, что убежал от драки.

– Ежик – птица гордая, не полетит, пока пинка не получит, – заметил я.

– Он, кстати, летать не умеет, хотя себя, наверное, орлом считает... Бегать, впрочем, умел. Однако все равно далеко не убежал. Через три ряда его сбило машиной. Там ряд более-менее свободный был, машины рванули – а он как раз туда выскочил. Сейчас в больнице с тяжелым сотрясением мозга и тремя переломами. И его показания в результате этого сотрясения можно будет оспорить. И вообще, когда человек убегает в панике, на его память полагаться сложно. У наших юристов нет сомнений, что тебя отпустят. На всякий случай у нас припасены рычаги давления на суд. Собрали компромат, достаточный для увольнения и судебного преследования. Следовательно, те сделают, что попросим.

– Тогда зачем меня арестовывать?

Мне упорно не нравилась мысль о тюремных нарах. Дважды уже доводилось попадать под следствие после особенно серьезных операций, когда в боях против нас участвовало так называемое «мирное население», которое мирным даже конченый дурак не назовет. Оба раза оказалось, что в следователях ходят не только дураки и продажный люд, но встречаются и те, кто может разобраться с ситуацией. Причем во второй раз следователь был сам из кавказцев, что вызывало особые опасения. Но он-то как раз и оказался более вдумчивым и лучше других понимающим ситуацию. Оба раза дело прекращали за отсутствием состава преступления.

– Необходимо тебя арестовать, чтобы выйти на предполагаемых членов кавказской ментовской и околоментовской, так сказать, банды мстителей. Заметь, что я умышленно не говорю о национальности, потому что банда эта состоит из представителей нескольких республик; и то, что ты столкнулся на МКАДе с чеченцами, не говорит ни о чем. Более того, эти «чехи» к своей республике отношения имеют мало. Их родители еще до начала военных действий на Кавказе осели в Москве и просто делали деньги. А сынки теперь наглеют с присущей им национальной гордостью за свои корни. Так вот, чтобы выйти на предполагаемых членов банды, нам необходимо, чтобы они вышли на тебя. Ты в данном случае будешь ловушкой. Интернет, естественно, опубликует данные на предполагаемого «дорожного убийцу» бедных чеченских мальчиков. Мало ли кто может это сделать. И не узнаешь такого подлеца... Зато станет известно, где тебя искать. А дальше мы уже будем действовать совместно. Наша задача – отслеживать личности участников и линии связи. Мы будем тебя прикрывать, а ты по возможности – работать в своей обычной манере. Она нас больше устраивает, чем судебное разбирательство, потому что разборки Фемиды, как обычно, закончатся ничем. Если вообще дело дойдет до суда, потому что оно может заглохнуть на следственном уровне. Эти парни тоже умеют обеспечивать себе и друг другу неоспоримое алиби.

Разговор прервался телефонным звонком. Генерал вытащил свою трубку, посмотрел на определитель.

– Слушаю тебя, Магомед. Так. Молодец. И она тоже молодец. Мало тебе досталось... Следовало знать, где родиться! Ага. Ладно. Мы сейчас сами приедем. Скажи ей, что эту запись у нее желает попросить тот человек, которого она снимала. Он сам к ней приедет. Говори адрес. Понял. Знаю это здание. Какой офис? Понял. Жди нас там. Если задержимся, попроси женщину подождать. Объясни, что очень сложная ситуация.

Николай Владимирович довольно усмехнулся, убрал трубку и посмотрел на меня.

– Капитан Магомед Магомедов звонил. Я его послал ту женщину искать. Он настырный и исполнительный. Нашел даже на службе. Толковый у нас капитан. И девка боевая... Знает, что на МКАДе произошло, соглашается с тем, что снимала. Но отдать запись отказывается. Магомеда встретила агрессивно. Он по национальности дагестанец, а она резко настроена против всех кавказцев. Говорит, рада, что того хама на дороге убили. Если бы она их не пропустила, они на нее напали бы. А так в кои-то веки нарвались на настоящего мужчину. Они не привыкли с такими общаться, потому и наглеют. Остальные никто, просто москвичи, а этот иногородний был, как она по номеру поняла. В провинции, говорит, еще остались настоящие люди. Утверждает, что никоим образом не будет помогать найти убийцу. Магомедов, как ни старался, убедить ее не сумел. Придется тебе самому с ней поговорить. Поехали, пока рабочий день не кончился. Сейчас можно быстро проехать. Больших пробок пока еще нет.

Я встал, готовый отправиться в дорогу. Переодеться в чистую одежду – это недолго. Генерал вышел, чтобы дождаться меня в машине. Решили, что поедем на его «Хайлендере». Этот внедорожник неопытный глаз часто путает с «Ленд Крузером», а его на дорогах обычно предпочитают пропускать. Хотя с девяностых годов уже прошло много времени, «Ленд Крузер» все еще воспринимается, как и «Гранд Чероки», бандитской машиной...

Офис, в который мы приехали, находился совсем недалеко от МКАДа, на шоссе Энтузиастов, и поэтому мы проехали прямо, оставив над собой беспрерывно гудящую кольцевую дорогу. Но прямота передвижения не сделала наш путь более коротким. Даже в относительно удобное для езды время дорога безнадежно стояла. Тем не менее мы передвигались вполне удачно для столицы и приехали вовремя. Генерал Лукьянов, я не мог это не признать, недурно водил машину и пользовался любой возможностью ускорить движение. Даже дважды переезжал через высокий бордюр, подминая под колеса газонную траву, и обгонял другие машины беззастенчивым образом. Имидж тяжелого внедорожника и манера езды заставляли тушеваться других не слишком скромных водителей. Нам уступали дорогу, как другие день назад уступали тем самым чеченцам на МКАДе. И разница была только в том, что Лукьянов не сигналил по-сумасшедшему и не кричал ни на кого из водителей из окна. Он просто ехал так, как мог ехать, чтобы успеть до конца рабочего дня и застать женщину на рабочем месте.

При входе в офисное здание нас никто не задержал. Мы поднялись в лифте на седьмой этаж. В коридоре нам навстречу шагнул человек в гражданской одежде. Но я сразу понял, что это и есть капитан Магомед Магомедов, потому что он и в цивильном вел себя так, словно в любую секунду готов был «козырнуть». Магомедов показал на дверь:

– Она ждет. Меня в коридор выставила, чтобы работать не мешал.

И раскрыл дверь без стука. Первым вошел генерал, я следом за ним.

Молодая женщина со странной прической сразу меня узнала и улыбнулась сухим недобрым лицом. И даже встала из-за стола. Генеральский мундир Николая Владимировича на нее впечатления не произвел.

– У вас все в порядке? Без неприятностей пока?.. – Она посмотрела на капитана Магомедова, считая, что тот представляет для меня опасность.

– Спасибо, у меня все в порядке, – улыбнулся я в ответ. – Только необходимо срочно решить один вопрос оперативного характера.

Женщина поняла все без объяснений и сразу достала из сумочки трубку.

– Сколько времени вам понадобится? – спросила она по-деловому.

Внешность журналистки была такой же деловой, как и ее слова. Приятно иметь деловые отношения с такими особами – не нужно что-то долго и нудно объяснять.

– Если можно, перебросьте через свой компьютер сюда, – капитан Магомедов протянул женщине флешку. Она кивнула, села за компьютер и за минуту выполнила операцию.

– Еще просьба, – сказал я. – Если у вас нет особых причин для сохранения записи – а их, насколько я понимаю, быть не должно, ибо мы не знакомы, – выбросьте ее, пожалуйста, из своей трубки. Поймите правильно, это вопрос моей личной безопасности.

Женщина пожала плечами:

– Если вопрос безопасности, ради бога. Могу даже из домашнего компьютера выбросить. Я туда уже перебросила. У меня муж восточными единоборствами интересуется, смотрел. Говорит, что вы профессионал. Вы – профессионал?

– Я кадровый офицер спецназа, – сказал я скромно, не называя ведомства, к которому мой спецназ относится. Но женщина и не переспрашивала.

– Я буду вам благодарен, если вы удалите запись и с домашнего компьютера.

– Я сделаю, – пообещала она, протягивая флешку – не Магомедову, а мне...

Дальше Лукьянов повез меня совсем недалеко. Не домой, как я рассчитывал, а в какой-то частный медицинский центр, расположенный буквально в паре кварталов от офиса, только что нами оставленного. При входе охранник заставил нас нацепить на ноги одноразовые бахилы, чего, насколько я помню, никогда не делают в государственных медицинских поликлиниках. Если и делают, то исключительно в дорогих, не предназначенных для простого народа. Бахилы, правда, ногам не мешали, и ходить в них можно было свободно.

