Глава тринадцатая

Когда комбат сказал, что пришел по делу, отцу Георгию захотелось вдруг вытянуться по стойке «смирно», и стоило большого труда просто повернуть голову в его сторону.

Дверь за младшим сержантом контрактной службы закрылась аккуратно, плотно и без стука, и, прислушиваясь к удаляющимся шагам, комбат заговорил:

– У нас день сегодня… Обычный, впрочем. Это мы что-то в последнее время расслабились и избаловались. А так – обычный. Тем не менее третий вызов – третий выезд. Отправляю два взвода из второй роты. Только что с командиром роты по телефону говорил. И что он мне, представляешь, сообщает? Они уже знают, что ты приехал, знают, что две группы благословлял на выезд, все довольны и просят, понимаешь, их благословить перед выездом. Отказать не могу. Святое дело. Извини за беспокойство, и поехали. Машина у дверей казармы.

– Я готов, товарищ подполковник. Мне только епитрахиль надеть.

Пока священник надевал епитрахиль и уже поверх нее свою куртку, подполковник взял со стола молитвослов с раскрытым покаянным каноном, перелистнул несколько страниц и прочитал вслух:

– «Блудника и разбойника кающася приял еси, Спасе, аз же един ленностию греховною отягчихся и злым делом поработихся; душе моя грешная, сего ли восхотела еси?». О чем это ты читаешь, отец Георгий?

– О покаянии. Самые важные строчки здесь, в этом каноне, товарищ подполковник: «Дай, Господи, мне прежде конца покаяние». Еще святой праведный Иоанн Кронштадтский призывал когда-то: «Люди, кайтесь, невыносимо же будет!» И я каюсь, и всем покаяния желаю.

– А ты, никак, грешный?

– Один Иисус Христос безгрешен. А все остальные люди – грешники. И священники, и даже святые. Самые известные святые…

– Святые? – удивился Шумаков.

– Так сами святые говорят. Они говорят, что человек только тогда достигает единства с Богом, когда начинает видеть множество грехов своих, бесчисленных, как песчинки на берегу моря. Каждый человек в жизни о ком-то плохо говорил или плохо думал, каждый кого-то обидел делом, или взглядом, или еще чем-то. Каждый человек, кроме Христа…

– Но Христос же не человек. Он же Бог… – возразил комбат. – Или человек?.. Не знаю, как правильно.

– Богочеловек, как определил его четвертый Вселенский собор. В православии считается, что Господь наш был одновременно и Богом, и человеком. Это две ипостаси его, два естества, соединенные неслитно , каждое из которых сохраняет собственные свойства. Неизменно , то есть и Божество продолжает обладать своими свойствами, и человек своими. Нераздельно, то есть не составляют двух обособленных лиц, но единое лицо. И неразлучно, то есть никогда не могут быть разлучены, и пребывают во Христе и по Вознесении.

– Ничего не понял, – признался подполковник, – но ты мне потом еще раз объяснишь, я постараюсь понять. А что тут про разбойника написано?

– Вы Евангелие читали, товарищ подполковник?

– Как большинство людей, верующих и неверующих, не читал, прямо сознаюсь.

– К сожалению, вы правы. Многие, кто себя верующими зовут, тоже Евангелие не читали. А Евангелие рассказывает нам, что с двух сторон от Иисуса Христа распяли разбойников. Тот, что был распят слева, насмехался над Господом и упрекал его, говоря: «Если ты сын Бога, что же ты себя и нас не спасешь». А второй разбойник, что был распят справа, на товарища прикрикнул и, каясь в душе за жизнь свою, к Господу обратился с просьбой помянуть его в царствии Божьем. Он не просил простить его, просто молча каялся, считая, что достоин мук. И Иисус сказал разбойнику, что сегодня же тот будет вместе с Господом в царствии отца его.

– И что?

– Евангелие говорит нам этим примером, что Господь готов простить любого искренне раскаявшегося. Беда наша в том, что никто из людей не знает, где и когда настигнет его смерть. Каждый, даже тот, кто о покаянии думает, считает в душе, что он будет жить долго, а всякие неприятности только с другими происходят, и на покаяние время еще есть. А потом внезапно приходит смерть, и человек умирает, не успев покаяться и исповедоваться. Потому мы и молимся: «Дай, Господи, мне прежде конца покаяние!» К военным это должно в первую очередь относиться.

