Глава десятая

– За мной! – я дал команду батальонным разведчикам и первым двинулся в темноту, навстречу трем пока спящим «укропским» пулеметам. Карту минного поля, через которое предстояло пройти в первую очередь, я изучил хорошо, хотя и сделал это чрезвычайно быстро. Даже комбат Вихрь удивился и недоверчиво спросил:

– Никак все уже запомнил?

– Все запомнить невозможно, – не стал я лукавить и строить из себя супершпиона.

– А что тогда карту убрал? Посмотрел бы внимательно. Эту карту мы тебе с собой не выделяем. Эта карта – залог нашей безопасности.

– Не доверяешь? – хмыкнул я.

– Не в том дело. Просто я не верю в бессмертие. Шальная пуля, и все… Где-то в окопе пьяный Олесь проснулся, захотел в туалет, но спьяну добежать не успел – обгадился. И от расстройства психики дал очередь в ночь. И все. И пуля в голову. А утром кто-то сползает, хотя бы чтобы карманы «обшмонать», и все, и карта будет у «укропов». Рассмотрят. Будь уверен, они карты читать тоже умеют, когда протрезвеют. А иногда, когда выпить нечего, потому что все вокруг уже выпито, даже они трезвеют.

– Вот потому и не беру.

– Так рассмотри хорошенько. Зря мы, что ли, «коридор» делали? Наши саперы рисковали, чтобы ты прошел. Брюхом на мину ляжешь, мы в ответе будем. И нам обидно. Мины-то наши, мы ставили. Не для тебя же старались.

– Я уже посмотрел.

– Я и спрашиваю, запомнил? Ты говоришь, что все запомнить невозможно.

– Потому я и не забиваю себе память. Невозможно, значит, и пытаться не надо. Надо просто сфотографировать. А потом, уже на месте, фотографию в голове воспроизвести.

– Это как?

Вихрь не работал раньше со спецназом ГРУ и потому не знает, чему нас долго и с толком обучали, порой даже под гипнозом, чтобы развить определенные способности, недоступные человеку в нормальном состоянии. В процессе обучения, кто умеет, сам себя вводит в альфа-состояние полусна, кто не умеет, прибегает к услугам психотерапевта. И так проходят обучение. Знания, полученные в альфа-состоянии, откладываются глубоко, некоторые даже в подсознании. И помогают работать.

Комбат выложил на стол другую карту, где не было отмечено ни минное поле, ни «коридор», подготовленный саперами для меня и разведчиков батальона. Вихрь ничего не сказал, только пододвинул ближе ко мне карту и убрал подальше карандаши, чтобы я не начал на чистой карте отметки наносить. Я понял, чего он хотел в своей недоверчивости. И просто показал пальцем, где нам необходимо идти, придерживаясь «коридора». Комбат сверил с основной картой, покачал головой с непониманием, маловерием, но и с одобрением:

– Вот это память. Это какая же хренова нагрузка на мозг – все в голове держать… У меня бы, скажу честно, от натуги мозги бы через задницу вытекли.

Я еще раз повторил, что в голове всю карту, имеющую при своем масштабе множество мелких деталей и обозначений, удержать невозможно. Я просто фотографирую карту, а потом восстанавливаю фотографию в памяти. Причем фотография содержится тоже не в памяти, а в подсознании. А где живет подсознание, не скажет никто, кроме Бога. Никто не скажет, и где память в организме живет, не только подсознание. Сколько в различных институтах, университетах и лабораториях ни исследовали мозг в момент запоминания, не смогли найти участки, которые в это время активизируются. И есть даже предположение, что человеческая память живет не в теле, а где-то вокруг него, в ауре или еще где-то. Кто-то даже предположил, что все знания откладываются в земной оболочке, которую академик Вернадский назвал ноосферой. Запоминая что-то, человек добавляет свои знания в ноосферу, а потом считывает данные. Иногда эти же данные могут прочитать даже другие. И именно поэтому, например, Маркони и Попов одновременно изобрели радио. Попов испытал его на три дня раньше, а Маркони в это время изобретение запатентовал.