Медицинский центр занимал два этажа. Мы сразу поднялись на второй и прошли в торец коридора, перегороженного металлической дверью с кодовым замком. Код набирал сам генерал, сам открыл дверь и прошел первым. За дверью нас встретил дежурный офицер в «краповом», как и генерал, берете. Лукьянов жестом остановил уставной доклад и сразу прошел в кабинет. Кабинетов было всего четыре, если не считать таковым отгороженный стойкой закуток дежурного. Как я понял без объяснений, это было некое временное полуконспиративное помещение того самого «Комитета взаимопомощи участников локальных военных конфликтов». То, что Комитет не выставлял на фасаде здания вывеску с собственным наименованием, было естественным и понятным. Видимо, жалко было и медицинский центр, и недешевое медицинское оборудование, которое могло пострадать в результате взрыва помещения. А взорвать его могли, поскольку противник уже знал о существовании такого негласного органа самозащиты. Да и людей, живущих в доме, тоже было жалко. Когда взрывают нижние этажи, верхние иногда тоже страдают.

У генерала, как я понял, даже отдельного кабинета здесь не было, потому что в кабинете стояло шесть письменных столов, за один из которых, явно как за свой, Лукьянов и уселся.

– Давай флешку, – потребовал он от меня.

Я передал флешку. Капитан Магомедов сел за другой стол – тоже, наверное, за собственный, потому что сразу стал просматривать звонки на определителе номера городского телефона. После этого он подошел, встав за спиной генерала. Я встал по другую сторону от Лукьянова, чтобы иметь возможность посмотреть на мониторе компьютера результат съемки.

Здесь, конечно, она была совсем не та, что в присланном мне видеосюжете. Ни о каком профессионализме даже заговаривать не стоило. И рука оператора подрагивала, и сама камера в какой-то момент не успевала за действием; в какой-то другой, напротив, перемещалась, обгоняя действие и выпуская из поля зрения участников, часто срезались головы. Но выигрыш был в естественности и ненарочитой случайности съемки. Меня интересовали два вопроса – насколько я узнаваем на этой съемке и насколько различим номер моей машины. И выяснилось, что номер дважды попал в объектив, и во второй раз читался хорошо. Что касается моей особы, то лицезреть себя, любимого, анфас я сумел только в самый последний момент: когда все закончилось, я увидел женщину с трубкой, посмотрел на нее, но к ней не пошел, а сел в машину, чтобы уехать. Во всех остальных эпизодах я стоял к камере спиной или вполоборота, и доказать, что это был я, имея такое достаточно скверное качество съемки, было невозможно.

– Подчистить проще простого, – сказал генерал Лукьянов. – Магомед, отвези спецам. Пусть сделают эту запись по тем же принципам, что и для первой. Лицо убрать, номер сделать неразборчивым. Я пока доставлю Саню Смерть до дома. Ему до задержания нужно со своим строительством разобраться. Думаю, пары дней хватит.

– Мне и одного дня хватит, товарищ генерал, – сказал я. – Завтра все закончу.

– Тебе-то хватит, а вот ментам, чтобы тебя найти, не хватит точно. Они у нас не такие расторопные, как их кавказские коллеги. Но мы их все равно поторопим. По крайней мере, видеозапись в Интернет выставим прямо сегодня. И пусть ищут. Оригинал записи они, естественно, не получат, потому что выставлено все будет неизвестным пользователем с неизвестного адреса. Попробуй-ка, найди среди миллионов анонимщиков того, кто обладает оригиналом...

Генерал высадил меня около ворот. В дом решил не заходить – мы все уже предварительно обговорили. Попрощались, довольные друг другом. На всякий случай генерал выделил мне еще одну трубку для связи. Она была так же, как и моя собственная, на контроле прослушивания со спутника; но главное, что «симка» была оформлена на совершенно постороннее лицо, не имевшее никакого отношения к спецслужбам, и номер был вне подозрений. Звонить по этой трубке следовало только с особыми сообщениями, а потом, когда меня арестуют, трубка должна была остаться у мамы, чтобы Лукьянов имел возможность при необходимости с ней общаться.

Когда мы приехали, мамы дома еще не было. Летом она часто задерживалась на работе, чтобы подготовиться к новому учебному году. В российских школах еще с советских времен повелось так, что ремонтом занимались не строительные организации, а учителя вместе с учениками. В сельской же школе тем более большая часть всех работ приходилась на педагогический коллектив. А домашний ремонт пришлось продолжить мне.

Я переоделся в рабочую одежду и без помех разбил наконец-то привезенные куски стены на мелкие камни, способные заменить щебень при изготовлении бетона. В отличие от традиционного способа, в здешних местах существовал свой: в приготовленную яму сначала засыпался песок, создающий эластичную подушку, потом расколотый камень, битый кирпич и другой подручный материал. Все это заливалось жидким раствором, заполнявшим неизбежные пустоты между камнями. Так получался бетонный столбик. И только поверху он выкладывался кирпичом, на который уже потом ставились балки.

Начинать замешивать раствор на ночь глядя мне не захотелось. Это можно было сделать и завтра, поскольку генерал обещал мне свободное время на следующий день и даже на два. Единственное, что мне мешало работать, – это поездка в госпиталь для предоставления возможности двум профессорам в очередной раз продемонстрировать свои познания человеческого организма. А прошедший день и без того выдался напряженным. Конечно, он не может сравниться с каждым днем, проведенным там, на Северном Кавказе, но в том-то и беда, что в боевой обстановке чувствуешь себя в ритме, из которого даже после возвращения домой выходишь не сразу. Здесь же находишься в расслабленном состоянии.

Едва я вышел из душа, как увидел у калитки старшего лейтенанта Сазонова, разговаривавшего с местным священником отцом Василием. Последний помахал мне рукой. Он был человеком еще молодым, очень энергичным и пользовался уважением в деревне и в соседнем селе, где и располагался его недавно восстановленный храм. Я остановился, не заходя в дом. Отец Василий прошел мимо, к себе, а Толик Сазонов снова завернул в наш двор. Он выглядел озабоченным и слегка растерянным.

– Ты куда-то уезжал? – спросил меня старший лейтенант. – Я заходил к тебе.

– Да, с генералом по делам ездили.

– А что за генерал? Откуда он? Видел, не ваш, не армейский...

– Спецназ внутренних войск, – сказал я обтекаемо, потому что сам толком не знал, где генерал Лукьянов служит официально. – Возглавляет Комитет взаимопомощи участников локальных военных конфликтов.

– Есть такая структура? – спросил участковый.

– Есть. Только что создана, – решительно соврал я.

– А тебя что с ним связывает, если не секрет?

– Связывает участие в локальных конфликтах, – объяснил я коротко и конкретно. – Устроит такая формулировка?

– Это-то понятно... – Формулировка Толика, видимо, не устраивала. – Тебе какая-то помощь нужна?

– Помощь всем нужна, если придется резко менять свой образ жизни.

– А что тебе нужно менять?

Я посмотрел на него с легкой усмешкой. Вероятно, она у меня получилась достаточно горькая.

– Все менять. Ты знаешь, что я сейчас официально нахожусь на излечении в госпитале?

– Я думал, в отпуске...

– В госпитале. Часть черепа сняли, заменили металлическими пластинами. Тяжело, говорят, в бою такую голову носить будет. И потому – на инвалидность. А мне не хочется. Я еще в себе силы иногда чувствую. Состояние, требующее адаптации. Вот мне и предлагают помощь – и материальную, и психологическую. Вторую, понятно, в большей степени. С первой у нас всегда больше обещаний, чем реальных выплат...

Я врал беззастенчиво, но делал это достаточно убедительно, с непременным ворчанием и недовольством, чтобы старший лейтенант поверил. Он, похоже, на сей раз воспринял мои жалобы как должное.

– А какую группу инвалидности обещают?

– Они пока ничего не обещают. Сидят два профессора, бумаги листают, охают и ахают, вслух о комиссии размышляют. Не думаю, что больше третьей дадут. Руки и ноги целы, а голова у нас – дело второстепенное.

– Так что тебе сейчас с головой-то делать?

– А что мне с ней делать? – не понял я.

– Беречь надо?

– А здоровому беречь необходимости не было? – спросил я невинно.

– Ну, пока здоров, об этом не думаешь.

– Всегда, извини уж, старался думать. И сейчас стараюсь. А ты что как загнанная лошадь? – перевел я разговор на другую тему, справедливо надеясь вытащить у участкового какие-то сведения о расправе над ментами с Северного Кавказа.

– Дел сразу навалилось... Всегда все спокойно было, а тут – сразу куча. Ментов перебили, а тут еще...

– Что еще?