Священник уже оделся. Подполковник положил молитвослов на стол и первым пошел к выходу. Отец Георгий, перекрестившись, двинулся за ним…

В комендантском военном городке клуб располагался в самом дальнем от ворот углу. Служебный «уазик» подполковника Шумакова, видимо, был включен в какой-то список, и, едва машина остановилась перед воротами в свете двух фонарей, как ворота стали открываться автоматически, что было в военных городках в диковинку. Подполковник, всегда предпочитавший сидеть за рулем, смело проехал за периметр и, видимо, хорошо зная дорогу, поехал не по тротуарам, а по автомобильной дороге вокруг всего комендантского городка, пока не добрался до клуба. Там его и отца Георгия уже встречали на крыльце командир роты и еще два офицера, видимо, командиры взводов. Командир роты был отцу Георгию незнаком, но, произведя уставной доклад комбату, капитан повернулся к священнику, по всем правилам попросил благословения и без стеснения поцеловал священнику руку. Подполковник Шумаков с одобрением наблюдал за этой сценой. Он, видимо, хотел что-то сказать командиру роты, но тут зазвонил его мобильник, и он сердито ответил:

– Что тебе? Я занят. Так… Так… Но я же в командировке. Сама и расхлебывай. Твое воспитание. Ладно, позвоню, когда освобожусь. Я сейчас с людьми разговариваю. Мне некогда… А что я сделаю? Молись за него. И я помолюсь. Все. Отбой! Да-да, помолюсь… Отбой, я сказал!

Убрав трубку, комбат пропустил вперед офицеров роты и остановил священника, двумя пальцами потянув его за рукав куртки.

– А скажи вот мне, батюшка… У меня ситуация такая… Сыну двадцать два. Когда в военном городке жили, я его воспитывал по-спартански. Жестко. Надеялся сделать из него хорошего офицера спецназа. Но жене от родителей квартира в Москве по наследству досталась. Сын на уговоры жены поддался и поступил в гражданский институт. Уехали они в Москву. Он учится, она, как говорит, воспитывает его. И Игорь за три года совсем другим человеком стал. Расхлябанный, выпивает, курит, жена подозревает, что курит «травку». Я для него уже не авторитет. И вообще для него авторитетов нет. Свою жизнь по-своему желает строить. Сейчас вот жена звонила. Разыскивают его. С ментами в метро подрался. А драться я сам его учил. Всерьез… Собираются уголовное дело заводить. Как отец должен себя в этой ситуации вести? С православной точки зрения… Должен я вмешиваться?

– А как вы можете вмешаться, товарищ подполковник? – тихо ответил отец Георгий. – Есть такая старая православная истина. Когда ребенок маленький, с ним нужно говорить о Боге. А когда ребенок становится большим, нужно с Богом говорить о нем. То есть молиться за него нужно. Но молитва только тогда дойдет до Бога, когда она будет похожа на крик утопающего. Вы слышали когда-нибудь, как кричит утопающий? «Помогите!» Захлебывается и кричит. Он спасения хочет. Вот когда человек молится так же, когда он спасения себе или кому-то хочет, тогда Бог его слышит и откликается. Это все, что я могу вам посоветовать. Но вы, я слышал, и сами так решили…

– Это я жене так сказал. Со злости… Ее воспитание, вижу, как сказывается. Бабье… Не хотела, чтобы сын военным стал, вот и получила…

– А вы помолитесь. Без злости. Но от глубины души. От боли. Как тонущий…

Ничего не ответив, подполковник показал рукой на дверь, приглашая священника войти. Пора было уже входить, потому что строй отправляющихся на боевую операцию солдат уже ждал их в просторном холле. Кого из двух прибывших солдаты ждали больше, подполковник Шумаков, кажется, понимал.

В своей роте и со своим командиром роты отец Георгий чувствовал себя как-то свободнее, хотя и мало там осталось тех, кто знал его когда-то. Здесь же, во второй роте, все были незнакомые. Даже офицеры пришли в батальон, видимо, уже после того, как рядовой Юрий Коровин демобилизовался. Но священникам часто приходится иметь дело с незнакомыми людьми. Такова их служба. И потому отец Георгий быстро справился со смущением. Тем более что он уже подменял в деревенском приходе местного иерея и имел опыт знакомства с людьми. Сейчас ситуация была та же самая. Эти солдаты, отправляющиеся на операцию, где будут не только они стрелять, но и в них тоже стрелять будут, все они являлись прихожанами отца Георгия, хотя приход обычно олицетворяется с каким-то конкретным храмом, а у них своего храма пока нет. И все же именно личность священника связывает приход с храмом. Храм может быть, а может только строиться или восстанавливаться, а службы можно вести и вне храма. Был бы приход, и был бы священник.

