Басаргин не обладает выдающимися способностями Андрея Тобако и не умеет передвигаться на автомобиле по Москве на манер высокоскоростной ракеты оперативного радиуса действия. Тем более в час пик, хотя это временное условие при нынешней насыщенности Москвы автомобилями можно с успехом растягивать на целый день. Но в этот раз час пик оказался для Александра как раз нормальным полноценным часом, потому что именно на столько внедорожник «Тойота RAV-4» застрял в пробке на Ленинградском проспекте. А что такое застрять в дорожной пробке в лютую жару, знает только тот, кто это испытал.

Стоящие машины неимоверно и почти истерично пыхтят выхлопными газами. Водители нервничают, и их состояние каким-то образом передается даже бездушным механизмам. Басаргин, спасаясь от смога, поднимает все стекла и включает кондиционер на самую низкую в шкале прохлады градацию. Это мало помогает, хотя не дает доступа постороннего горячего и вонючего воздуха. Но сама машина раскалена. Трудно такое вынести, однако младший Ангел, сидя справа от Басаргина, вроде бы совсем жары и выхлопных газов не замечает. Впрочем, к жаре он, наверное, привык, когда служил во французском иностранном легионе в Джибути. Что же касается нервирующих уличных пробок и обилия удушающих выхлопных газов, то к этому его приучил, должно быть, уже Нью-Йорк. Хотя Басаргин и не знает, как часто сотруднику спецслужбы ООН доводилось бывать в своей штаб-квартире. Впрочем, и без Нью-Йорка в мире так много городов, где выхлопные газы отравляют людям жизнь в гораздо большей степени, нежели в Москве...

У Басаргина нет за плечами таких условий службы, как у Сережи, и он от природных условий страдает, хотя и старается не подавать вида. Чтобы отвлечься, пытается завести разговор. Тем более что поговорить им есть о чем.

– Вам, Сережа, нынешняя командировка, похоже, нервы потреплет... Последнее предупреждение Астахова, как я понимаю, сильно рушит ваши планы...

Младший Ангел усмехается. Его внешний вид никак не говорит о нервном состоянии. И он даже находит в себе силы, чтобы улыбнуться.

– Вы думаете, в других странах дело обстоит иначе и нам встречаться с подобным в диковинку? Могу смело вас уверить, что везде мы встречаемся с одним и тем же уровнем взаимопонимания. Местные спецслужбы с удовольствием пользуются нашими услугами и нашей информацией, но близко не подпускают к тому, что охраняют. Причем это касается не только военных или государственных тайн. Мы три месяца назад работали в Египте. И там нас никак не хотели допускать на военную базу египетской армии, хотя мы представили убедительные доказательства того, что именно на этой базе в одном из подразделений проходит откровенная вербовка солдат, у которых заканчивается служба, в наемники для участия в боевых действиях в Ираке, Афганистане и в Чечне. Просто уперлись и без всяких объяснений не пускают... Даже после прямого указания из Кабинета министров... Почему, как вы думаете?

Басаргин пожимает плечами. Джинсовая рубашка на нем насквозь пропотела и прилипла к телу, хотя он пытается ехать только по московским дорогам от перекрестка до перекрестка, а не через египетскую пустыню от оазиса до оазиса. И потому Александр после этого простейшего движения плечами, чувствуя дискомфорт, поддергивает пальцами рубашку.

– Почему?

– Мне Селим объяснил. Наш нигериец. Он сам правоверный мусульманин, но, к счастью, не ортодокс... Коран говорит, что сотворение мира, то есть человеческая история, началась шесть тысячелетий тому назад. А в Египте обнаружены сравнительно невеликие по размерам пирамиды времен, как говорят, великой Первой Династии и остатки городских и храмовых сооружений, которым, по подсчетам европейских археологов, более десяти тысяч лет. Египетское правительство моментально создало в этом районе запретную зону, поставило фортификационные сооружения и военную базу, чтобы близко не допустить к месту раскопок археологов и туристов. Большинство авторитетных египтологов в мире – тоже мусульмане. И они не допускают распространения мнения, что мир устраивался не так, как в Коране. Это даже Сфинкса касается. Сначала Шволлер де Любиц, был такой археолог, доказывал, что Сфинкс значительно старше, чем представления мусульман о создании мира. Потом другой археолог, американец Джон Энтони Уэст, обратился за доказательствами к ученым различных профилей – геологам, гидрогеологам, физикам-аналитикам и прочим. И все собранные им данные говорят о том, что Сфинксу от десяти до пятнадцати тысяч лет от роду. Но официальная египтология, возглавляемая мусульманами, просто не замечает этих доказательств. Вот так-то... И не пускают, хотя Сфинкса уже спрятать невозможно... А мы тут о каких-то технологиях психологической подготовки «зомби» печалимся... Мелочь в сравнении с глобальными вопросами панэзотерики...

