– Сижу за решеткой в темнице сырой... – тихо и фальшиво пропел на русском языке Завгат.

Но без грусти пропел, рассчитывая, что сидеть ему придется недолго. Даже какие-то нотки радости и издевательства над ситуацией, над теми же спецназовцами, что заперли их сюда, в голосе явственно слышались.

– Ты что, лужу под себя наделал? – мрачно спросил Беслан, стараясь голосом и интонацией показать удивление.

Беслан даже в таком положении, даже в ожидании «светлого» ночного освобождения оставался мрачным. Он просто не умел выглядеть веселым и беззаботным, и иногда Умар думал, какие страшные мысли придут в голову невесте Беслана на свадьбе только при одном взгляде на «счастливое» лицо жениха, если, конечно, такая свадьба когда-нибудь состоится.

– Почему так? – не понял Завгат.

– Тогда откуда здесь сырость? Ты же поешь, что в темнице сырой... Не так здесь и темно, но для темноты можно просто глаза закрыть, и совсем не сыро... Только любимой свининой Мовлади воняет... Не научился он еще тщательно переваривать...

Умар в разговор не вступал, думая о своем – он никогда раньше не отбрасывал гипотетической возможности своего плена, и теперь мысли подтвердились жизненной ситуацией. Но раньше это были чисто философские размышления о том, что такое может когда-нибудь случиться, и тогда Умар размышлял о том, как стоит вести себя в плену. Опытный боевой офицер, он лучше других понимал всю непредсказуемость войны и часто слышимые разговоры, типа «Никогда не дамся», считал глупой бравадой. Не даться – это что, это значит – с собой покончить? Аллах дал человеку жизнь, и только он может ею распоряжаться. Не в силах человека принимать решения за Аллаха. Шахиды – в понимании отставного майора ВДВ по большому счету просто глупость от неумения жить тогда, когда жить трудно. Для такой трудной жизни мужество следует иметь большее, чем у шахида... А мужество не каждому, внешне его показывающему, дано от природы... И не в том мужество, чтобы умереть, а в том, чтобы выжить и жить... Жить ради чего-то большего... Да, был такой момент безысходности, когда Умар жить не хотел и не видел в жизни никакого смысла, но и тогда он только дрался с отчаянием, с яростью, но себя умышленно не подставлял, не было у него шахидского настроения. И это после гибели жены и дочерей наступило. Наступило, но потом это прошло... Потом опыт воина возобладал над чувствами, и то же самое умение заставлять себя жить в самые трудные времена Умар пытался воспитать в сыне. Он всегда старался воспитывать его на своем примере, потому что видел, как сын стремится этому примеру следовать. И в воспитании сына видел для себя смысл существования. Не в продолжении войны, которую он сам уже давно считал закончившейся, а именно в воспитании сына, в дальнейшем и более глубоком продолжении себя самого, которому уже, наверное, и не так много осталось...

Однако самое главное, чему Умар не смог пока научить Астамира – это жизни без войны. Не смог потому, что оба они в последние годы не жили без войны ни дня. Даже те дни, недели и, случалось, месяцы простоя, когда джамаат не выходил на операции, они все равно жили в войне, с головой погрузившись в ее сущность. Они именно существовали в ней, внутри войны, и не могли думать иначе, потому что война понятие не одностороннее – когда хочу, тогда воюю... Это у террористов так, это только террорист взрывает и убивает, когда хочет, когда у него настроение есть, а в другое время он может быть и студентом, и продавцом в обувном магазине. И даже быть при этом образцовым родителем, ходить в школу на родительские собрания и говорить там о том, как много плохого дает детям телевидение, показывая себя борцом за нравственность... А для бойцов полевого джамаата война – это понятие естественное и постоянное, потому что каждый день приходится беспокоиться о своей безопасности, потому что ежедневно следует выходить на посты и бодрствовать с автоматом ли, с пулеметом ли в руках, всматриваясь и вслушиваясь в окружающий враждебный мир... И еще потому, что каждый день приходится ловить информацию о происходящем вокруг территории, контролируемой джамаатом. Уже не только для обеспечения безопасности самого джамаата, а конкретно для возможности применения оружия, которое без войны попросту ржавеет... Прежде чем провести самую простую операцию, надо много сделать, надо провести разведку не только собственными силами, необходимо найти людей со стороны, которые информацией владеют и готовы ею поделиться из каких-то собственных соображений. И эти соображения тоже следует учесть, чтобы потом использовать. Одному деньги нужны, и приходится платить, другой отомстить за близких желает, и ему надо дать такую возможность, третий душой тоже там находится, в лесу, в пещерке, за бруствером, и только силы духа не хватает, чтобы туда совсем уйти, а четвертый информацией просто из-за гадости характера делится, потому что любит, когда другим плохо, и готов всех предать... Конечно, у эмира Байсарова не было ни опыта войны, ни знаний. И джамаат давно погиб бы, как и многие другие джамааты, не окажись рядом с Мовсаром Умара Атагиева. Умар, сам не претендуя на власть и не беря на себя ответственность за чужие судьбы, сумел наладить в джамаате то, чему многие не придавали первостепенного и достойного значения и за это поплатились жизнями. Умар сумел из каждого практически бойца, подчиненного Мовсару, сделать разведчика. Для этого пришлось основательно потрудиться, но оно того стоило. И тогда, когда большинство джамаатов, что еще воюют в Чечне, состояло уже из трех, от силы, из пяти бойцов, которым просто податься некуда, поскольку крови на руках столько, что видно издалека, у Байсарова под рукой был практически полноценный джамаат, такой именно, какие и планировал создать еще Хаттаб...