– Вчера в Москве пытались гей-парад провести. Наши поехали против них выступать. Отец Василий поехал, парни молодые. «Голубых» побили, многих задержали. И с той, и с другой стороны. Отца Василия задержали и двоих наших парней.

– Батюшка тоже бил?

– Нет, его задержали как одного из выступавших против гей-парада. А парни, говорят, кулаками поработали.

– Я тоже собирался поехать, да в госпитале задержался, – признался я, этим легким откровением отводя подозрения от участия в другом происшествии. – Тоже задержали бы. Я бы в переулке не отсиживался – благо есть куда пинать...

– Они же больные... – слабо возразил старший лейтенант.

– А ты представь, чтобы выходили на парад больные раком и звали других тоже раком переболеть. Это нормально? Больных лечить надо, а не пропагандировать их болезнь.

– Во всей Европе это считается нормальным, – участковый явно говорил с чужого голоса, интонацией показывая свою неуверенность.

– А мне плевать на Европу. Там всегда одни «гнилушки» жили. Почему мы тоже загнивать должны? А мы не хотим. У нас народ другой. И не будем на Европу равняться. Татарское иго триста лет длилось. А потом Петр учредил европейское иго – и до сих пор избавиться не можем. А что у тебя с теми?.. Которых тут перебили? Поймали кого?

Я спрашивал намеренно наивно, понимая ситуацию не хуже мента, но делал вид, что ничего в ситуации не соображаю.

– Похоже, накроются мои капитанские погоны, – вздохнул Сазонов. – Там полный «висяк». Даже версии у следствия нет. Никаких мотивов. Предполагают только, что была какая-то разборка между группами. Может, одни кавказцы с другими кавказцами что-то не поделили. Патроны, кстати, у пистолета, из которого стреляли, – как у твоего «Грача».

– Что, экспертизу проводили? – выдал я новый наивный вопрос.

– Пули на экспертизу отправят из морга. Гильзы подобрали на месте убийства. Гильзы «девять на девятнадцать».

– Такие у многих пистолетов.

– У каких? – проявил свою боевую несостоятельность мент.

– У «беретты-92» и «беретты-96», у разных «Глоков» и еще у целой кучи.

– У «стечкина» тоже?

– Нет. Там «девять на восемнадцать», – снова я проявил свое знание оружия.

– А то тут один из следователей предположение выдвигал... Говорил, что Кадыров своим самым верным сподвижникам дарит «стечкины» с позолоченным корпусом.

– Слышал я такое. Даже не про позолоченный корпус, а про золотой. Но по мне лучше простой вороненый. И лучше металлический, чем пластмассовый, как у «Глока».

– А чем пластмассовый хуже? – Теперь уже мент проявил настоящую ментовскую наивность.

Я ответил кратко и емко, со знанием дела:

– Пистолет легкий, а патрон сильный. Ствол после выстрела швыряет в сторону. Ко второму выстрелу приходится готовиться заново. В бою это неудобно. Кроме того, в бою «стечкин» можно использовать вместо дубины. Дашь по голове, мало никому не покажется. А «Глоком» бить – все равно что мух отгонять...

Толик вздохнул:

– Убивают друг друга, а я виноват, что на моем участке... Ну, ладно, поехали наши в Москве «голубых» гонять. Это на мне не сильно бы сказалось. Не по деревне с кольями гоняли. Наше начальство на это смотрит почти как ты с отцом Василием. А массовое убийство на моем участке – все, прощай повышение в звании! Если бы еще по горячим следам поймать кого-то... А так – все!

– А ты-то тут при чем? – сделал я вид, что не понимаю. – Следственный комитет пусть занимается. Для участкового слишком серьезный случай. Это тебе не пару галош украли...

– Все равно в одну кучу свалят, – вздохнул старший лейтенант и двинулся к калитке, в которую входила мама – его, кстати, бывшая учительница и, кажется, даже классный руководитель.

Поздоровавшись, они разошлись без расспросов. Вопрос в маминых глазах относился ко мне. Но я ничего говорить не стал, а просто прошел в дом. Мама двинулась следом за мной.

– Ты с отцом Василием не виделся? – спросила она.

– Издали. Поприветствовали друг друга. А ты виделась?

– Только что разговаривала.

– Знаешь уже, что произошло?

– Знаю. Неприятности. Думаю, если бы ты там был, все обошлось бы.

Она мне словно претензию высказывала, что я не принял участия в драке.

– Если бы я там был, все было бы гораздо хуже. Сдерживать я никого не стал бы, а в остальном...

– Что в остальном?

– Меня, мама, не учили драться.

– Не поняла...

– Меня учили убивать. И последствия могли бы быть более тяжелыми. В том числе и для ментов, которые батюшку и твоих мальчишек задерживали. Я не стал бы смотреть, как их в машину сажают...

Она, кажется, поняла и оценила. И от этого почувствовала себя не совсем уютно, постаравшись сразу перевести разговор на другую тему.

– И еще батюшка сказал, что рядом с деревней перебили каких-то полицейских с Кавказа.

Мама, как учительница, всегда старалась говорить правильно и терпеть не могла таких общеупотребимых сейчас выражений, как «менты». Когда я произнес это слово, она даже поморщилась.

– Да, Сазонов даже мой пистолет посмотрел. Проверил наличие патронов. Ментов расстреляли из пистолета такого же калибра.

– Тебя, надеюсь, он не подозревает?

– У него работа такая – всех подозревать. Для любого мента все люди – это только преступники, настоящие или потенциальные. Иначе они людей рассматривать не могут. Они даже на жертв преступлений так смотрят.

– Это ты перебарщиваешь. Толик всегда был хорошим мальчишкой.

– Он уже давно не мальчишка, а профессиональный мент, который расстраивается, что из-за этого четверного убийства, если не поймают убийцу или убийц, ему не дадут уже обещанного звания капитана. И потому готов обвинить любого. А я не перебарщиваю, я перестраховываюсь, потому что у меня и без вашего участкового своих проблем хватает.

Мама почувствовала мой тон.

– Что-то случилось?

– Случится вот-вот...

– Что?

– Ты сильно не расстраивайся, но завтра или послезавтра меня могут арестовать. Но это на несколько дней. Надолго мы не расстанемся.

– За что?

– За другое убийство. По подозрению...

Мама молча ждала продолжения и подробностей.

– На МКАДе перебили несколько молодых наглых чеченцев...

– Я считаю это нормальным, – сказала мама. – Слышала по радио про эту историю. Молодые наглецы получили достойный отпор, и все. Если бы их раньше так останавливали, у нас преступность была бы намного ниже. Ты какое отношение имеешь к этому делу?

– Это был я. Но моя вина недоказуема в принципе. Однако наши спецслужбы проводят сейчас операцию, и меня, грубо говоря, «подставят», чтобы выманить из норы настоящих убийц с Кавказа, профессиональных. Которые расправляются с офицерами спецназа.

– Зачем?

– Так надо, мама. Ты не переживай. Через несколько дней я выйду. Сегодня в Интернете будет выставлен материал с видеозаписью происшествия. Меня найдут и задержат, потом, видимо, арестуют. А потом отпустят за недоказанностью вины. Я не могу вводить тебя в подробный план операции. Ты, главное, не расстраивайся.

– Хорошо, – мама приняла сообщение удивительно спокойно. – Я ко всему готова. Ты только скажи мне, там, на МКАДе, был в действительности ты?

– Я...

Уже вечером я включил Интернет и на новостном сайте, где раньше видел сообщение о происшествии, увидел выставленную видеозапись происшествия. Ее я просмотрел четыре раза, пытаясь заметить следы видеомонтажа, но мой уровень профессионального киношника сильно, видимо, отличался от желаемого, и что-то определить я не сумел при всем желании. А в остальном работа только радовала. Я ни разу не посмотрел в камеру. Тот момент, где я поворачивался к оператору лицом, был в конце оригинальной записи, и его вырезали без всякого сожаления и без ущерба для основной цели. Будь я обычным тщеславным актером, я бы расстроился. Но на актерские лавры я никогда не претендовал, дешевого тщеславия чурался и потому воспринял скрытый монтаж как должное. Еще мое внимание привлек номер моего «Тигуана». Его рассмотреть было возможно, но вот номер региона – нет. Было ясно только одно – номер региона состоит из двух цифр. Следовательно, круг поиска сузился. Имея номер без региона и марку машины, менты вскоре выйдут на меня. После этого отыскать меня в деревне будет делом техники. В том же госпитале знают мой адрес.

Оставалось ждать, когда менты и следаки приготовят наручники, чтобы защелкнуть их на моих запястьях. Честно скажу, запястья у меня крепкие, и наручники их всегда сильно стягивают. Поэтому я никогда не рвусь подставлять руки. Но тот характерный щелчок, с которым срабатывает замок на наручниках, я хорошо помню по предыдущим случаям, и потому любопытства он у меня не вызывает. Радости тоже. Но я привык мириться с неизбежностью.

