Книга: Просчитать невозможно
Назад: 2
Дальше: ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

3

Ночная тропа в горах, при чистом небе, да еще при легком морозце – ничуть не хуже тропы дневной. Звезды низко висят, луна широко светит, словно белесый светящийся туман вокруг себя распускает по небу. Все прекрасно видно. Не ступишь туда, куда ступать нельзя, не свалишься под уклон на ровном месте, как могло бы быть при пасмурной погоде и сопутствующей ей почти непроглядной темноте. Это Беслан хорошо знает – всю жизнь в горах провел и воюет с самого детства. Ночью тропа прочная. И даже в это время года, когда днем постоянно подтаивает, когда снег сползает со склонов целыми весомыми пластами, угрожая редким путникам.
Однако Беслан о трудностях дороги не думает, принимая все это за естественное и привычное состояние. Он идет и идет без остановки. Идет так быстро, как может. Только подошвы ног начинают слегка гореть, а скоро, знает он, будут пламенем полыхать. Так всегда бывает, когда долго идешь. О сне он не думает. Он уже решил, что не будет останавливаться на отдых и на сон, и решение это само собой сонливость разгоняет, хотя легкий туман заполняет голову, мешая мыслить быстро. Это и неудивительно. Перед этим был суточный марш без сна. Правда, не в таком темпе, который он сам себе предложил, но с грузом мин и взрывчатки, который нести пришлось всем поочередно. Ночью же джамаат и пришел в пещеры… Впрочем, в пещерах – что день что ночь, разницы никакой. Потом неудобный короткий ночлег. А дальше все так завертелось, что до сих пор разобраться в происшедшем трудно, если вообще возможно разобраться…
Впрочем, с поведением эмира Абдула Беслан уже разобрался. Там все стало понятно. Точно так же можно разобраться и с остальным. Хотя он и не старается специально понять каждого участника недавнего действия, мысли сами собой приходят.
Беслан чувствует благодарность к тому подполковнику спецназа, что отпустил его. Непонятно, почему отпустил. Может, потому, что сам же и спас… Когда один человек спасает другого, он невольно и дальше продолжает о нем заботиться. Так бы, наверное, и сам Беслан продолжал. А может, просто этот спецназовец по характеру человек сердобольный. Он ведь не сразу решил отпустить пленника. Только после того как Беслан про смерть отца рассказал. А потом и денег дал. Когда Беслан сказал, что ему предстоит заботиться о матери и сестрах, поскольку он остался в семье единственным мужчиной. У Беслана никогда еще не было в руках такой крупной суммы. Он вообще больше тысячи долларов в руках не держал. И тысяча всегда казалась громадной величиной, на которую можно долго жить. А сколько же можно жить на десять тысяч?
Беслан на ходу лезет в карман и ощупывает пачку денег. Пачка на месте. Можно сказать, душу греет, дает надежду на какие-то изменения в судьбе. Но какие могут быть изменения, если Беслан дал слово через две недели прийти в прокуратуру. Он обязательно слово сдержит. И хорошо бы успеть за это время встретиться с эмиром Абдулом. Но, в любом случае, встретится или не встретится, Беслан в прокуратуру заявится…
А подполковник? А остальные деньги?…
Конечно, Беслан не ребенок. Он понимает, что подполковник дал ему десять тысяч долларов за то, чтобы он молчал. Молчать – это значит, никто не должен знать, что деньги были в этой пещере. В том числе и в той самой прокуратуре. Наверное, у русских своих принципы. В той же ситуации эмир Абдул хотел Беслана застрелить, чтобы он молчал. Русский подполковник за такое же молчание дал денег… Как бы поступил второй русский спецназовец, тот, что был не в форменной одежде и больше на боевика походил, сказать трудно. Но он тоже злым не показался. Хотя и добрым не представился. Он о деньгах знает. И они с подполковником всю сумму поделят – это понятно… Но какое до этого дело Беслану? Он на чужое никогда не зарился. Не его это деньги, и не должна его волновать их судьба. Пусть она эмира Абдула волнует.