Знакомство со второй ротой и благословение тем, кто уходил на операцию, прошло хорошо, все остались довольны. Вроде бы остался довольным даже командир батальона, хотя на его лице явственно читалась озабоченность, но она, скорее всего, была вызвана вестями из дома.

Два взвода уехали вместе с командиром роты. Эти выезжали не на грузовиках, как бойцы первой роты, а сразу на боевых машинах пехоты и бронетранспортерах. Но отец Георгий помнил, что в годы его службы выезжать приходилось на том транспорте, который удавалось найти. Несколько раз выезжали даже на броне танков, облепив танк, как мухи медовые соты, хотя чаще всего пользовались вертолетами. Но тогда, во вторую чеченскую кампанию, отряд спецназа ГРУ базировался рядом с аэропортом Грозного, в то время разрушенного, и вертолеты федеральной авиации использовали бетонное покрытие аэродрома для стоянки.

– Поехали, батюшка, – позвал подполковник Шумаков.

Они вышли из казармы в сопровождении одного из заместителей командира взвода, дежурившего по роте, и одновременно с ними по лестнице спускались солдаты комендантского взвода.

Глянув на них, подполковник сделал знак рукой, привлекая внимание, и спросил:

– Часовня у вас в это время уже закрыта?

– Открыта, наверное, товарищ подполковник. Ее за час до отбоя закрывают, значит, еще полчаса работать будет. Знаете, где?

– Знаю. Пойдем, батюшка, заглянем.

Впрочем, «пойдем» в устах «подполковника Шумахера» в любом случае должно было означать «поехали». Так подумал отец Георгий, так и произошло. Комбат сел в машину и открыл дверцу священнику, приглашая в салон. По военному городку Шумаков ездил так же быстро, как ездил везде, и уже через минуту, заскрипев тормозами, машина остановилась рядом с небольшим зданием из оцилиндрованного бревна. Купола над часовней не было, но крест установили на окончании гребня крыши прямо над входом. В окнах горел свет.

Первым пошел отец Георгий, перед входом в часовню трижды перекрестился, как полагается, обернулся, глянул на крестящегося подполковника Шумакова и сказал:

– Бандану, товарищ подполковник, снимите.

Сам он, впрочем, свою фиолетовую скуфью не снял, поскольку у белого духовенства скуфья является предметом богослужебного облачения и только монахами и архиереями носится во внебогослужебное время.

Часовня была небольшая, всего в один притвор, хотя, впрочем, обычно большинство часовен так и строятся. Судя по всему, она была перестроена в часовню из какого-то иного помещения, может быть, даже складского, в котором вырезали окна по одной стене, оставив другие стены глухими. Посреди дальней стены висела большая икона Георгия Победоносца, справа от нее, если стоять лицом к образам, икона Николая Чудотворца, справа икона Михаила Тверского [23] . Над всеми ликами была вывешена округлая икона Спаса. На высоком деревянном, очевидно самодельном, резном аналое лежала под стеклом редко применяемая икона Архангела Михаила, сидящего на крылатом коне и поражающего ударом копья в раскрытый рот поверженного дьявола.

Свечи, иконы и книги в часовне продавал солдат, одетый поверх мундира в синий рабочий халат. Отец Георгий купил четыре свечи, чтобы поставить перед каждой иконой, молитвослов и три небольшие картонные иконки – Спаса, Богородицы и Николая Угодника. Поставив свечи, передал молитвослов и иконки подполковнику Шумакову.

– Это вам, товарищ подполковник. Купите свечи и подсвечник и помолитесь, когда вернемся. Я объясню, как и кому надо молиться.

– Можешь меня, как лицо сугубо гражданское, и по имени-отчеству называть. Если не забыл, зовут меня Сергеем Владимировичем.

– Хорошо, Сергей Владимирович.

Подполковник купил себе два десятка свечей про запас, выбрал три подсвечника, два сделанных под бронзу, один керамический, и, по примеру священника, поставил четыре свечи, по одной к каждой иконе.

– Часто у вас службы бывают? – спросил он солдата-продавца.

– Два раза в неделю молебен с акафистом. А на всенощное бдение и на литургию нас автобусом в церковь возят.

– Много народу ездит?

– Половина автобуса набирается.

– Новый комендант сам верующий?

– Да. Разве неверующий выделял бы автобус… Старый даже в увольнительную в воскресенье отпускал после одиннадцати, когда литургия завершится, не хотел, чтобы мы в храм ходили. А батюшка что, товарищ подполковник, в поселковом храме служить будет? – в свою очередь спросил солдат.