Мама стояла за моей спиной и заглядывала через плечо в монитор.

– Разве ты совершил в этом случае какое-то преступление? – спросила она с легким удивлением. Женщине не дано понять, что такое статьи Уголовного кодекса. Это не понимают обычно даже женщины, носящие прокурорские погоны.

– Тот, что выскочил из-за руля, умер от удара в грудь, – сказал я.

– Но ты даже не стрелял, – возразила она.

– У меня и пистолета с собой не было. Он в твоем старом сундуке лежал. Это, конечно, шутка... Я же люблю шутить.

– А если бы на твоем месте кто-то оказался другой? Даже какая-нибудь женщина, которая не может за себя постоять?

– Женщине пришлось бы плохо. Эти парни совсем не джентльмены.

– По моему женскому пониманию, тебе за это происшествие следует медаль дать, – высказала мама свое веское мнение.

– Я согласен. Как человек военный, я медали уважаю, если они заслужены. Но ты не переживай. Только несколько дней, и все. Адвокаты уже подготовили кучу оправдательных аргументов.

– Смешно оправдываться за то, что большинство соотечественников воспринимает как геройство. В такие, видимо, мы времена живем, когда все с ног на голову перевернуто. Но, что бы ни произошло, будь уверен, я полностью на твоей стороне. И не только я. Мы будем за тебя молиться.

– Спасибо. Мне было важно это услышать, – сказал я так же серьезно, как и мама.

Генерал Лукьянов позвонил поздно, когда мама уже легла спать. Николай Владимирович, видимо, постоянно жил в состоянии повышенной боевой опасности, как у меня бывает во время командировок на Северный Кавказ, и потому привык не считаться со временем – ни со своим, ни с чужим. Он хотел поговорить с моей мамой, но будить ее я не собирался, и Лукьянову пришлось обойтись беседой со мной и обещанием, что я оставлю вторую трубку, полученную от генерала, в пределах доступности для звонка в любое время.

Он сообщил мне то, что я уже знал – то есть, что видеосюжет выставлен в Интернете, – и высказался по поводу откликов пользователей, которые поголовно одобряют мое поведение и даже приветствуют. Не знал я другого. Утром, согласно планам генерала Лукьянова, будет выставлено предположение некоего неизвестного посетителя сайта, который, кажется, знает, кто это сделал. Он выскажет обо мне несколько нелестных слов с тем, чтобы его предательство выглядело местью мне за какие-то невыясненные отношения. Или же, наоборот, выясненные, но результат явно пришелся ему не по душе. Короче говоря, он меня сдаст. А мы потом не без любопытства посмотрим, что скажут пользователи при дальнейшем обсуждении темы.

На этом мы с генералом и распрощались. Встречаться лично пока не планировали, считая, что сможем проговорить детали дальнейших действий и последующего сотрудничества после моего выхода из СИЗО. Но сам момент освобождения мы успели просчитать в мелочах. Я сам в подобной ситуации, окажись на месте оперов и следаков, что охотятся за моей головой, момента упустить не пожелал бы. Следствие наверняка основным, если не единственным, мотивом рассматривало месть со стороны родственников тех, кто был убит мной на Северном Кавказе. Эта версия просто сама просилась в головы следователей. А о том, что существует какой-то список людей, или о том, чтобы ликвидировать откровенную террористическую угрозу в каком-то из российских городов, и речи не возникало. Не возникло в первую очередь потому, что список этот составлен не бандитами и террористами, а теми, кто должен, по идее, с ними бороться. Дело в том, что большинство современных борцов с преступностью на Северном Кавказе сами вышли из бандитов, потерпев поражение в противостоянии с российскими силовиками. И теперь мстят именно за это. Пытаются, по крайней мере, мстить. Кроме того, в рядах бандитов до сих пор находятся их друзья и родственники. А клановость и родственные связи на Кавказе ценятся выше присяги.

Все это стало возможным после подмены естественного жесткого и безжалостного подавления терроризма и бандитизма либеральными методами. Начали жестко, по-государственному. Так бы и продолжать, но в силу ряда причин мы имеем сейчас то, что имеем. И это принуждает нас, представителей силовых структур, принимать свои меры. И действовать так же негласно, как действуют наши противники. А мы готовы так действовать, и мы умеем так действовать, и мы будем так действовать...

Утром мама смотрела на меня напряженно. Я показал ей предназначенную для связи с генералом Лукьяновым трубку и положил ее на полку в кухонный шкаф. Если меня будут задерживать, обыск гарантирован. Мамину трубку взять не должны. Это вообще не мой дом, а ее. Отдавать ей трубку с собой в школу тоже пока было нельзя, потому что генерал мог позвонить и мне. Но я, честно говоря, не завтра готовился к аресту. Генерал обещал мне еще день, а он лучше меня знал, как разворачиваются события в ментовке.

По моим расчетам тоже получалось, что раньше ночи следаки ничего не успеют. Им нужно собрать группу захвата и отправить ее к нам в гарнизонный городок. Это семь часов на автомобиле, поскольку поездом они могут выехать только в ночь, а вертолет группе захвата ради меня никто не выделит. Семь часов вместе с затягивающимся выездом из города, а быстрым он не бывает. Потом неминуемая задержка на месте. На территорию бригады группу захвата никто, разумеется, не пустит. Бригада спецназа ГРУ вовсе не стройбат, и следаки должны это понимать. К нам даже группу захвата ФСБ не пустят без особого приказа с Хорошевки. Пока будут разбираться, что нужно чужакам, кого они разыскивают и по какому поводу, тоже время пройдет. А без этого им никакой информации никто не даст. Потом Москву запросят. Если там разрешат сразу, тогда информацию дадут. Пока группа вернется, пока свяжутся с госпиталем – будет уже глубокая ночь. А в госпитале что-то узнать обо мне получится только в рабочее время. По крайней мере, адрес мамы и мой номер телефона можно взять только у лечащего врача. Опять же в рабочее время, если только, случаем, он не дежурит в отделении. Но, я думаю, генерал Лукьянов должен этот вариант предусмотреть и позаботиться, чтобы его не только на дежурстве, но и дома не оказалось. На рыбалку, предположим, уехал. Значит, все благополучно откладывается до завтра.

Мама ушла, на всякий случай попрощавшись со мной. У меня был еще час до поездки в госпиталь, и я включил компьютер. Но обещанного сообщения о том, какой я нехороший человек, на сайте еще не было. Никто почему-то не стремился «сдать» меня как можно быстрее. Но это к лучшему. Вернусь из госпиталя – успею доделать столбик под полом веранды.

С этими намерениями я переоделся в форму; на всякий случай, чтобы не оставлять его дома, взял с собой пистолет в кобуре и вышел во двор. Но, когда я открывал ворота, чтобы выгнать машину, к дому подъехала другая машина, не ментовская. Но из нее вышел Толик Сазонов и два не знакомых мне человека. Один в штатском, второй в прокурорском мундире или в мундире Следственного комитета – я не вижу разницы даже по знакам различия в петлицах. Толик поздоровался со мной слегка смущенно и представил мне незнакомцев. Человек в штатском оказался дознавателем райотдела полиции капитаном Лактионовым, а человек в синем мундире и с майорскими погонами – следователем Следственного комитета Московской области Лакренцом.

– У меня в роте служил пару лет назад прапорщик Лакренец, – сказал я. – Не имеете родственников в спецназе ГРУ?

– Может быть, – вальяжно и лениво ответил майор. – Хотя не исключено, что и однофамилец.

– Товарищи поговорить с тобой хотят, – сообщил участковый.

– Пораньше приехать не могли? – проворчал я. – Мне в госпиталь нужно. Через день туда наведываться обязательно должен. Иначе меня на больничную койку полностью упекут. А у меня дома дел полно, – кивнул я на недоделанный столбик под углом веранды. Пока столбик был разобран, сама веранда стояла на обыкновенном автомобильном домкрате. Правда, его пришлось позаимствовать у соседа, имеющего грузовик, – домкрат от моего «Тигуана» выдержать веранду едва ли смог бы.

– Время выбираем не мы, время выбирает нас. Такая у нас профессия, – патетически сказал мент в гражданском. – Но долго мы вас не задержим. Ваш участковый вчера, – последовал кивок в сторону старшего лейтенанта, – даже протокол не составил. Придется составлять.

– По какому поводу протокол? – поинтересовался я с невинностью цыпленка. – Я что-то нарушил? Вроде бы к хулиганству склонности не имею...

– Протокол допроса. Вы же в курсе, что рядом с вашей деревней произошло.