Вихрь после этого стал уже смотреть не с восхищением, а с недоумением. И только упоминание имени знаменитого академика удерживало его от того, чтобы покрутить пальцем у виска. А я дальше развивать теорию не стал, отчасти потому, что сам о ней только слышал, но почти ничего, кроме того, что сказал, не знал. И решил, что пора отправляться. Время, хотя темнота приходит уже в пять вечера, неумолимо приближалось к началу ночи. И даже странно было подумать, что только сегодня я еще был на территории России, и всегда имел возможность развернуться, и отправиться догуливать отпуск вместе с женой. Но привычное чувство ответственности, давно уже прочно осевшее в крови, заставляло делать иначе. К тому же судьба матери меня сильно волновала. И со смертью отца еще предстояло разобраться. Так разобраться, чтобы предотвратить подобные смерти других людей, которых я знал и помнил с детства, моих односельчан, и не только их. Когда зверь начинает чувствовать свою безнаказанность, он звереет еще больше. Волк, забираясь в загон с овцами, сначала убивает только одну, которую может унести. Но от запаха крови он пьянеет и начинает убивать всех. И не успокаивается, пока всех овец не перережет. Это волк. А я волкодав по сути своей и по воинской профессии. И моя работа, моя прямая обязанность задавить волка, чтобы не допустить последующих убийств. И в этом случае не самое главное в том, что убит был мой отец. Как я предполагаю – был убит. На его месте мог оказаться любой другой из моих односельчан. И я остановлю волков. Я объясню им, что не они хозяева жизни человеческой. А единственное доступное объяснение в данном случае – уничтожение их самих. Это мне и предстояло сделать…

Окоп был неглубоким. Какой-то рыжеусый ополченец, веснушчатый настолько, что веснушки светились даже в ночи, разбуженный нашим приходом, услужливо предложил помощь – сцепил руки у живота, делая ступеньку, и присел для моего удобства. Я кивком поблагодарил, но от услуги отказался, уперся руками в края окопа и, после маха ногами, легко запрыгнул животом на бруствер. Сразу перекатился, занимая нужную позицию и принимая направление. И уже лежа водрузил на голову индикатор оптической активности. Мне не хотелось бы, чтобы меня и группу заметили. Инструктаж всем шестерым разведчикам я дал заранее. Основное в моих наставлениях – передвигаться предельно бесшумно. Второе, не менее главное, когда я буду работать, мне не мешать. Все нужное для работы у меня было с собой. Автомат у ополчения я брать не стал. Комбат Вихрь и без того жаловался, что не может взять себе пополнение, хотя многие из местной молодежи просятся. Не хватает оружия. Только после какой-то удачной вылазки ДРГ, когда удается захватить несколько автоматов, в батальон принимаются новички. Я уже добыл за ночь пять автоматов. Значит, еще пять человек смогут встать в строй, и если каждый сумеет дать хотя бы по одной прицельной очереди, уже будет хорошо для всех. Если все пройдет удачно, Вихрь сможет взять еще четверых на пулеметы. Так, возможно, моими личными стараниями, батальон и усилится.

– За мной!

Разведчики привычными тройками последовали за мной – покинули окоп и поползли, по ходу дела выравнивая строй. Хотя необходимости в выдерживании строя при ползании особой не было. Тем более так далеко от противника. Если бы еще передвигались тройками по какому-то пространству, в лесу или в городе, это имело бы значение, поскольку там каждый боец тройки контролирует собственный сектор и часть сектора соседа. Здесь, при передвижении ползком, такой необходимости и даже возможности не просматривалось. Но я устанавливать свои порядки не стал. Пусть ползают, как их учили. Главное, чтобы песни не пели и вообще не шумели.