Байсаров понимал заслугу Умара и ценил его...

А возможность плена была всегда, потому что обычно операции, разработанные фактически Умаром, были, в полном соответствии с природной дерзостью отставного майора ВДВ, предельно рискованными. Умар всегда видел слабое место противника, а слабое место существовало, как правило, там, где люди уверены в своей безопасности. То есть там, где не ожидают появления боевиков, надеясь на свою обычную «мнимую безопасность», с которой сам Умар еще в Афгане встречался постоянно.

Что такое мнимая безопасность, Умар сразу втолковал бывшему менту. Выставлен, например, в лесу заслон. Выставлен для того, чтобы не пропустить куда-то боевиков. Командованию всегда, как правило, кажется, что чем больше людей оно задействует, тем безопасность выше. И потому следом за первым выставляется порой и второй заслон. За ним, может быть, даже и третий... Почешешь затылок, подумаешь – да как же здесь пройти! Да как же в таких условиях операцию проводить!

Именно на эти мысли боевиков и надеются федеральные командиры. А в действительности, если психологию солдат учитывать, все совсем иначе получается... Да просто поставь в передовой заслон не двадцать человек, а четверых с пулеметом, и они будут каждый звук в ночи ловить... Они ни один шорох не упустят... Знают, что положиться могут только на собственные силы... А когда на посту двадцать человек, то шорохи только кто-то один, от силы двое ловят, да и то не так внимательно, предполагая, что в группе стволов много, и какой же дурак на такое количество стволов попрет... Кроме того, знают, что и за спиной такая же мощная поддержка...

Про второй заслон, что за спиной первого устроился, вообще говорить нечего. Там, случается, солдаты откровенно отсыпаются, для этого им в части не всегда удается выбрать время. Они полностью на первый заслон надеются и совершенно не думают о том, для чего их самих выставили... Если есть третий, то в третьем могут себе позволить даже храпеть... Это все солдатская психология... Согласно психологии, на войне каждый надеется, что пуля попадет не в него, а в того, кто справа или слева... Согласно этой психологии, мощный заслон всегда слаб тем, что каждый его отдельный боец считает – товарищи подстрахуют... И в результате никто не ждет нападения, никто не готов к полноценному и эффективному отражению атаки... Это вот и есть «мнимая безопасность». В действительности, если есть достойный противник, он легко эту безопасность превращает в повышенную, почти катастрофическую опасность...

Из первой чеченской войны Умар помнил случай, когда он, зайдя сбоку, одну за другой бросил две гранаты не в кого-то, а между заслонами. И оба заслона впопыхах, без проверки, без подготовки, открыли встречный огонь. И почти перестреляли друг друга, а потом были просто добиты подошедшими боевиками. А уж тихо пробраться, лучше даже другой стороной, если она есть, и атаковать последний спящий дозор – это для опытных бойцов одно удовольствие... И Умар часто строил операции именно на знании психологии солдат... Хотя при этом опасность все равно остается повышенной, попасть в крупные неприятности в такой ситуации можно всегда, если вовремя не дать подходящую моменту команду. А что такое неприятность на войне? Не убьют, так в плен угодишь, потому что противник уже будет везде...

В плен попасть можно было в любой ситуации, в более безобидной на первый взгляд, хотя в действительности безобидных ситуаций в их жизни не бывает... В хорошо знакомое село за продуктами пойдешь, и пойдешь даже к людям знакомым, которые никогда не отказывали при необходимости, а там незамеченными уже федералы обосновались и ждут, стволы поглаживая... Можно было в этом случае погибнуть, а можно было и в плен попасть... Полковник Раскатов при всем своем огромном опыте в плен попал, не успев ни единого выстрела сделать, хотя, помнится, стрелял он когда-то хорошо и растерянностью в боевой обстановке тоже не отличался... И случаи все перебирать не стоит... И Умар никогда возможные случи не перебирал, он только был уверен, что не созданы еще путы, способные удержать сильного и умного человека за решеткой... Сильный и умный человек найдет и способ, и возможность, чтобы оказаться на свободе...

Себя Умар всегда считал сильным и умным человеком...

И потому был уверен, что плен – это не для него.

– А здорово этот полковник переполошился... – вспомнил вдруг Анзор. – Боялся, Умар, тебя потерять... Чуть не потерял Мовлади, а боялся-то, наверное, только за тебя...

– Может быть... – кивнул Умар согласно. – Это говорит только в его пользу... Значит, он хороший и честный человек, который умеет испытывать благодарность...

– Странная у тебя с ним дружба... – заметил и Беслан.

– А что странного в такой дружбе, – словно чувствуя подвох, в сторону Умара направленный, с напряженным вызовом спросил Астамир, сразу на сторону отца становясь, хотя сам только недавно эту дружбу отца с федеральным полковником не одобрял. – Если ты спасешь человека, ты к нему больше привязываешься, чем если бы он тебя спас... Это закон жизни...