– Я с удовольствием помотался бы по свету, как вы, и посмотрел бы на все эти чудеса вне зависимости от их возраста. – Басаргин мечтательно забрасывает руки за голову и потягивается. – Но дела заставляют сидеть в дорожных пробках, торопиться, нервничать и не знать, где будешь завтра и что будешь делать... Короче говоря, жить единственной уверенностью, что из этой пробки мы все же вскоре выберемся... Любая другая уверенность будет слишком зыбкой, чтобы ее рассматривать как основательную...

Последнее оптимистичное утверждение Александр высказывает потому, что поток машин все же сдвинулся с места и ему приходится снова взяться за руль.

– И все же ваши планы должны кардинально измениться... Я так понимаю ситуацию. Или вы будете действовать самостоятельно по заранее просчитанным вариантам?

Сережа грустно улыбается.

– Вы мечтаете нас арестовать как международных шпионов? Не получится. Потому что делать подкоп под здание ГРУ с целью проникновения в спецархивы мы не намерены...

– Вот вы себя и выдали, – смеется Басаргин, приподнимаясь на сиденье, чтобы рассмотреть происходящее спереди и справа, потому что там показался небольшой просвет, в который можно при старании втиснуться вместе с джипом. – Показали, что знаете, где находятся в здании ГРУ спецархивы. Следовательно, я имею право предположить, что вы и еще что-то знаете...

– Это только мое личное предположение. Большинство архивов, если только архив не представляет собой отдельное здание, традиционно находится в подвальных помещениях. Такое положение наблюдается почти во всех странах, где мне доводилось работать.

– Почему?

– Спросите что-нибудь попроще... Скорее всего потому, что в подвалах реже бывают посторонние, которым не все показывать следует. Такие, как мы...

Они приезжают в офис, когда все уже устали ждать. Аналитик ооновской опергруппы Таку, пользуясь привилегиями, которые дают ей пол и национальность, и заменяя отсутствующую в настоящее время хозяйку квартиры Басаргиных, заварила для всех зеленый чай по японскому рецепту. Пулат, как истый джентльмен, помог ей принести поднос через коридор в офис. Зеленый чай по погоде оказался весьма востребованным.

Но на прибывших командиров его, однако, не хватило. Слишком долго в пробке простояли.

– Я могу еще заварить, но в московских магазинах очень плохой чай... – жалуется японка. – Такой чай можно заваривать только одним способом одинаково для мужчин и для женщин.

– А что, в Японии чай для них заваривают отдельно? – интересуется Пулат.

– А как иначе... В хороших домах – конечно! Хотя это тоже не все могут себе позволить... Но рецепт заварки при этом совершенно разный... Мужчинам обязательно следует заваривать «молодой» чай, женщинам нельзя использовать кипяток – воде всегда дают слегка остыть...

– Я японский чай вообще в магазинах не встречал, – говорит Доктор Смерть, который черный чай презирает со всей высоты собственного роста и потому доволен стараниями Таку.

– В следующий раз я привезу вам из Америки, – обещает Сережа. – Там есть специальные японские магазины ввиду большого количества этнических японцев. Но только в следующий раз. А сейчас я вынужден забрать свою команду, чтобы наметить и обсудить новые планы действий. Кроме того, мы еще не обустроились на месте и не в состоянии работать полноценно без полнопрофильных средств связи. Прошу меня извинить, что оставляю вас без гейши...

Старший Ангел провожает гостей и сына до дверей. Остальные ждут, смотрят на Басаргина. Александр же дожидается, когда старший Ангел закроет за гостями дверь и вернется в офис. Тот возвращается и садится на прежнее место.

– Я так понимаю, что есть новости? – спрашивает Доктор Смерть.

– Хочу обрадовать Ангела с Пулатом. Они возвращаются к прежним связям...

– В чем-то это, вероятно, прекрасно, – соглашается Пулат. – Но я надеюсь, что нас не заставят вернуться к прежним женам? Возвращаться к прежним женам – это признак плохого вкуса... На такое я категорически не соглашусь даже за Нобелевскую премию...

– Нет. – Басаргин говорит без эмоций. – Только к сотрудничеству с генералом Легкоступовым и полковником Мочиловым, потому что род нынешних занятий Талгата Абдукадырова проходит по отделу Геннадия Рудольфовича настолько же, насколько проходит по управлению антитеррора. А полковник Мочилов, как обычно, командует военными рабочими лошадками...