Я, естественно, полз направляющим. Полз, прислушивался и морщился. Хотя разведчиков ополчения и обучали лучше, чем «матрасники» обучают «укропских» диверсантов, передвигались они все же излишне, на мой взгляд, шумно. Своих солдат за такое передвижение я отправил бы туалеты чистить. Сейчас в армии, правда, ввели штатных уборщиков и уборщиц, но эти уборщики и уборщицы бывают счастливы, когда кого-то из солдат наказывают и отдают им во временное подчинение. Осчастливливать уборщиков время от времени приходилось. Мы ползли по «коридору» в минном поле. Я при этом прекрасно ориентировался, ни разу не прибегнув к компасу. Ориентир у меня был надежный и стационарный – «укропская» пулеметная точка, хотя и видимая только в тепловизор. Проверяя себя, я дважды поднимал свой бинокль, но оба раза убеждался, что и в ночи стороны света чувствую правильно, они никуда не смещаются, и я передвигаюсь точно по коридору. А скоро и минное поле кончилось.

Но мне показалось, что или батальонные разведчики вошли во вкус ползания бесшумно и стали действительно издавать меньше звуков, или просто отстали на значительное расстояние. Чтобы выяснить, пришлось на спину перевернуться и посмотреть. Разведка действительно отстала. Просто я давно уже привык к одному темпу передвижения. И солдат своих учил когда-то, что ползать следует с той же скоростью, с какой обычный человек ходит, причем по нескользкой дороге. Ополчение такой скорости не обучали. А в темноте потерять их было несложно. То есть я-то их нашел бы с помощью того же тепловизора, но они могли и заблудиться, и на минное поле уползти. И вообще могли сделать обход вокруг пулеметной точки, и в окопы противостоящей стороны свалиться. Я же не знал, как они умеют ориентироваться. И потому пришлось ждать. И возобновил движение только тогда, когда все, включая замыкающего, оказались рядом. Грозить разведчикам пальцем или знаком подгонять их было бессмысленно. Они делали все только так, как умели делать. И мне необходимо было с этим мириться и под них подстраиваться. Хотя это и не было сложной проблемой. В Российской армии многие групповые нормативы тоже рассматриваются «по последнему».

Я пополз дальше, так никого и не подогнав. И в следующий раз сделал остановку, когда до пулеметной точки оставалось уже совсем недалеко. Разведчики собрались вокруг меня. Не рискуя отдавать команды голосом, я знаками разделил тройки, приказав им начать обход «укропского» поста. Ползать разведчикам, как мне показалось, основательно надоело, и они, думая, что уничтожение пулеметной точки завершит их вылазку, поползли энергичнее. Словно не догадывались, что в обратный путь им тоже предстоит отправляться, возможно, тем же самым манером, только с дополнительным грузом. Впрочем, это не обязательное условие. Это зависит от обстоятельств. Я же отдыхал, давая время разведке совершить обхват. Мой прямой путь был более коротким, и потому было необходимо подождать. Хотя я не считал, что нападать на пулеметную точку мы должны одновременно с трех направлений. Хватило бы того, чтобы я один напал. Но как тогда заставить местных ползунов передвигаться быстро. Не у них, у меня время было лимитировано! Не им, а мне предстояло до утра преодолеть сотню километров!

Но, дождавшись момента, когда разведчики отдалились настолько, что не могли уже увидеть меня, даже если дружно обернутся, я все же пополз. И использовал при этом всю свою привычную скорость. С включением скорости я автоматически начал работать на полную мощность, так, как меня учили работать. И не сомневался, что значительно обогнал батальонных разведчиков. Даже при том, что я дважды задерживался, чтобы поднять к глазам бинокль и убедиться, что меня не поджидают. И это на дистанции в сотню метров. То есть будучи уже совсем рядом с пулеметной точкой, от которой до позиции «укропов» столько же, сколько до меня.

Приблизившись, я сильно удивился нерасторопности комбата Вихря. Как он вообще мог позволить «укропам» возвести не просто пулеметную точку, а целое фортификационное сооружение! У него что, минометов в наличии нет?