Сын повторил недавние слова отца. Значит, он, хотя и не сразу, все же понял, о чем говорил с ним Умар. Хочется надеяться, что и весь остальной разговор обдумает и поймет. Астамир всегда долго думает. Он не только сердца, он привык еще и головы слушаться. А когда сердце к голове прислушивается и наоборот – решение обычно правильным бывает. Только сердце – это гнев, только голова – осторожность. Друг без друга они ничего по большому счету не стоят, они даже вредны, но вместе делают сильного и умного человека...

– Я разве говорю, что это плохо? – Беслан, как оказалось, ругаться не хотел, хотя попрепираться всегда любил. Но сейчас слишком незавидное было у всех положение, чтобы ругаться. Пусть и пообещали их всех сегодня же ночью вытащить отсюда, но каждый боец понимает в глубине души, что любое дело может по каким-то причинам сорваться. И потому даже Беслан соображал, что пока лучше всем держаться вместе. А там уж, когда судьба разведет всех, а она всех, конечно же, кроме отца с сыном, разведет, тогда уже ни дружба, ни ругань будут не нужны. – Я просто возмущаюсь, как так можно... В течение суток... Один другого спасает, а второй его за это ловит и арестовывает...

– Беслан, ты это сможешь понять только тогда, когда окажешься на моем месте... А на моем месте ты уже никогда не окажешься, потому что ты не офицер, и война в Афгане давно закончилась. Может, даст Аллах тебе столкнуться в жизни с подобным, тогда, надеюсь, поймешь...

– Я на твоем месте не окажусь... – все-таки показал Беслан свой нрав, первоначально сдерживаемый. – И не хочу оказываться... Никогда и ни за что... Я никого не спасал и никого спасать не собираюсь, мне бы самому спастись, и этому одному буду всю оставшуюся жизнь радоваться... А на спасителей и спасенных мне просто наплевать... Не нравятся они мне, ни те, ни другие...

– Обычно по жизни так бывает, что спасают именно того, кто сам спасает... Причем необязательно это двух людей касается... – заметил Астамир. – Ты спасешь одного, тебя, случай выпадет, спасет совершенно другой, незнакомый тебе...

– Много ты о жизни знаешь... – встал на сторону Беслана Анзор. – Не пожил еще по-человечески, а рассуждаешь... Там, за этими стенами, другая жизнь идет, которую ты не видел... Не в лесах и пещерах, а среди людей... А если не видел, то и с рассуждениями своими не лезь... По жизни бывает... Ты не знаешь, как по жизни бывает... Ты не знаешь, как по жизни все тебя почему-то «топят» и «топят»... Просто так, ни за что... И ни одного спасителя под руку не попадется... Все рядом – «топят»...

Астамир промолчал. Он в джамаате и в самом деле самый молодой, хотя двадцать восемь лет в годы молодости самого Умара – это было много. В этом возрасте у Умара уже два старших сына родились и старшая дочь... И потому отец не стал за Астамира заступаться и встревать в спор о жизненном опыте. Он сам всегда свой опыт предпочитал. Благо, он у него был богатым...

– А эти, «кладовщики»... – подал вдруг голос вроде бы спящий до того Мовлади. – Они не обманут? А то мы готовимся, а они наплюют на нас и бросят здесь...

Он спросил и после этого только от стены отвернулся и сел.

– А ты тогда на них наблюешь... – сказал Беслан.

– Ищи их потом... – проворчал Мовлади. – Вместе с их свининой... Я водку не пью, а блюю только со свинины...

– А тебе и искать не надо будет. Тебе их следаки на очную ставку под конвоем приведут... – сказал Анзор. – Так же, как и тебя самого... Если они тебе сбежать не помогут, на очной ставке им все претензии и выскажешь... Нужна им эта очная ставка? Когда их в соседнюю камеру с тобой посадят... Нужно им это?..

Анзор говорил не слишком уверенно, он, кажется, хотел, чтобы его тоже успокоили и уверили, что очная ставка «кладовщикам» не нужна, что она им ну просто никак не по нутру. Тогда и назначенного для побега времени можно будет ждать спокойнее...

Но никто не торопился вселить в других уверенность, потому что все сомневались в «кладовщиках», включая самого Умара. Он, может быть, даже в первую очередь сомневался, потому что лучше других знал вороватое интендантское племя, особенно распоясавшееся во время войны, как это обычно и бывает. Это было в Афгане, это же само собой продолжилось и в Чечне. Когда одни воюют, другие, считающие себя умными, старательно на войне наживались. Младшие по чину – в соответствии со своим чином, старшие – вообще без предела, потому что наглость предела никогда не имеет. Но при этом Умар обобщал свой опыт встреч с «кладовщиками» и понимал, что они ответственность нести не любят и всегда стараются вывернуться, что им часто удается, потому что начальство обычно тоже на руку нечистым бывает и к деятельности «кладовщиков» если полностью и непричастно, то хотя бы время от времени с их помощью свой семейный бюджет пополняет... Это давало надежду, что «кладовщики» и в этот раз, и даже особенно в этот раз, постараются вывернуться, потому что сейчас дело уже пахло не просто хищениями со склада, а организацией расстрела автомобильной колонны. А это уже статья очень серьезная, вплоть до пожизненного заключения, что «кладовщикам», скорее всего, не слишком «улыбается». И они очень хотят, чтобы боевики не дали против них показаний. Они очень боятся этих показаний и постараются дать пленникам возможность бежать...