* * *
Схорон, конечно, просторен, но он копался специально как склад оружия и боеприпасов, а вовсе не для того, чтобы здесь прятался человек. Эмир Абдул сначала радуется, что в подступившей темноте он так быстро нашел это убежище. И пытается устроиться поудобнее. Но как здесь устроишься поудобнее, когда нет возможности ноги выпрямить, а разбитое колено в согнутом состоянии ноет не переставая? Рука ноет еще сильнее, стоит только пошевелить ею…
Но Абдул опытный человек в деле приспособляемости. Он все-таки находит позу, позволяющую наиболее, насколько это возможно, расслабиться, и таким образом дает телу отдохнуть. Знает, что расслабление сейчас непременно поможет. Хорошо бы ноги вытянуть. Но если это невозможно, значит, невозможно, и не тот человек Абдул Мадаев, чтобы расстраиваться из-за того, что невозможно.
Он сейчас даже свои травмы не осматривает. Не ранения, а именно травмы, которые получил, сорвавшись со склона, когда старался спрятаться от неизвестно откуда взявшихся «краповых» беретов. Тогда он спрятался, но, оказалось, что ненадолго. «Краповые», похоже, шли за снайпером. Но почему-то не брали его, хотя возможность такую наверняка имели… Может быть, так и думали, что Абдул сам за ним пойдет, и хотели взять Абдула? Ладно. С этим будет время разобраться. Будет время разобраться и с тем, как Беслан освободился. Его же захватили спецназовцы. Просто так они никого не выпустят…
Потом, когда отдохнет, у него будет время подумать обо всем. И травмы свои тоже потом осмотрит. Сейчас он только расслабляется и слушает ночной ельник. Ветерок шумит среди деревьев, колышет иглы, и они поют, издавая характерный звук, совсем не такой, какой бывает в лесу хвойном или смешанном. В чистом долинном ельнике при ветре всегда стоит тихий поющий звон. Выше, на склоне горы, ветер был заметно слабее. Здесь же, в долине, создается эффект аэродинамической трубы. Зимой это особенно неприятно, но сейчас уже не зима, хотя ночной морозец все же чувствуется.
Погони не слышно. Должно быть, «краповые» не решились на спуск, ожидая выстрелов снизу. Снять человека, спускающегося по веревке, проще простого, если умеешь хотя бы курок нажимать. Правда, Абдул не думал отстреливаться, чтобы не выдавать своего местоположения. Да и ответная стрельба, даже если учесть густоту ельника, могла бы его достать. Шальная пуля не спрашивает, куда ей лететь. Она просто летит, и все. И не сворачивает перед преградами, будь то камень или человеческое тело…
Уснуть бы. Уснуть бы. Уснуть… Надо уснуть. Сон всегда лечит…
Абдул закрывает глаза.
И, кажется, что совсем не спал, кажется, что открывает их сразу. И понимает, отчего открывает. Он просто замерз. Только что был не замерзшим, а тут сразу замерз? Эмир смотрит на часы. В последний раз он смотрел на них, когда забрался в схрон и закрыл выход камнем. Оказывается, он два часа проспал.
Сейчас, после сна, и нога, и, особенно, рука, болят несравненно сильнее. Сначала он ощупывает руку. Похоже, что перелом лучевой кости в запястье. Сильно ударился, когда скользил по склону. Потом ногу осматривает. Колено, похоже, просто ушиблено. Хуже, если разрыв мениска, но это ощупью не определить. Разрыв мениска требует операции. Если ее не сделать, болеть будет долго и доставит много неприятностей. Но о какой операции может сейчас идти речь? В другое время можно было бы выехать в Грузию или в Азербайджан и там подлечиться. Сейчас не до того, сейчас Абдул обязан только о деле думать.
А дело, в первую очередь, заключается в том, чтобы найти этого мальчишку Беслана и как следует допросить.