Передо мной на естественном бугре, возвышающемся над степью метра на три, стоял деревянный сруб высотой в полтора метра. Зная, как такие сооружения возводятся, я предположил, что внутри был второй сруб, меньшего размера, и между ними была засыпана земля. Когда-то подобные точки назывались флешами, и вместо срубов использовались плетни. Но такое серьезное сооружение под минометным обстрелом возвести было бы просто невозможно. Насыпь блиндажа взвода, через позицию которого мы проходили, была вся взрыхлена пулеметными крупнокалиберными пулями. И все потому, что Вихрь позволил возвести укрепленную точку у себя под носом. Мне такое было непонятно. Впрочем, я допускал и тот вариант, при котором комбат планировал эту точку захватить вместе с пулеметами, потому и позволил. Со мной или без меня захватить – это не суть как важно. Важно то, что сами «укропы» нерасчетливо выставили пулеметы слишком далеко от своей основной позиции. И одна минометная батарея была в состоянии полностью отрезать состав пулеметной точки от основных сил.

Я посмотрел на часы. Часовая стрелка приближалась к одиннадцати. Солдатам, как и детям, спать пора, если нет боевых действий. А их нет, если не считать мои действия и действия батальонных разведчиков. Было просто слегка любопытно, чем занимается на пулеметной точке состав, если комбат сообщил, что здесь не пьянствуют. Просто так скучают от не хрена делать, и все? И какой режим они соблюдают? Кстати, я предположил еще до выхода, что подходы к пулеметной точке могут быть заминированы. Это, естественно, опасное дело, ставить мину у себя под носом. Во время боевых действий шальная пуля в состоянии активировать взрыватель. Тогда может и сруб разнести. Но, понимая уровень подготовки армии «укропов» примерно так, как уровень подготовки ополчения, я допускал, что мины будут. И потому даже в темноте постоянно присматривался, нет ли где бугорка со свежей землей. И заранее приготовил длинный металлический проволочный штырь, которым можно проколоть насыпь, чтобы обнаружить боковую поверхность мины. Если мина установлена не с нажимным принципом взрывателя, а, скажем, с натяжным, то должна быть леска или проволока, которую видеть я обучен. Этому в спецназе ГРУ все солдаты обучены, и уж тем более офицеры. По крайней мере, на моей памяти не было случая, чтобы кто-то из спецназовцев во время командировки на Северный Кавказ взорвался на «растяжке».

Бугорок слегка взрыхленной земли я все же нашел. Вернее, это был даже не сам бугорок, а пласт дерна на бугорке земли. Маскировка, но выполненная крайне неумело, без головы, не иначе как с похмелья или в состоянии опьянения, причем немалого. Как только сами умудрились не взорваться при установке. Нажимной взрыватель у противопехотной мины достаточно чуткий, и если пласт дерна положить с определенной резкостью, то может произойти взрыв. Я попробовал своим металлическим штырем определить корпус мины. Нащупал и раскопал пальцами. Корпус был круглым, диаметром около тридцати сантиметров. Мне подумалось, что это противотанковая мина. Что-то типа «М-15». Устанавливать такую мину достаточно близко от пулеметной точки – большая неосторожность. Взрыв саму точку своротит с места, если не разломает. Разве что мина устанавливалась на случай танковой атаки. Она взорвется под танком, и танк не позволит взрыву широко распространиться. Кроме того, противотанковая мина «М-15» обычно взрывается в момент снятия ее с места установки. Но у меня не было необходимости снимать мину. Более того, я легко вычислил, что если мина действительно выставлена на случай танковой атаки на пулеметную точку, то правее должны примерно на той же дистанции от сруба располагаться еще несколько мин. Хотя бы еще две-три штуки. А по бокам этих мин быть не должно. Время до появления разведчиков батальона ополчения у меня еще было. И потому я, определив линию, сдвинулся вправо. И быстро обнаружил еще три мины, установленные так, чтобы танк смог подойти к пулеметной точке почти вплотную, став после подрыва дополнительной защитой от возможного обстрела, но, подорвавшись на мине, не сумел бы саму точку смять. Теперь осталось убедиться в том, что сбоку мин нет. Я начал обходить пулеметную точку по кругу. Зашел справа, поскольку уже сдвинулся в эту сторону. Мин, как и предполагал, не обнаружил. Возвращаться, чтобы перейти на другую сторону, я необходимости не увидел. Если бы мины были выставлены с одного бока, их поставили бы и с другого. Это легко вычислялось. И я стал искать вход на пулеметную точку.