Любой на месте «кладовщиков» поступил бы точно так же...

– Если они не хотят жизнь в камере закончить, они нас выпустят... – Умар, поразмыслив, решил, что лучше коллег по несчастью успокоить, чтобы не нервничали и друг к другу не придирались. Спокойная обстановка всегда лучше. – Им обоим пожизненное грозит, если мы показания дадим...

– А ты, Умар, умный человек, но не можешь себя поставить на их место... – сказал вдруг Анзор. – Поставь, и тогда поймешь, чего они боятся сейчас и чего будут бояться потом, когда нас выпустят...

Умар себя по коленке стукнул.

– А ты прав...

– Что-то я не понял, хотя тоже, кажется, не дурак... – сказал Мовлади, вызвав дружное хихиканье, поскольку все гранатометчика считали если не полным дураком, то человеком не особенно умным.

– Сейчас они одного боятся... – пояснил Умар. – Наших показаний... А потом будут бояться, что мы все равно попадемся и тогда им еще и организацию побега припаяют... Две статьи... Если по одной как-то выпутаться сумеют, спишут на наговор, то по второй-то уж точно станет ясно, что никакого наговора не было...

– Ну тогда им легче убить нас? – спросил Беслан, вставая.

– Полковник Раскатов это раньше нас понял... Потому так и забеспокоился... – сказал Умар. – А вы на него «катите»...

– По-моему, – сказал Беслан, – нам главное – вырваться из-под замка... А там пусть попробуют убить... Там я сам кого угодно убью... Я не спаситель, мне больше убивать нравится...

– Надо подумать, как они смогут это сделать, – предложил Астамир. – Не здесь же, не под носом у всех убивать будут...

– Скорее всего, нет, – согласился с сыном Умар. – Здесь часовой при попытке к бегству может застрелить одного, от силы двоих... Но остальные останутся и могут дать показания... Это их, естественно, не устроит... Я думаю, что, в случае если кладовщики убийство замыслят, они постараются заманить нас куда-нибудь... Может быть, даже машину предложат, которая взорвется, стоит только ключ в зажигании повернуть... Это, наверное, самый верный вариант... Эх, жалко, поторопился полковник с часовыми... Руслана нет... Было бы весело, если бы они нам машину оставили, а Руслан ее разминировал... Я тоже могу попробовать, но у меня это необязательно получится... Кроме того, чтобы идти на такой вариант, необходимо точно знать, как они все хотят устроить... Мы не знаем, что здесь, в батальоне творится... И потому нельзя даже такой вариант отметать, как расстрел прямо в камере, в комнате в этой, то есть... Придут, двери откроют и расстреляют, не дав за порог выйти... Или просто пару гранат бросят... А потом ищи, кто гранаты бросил...

– А часовой?

– Часовой? – не понял Умар. – Что – часовой?

– Часовой им помешает...

– Если они целую колонну не пожалели, чтобы выпутаться, неужели они одного часового пощадят... Часовой будет лежать распластанным на земле раньше, чем они дверь откроют... Вот теперь нам следует думать, что они выберут... Какой вариант их больше устроит?.. И ориентироваться, уже исходя из этого...

– А что толку ориентироваться, – возразил Завгат. – Откроют дверь и бросят... И ничего сделать не успеешь...

– Успею, – возразил Умар. – Я успел бы, еще когда они в первый раз приходили, когда свинину принесли...

Мовлади издал горлом какие-то звуки, напоминающие позывы к рвоте.

– Как? – не унимался Завгат. – Как это сделать? Я сейчас же это сделаю... Я жить хочу и что угодно сделаю, чтобы жить!

– Просто. Они замок открывают, потом металлическую полосу-накладку снимают. А сами рядом стоят... Если ногой хорошенько по двери врезать, она распахнется и их здорово стукнет... Если кто с оружием впереди, для него Лонг Гиан есть... Одним ударом голову раскрошит... Астамир!..

Астамир встал и сделал резкое движение рукой. Лонг Гиан глухо ударил в стену, прорубив штукатурку до кирпичной основы.

– Голову точно проломлю... – сказал Астамир.

– И смять остальных, пока оружие не подняли...

– Идет кто-то... – сказал Астамир. – Четыре человека...

– Ужин несут... – догадался Умар. – Надо хорошо подкрепиться, потому что неизвестно, когда в следующий раз перепадет... Всем, в том числе и Мовлади...

Мовлади на это в очередной раз издал не очень приятные горловые звуки...

– Может, сейчас? – спросил Завгат, поднимаясь.

– Это спецназ ГРУ... Они грамотно входят... – заметил Умар. – К тому же рано еще... Нам темнота нужна, иначе далеко не уйдем...

Дверь открылась. Два автоматчика спецназа ГРУ держали стволы поднятыми. Третий, безоружный, держал в руках два термоса. Рядом стоял офицер.

– Заноси... – сказал офицер. – Покорми сирот...

– Почему сирот, старший лейтенант? – спросил Умар. – У некоторых из нас еще родители живы и здоровы...