– Нет. Он к нам прибыл. В городке мотострелков ему палатку вместо храма соорудим.

– Батюшка, – обратился солдат к отцу Георгию, – а к вам на службу можно будет приходить?

– На службу всегда можно и нужно приходить, – ответил иерей.

– А то не все, бывает, на автобус успевают. Кто с дежурства, тот обычно опаздывает. До вас ближе добираться. Если постараться, можно успеть.

– Мы поговорим с местным священником, – решил отец Георгий. – Я могу службу на полчаса позже начинать, он на полчаса раньше, чтобы все желающие успевали.

Он тихим шепотом помолился перед центральной иконой, лежащей на аналое, поймал взгляд комбата и согласно кивнул – пора было ехать в первую роту.

И уже в городке мотопехоты, остановив машину у крыльца казармы, Шумаков попросил:

– Повтори, батюшка, что ты говорил о Боге и о ребенке. Сейчас буду жене звонить. Ей это скажу. Пусть соображает…

– Когда ребенок маленький, с ним надо говорить о Боге. Когда ребенок большой, надо с Богом говорить о нем.

– А ты в самом деле настоящий батюшка. Это я об отношении к слову. Как я утром к этому слову отнесся и как сейчас отношусь. Утром мне показалось, что это покушение на мое гордое прозвище «батя». А сейчас… Давно мне никто таких полезных наставлений не давал. Я вообще привык не наставления, а приказы слушать, а наставления вместе с приказами сам давал солдатам и подчиненным офицерам. А наставления мне, оказывается, тоже нужны, и, может быть, больше, чем кому-то другому. Как раз потому, что я их давно не получал. Собой всегда горд был и наставлений слушать даже не желал. Наверное, зря. Я сейчас с женой поговорю, машину поставлю и к тебе загляну. Не помешаю?

– В любое время, Сергей Владимирович. Хоть среди ночи.

Отцу Георгию даже приятно было называть комбата по имени-отчеству. Такое обращение не вызывало желания по стойке «смирно» вытягиваться.

– Пока это ни к чему. Будет необходимость, приглашением воспользуюсь. А пока расскажешь мне, как молиться и что читать. И еще… Это вот куда приладить? Автомобильные, специальные…

Подполковник достал из кармана соединенные в один пластиковый блок три иконки: Христа, Богоматери и Николая Угодника.

– В машине. Спереди. Чтобы всегда можно было при необходимости взгляд на них бросить.

Подполковник снял предохранительную пленку с липучки и приклеил блок автомобильных иконок впереди, прямо под лобовым стеклом…

Если уж старый атеист, такой, каким комбат себя считал, так быстро откликается на приглашение к Вере, что же ждать от солдат, родившихся после времен глобального атеизма. Отец Георгий чувствовал себя удовлетворенным первым днем пребывания в отряде. Отправляясь сюда, он ожидал более натянутых отношений с офицерами, ожидал непонимания со стороны солдат, но надеялся на то, что части спецназа ГРУ являются боевыми частями, следовательно, солдаты там всегда ближе к смерти, чем в любом другом подразделении армии. А близость к смерти обязательно накладывает свой отпечаток на восприятие мира и отношение к миру со всех сторон. Вспомнились слова того самого старшего отца Георгия, к которому рядовой Юрий Коровин приезжал за наставлениями. И священник, бывший офицер ВДВ, рассказал ему, как они, коммунисты и атеисты, перед отправкой в Афганистан поголовно проходили обряд крещения у батюшки в маленькой, всеми забытой деревенской церквушке. Пограничникам на контроле перед вылетом был дан строгий приказ изымать у всех нательные крестики. И тогда, чтобы провезти с собой на войну крестики, они прятали их в самое малоподозрительное для пограничников место – под обложку партийного билета. Там пограничники не искали. И не догадывались, и просто не смели. А уже в Афганистане десантники уходили в бой с крестиками на теле. Молитвословов, конечно, ни у кого не было, поэтому молитвы выучивали наизусть задолго до отправления. Это требовало и старания, и времени. Но офицеры шли на это, лишь бы приобщиться к Вере в Бога, потому что в нем видели самую большую свою защиту. И обязательно наказывали родным, чтобы ходили в храм на службы и заказывали молитвы за их здравие. Как правило, заказывали не только молитвы, но и проскомидию [24] , что считалось наиболее действенной защитой воинам.

Старший отец Георгий не сомневался, что это помогало. Не сомневался и младший…