* * *
Беслан встречается с рассветом на последнем высоком перевале своего пути, на высшей точке, на которую подняла его тропа, чтобы показать, как из-за дальних гор высовывается, ярко сияя золотом, солнечный диск. Здесь, на перевале, снег совсем стаял, и давно. И потому почва под ногами жесткая и прочная. Беслан останавливается, не в состоянии с места двинуться – такая красота жизни перед ним открывается. Жизни без войны, без страха смерти и необходимости в кого-то стрелять, чтобы самому остаться в живых. И совсем не важными становятся все человеческие слова, когда существует восход солнца. Совсем-совсем не важными… Совсем не важной становится национальность – чечен или русский, еврей или араб. Есть восход солнца, и это – все… Ни о чем больше знать не хочется, ни о чем думать не хочется.
Есть жизнь! И это – главное. Уйдут люди, а жизнь останется. Даже без людей…
Так и стоял бы здесь до конца дней своих, смотрел на солнце. А солнце поднимается быстро. Вот уже половину диска выкатило. Вот уже только маленькая полоска под горой застряла. Вот уже и полностью оно взошло. Так бы и стоял. Так бы и смотрел…
Однако скоро солнце станет из золотистого белесым. А к вечеру за другие горы спрячется, чтобы утром с противоположной стороны показаться земному миру. Так всегда было, и так будет. Это и есть жизнь без суеты, жизнь без ожидания неизвестного, без страхов и отчаяния, без поисков пути на завтра. Это вечная жизнь…
Но есть и жизнь повседневная. Которая больше всего и заботит человека. Есть жизнь. Но есть при этом и смерть, – подсказывает внутренний голос, заставляющий не забывать о дне сегодняшнем. Есть и смерть. И смерть забрала у Беслана отца. И надо спешить, чтобы проводить отца в последний путь. Надо спешить, потому что предстоит преодолеть не самый сложный, однако продолжительный участок.
* * *
Отдых мучителен, потому что невозможно выпрямится и даже просто разогнуть ноги. Только измучаешься от такого отдыха. К тому же в схороне просто холодно. И эмир Абдул решает рискнуть и отправиться в путь. Он так и не услышал преследователей. Если бы они отправились по его стопам, то он услышал бы их обязательно. Хотя бы друг с другом в густом ельнике они переговариваться должны, чтобы не растеряться, и не разбрестись по разным сторонам…
Абдул снова прислушивается. К сожалению, пока не поднимешь большой плоский камень, ничего не увидишь, что снаружи делается. Схорон не планировался для использования в качестве наблюдательного пункта. Но слух для воина тоже много значит. И сейчас он сообщает, что вокруг никого постороннего нет. Абдул подставляет плечо, чтобы не нагружать сломанную руку, и отодвигает камень. Звук раздается громкий – камень о камень скрежещет. Все-таки надо было не отодвигать, а приподнимать камень. Снова приходится долго слушать – не идет ли кто на звук. Но опять никакой внешней реакции на свои действия эмир Абдул не слышит. Тогда он продолжает работу. Через две секунды выход свободен.
Наверху, на перевалах, уже, должно быть, светло. В ельнике же по-прежнему стоит вязкий тяжелый мрак. Свет луны уже не пробивается сквозь еловые лапы. И приходится посветить себе фонариком, чтобы выбрать из запасов оружия автомат и гранаты. Но этот свет не виден со стороны, потому что луч смотрит вниз, да и сам фонарик ниже уровня земли опущен.
Вооружившись, Абдул чувствует себя увереннее. Он хорошо знает, какая сила перетекает из оружия в руку человека, это оружие взявшего.
Камень на место. Склад оружия сгодится на будущее. Не ему, так кому-то другому. Об этом схороне знали моджахеды трех джамаатов. Теперь уже только двух. Потому что у Абдула джамаата больше нет. Из всех только двое осталось, а останется только один. И этим одним будет Абдул – это он знает твердо.