– Ваш эмир убит... Байсаров... Прямое попадание из «РПГ-7»... Ничего от него практически не осталось...

– Кто его? – спросил Астамир. – Ваши?

– Ваши... «Кадыровцы»...

– Эти могли просто голову отрезать, потом на гранатомет списать... Не первый случай...

– Вам, вижу, мой вопрос не по душе, – сказал Раскатов, глядя на офицеров.

– Вопрос как вопрос, товарищ полковник, и мы вполне в состоянии ваши чувства понять, – ответил Тихонов. – Только не знаем даже, что сказать...

– В первую очередь следует в рапорте отметить, что он вас спас, – подсказал Макаров. – И копию рапорта переслать в республиканскую прокуратуру. И обязательно проследить, чтобы он вошел в материалы уголовного дела... За одно это ему могут пару лет скостить... Кстати, пока вы спали, пришло сообщение от «кадыровцев». Мовсар Байсаров уничтожен при попытке покинуть село во время «зачистки»... Причем погиб страшно... Прямое попадание из гранатомета... На куски разорвало...

– Пленным сообщили?

– Я сказал... – Рубашкин себе водки налил. Кроме полковника, здесь все себе наливали сами по причине наличия только одной кружки. – Когда ужин им относил...

– И как отреагировали?

– Считают, что «кадыровцы» голову Байсарову отрезали и сваливают все на гранатомет... Это похоже на правду. Такая практика, говорят, уже имела место...

Раскатов только головой кивал в такт своим мыслям...

– Я о чем говорю, – продолжил майор Макаров. – Теперь им можно все списать на Байсарова... По крайней мере, многое... Тиран, не отпускал, заставлял одного следить за другим, согласно ментовской привычке... Угрожал тем, кто рискнет его покинуть, расправой с близкими людьми. Это тоже случалось... Байсарову теперь все равно, а им это тоже несколько лет срока убавит... Такая практика была... И многие из самых подлых бандитов таким образом выпутывались... Тут главное, чтобы они сговориться успели и давали одинаковые показания. Только тогда им поверят. Иначе поймут...

– Практика хорошая, только я очень сомневаюсь, что Умар Атагиев пойдет на такое, – возразил полковник Раскатов. – Он горец, воин, ему умереть легче, чем оклеветать... И уж никак он не захочет, чтобы его подлецом считали... Бандит бандиту тоже рознь... Похоже, и сын у него такой же... Относительно остальных я рассуждать не берусь, поскольку с остальными не общался... Можно, конечно, попробовать это предложить, но есть у меня большие сомнения...

– Собирался же он, как сам сказал, оклеветать «кладовщиков»... – заметил Рубашкин.

– «Кладовщики» – враги. Оклеветать врага и тем самым нанести им урон – это дело чести, это вопрос продолжения борьбы... Только и это совсем не в характере Атагиева...

– Он же сам вам, товарищ полковник, сказал... – напомнил Рубашкин.

– Вот это и вызывает у меня сомнение, – полковник никак не мог уловить ускользающую мысль. – Мне больше не наливать. Хочу голову свежую иметь. Какие они вообще могут дать показания против «кладовщиков»?

– Могут показать, что получали провиант прямо со склада.

– Серьезные обвинения... А если все же Атагиев правду говорил в первом случае, а во втором заметал следы своей горячности?

– То есть расстрел колонны произошел по «заказу» этих самых «кладовщиков»? – уточнил майор Макаров.

– Да.

– И что тогда?

– Тогда нам следует из двух вариантов выбрать наиболее подходящий...

– Каких вариантов? – майор не понял.

– Двух вариантов, согласно которым Умар Атагиев отказался от своего мнения...

– Так... И что вы предполагаете? – Макаров словно бы насторожился, сам начиная понимать суть предположений майора.

– Первый вариант. Умару самому стало стыдно, что он сдал «подельников», и он отказался только поэтому. В пользу этого варианта может быть возможное давление со стороны других бандитов, которые с «кладовщиками», как я предполагаю, могут быть дружны. Слабые стороны этого варианта... Умар Атагиев всех «кладовщиков» не любит и не имеет причины быть им за что-то благодарным, иначе он даже в порыве горячности не стал бы сваливать на них вину... Кроме того, я повторяю, Умар не тот человек, который считает клевету достойным мужчины оружием... Сознаться в клевете – это легче, чем оклеветать в действительности. Сознаться – это только возможность взять свои слова назад...

– Понятно... – согласился старший лейтенант Тихонов. – Он себя при поимке достойно вел. Как мужчина... Мне он тоже показался таким, как вы, товарищ полковник, говорите... Натура просматривается четко, врагом подобного человека иметь не хочется, но он может быть хорошим другом. Я только не понимаю вашего стремления добавить нам нового врага...

– Об этом потом. Сейчас я продолжу... Второй вариант развития событий... Второй вариант предполагает, что между арестом Умара Атагиева и нашим приходом, когда он отказался от своих слов, произошло нечто, что заставило его отказаться от своих предыдущих слов. Это может быть и первым вариантом, когда на Умара подействовали слова других членов банды, но может быть и что-то другое. Что?