– В курсе, – сказал я мрачно, даже недовольно, но это было намеренно. – Колхоз давно благополучно накрылся, все, что могли, растащили, что не смогли, еще растаскивают. Поля сорняками заросли и сажать на них никто ничего не собирается. Вы об этом, я полагаю?

– Об этом в следующий раз, – улыбнулся, как пригрозил, майор Лакренец.

– Здесь писать будете или в дом пройдем?

– Здесь оводы надоедают, лучше в дом.

Оводы, в самом деле, надоедали. Я недавно даже собирался перестрелять их, но потом понял, что патронов у меня не хватит. Это, понятно, шутка...

Чтобы показать, что тороплюсь, я несколько раз бросал взгляд на часы. И садиться не стал, предпочитая разговаривать стоя, хотя все три моих визитера расселись с удобствами. Вопросы, которые мне задавали, мало чем отличались от вопросов старшего лейтенанта Сазонова. Разница была только в том, что и вопросы, и ответы протоколировались. И опять интересовались пистолетом. Проверили количество патронов, заглянули в ствол в передней части, понюхали, словно это оружие со склада, никогда не знавшее пороховых газов. Но пистолет я чистил недавно, и потому следов пороха и запаха гари ощутить никто, естественно, не мог.

– Оружие придется изъять, – решил майор Лакренец.

Я молча забрал пистолет из его рук и засунул себе в кобуру. Мои действия выглядели вполне обоснованными и двойного толкования не допускали.

– Не волнуйтесь. Мы составим протокол изъятия, опечатаем в целлофановом пакете, и никто к вашему пистолету не прикоснется, кроме экспертов, – попытался смягчить мою решимость капитан Лактионов.

– А с какой стати вы намерены изъять у меня оружие? Что я пистолет не отдам, можете не сомневаться. А вопрос задаю из простого любопытства. С какой стати? И что за экспертиза? Я, что, подозреваемый?

– Как это не отдадите? – не понял майор. – Мы заберем и составим протокол об изъятии. Все по закону.

– Попробуйте. Но я откровенно не рекомендую предпринимать такую попытку.

– А если мы предпримем? – Лакренец хотел проявить характер, хотя характера не хватало. Он умел, наверное, проявлять его там, где это было не сложно. А сейчас растерялся и потому задавал глупые вопросы.

– Если предпримете, грех будет на вашей совести.

– Какой грех? – не понял Лактионов, вставая и отодвигая от края стола протокол, словно был готов к физическому противостоянию. Но я уже по его позе понял, что он к такому противостоянию не готов и готов никогда не будет, потому что вовремя не научили, а сейчас учиться уже поздно. Для обучения ему нужно килограммов десять веса сбросить, а это менту, видимо, трудно.

– Грешно заставлять почти инвалида, официально все еще находящегося на излечении в госпитале, таскать ваши дряблые телеса до вашей же машины. А мне придется это сделать, поскольку я не могу оставить таких ненадежных людей в доме мамы.

– Почему же ненадежных? – не понял Лактионов.

– А покажите мне такого умственно отсталого человека, который ментам поверит.

– Саня, мы по закону действуем, – попытался вмешаться участковый.

– По закону вы должны иметь причины для изъятия оружия у военнослужащего. У вас таких причин нет. Если я вам отдам оружие, то пойду под военный суд.

– Если не отдадите, пойдете под уголовный суд, – сказал Лакренец.

– Да и бог с ним, – сказал я со смешком. – У ГРУ имеются хорошие адвокаты. Вас же за самоуправство с работы выгонят. Надавят на ваше начальство и выгонят. И на всех вас еще и компромат предоставят, чтобы вы в органах больше никогда не работали. ГРУ имеет возможность добывать компромат – и добудет. При таком раскладе мне ваш суд не страшен. Я еще раз повторяю, у вас нет обоснованных причин для изъятия оружия.

– Рядом было совершено убийство. Применен пистолет, сходный с вашим по боевым параметрам, – очень умно объяснил Лакренец. – Мы обязаны проверить ваш «ствол» на причастность к преступлению. Это наша обязанность; кроме того, данная мера предусмотрена утвержденным планом разыскных мероприятий.

– Для экспертизы стоит попросить меня выстрелить в стену сарая, выковырять пулю и отправить на идентификацию, – сказал я. – Во всех других случаях вы «качаете» права там, где «качать» их закон вам не позволяет. Вы привыкли работать за счет наглости и незнания населением законов. Со мной это не пролезет, заявляю категорично.

– Саня, мы действуем по закону, – повторил участковый.

Честно говоря, законы я не знал. Но они, мне показалось, знают их еще хуже меня. И потому я продолжил напирать:

– Все ваши действия напоминают утверждения экологов о том, что в неурожае бананов в Норвегии виноваты владельцы автомобилей.

– Я позвоню своему начальству, – сказал Лакренец после долгих тяжких раздумий, сообразив наконец-то, что силой и угрозами со мной не справиться, и вытащил трубку.

– Хоть своему министру. Меня даже мой министр не сможет заставить сдать оружие, когда я этого не хочу.

Капитан набрал номер и начал было что-то объяснять в трубку. Его, видимо, прервали, и потом капитан только слушал.

– Понял, Вадим Вадимыч, понял. Хорошо. Я понял...

Он убрал трубку и сказал скорее не мне, а следователю:

– Из Москвы прислали копию акта экспертизы. «Ствол» известен своими похождениями на Северном Кавказе. Предположительно, это пистолет «беретта». Принадлежит кому-то из известных бандитов, только нет точных данных, кому именно. «Наследил» в нескольких убийствах в трех республиках региона. Теперь вот и у нас...

Они ошиблись в одном. «Ствол» принадлежалбандиту, а я этому бандиту подготовленную к взрыву гранату в рот засунул и оставил его со связанными руками и ногами в лесу. Сколько пасть выдержит, столько он и должен был держать гранату. Но хватило его ненадолго. Взрыв последовал, едва мы отошли на полста метров. Пистолет я забрал заранее. Но рассказывать это ментам было вовсе не обязательно. Как не обязательно было уточнять, что я лично уже брал этого бандита в плен, но его выпустили; потом его брали в плен спецназовцы внутренних войск – и снова он оказался на свободе. Когда парень снова попал ко мне в руки, я не пожелал оставлять за собой право на следующий его захват. Он был родом из племени курайшитов и был уверен, что его везде и всегда освободят. Не найдется мусульманина, который поднимет на него руку. Но я христианин. Мне даже говорили, что награда за мою голову обещана именно из-за расправы над этим бандитом. Что ж, я не возражал и с другими ублюдками поступал так же, кем бы они ни были.

– Вопрос исчерпан? – спросил я.

Лактионов вздохнул так, что со стороны этот вздох можно было принять за стон. А по мне – пусть стонет. Пусть все они хором стонут, я буду настаивать на своем.

– Вполне, – согласился Лактионов. – «Беретту» от «Грача» даже я отличу.

Скорее всего, он врал, зарабатывая дешевый авторитет, но выяснять это я не стал.

– Еще вопросы ко мне есть?

– Нет. У нас все.

– Тогда попрошу... Я опаздываю. В следующий раз, если понадоблюсь, выписывайте повестку. Мне недолго заехать в райотдел или в областной следственный комитет...

Беседа с профессорами в этот раз прошла достаточно быстро, и мне официально сообщили, что через десять дней я должен буду предстать пред светлые очи комиссии, которая и решит, что со мной делать. Что я мог возразить на это? Не бить же, в самом деле, этих профессоров в доказательство своего здоровья. Они все равно мне не поверят, даже после физического воздействия. Я предполагал прибыть на комиссию вовремя, потому что рассчитывал: к этому моменту меня уже и арестуют, и освободят.

– Видел сегодня в Интернете любопытные кадры, – сказал на прощание тот из профессоров, который постоянно задыхался. – Очень внешне похожий на вас человек. На дороге с чеченцами дрался. На МКАДе, кажется... Я бы подумал, что это вы, если бы не знал, что в это время вам снимали энцефалограмму. А там еще какой-то недоумок нашелся; говорит, что узнал вас. Как только вас не костерит... Есть за что?

– Костерить есть за что любого человека, – ответил я неопределенно. – Нужно конкретно рассматривать каждый эпизод обвинений, чтобы сказать, справедливо это или нет. Я, к сожалению, всего этого не видел, и потому ничего не могу сказать конкретного.

Я уже собрался выйти, когда поступило предложение:

– Можете с моего компьютера посмотреть.

Профессор показал на свой ноутбук, раскрытый на соседнем столе. Экран был темным, но мигающие лампочки на передней панели говорили о том, что компьютер находится в спящем режиме и готов к работе. Может быть, на нем открыт тот самый сайт с видеозаписью.

– Спасибо. Я найду, где посмотреть, – вежливо отказался я и откланялся.