Абдул понимает, что может вообразить себе мальчишка Беслан. Он посчитает себя «кровником» своего эмира. То есть он уже не будет считать Абдула своим эмиром. И пусть. Это не имеет значения. Сестра, конечно, попадет в трудное положение. Но и это значения не имеет. Есть дела, в которых никакие родственные отношения не могут иметь значения…
Идти через ельник в такое время суток трудно. Рискуешь без глаз остаться, нарвавшись лицом на острый торчащий сук. Но сразу выходить на опушку, традиционно не такую густую, как самая середина, Абдул не решается. И, только отшагав несколько километров, он оценивает в памяти местность и сворачивает резко вправо. Теперь предстоит короткий, но очень крутой подъем до тропы. Опять придется работать сломанной рукой. Однако дальше путь будет ровнее. Надо только на перевал подняться. Там, за перевалом, его уже ждет солнце и более-менее ровная дорога до села.
Во время подъема Абдул однажды оборачивается и видит вдалеке два зеленых глаза. Но глаза сразу же гаснут. Что это? Ночное животное или кто-то наблюдает за ним в бинокль с прибором ночного видения? «Краповые» опять вышли на след? Едва ли… Если бы они вышли, то смотрели бы не в бинокль, а в прицел ночного видения, и уже подстрелили бы его…
Эмир Абдул продолжает подъем, но через некоторое время замечает еще два глаза в другом месте. Скорее всего ночные животные.
* * *
Беслан очень спешит. Теперь уже и усталость чувствуется основательно. И в сон клонит прямо на ходу. Он не видит себя со стороны и думает, что спешит, ему кажется, что он быстро преодолевает поворот за поворотом, а в действительности ноги едва-едва переставляются, словно к каждой из них подвешено по каменному валуну, что окружают теперь тропу с двух сторон.
В таком состоянии он выходит на дорогу, которая когда-то называлась асфальтированной, но давно уже асфальт можно найти, только основательно поработав киркой. Теперь он совсем рядом с домом, последние пару километров пройти…
К родному селу, осевшему у подножия горы, Беслан подходит в середине дня, понимая уже, что опоздал на похороны, но надеясь неизвестно на что. Сначала минует две полуразвалившиеся каменные башни, оставшиеся со старины и местами разобранные на строительство заборов. Из таких слоистых камней, из которых башни строили, сейчас только заборы и делают. Потом минует некогда существовавшую милицейскую будку, уже лет десять назад разваленную выстрелом из гранатомета, и выходит на улицу. Он идет, кивками отвечая на приветствия односельчан, не понимая даже, что делает. Не отвечает на вопросы. Идет к дому.
Мать, закрывшая усталое морщинистое лицо черным платком, встречает его во дворе. И долго смотрит в лицо сына, не понимая, что с ним произошло, потом молча подхватывает под бок и ведет к двери.
– Я опоздал? – спрашивает Беслан, сам заранее зная ответ.
– Опоздал, сынок… Отца похоронили вчера…
– Значит, его хоронили, когда Абдул хотел меня убить… В то самое время…
– Абдул хотел тебя убить? – переспрашивает мать.
Он не отвечает, садится на старый диван и откидывается на спинку. Глаза закрываются сами собой. И нет сил, чтобы бороться со сном и усталостью.
– Абдул хотел тебя убить? – переспрашивает мать серьезно.
Он вытаскивает из кармана пачку с долларами и кладет в руку матери.
– Это тебе… На хозяйство… Я сам убью Абдула… Он предатель и мой «кровник»…
– Он сын брата моего отца… – слабо возражает мать, даже не взглянув на деньги. – И твой дядя… Ты чего-то не понял… Не может такого быть…
Беслан не отвечает. И засыпает сидя.
И не просыпается, когда мать зовет малолетних сестер, и они все вместе, вчетвером, раздевают его и переносят на кровать. Беслан тяжел для них, но они справляются. Мать долго рассматривает странный пистолет сына. Она не видела еще пистолетов с таким длинным тяжелым стволом. Думает недолго и кладет оружие сыну под подушку. Дочь гор, она хорошо понимает, что мужчине оружие всегда необходимо.
Назад: 2
Дальше: ГЛАВА ДЕВЯТАЯ