– Только посещение арестованных самими «кладовщиками», – предположил майор Макаров. – Майор Ласкин и капитан Прядунько приносили свиную тушенку, которую решился попробовать только один из бандитов... Я не думаю, что тушенка в самом деле была отравлена, а просроченный срок использования ничего не решает. Такой тушенкой в действительности кормят солдат повсеместно. И ничего, армию еще полностью не вытравили... Но что-то пообещать Ласкин с Прядунько могли... Что-то такое, что кардинально изменило ситуацию... Вопрос – что? Но на этот вопрос напрашивается только один логичный ответ – свободу...

– Мне такое развитие событий кажется наиболее правдоподобным, – согласился Василий Константинович. – По крайней мере, многократно более правдоподобным, чем первый. Этот больше отвечает характеру Умара Атагиева. Не тот он человек, которого легко уговорить отказаться от своих убеждений. Но, чтобы Умар отказался от своих слов, необходима важная причина, такая, например, как сохранение жизни и свободы ему и его собратьям, в том числе и его сыну... Горцы свободой дорожат так же, как жизнью, может быть, самые гордые из них – в равной степени...

– С этим не согласиться нельзя, – кивнул Макаров. – Но здесь же и попутные вопросы возникают. И не менее сложные... Для разрешения они, может быть, и не сложные, но психологически даже весьма... И потому требуют точно выверенного логического решения.

– Какие вопросы, товарищ майор? – спросил Рубашкин. – Здесь все предельно ясно... Необходимо только выяснить способ...

– Если тебе ясно, – довольно жестко сказал полковник, который, видимо, как и майор, вопросы ясно читал, – то скажи мне, что будет с «кладовщиками», если пленники сбегут, а завтра уже снова попадутся нам в руки?

– Мне сегодня уже много вопросов задавали по поводу нашего контактирования со спутником космической разведки, – сообщил Макаров. – И я даже не просто допускаю, я уверен, что майор Ласкин и капитан Прядунько уже многократно об этом спутнике слышали. А что такое слухи, я думаю, объяснять не надо. Когда событие переходит в разряд слухов, оно обрастает фантастическими подробностями. И этим фантастическим подробностям охотно верят, потому что результат деятельности – захват банды! – налицо. В такой ситуации Ласкин с Прядунько должны считать, что уже завтра вся банда будет снова сидеть в той же комнате, только уже под охраной спецназа ГРУ, поскольку предыдущий караул показал свою малую эффективность... И тогда уже доступа к бандитам не будет... Но найдется человек из прокуратуры или из следственного комитета, который задаст резонный вопрос – как осуществлялся побег, кто помогал? И какой смысл бандитам отпираться? Они сразу сдадут «кладовщиков», и если раньше те имели возможность не согласиться с обвинениями боевиков в свой адрес и перевести дело в сферу расследования сговора, то теперь они такой возможности лишатся, потому что явно будет просматриваться заинтересованность в отсутствии таких свидетелей.

– Закон детективного жанра чего требует? – спросил Тихонов. – В данной ситуации решением всех проблем для «кладовщиков» выглядит смерть бандитов. Это уже будет кардинальным средством, против которого ни один следователь не найдет, что возразить. Нет свидетелей, нет и дела... А недостача продуктов на складе – уничтожили вместе с автомобильной колонной. Остатки боевики и местные мародеры растащили... Здесь в какое село ни ткни пальцем – сплошь из голодных мародеров состоит... Вот и все уголовное дело. Останется только наш вариант, который местное командование сильно желает замять... Но это – пустяк.

Тихонова как раз последнее интересовало больше всего, поскольку он в этом деле принимал непосредственное участие, и старшему лейтенанту жалко было затраченных сил, если эти траты окажутся пустыми...

– Я тоже об этом говорю, – согласился Василий Константинович. – Более того, я еще добавил бы, что Атагиев сам способен эту ситуацию просчитать и, возможно, понимает, что им готовят «кладовщики».

– И я об этом же, – добавил Серей Вячеславович.

Говорили они, конечно, не о деле старшего лейтенанта Тихонова, а о вероятности уничтожения остатков банды эмира Мовсара Байсарова. Причем уничтожении предательском, которое им всем претило.

– Уничтожат. А кому тогда достанется завтрак, который я заказал? – подал легкомысленную реплику старший лейтенант Рубашкин.

– Сам съешь, – посоветовал Тихонов. – Всего-то шесть порций.

– Надо их выручать, – подвел итог Раскатов. – Я не могу позволить так вот убить Умара... Понимаете меня, нет?

Ему никто не ответил.

Молчание длилось долго.

– Мне вообще эта ситуация кажется несколько странной, – наконец Макаров позволил себе даже усмехнуться. – Мы месяц потратили на поиски логовища эмира Байсарова, и в итоге не только с помощью управления космической разведки, но и в итоге своих поисков, произведенных старшим лейтенантом Тихоновым, банду, можно сказать, ликвидировали, как боевую единицу. А что теперь обсуждаем? А теперь обсуждаем вопрос о том, как вернуть бандитам прежний статус, что ли? Не совсем понятно...