Уж очень меня утомляет вся атмосфера медицинских учреждений. Любых, начиная от зубной поликлиники до реанимационной палаты в отделении экстренной хирургии. Там – именно атмосфера, а не что-то другое. Она действует удручающе. А я всегда стараюсь избегать мест, которые меня раздражают. Кроме того, хотя я человек выдержанный и от природы сдержанный, мне не хотелось, чтобы кто-то наблюдал за моими эмоциями Я не обезьяна в зоопарке и не эстрадная звезда. Я вообще человек непубличный, поскольку к этому меня обязывает моя военная профессия.

Я знал неподалеку интернет-кафе, в которое заглядывал, когда еще не перегнал машину из военного городка. Поехал туда заранее, но пришлось сделать большой круг, чтобы развернуться и переехать на другую сторону улицы. А потом потерял много времени, когда искал место, где поставить машину. Парковать своего «Тигуана» так, как москвичи, я не приспособлен, потому что нарушаю порядок только при оперативной необходимости. А в обычной обстановке предпочитаю не оставлять машину на тротуаре или на остановке общественного транспорта. В итоге место нашлось только за квартал. Но пешком ходить я тоже иногда умею, и расстояние меня не смутило.

Вообще-то кафе называлось «Интернет-кофейней»; правда, вместо кофе там предлагали пиво. Поскольку пиво я не пью принципиально, считая этот напиток не достойным мужчины, мне пришлось обойтись вообще без спиртного. Да и портить себе вкус, когда ты за рулем, не хотелось. Это элементарная дисциплина, а я человек военный и к дисциплине имею склонность.

Мне выделили компьютер, я открыл сайт и сразу нашел то, что искал...

Узнал меня якобы бывший мой солдат, который обвинил меня и в чрезмерной, «зверской» служебной жестокости, и в черствости, и вообще нарисовал «черного бездушного человека», которого я в описании не узнал, даже лучше других зная и оценивая все отрицательные стороны своего характера. Тем не менее такое обвинение вполне может «прокатить». Я в службе человек, в самом деле, не плюшево-мягкий, и солдаты обычно терпеть меня не могут в первые два-три месяца службы, когда я пытаюсь сделать из них спецназовцев. Чуть позже, когда они начинают понимать, что я стремлюсь из них вылепить, они уже относятся ко мне с пониманием и уважением, сами входят в форму и начинают понимать службу. А после первого же боя, когда вдруг осознают, что без моей жесткости во время подготовки к этому самому бою уже стали бы трупами, начинают уважать и, может быть, даже любить. Некоторые даже с «гражданки» пишут мне благодарственные письма, высказывают свое искреннее «спасибо» за уроки, которые очень даже годятся и в современной гражданской жизни. В тех же письмах они признают, как относились ко мне вначале. Я по возможности отвечаю. Но истинную причину тех сообщений, которые опубликованы в Интернете, они, разумеется, не знают. Бандиты в ментовской форме, которые за мной охотятся, наверняка не поймут, не зная меня, что мои солдаты уже через полгода службы готовы им головы поотрывать за меня голыми руками. И представить себе не смогут, что мой бывший солдат способен такое написать. А с теми, кто под моим началом не служил, кого я в бой не водил, это, грубо говоря, «прокатит».

Правда, были у меня и солдаты, с которыми пришлось расстаться. Они просто физически и морально не были готовы к службе в спецназе ГРУ. После долгих мучений мы отправляли их в какую-нибудь более мирную часть. Таких с удовольствием принимали в спецназе ВДВ, и там они становились образцовыми солдатами, чуть ли не лучшими. После тех нагрузок, что давал своим солдатам капитан Смертин, то бишь я, любые другие кажутся детскими играми.

Теперь мне предстояло готовиться к ожидаемому аресту.

Судя по тому, что материал был выставлен еще утром – видимо, сразу после того, как я дома пытался найти этот текст, – до ментов он уже дошел. Должен был, вернее всего, дойти. Несколько часов непременно должно уйти на осмысление информации, поиск данных о бригаде и о капитане Смертине. Просто так подобные данные никто ментам не даст. Значит, требуется оформление официального запроса через прокуратуру или через суд – не знаю уж точно, как оформляются подобные дела. Ментам предстояло работать в постоянном цейтноте. Будь я человеком, желающим, грубо говоря, взять «ноги в руки» и убраться подальше, я бы это совершил. Но мне надо было сделать еще один шаг, который мы заранее обговорили с генералом Лукьяновым. И потому я отправился домой, чтобы там засесть за компьютер.

Ехал я в хорошем настроении, и внимания не обращал на ситуации, отдаленно напоминающие происшествие на МКАДе. Не только там всегда полно желающих тебя обогнать, невзирая даже на то, что ты едешь с предельной для города скоростью. Меня обгоняли, мне настойчиво сигналили, требуя уступить дорогу, и даже внаглую «подрезали» на обгоне. Но я не реагировал, как накануне. Я был спокоен, доволен тем, что все идет по плану, и не собирался хоть в чем-то его нарушать. В том же настроении я добрался до дома, не встретив ни участкового Сазонова, ни его наглых коллег. Но даже если эта встреча произошла бы, она все равно не испортила мне настроения...

Дома я сначала сел за компьютер и написал, как обещал генералу Лукьянову, ответ на обвинения в свой адрес. Я, правда, никак не откликнулся на события на МКАДе, словно признавал, что на кадрах запечатлен именно я, но не говорил об этом. Просто выступил против обвинений в собственный адрес со стороны якобы бывшего солдата спецназа ГРУ. Согласился только с тем, что методы обучения у нас предельно жесткие, и именно поэтому ни одно подразделение спецназа в мире не может близко встать рядом со спецназом ГРУ. А без этой жесткости невозможно подготовить полноценного бойца. И я открыто призвал обвинителя назвать себя, чтобы я знал, кто этот аноним, и попытался вспомнить такого. Мои слова можно было одновременно принять и за попытку себя реабилитировать, и за угрозу анониму, меня «узнавшему». Естественно, на такое обращение здравомыслящий человек ответить Сане Смерть не сможет. И отсутствие ответа не вызовет вопросов.

Отправив свой ответ и получив сообщение, что текст будет выставлен для прочтения только после одобрения модератором сайта, я не стал дожидаться, когда он появится, а выключил компьютер и занялся вчерашним делом, то есть продолжил ремонт в доме. И так увлекся физическим трудом, что про все свои ожидания забыл – и вспомнил только тогда, когда где-то в доме подала «голос» трубка, оставленная для связи с генералом Лукьяновым. Зуммер тянулся долго, и я успел взять трубку.

– Здравствуй, Александр Викторович, – сказал Лукьянов.

– Здравия желаю, товарищ генерал.

– Прочитал твой ответ обличителю. Все нормально. Кстати, менты шевелятся. Не слишком быстро, но все же... Группа захвата уже выехала в военный городок на двух «Газелях». Около часа назад. До вечера должна успеть добраться до места.

– Это сколько ж человек они в свою банду набрали? Не много ли на меня одного? – усмехнулся я. – И вообще, они, что, считают, что я не один на МКАДе был? Две машины бойцов – обычно такие силы посылаются против целой банды.

– У тебя репутация слишком серьезная, чтобы они не боялись. Целое совещание провели, вырабатывая план задержания. Думают, что ты на месте, у себя в роте. Я командира бригады через вашего начальника уже предупредил, чтобы затягивали ответ до последней возможности. Придется ментам пережить несколько неприятных мгновений. Так полковник Мочилов пообещал. Ваши тоже что-то им готовят, чтобы припугнуть...

– Это у нас умеют делать. Мало никому не покажется.

– Мы следим за всеми передвижениями группы захвата. Я буду сообщать тебе, где они и чем заняты. В госпитале появятся не раньше полуночи. Значит, к тебе только завтра, и не с самого утра. Будь готов.

– Я, товарищ генерал, как юный пионер, всегда готов.

– Чем сейчас занимаешься?

– Домашним ремонтом.

– Успеешь закончить?

– Уже заканчиваю. Завтра с утра останется только кусок рубероида на столбик положить и домкрат опустить. Потом обшивку понизу восстановить. Всей работы на полчаса от силы. Уложусь, я думаю. Встану пораньше.

– Хорошо. Если будет что сообщить, я позвоню; если не позвоню – значит, особых новостей нет... Хотя о перемещениях группы захвата в любом случае проинформирую. Или я, или Магомед, если меня на месте не будет.