Естественно, вход был со стороны позиций основных «укропских» сил. Но это был даже не вход, а простой лаз, вырытый под срубом, и, видимо, укрепленный поверху каким-то щитом. С точки зрения безопасности все продумано было верно. Пока ты пытаешься пролезть внутрь через лаз, тебя обязательно пару раз прикладом по голове стукнут, а потом за уши и внутрь втащат. Наверняка там еще и какая-то примитивная сигнализация установлена, типа куска проволоки, на конце которой висят консервные банки. Заденешь проволоку, банки зазвенят и разбудят пулеметчиков. Система сигнализации не нова. Ее использовали разные воюющие стороны еще в годы Первой мировой войны. Хотя, может быть, и раньше.

Я прислушался. Показалось, откуда-то доносится голос. Голос и в самом деле доносился. Из-за сруба. Слабый, едва различимый. Разговор был односторонним. Несколько раз прозвучало слово «матуся». Значит, солдат разговаривал по телефону с домом. В такой момент даже гранату за сруб бросать, как мне казалось, неприлично. Да и вообще идею с гранатой я сразу и давно отбросил. Осколки могут повредить пулеметы. Значит, следует как-то разделить четверых пулеметчиков на пары, чтобы справиться с ними без шума и без выстрелов. Конечно, с плохо подготовленными солдатами можно справиться и с четверыми. Но кто-то из них может в неподходящий момент выстрелить. Конечно, если внешний сруб, как я прикинул, имел размеры пять на пять метров, то внутренний должен быть скорее всего четыре на четыре метра или даже три на три. В такой тесноте стрелять – почти наверняка есть возможность в своих попасть. Но с перепугу они могут и стрельбу открыть. Парни-то подготовлены, думается, как вся «укропская» армия, кое-как. Я пощупал рукой вокруг себя, нашел подходящий камень и перебросил его через пулеметную точку. Камень загремел по откосу, покатился.

– Гей, хлопцi, там хтось… Мама, я пiзнiше передзвоню…

Часовой, видимо, отключился от разговора.

– Так, подивися… – раздался сонный голос от противоположной стены.

Дальше разговор шел осторожным шепотом. До меня донеслись еще какие-то звуки. Но очень невнятные. Вообще-то я умел по звукам в большинстве случаев определять действия. Только сейчас определить ничего не удалось. И я повторил фокус с камнем. И почти сразу брякнул металл. Потом послышалось тяжелое дыхание под стеной. Кто-то выбирался наружу. Отважный человек, надо сказать. Мог бы со стены посмотреть. Но новый звук подсказал мне, что второй как раз со стены и смотрел. И магазином автомата, когда забирался на стену, ударился о бревно.