– Не о банде речь. Бандой она была, когда имела оружие, когда воевала против нас. Сейчас это только группа арестованных, – возразил Василий Константинович. – Кроме того, с чего вдруг ты, Сергей Вячеславович, так меня понял? Разве я предложил освободить банду? Я предложил только не допустить ее физического уничтожения, поскольку все боевики являются важными свидетелями. Я могу сказать честно... Я бы лично отпустил Умара Атагиева даже с сыном только под одно честное слово...

– Под какое слово? – не понял старший лейтенант Рубашкин. – Что он должен вам пообещать, товарищ полковник?

– Естественно, не сдаться властям в другом месте... Тогда освобождение не имело бы смысла... Я бы отпустил Умара под обещание уехать куда-нибудь и больше не участвовать ни в каких бандформированиях, не брать в руки оружия... Я слишком хорошо знаю Атагиева и слишком его уважаю, чтобы не поверить его слову. И уверен, что он именно так поступит, как сказал.

Полковник поочередно посмотрел на каждого из присутствующих.

– Сына его, товарищ полковник, вы тоже хорошо знаете? – поинтересовался старший лейтенант Тихонов. – И за Астамира Атагиева так же можете поручиться, как за Атагиева Умара?

– Я еще раз повторяю, что мне будет достаточно слова Умара. Он в состоянии за своего сына отвечать. И сын отца тоже позорить не будет, нарушая родительское слово. Мне показалось, что у них именно такие отношения.

– Вы же их слишком мало знаете... – заметил Макаров.

– Я знаю Умара... И знаю, как он мог воспитать сына. Без других вариантов. Только в одном духе... Они настоящие горцы. И слово для них значит очень много.

– Может быть, – неожиданно согласился майор. – Я не сомневаюсь в слове товарища полковника, то есть в слове Умара Атагиева, основываясь только на уверенности товарища полковника. Я за последние годы, признаюсь, разных чеченцев встречал. В том числе и таких, каким Умар, по вашим, товарищ полковник, словам, является. И я даже близок к тому, чтобы согласиться с каким-то вашим вариантом, которого пока не услышал. Но как сделать так, чтобы ушли только отец с сыном и оставили остальных там, под арестом? Человек, которого вы нам обрисовали, тем более если он сам предполагает покушение на жизнь своих лесных собратьев, не оставит их в трудную минуту.

– Тем более что теперь, после смерти Байсарова, он среди них является старшим, – заметил Тихонов. – К нему и при Байсарове прислушивались больше, чем к эмиру...

– Это точно... – добавил Рубашкин.

– Откуда вы знаете? – спросил Василий Константинович слегка раздраженно.

– Мы же месяц их разрабатывали, товарищ полковник... – объяснил Тихонов. – Мы все собирали, что можно... Мы даже знаем, где находится могила жены и дочерей Умара Атагиева... Раз в год отец с младшим сыном обязательно туда ездят... Мы даже возможность их захвата там прорабатывали, но ждать пришлось бы долго...

– А что с ними случилось? – полковник был не в курсе судьбы своего старого знакомого в последние годы.

– Они погибли дома... Артиллерийский снаряд... Еще в разгар первой чеченской... Тогда Умар с сыном сильно озверели, но потом, со временем, поутихли...

– Поутихли потому, что боль притупилась... – напомнил майор Макаров. – А отчаяние Умара в те времена мы все вполне понимаем... Здесь трудно быть обвинителем...

– Я бы попробовал уговорить его, если вы поможете остальным... Умар уйдет, если ему гарантируют безопасность других боевиков. Надежный человек гарантирует... Майор Макаров... Более того, я сейчас предполагаю, что Умар со своими бандитами уже замыслил побег. Он не может не понять ситуацию. Слишком опытен... И я своими действиями могу его планы нарушить... Но он выслушает меня и уйдет... Я знаю...

Макаров задумался.

– А как я могу гарантировать ему сохранение жизни остатков банды, если я не имею возможности даже выставить пост у дверей? Брать на себя такие обязательства, это прыгать выше своей головы. Мне очень трудно договариваться с начальником караула и с каждым разом договариваться становится все труднее и труднее. Я даже не могу дать гарантию, что, если «кладовщики» задумали какую-то пакость, они не вовлекли в свои мероприятия начальника караула... Я ни на кого здесь, в батальоне, не могу надеяться, в том числе и на комбата. Только на своих офицеров и солдат. Кстати, насчет комбата... По приказанию командира полка он недавно писал представление к какой-то награде майора Ласкина. Поскольку полковые склады находятся на территории батальона, представление писал не сам командир полка, а подполковник Расько.

– Значит, если мы не вмешаемся, – сказал старший лейтенант Тихонов, – то Ласкин еще и о своих героических буднях будет внукам рассказывать. И в школу какую-нибудь его пригласят, и он будет там расписывать, что награжден за уничтожение банды Мовсара Байсарова. Для меня, товарищ майор, это слишком... Что ж вы раньше не сказали, я бы тогда повторил сеанс собеседования с «кладовщиками»... И провел бы его более основательно...

– Тогда майор Ласкин, получив перелом носа и ушиб мягкого места, лег бы в госпиталь и в дополнение к боевой награде считался бы раненым во время боевых действий... – обрадовал коллегу Рубашкин. – Так что лучше побереги руки для других дел... Ласкина следует просто сажать, и надолго...

– Лучше бы навсегда... – согласился Тихонов.