С утра я с чистым сердцем продолжил работу, чтобы успеть закончить ее до того, как меня «повяжут». Приближение скорой развязки вызвало настоящее строительное вдохновение. Я не только столбик под верандой сделал, а даже успел обстрогать доски на обшивку нижней части взамен старых, которые понизу, в местах соприкосновения с землей, успели основательно прогнить. А потом зажег паяльную лампу, чтобы припаять к нижней части полоски рубероида. Так я работал до прихода мамы. Она в этот раз не задержалась и шла домой, видимо, слишком быстро для себя и для своего возраста, потому что слегка запыхалась.

– Все в порядке? Не приезжали? – спросила мама.

– Думаю, завтра часов около десяти утра. Группа захвата в военный городок уже выехала. Они рассчитывают, что я там. Семь часов как минимум на дорогу. Там несколько часов. Семь часов обратно. В госпитале никого не застанут. Информацию обо мне смогут получить только утром. Полтора часа им должно хватить, чтобы добраться сюда. Хотя, если без «мигалок» поедут, то уйдет два с половиной...

– Мне говорили, утром кто-то к тебе приезжал.

– Это местные. Моим пистолетом интересуются. Калибр тот же. Правда, потом выяснилось, что тот пистолет хорошо известен. Экспертизу сделали быстро. «Ствол» с Кавказа. Похоже на внутренние разборки соотечественников.

Мама вздохнула с откровенным облегчением...

Вечером, когда уже начало темнеть, к нам «на огонек» заглянул отец Василий. В дом проходить не стал. Мама встретила его во дворе, и священник попросил меня вызвать. Я как раз сидел за компьютером недалеко от открытого окна, разговор слышал и сам вышел.

– Здравствуйте, Александр, – отец Василий протянул мне руку.

Ладонь у него крепкая, мужская. Зря, что ли, плотничать любит, как мама говорила. Такой рукой и топор, и пилу удобно держать.

– Вечер добрый. Проходите в дом, батюшка, – пригласил я.

– Я на секунду зашел. Предупредить.

Отец Василий был хмур и, кажется, не расположен даже угоститься чаем.

– Предупреждайте, – разрешил я.

– Ко мне тут прихожанка приходила. Бабушка Поля, вы знаете ее, наверное.

– Знаю.

– Вот. Она из магазина выходила. К ней из машины вышел какой-то кавказец. Про вас расспрашивал. Бабушка Поля – женщина мудрая, что случилось и что вообще вокруг происходит, хорошо понимает. Сказала, что вы вообще-то в госпитале лежите. Только изредка сюда приезжаете. В машине, как она видела, еще трое сидели. Все кавказцы. Они спросили, на какой вы машине ездите. Она ничего не сказала. Ответила только, что в машинах не понимает, да и не смотрела, за рулем вас ни разу не видела и только разговоры слышала, что вы приезжаете.

– Понятно. Спасибо, батюшка.

– Если какие-то проблемы будут, мы тут всей деревней помочь можем, – предложил священник. – Мы все уже от этих кавказцев устали. И решимости у людей хватит.

– Спасибо. Я привык справляться своими силами. И вообще в такие дела посторонним лучше не вмешиваться. Но все равно, спасибо большое, – и я пожал ему руку.

Отец Василий ушел, переговорив еще вполголоса с мамой, но я к их разговору не прислушивался. Как человек со специфической боевой подготовкой, я не очень волновался из-за того, что меня разыскивают какие-то кавказцы. Четверо уже нашли. Хотелось надеяться, что и следующие четверо, если рискнут что-то затеять, отправятся догонять первых. Но, как человек военный, я все же позвонил генералу Лукьянову и доложил о ситуации.

– Так быстро появились? – удивился генерал. – Впрочем, они знали, где ты, – иначе не появились бы первые четверо. Эти, думаю, идут по следам первых. Кстати, ты не забыл того «товарища генерала», который только подполковник внутренней службы?

– Я его ни разу не видел, только голос слышал.

– Больше не услышишь. Он был слишком торопливым и на ходу вышел из поезда. Очень неудачно. Опознать бы не сумели, если бы при нем документов не было.

– Хотелось бы добрым словом помянуть, но язык при этом судорогой сводит. Получается что-то типа «туда ему и дорога». Железная...

– Я примерно то же самое сказал, – признался генерал. – А относительно кавказцев – просьба: будь осторожнее. Находишься в районе боевых действий.

– Понял, товарищ генерал. Я справлюсь.

– К сожалению, выставить кого-то тебе в поддержку не могу. Я затребовал группу, но она еще не прибыла. Срок ставил ориентировочно к моменту твоего выхода из СИЗО. Раньше времени мне группу и разместить негде.

– Я могу ночь сам подежурить. Просьба, когда меня «повяжут», маму подстраховать. Это будет возможно?

– Это не только возможно, а обязательно. Там у тебя соседский дом заброшен, кажется?

– Есть такое дело.

– Там страховку и выставим. Не переживай. Маму успокой.

– Она у меня человек закаленный. Еще отцом.

– Да, я знаю его историю... Ко мне пришли. До связи.

Утром, пока мама занималась кухонными заботами, я, завершив свои строительные дела, решил наведаться в соседний дом на разведку. И не через улицу, где буду всеми замечен, потому что в деревне всегда все видят, а через наполовину упавший забор, просто отодвинув в сторону целое его звено. Трава была высокая и колючая, цеплялась за брюки, но, к моему удивлению, по ту сторону забора через траву была проложена тропа. Кто-то несколько раз подходил к маминому участку и даже залегал в траве. Причем работал грубо и непрофессионально. Я даже своих солдат давно научил этому простому принципу: прошел через траву – расправь ее за своей спиной, чтобы не образовалось тропы. И никогда дважды не ходи одним маршрутом.

Того, кто здесь прогулялся, явно не обучали методам маскировки. Осталось выяснить, кто протоптал тропку, потому что деревенские тоже народ и любопытный, и разный. И, как мне говорили, есть в деревне два парня, которые только и высматривают, у кого что плохо лежит. Каждый уже по мелочи отправлялся ненадолго «в места не столь отдаленные»; тем не менее, привычек не поменял и даже гордился своим стремлением прихватить что-то чужое. Мама, правда, пользовалась среди своих бывших учеников уважением, но не бывает таких учителей, которых все ученики ценят одинаково, как не бывает хорошего командира, которого любят все солдаты. Учитель, как и командир, должен уметь проявлять строгость. А это нравится далеко не всем. И потому категорично утверждать, что кто-то подбирался к нашему двору, чтобы понаблюдать за мной, было сложно. И вообще наведаться могли до того, как я перебрался к маме из госпиталя.

Если времени прошло много, то каких-то ясных следов, скорее всего, было уже не найти. Тем не менее я попытался. И убедился, что не зря, потому что последний дождь – даже не просто дождь, а настоящий ливень с грозой – был всего четыре дня назад. Мама еще радовалась, что не нужно поливать огород. Но я увидел отчетливый отпечаток каблука. Если бы каблук появился здесь до ливня, отпечаток был бы смытым, неясным. Небольшого дождя хватит, чтобы сделать края следа неровными, а уж о ливне и говорить не стоит. Но этот отпечаток заинтересовал меня не только временем, когда он мог быть оставлен. Кроме времени, есть еще и форма, и примерная возможность определить обувь, в которой ходил человек. Те четверо ментовских капитанов с Кавказа были одеты в привычную грязно-серо-голубую камуфлированную форму. А «камуфляжка» сама собой предполагает, что на ногах будут берцы того или иного пошива. Что я на ментах и видел. Здесь же явственно просматривался каблук более мирной гражданской обуви, скорее всего, мужских туфель большого размера – след не был рифленым. Это, впрочем, только давало информацию, но не позволяло делать какие-то выводы. А мне нужны были именно выводы, но для них как раз и требовалось накопить информацию.

Заброшенный двор вокруг старого полуразрушенного дома основательно зарос травой, как и бывший огород, и потому тропа просматривалась здесь достаточно явственно. И вела она не куда-то в сторону улицы, а к дому. В какой-то момент мелькнула мысль, что я напрасно оставил пистолет. Если кто-то вел за мной слежку, он может продолжать ее вести. Днем, когда двор просматривается с улицы, человек может сидеть под полупроваленной крышей, под прикрытием наполовину сгнивших стен. Если этот человек вышел на охоту за мной, он знает, с кем имеет дело, и обязательно будет вооружен. И вообще нормальный человек не пожелает остаться невооруженным против любого не известного ему противника, если имеет возможность приобрести ствол или хотя бы другое оружие. Не имея же такой возможности, только сумасшедший может искать ко мне пути.

Я был уже неподалеку от соседского заброшенного дома, со стороны глухой стены, не имеющей окон, и потому видеть меня из дома были не должны. Слышать не должны были тем более. Даже в доме мамы, когда я подходил к ней со стороны спины и что-то говорил, она часто вздрагивала, потому что не слышала моего приближения. Быть неслышным я умел, и в этом своем умении не сомневался. Поэтому так же скрытно я вернулся к себе, взял пистолет и вышел снова. Мама сидела за компьютером и даже не видела, что я заходил. У ее компьютера «кулер» сильно шумит. Надо будет сегодня же, до завтрашнего задержания, успеть почистить его от пыли...