Любопытствуя, я отошел на несколько шагов, и залег. Лежачего в такой темноте заметить несравненно труднее, чем стоящего. Тем не менее на всякий случай я приготовил «НРС-2». Чтобы иметь хоть что-то против автомата «укропа». Использовать пистолет не хотелось – слишком шумно для человека, желающего перебраться через линию фронта. Но и своего противника я тоже имел в виду. Если ему вдруг захочется пострелять, моя задача этого не допустить. Коренастый широкоплечий «укроп», абсолютно лысый и даже сияющий своей лысиной в ночи, выбрался из-под стены с жутким шумом в собственных дыхательных путях. Курил, наверное, без передыху или даже во время передыха тоже курил. Меня он не видел, но, перехватив автомат, как вилы, стремительно ринулся в пробежку вокруг пулеметной точки. Решимости «укропу» хватило бы на целый батальон. Мне оставалось только надеяться, что сопровождающие меня батальонные разведчики за короткое время не научились ползать быстро. И не попадутся на глаза яйцеголовому «укропу». Надежды мои оправдались во многом и благодаря его торопливости. Казалось бы, он только-только за одним углом скрылся, как уже пробкой из бутылки шампанского вылетел из-за противоположного угла. Так быстро бегать можно только со страху. И увидеть во время такой пробежки ничего невозможно. Однако как оказалось, я был прав относительно страха и не прав относительно того, что можно увидеть. Яйцеголовый что-то увидел. Он присел за углом на одно колено. И приготовил автомат. Щелкнул, опускаясь, предохранитель, лязгнул затвор. Автомат смотрел в темноту в ту сторону, откуда должна была подползти правая группа батальонных разведчиков. От меня до пулеметчика с автоматом было метров восемь. Я поднял стреляющий нож, перевел затвор в боевое положение, прицелился в круглую, сияющую в ночи голову и плавно нажал на спуск. Звук выстрела «НРС-2», с точки зрения разведчика и диверсанта, идеален. Пальцами можно щелкнуть громче. Автомат, вывалившись из рук пулеметчика, тоже звякнул громче. Даже тело его издало при падении более громкий звук. А виной всему патрон «СП-4», имеющий собственный поршень, который и выталкивает пулю. Сам же поршень, уткнувшись в сужение гильзы, плотно запирает ее, не позволяя вырваться наружу горячим пороховым газам, которые и являются причиной громкого звука при выстреле. Как гласит инструкция, тренированный спецназовец перезаряжает «НРС-2» за двадцать секунд. Но я лично не встречал такого человека. И виной тут не нежелание тренироваться, а редкость в использовании этого оружия. Я уложился в тридцать секунд. Но этого времени группе разведчиков не хватило на то, чтобы подобраться к стенам пулеметной точки вплотную. И мне захотелось завершить захват пулеметов до того, как они подползут. Захотелось, чтобы это стало местным разведчикам уроком, целью, к которой они должны стремиться, чтобы сравниться со спецназом ГРУ хотя бы частично. Хотя бы с солдатами сравниться. Но для этого недостаточно только участвовать в боевых операциях. Солдаты спецназа ГРУ тоже любят боевые операции, но любят их по-своему эгоистично. Любая операция по физическим нагрузкам десятикратно слабее тренировочных занятий. Это практика показывает. Солдаты это понимали и предпочитали жизнями рисковать, одновременно отдыхая. И потому, например, во время командировки на Северном Кавказе я старался солдат не сильно утомлять. После этого они сами рвались в командировку. Рвались не для того, чтобы убивать бандитов и террористов, а для того, чтобы от занятий отдохнуть. Но по возвращении в родные казармы все начиналось сначала…

Не выпуская нож из рук, я просто неслышным шагом обошел половину сруба. Использовал при этом уже проложенный яйцеголовым маршрут. Второй боец-пулеметчик, что недавно, воркуя, разговаривал по телефону с матерью, по моим понятиям, должен был смотреть в сторону позиций Донецка с пулеметом или с автоматом в руках и в нервной истеричной готовности начать обстрел всего, что движется в темноте. Но у человеческого организма есть такая способность – если присутствует нервное напряжение, человек способен адекватно реагировать только на ту угрозу, которой он ждет, к встрече с которой он готов. А любая другая угроза, как правило, вызывает у человека замешательство.