– Но посадить его не удастся, если боевики Мовсара Байсарова погибнут, – добавил полковник Раскатов почти торжественно, поскольку старшие лейтенанты сами подвели его к этому выводу, и не согласиться с ним не смог бы даже майор Макаров.

Но Сергей Вячеславович сам только что говорил, что он «созрел» для решения. При этом все понимали, насколько их действия могут быть рискованными. О чем Макаров сразу и сказал:

– Если что, получим мы по шапке... Мало никому не покажется.

Полковник Раскатов эти слова принял как согласие и тут же дал гарантию:

– Я буду действовать в одиночестве. Вы за мои действия, разумеется, никакой ответственности не несете. Ваша задача простая – обеспечить безопасность остальным, поскольку я должен буду гарантировать эту безопасность Умару.

И даже сам почувствовал, как чуть-чуть начал ломаться его голос от ощущения собственного великодушного героизма. Это, впрочем, заставило полковника больше ничего не говорить, но отнюдь не вызвало желания отказаться от затеи.

– А как просто взять и выполнить эту задачу? – не понял Макаров.

– Соображайте, – предложил полковник. – На то у вас и погоны на плечах.

– Я, собственно, уже сообразил, – сказал старший лейтенант Рубашкин. – Все и в самом деле просто, следовательно, и гениально.

Майор Макаров хмыкнул:

– Тогда и выкладывай, гений.

– Охраняется только складская территория. Правильно?

– Правильно, – подтвердил Макаров. – Но это мы и без тебя, кажется, знали. Я еще до армии откуда-то знал, что все складские помещения должны охраняться...

– Двери помещения выходят на эту территорию...

Полковник не вытерпел:

– Говори конкретнее, не тяни!

– Сама складская территория отгорожена не забором, а только низким штакетником...

– Понял, – на лету подхватил мысль Макаров. – Выставляем усиленный пост около штакетника, с тем, чтобы нам было видно двери... Никто без пригляда не войдет...

– Кроме меня, – заметил Василий Константинович.

– А вы, товарищ полковник, должны туда пожаловать до выставления поста, – категорично заявил Макаров. – Иначе нам могут предъявить серьезные претензии... И вообще, лучше не посвящать солдат в суть задания. У них задание свое, у нас свое... Мало ли кто поболтать захочет. Такое тоже случается... Слухи ни вам, ни нам не помогут...

– Да, пожалуй, – согласился Раскатов. – Мне же необходимо не только к двери подойти, мне необходимо еще и ключ у часового взять...

– Это вот как раз тот вопрос, который меня смущает. – Майор понимал, как непросто будет полковнику действовать, и хотел бы заранее все обсудить, чтобы по возможности подсказать и исправить. – Каким образом?

– Я думаю, от одного удара часовой не умрет... Бить буду аккуратно... Просто на отключку. Часовой, думаю, отлежится... Для солдат госпиталь – это отдых... Потом ключ верну, чтобы не сразу хватились.

– А вот этого-то как раз и не надо. Пусть Атагиевы убегают быстрее, а ключ надо у себя оставить... Потом откроем отмычкой, если будет необходимость... Не надо никому ключ доверять. Рискованно... В любом случае замок, который не открывается, это – задержка и возможность для нас вмешаться.

– Хорошо. – Раскатов согласился. – Но мне нужна подсказка. Куда они должны бежать? Оружия, естественно, у них не будет. Надо бежать туда, где на часового не нарвутся.

– Забор позади гаража... Там часовых не бывает. Наверное, единственное место, где почему-то нет часовых.

– Гараж... – вспомнился вдруг полковнику сам гараж, и люди там работающие, и металлические шкафчики для спецовки...

– Что – гараж? – не понял Макаров.

– Нет... Это я для себя отмечаю... Вариант маскировки... В гараже есть во что переодеться... Там дежурный сидит?

– Конторка сбоку.

– Гараж на ночь закрывается?

– Конечно.

– Отмычка мне нужна?

– Вы куда-то ехать собрались?

– Я же сказал – только переодеться.

– Товарищ полковник, давайте без сюрпризов, – категорично заявил Макаров. – Мы должны знать, как все будет происходить.

– В гараже я видел шкафчик. Там спецовка. Чистая, черная, и даже шапочка черная. Как раз для ночи... Из шапочки я в два движения сделаю маску «ночь»... В этой спецовке на себя похож буду мало и вообще мало буду похож на спецназовца.

– Есть отмычка. Выделим. Лучше Рубашкин вам откроет заранее. Какой бокс?

– Правый, где БТР стоит.

– Можете считать, что с наступлением темноты он уже открыт, – сказал старший лейтенант Рубашкин.

– Что дальше? – спросил Макаров.

– Подбираюсь к часовому. Блокирую его... Выпускаю Умара с Астамиром. Добегаю с ними до гаража. Они через забор, я в гараж, переодеваюсь в свое... И в казарму.

– Сразу после этого заступает на пост старший лейтенант Тихонов. С собой берет десять человек. Этого хватит.

– Можно людей готовить? – спросил старший лейтенант.

– Иди... – распорядился майор.

– Стемнеет скоро, – заметил Рубашкин. – Я тоже пойду. Моего возвращения можно не ждать, товарищ полковник. Три минуты после меня, и можете выходить...