Соблюдая режим осторожности, я прошел той же дорогой, привычной уже тропинкой приблизился к дому и, приложив ухо к стене, прислушался. Изнутри не доносилось ни звука. Впрочем, услышать музыку или топот кавказского танца я и не ожидал. Кроме того, деревянные дома тем и отличаются от городских бетонных коробок, что дерево, в отличие от бетона, является хорошим звукоизолятором. Даже старое, основательно прогнившее.

Под стеной дома оказался гравий, насыпанный, видимо, уже давно, еще когда в доме кто-то постоянно жил. Сейчас гравий порос травой, тем не менее имел довольно скрипучий характер и мог легко выдать идущего. И потому я соблюдал осторожность при каждом медленном шаге. Тем не менее гравий издавал хрустящие, довольно явственные звуки, и я предпочел вернуться на покрытую той же травой землю, чтобы обойти дом с другой стороны. Но, пятясь, задел каблуком одну из двух ржавых консервных банок, кем-то брошенных в траву. В результате металлический звук, пусть и не сильный, заставил меня замереть и прислушаться. В ответ, однако, никакой реакции не прозвучало. Но «не прозвучало» – вовсе не значило, что ее не было. Это я помнил хорошо, потому не расслаблялся и продолжил передвигаться дальше с большей осторожностью.

За углом дома, в другой стене, уже было два окна. Правда, все без стекол и, более того, без рам, которые кому-то, видимо, понадобились. Оба, как я предполагал, находились в одной комнате. Почти прижимаясь к стене спиной, я медленно и аккуратно сдвинулся до первого окна и заглянул только краешком глаза в ту часть комнаты, которая была доступна мне для просмотра. Угол оказался слишком острым, и мне был виден только кусок стены рядом со вторым окном, да часть печки, заменяющей стену между комнатой и кухней. Ничего страшного увидеть не удалось. Но тут нос уловил едва ощутимый запах. Меня, человека, никогда в жизни не курившего, запах табака всегда раздражал. Откуда-то пахло, несомненно, куревом, здесь я ошибиться не мог. Я несколько раз там, на Северном Кавказе, поводя носом, определял, что рядом кто-то прятался. Это был курящий человек. Его запах всегда можно определить в течение пары часов после того, как он зажег сигарету. А место, где он курил, если это закрытое помещение, можно определить и через шесть часов.

Здесь был курящий человек, или же кто-то недавно курил в доме! Это уже сомнений не вызывало. И поэтому я проверил, как у меня пристегнут клапан на кобуре. Рука легко нашла рукоятку. Патрон в патронник дослан, снимать оружие с предохранителя я давно научился от момента, когда вытаскиваю пистолет из кобуры, и до прицеливания.

Я сдвигался по миллиметрам правым плечом вперед, задевая лопатками за стену и словно бы придерживаясь за нее. Ну, не по миллиметру, а по несколько миллиметров, конечно, и очень медленно расширял поле обзора. Но в сумрачном помещении было спокойно, однако по мере приближения к оконному проему запах курящего человека усиливался. Он, конечно, сейчас не курил, но бросил сигарету, видимо, совсем недавно, потому что запах был достаточно явственным.

И я понял...

Человек находился от меня на дистанции меньше полуметра. Он стоял по другую сторону стены, у окна, скорее всего, с оружием в руках, и готов был напасть, как только я или сунусь в окно, или пройду мимо. Из того, что человек подготовился к встрече, я сделал вывод, что он опытный боец. Не каждый услышит такой звук, как звяканье двух консервных банок в траве за стеной, и уж тем более далеко не каждый сможет просчитать мое дальнейшее поведение. Этот просчитал, понял, куда я двинусь, чтобы гравий не хрустел под ногами, и именно с этой стороны встречал меня, готовый к нападению.

Будь у меня граната, можно было бы просто бросить ее в оконный проем, дождаться взрыва, а потом смело заскакивать в комнату. Это стандартный ход, для выполнения которого не хватало малого – самой гранаты. А как мне следовало поступить, чтобы не подставиться под выстрел? Я попытался сообразить. И выбрал только один вариант, не самый верный. Он был бы верным, если бы я хоть раз видел своего противника и знал его рост – тогда можно было бы точно рассчитать направление удара. Но я не знал, и стоило положиться на удачу, а потом действовать, что называется, по обстоятельствам.

Приблизившись к оконному проему вплотную, я прикинул, что пол в доме должен быть примерно на уровне моего колена; от этого я и считал, предполагая, что рост противника такой же, как мой, и ориентировался на него. Пусть человек будет выше. Удар я должен нанести сильный и резкий. Даже если он придется в горло или грудь, удар все равно будет чувствительным и на какие-то секунды лишит противника ориентации. Я должен буду этими секундами воспользоваться. А быстро стрелять навскидку я тоже умею. И при этом стараюсь стрелять точно. У меня это даже получается. Значит, стоит рискнуть.

Удар я наносил левой, поскольку стоял вперед правым плечом, да и пистолет у меня был под правой рукой, следовательно, ее было лучше не занимать. Бил я с разворота, со всей возможной резкостью, вкладывая в кулак все семьдесят восемь килограммов веса собственного тела. Трудно, конечно, было наносить удар, ориентируясь только на запах недавно покурившего человека. Но другого способа атаки я не нашел.

Я ошибся в своих расчетах. Или пол в доме был выше, или человек оказался ростом меньше. Кулак ударил во что-то твердое, не хрустнувшее, как хрустит челюсть. По инерции после удара я переместился в сторону, одновременно вскидывая пистолет и опуская предохранитель, и успел увидеть замедленную картину. Мой кулак пришелся противнику прямо в лоб. И он, не ожидавший такого подарка из-за стены, не думая даже, что обнаружен, рухнул на спину, раскинув руки. И уже по тому, как он падал, я понял, что стрелять необязательно. Нокаут был стопроцентным.

Я запрыгнул в оконный проем, пинком отбросил упавший пистолет противника и только после этого в полумраке рассмотрел лежащего. Это был крепкий, широкоплечий и, видимо, физически очень сильный человек, о чем говорили его мощные руки. Лицо выдавало кавказца, как я и ожидал. Он даже после нокаута мог бы попробовать сопротивляться, и потому я, не мешкая, вытащил из его брюк ремень, перевернул мужчину, петлю ремня надел на шею, а другим концом скрутил ему за спиной руки. Ремня не хватало по длине; я быстро сориентировался, сорвал со стены остатки старой электропроводки и использовал провод в качестве дополнительного материала, чтобы спеленать противника. Точно так же поступил и с ногами. Как раз когда я заканчивал стреноживать ноги, кавказец пришел в себя, пошевелился, потом дернулся, не понимая, что мешает ему двигаться и почему его не слушаются ни ноги, ни руки. Потом вообще нервно задергался, извиваясь червяком и пытаясь разорвать путы, но спеленал я его крепко и на совесть. С большим усилием противник перевернулся на спину и только после этого открыл удивленные глаза.

– Ты... – сказал он хрипло, узнавая меня.

– Здравствуйте, я ваша Смерть, – ответил я вежливо и на «вы». Я вообще человек вежливый. Меня мама с детства так воспитывала. С незнакомыми людьми предпочитаю на «вы» разговаривать. А если они со мной так же разговаривать не желают, то этот момент общения я оставляю полностью на их совести. Их, наверное, мама плохо учила.

– Смерть... – повторил он с испуганным недоумением. – Валар...

Кажется, он даже не понял, что с ним произошло. Кулак прилетел быстро и, как ему, должно быть, показалось, из ниоткуда. Но у меня не было времени на объяснения. Я вытащил свою трубку – та, что дал генерал, осталась дома – и набрал номер Лукьянова. Называть его генералом при пришедшем в сознание противнике я не стал. Мало ли что. Тот ответил быстро.

– Слушаю тебя, Александр Викторович.

– Николай Владимирович, я тут соседний дом решил обследовать. Пустующий... А там какой-то тип с пистолетом на меня напал. Вот он тут лежит передо мной. Связанный. Что с ним делать? Может, добить, чтобы не возиться? – Я специально давил на психику своему пленнику, чтобы он был более сговорчивым, когда ему начнут задавать серьезные вопросы. – Мне не долго. Хотя лучше будет, если вы его заберете и потом куда-нибудь сбросите тело...

– Понял. Высылаю машину, – коротко сказал Лукьянов. – Сейчас дороги загружены. Учти, добираться машина будет долго.

– Я подожду...