Внешний сруб пулеметной точки был высотой около полутора метров. И мне не представляло труда запрыгнуть на него. Причем запрыгнуть можно было в любом месте. Но это могло дать возможность второму пулеметчику обернуться в мою сторону вместе с пулеметом. И дать очередь. И потому я пошел другим путем. Я обошел пулеметную точку от задней стены до передней. Естественно, шел пригнувшись, поскольку мой рост сто семьдесят восемь сантиметров выдавал бы мои передвижения даже ночью. Выглянув из-за угла, я сначала почувствовал сигаретный дым, потом увидел ствол ручного пулемета, что высовывался над срубом так, что видна была даже большая пулеметная мушка. Это значило, что сошки пулемета стоят на самом краю бревна. А бревно ведь круглое, и сошки легко могут соскользнуть. Сделав, все так же пригнувшись, пару шагов за угол, я присел глубже, протянул руку. Ухватившись пальцем за сошку, сдернул ее за край. Пулемет звякнул металлом, но не упал. Стреляющий нож уже был зажат в моей руке. Чьи-то другие руки приподняли «РПК» и поставили сошки снова на бревно. Человека мне видно не было. Я повторил свою игру с сошками. Снова сдернув их. Кто-то там, внутри сруба, грубо выматерился. Потом закряхтел, протянул руку и стряхнул пепел с сигареты чуть не на мое лицо. Мне такие действия показались просто оскорбительными. Я легко вычислил, что насыпь там, внутри сруба, должна быть достаточно высокой, если человек так легко протягивает руку и стряхивает пепел. Видимо, стреляют со стены обычно, стоя на коленях. И, быстро ухватив за рукав, помог пулеметчику перевалиться через борт-стену прямо мне под нож. Стрелять я не стал, только нож в горло воткнул, чтобы пулеметчик не успел крикнуть. Я же успел мысленно отметить, что этот тип уже никогда не позвонит своей матери, как я никогда не позвоню отцу. Осознавать это было и горько, и больно. Но вины своей я не чувствовал, поскольку этот противник был вооружен и готов был меня убить, готов был лишить мою мать возможности услышать мой голос. Пуля в стреляющем устройстве ножа была готова к использованию. Выстрел мне был необходим еще и для другого. Я не забыл, что внутри сруба находятся еще два пулеметчика. Если они не спят, то падение товарища должно было бы их если не рассмешить, то хотя бы заинтересовать. Интересно же посмотреть, что человек сломал себе, когда полетел кувырком. Но никакого звука с той стороны не последовало. А я готов был уже выстрелить в того, кто выглянет. Но отсутствие любопытства у двух оставшихся в живых пулеметчиков я принял за приглашение, сначала приподнял голову, выглянул, посторонних голов не увидел, положил руки на верхнее бревно и неслышно запрыгнул на стену, которая, как я и предполагал, была насыпной, земляной, и с двух сторон поддерживалась срубами. Еще не спрыгнув внутрь пулеметного поста, я уже увидел двух пулеметчиков. Один из них сидел, зевал и потягивался. Второй спал на боку, втянув руки в рукава бушлата и вжав голову в плечи. Зевающий увидел меня чуть позже, чем я его. Наверное, он увидел и то, как я повернул в его сторону рукоятку «НРС-2». Выстрела опять не было слышно. Пуля вошла прямо в зевающий рот. Дальше последовал прыжок, удар ножом, и последний противник не мучился от страха, ожидая удара, потому что умер во сне.

Действовал я быстро и точно. И по времени две ДРГ ополчения как раз должны были с двух сторон подойти к пулеметной точке.

– Разведка! Ко мне! – дал я твердую, хотя и негромкую команду.

– Ты где, старлей? – меня услышали и голос узнали.

– Внутри. Лезьте сюда…

Высота стен позволяла забраться внутрь без проблем.

– Оружие забирайте. «Коридор» в минном поле помните?

– Если раз прошли, значит, помним.

– Вы не прошли, вы проползли. А сейчас в полный рост пойдете. Ползком «Утес» тащить несподручно. А лучше всего бегом. Хотя бы легким бегом. В темпе… Сменяйтесь чаще. Патроны прихватите. Патронов никогда много не бывает…

– А ты – дальше?

– А я – дальше. Окопы перейду. Потом бегом сто километров до утра. Светает сейчас поздно. В начале восьмого. Как раз, по моим прикидкам, уложусь. Привет Вихрю и Миколе. Будет необходимость, я им позвоню…