– Я о Геннадии Рудольфовиче подумал еще тогда, когда Сережа только начал свой рассказ... – кивает старший Ангел. – Во что наше сотрудничество выльется в этот раз?

– Завтра утром генерал пожалует к нам со списком телефонов, которые следует проконтролировать. Или нас к себе пригласит, что скорее всего лучше... «Альфа» по этому вопросу отправила через НЦБ письмо-отношение в Лион. Думаю, вскоре нам следует ожидать звонка или шифротелеграммы от Костромина с предложением вступить в игру и будут высказаны некоторые советы, как вести эту игру самостоятельно. Кроме того, что касается спецназа ГРУ – его группы проводят активный поиск Абдукадырова в чеченских горах. У Талгата есть свой отряд, но это вовсе не говорит нам о том, что искать его следует только в Чечне. Отряд отрядом, а он может быть в настоящее время и в Москве, и под Москвой, и под Лондоном... Поэтому поиск следует вести и по своим каналам. Я предлагаю всем включить в дело осведомителей. Особо следует активизироваться Зурабу. Талгат не сможет обойтись без помощи московских чечен, если пожалует сюда. Он обязательно кого-то навестит, с кем-то встретится, поговорит. Он слишком большая величина, чтобы приехать незаметным и таким же уехать. А поиск ему предстоит вести в основном в Москве. В этом я уверен...

– Напрасно... – возражает старший Ангел.

– Что – напрасно?

– Напрасно ты предлагаешь зациклиться на Москве.

– Я не предлагаю зацикливаться. Я определяю предпочтительный сектор поиска...

Старший Ангел вскидывает обросший щетиной подбородок.

– Он не является предпочтительным. Все опыты по зомбированию проводились в специальных лабораториях ГРУ. Основываясь на нашем с Пулатом персональном опыте, я могу предположить, что эти лаборатории располагаются либо под видом реабилитационных центров, существующих при каждом военном округе, либо вообще просто в реабилитационных центрах. Там такая обстановка, что не принято спрашивать друг друга о том, кто чем занимается. Да никто и рассказывать не будет. Тем более дело происходило в семидесятые годы. Тогда режим секретности поддерживался жесткий и лишние вопросы не приветствовались. Поэтому следует сильнее давить на Мочилова. Он обязательно что-то разузнает, если вступил в действие, и обязательно не пожелает узнанным поделиться... Но первая информация о Талгате может прийти именно к нему.

– Я согласен, – говорит Пулат, – и по первому, и по второму пункту. И потому предполагаю наиболее вероятным появление Талгата не в Москве, а где-то там, где располагаются такие лаборатории. Сережа сказал, что Талгат имеет часть материалов. Вероятно допустить, что он знает и в каком реабилитационном центре проводились работы. И потому – Ангел прав! – нам никак не обойтись без помощи ГРУ, чтобы выйти на Абдукадырова. Я думаю, нам следует в срочном порядке навестить прежнее место службы, чтобы разнюхать ситуацию там. Тем более что спецназ уже работал с нами и уговаривать Мочилова долго не придется.

– Согласен, – кивает Басаргин.

Ангел с Пулатом поднимаются, готовые прямо сейчас отправиться на Хорошевку...

Сохно, довольно улыбаясь, вытаскивает нож и пробует лезвие на остроту. Нож, естественно, всегда предельно острый, и майор прекрасно это знает, потому что заточкой занимается часто и с тщанием. Но проверить острие – это ритуал, настраивающий на предстоящую бесшумную и молниеносную работу. При такой работе ритуал очень важен, он помогает сосредоточиться и сконцентрироваться. И Сохно никогда этим действом не пренебрегает. Точно так же боксер перед выходом на ринг бьет перчаткой о перчатку, настраивая себя на предстоящий поединок и пробуя способность перчатки становиться продолжением руки, как может стать продолжением руки нож в руках спецназовца...

– Шурик-змей, выползай, нам уже пора отметиться... – одновременно шепчет один майор другому майору в микрофон.

Он добрался до места гораздо быстрее, чем ожидал товарищ, и потому вынужден подождать его.

Кордебалет начинает выползать из своей норы. Впрочем, у него нора настолько просторная, что там при желании можно было бы, имея необходимую змеиную гибкость тела, и развернуться прямо внутри. Он гибкость тела имеет, однако же разворот не делает, предпочитая выбираться ногами вперед. Так быстрее и бесшумнее. И хотя знает, что Сохно присел снаружи и подстраховывает его от случайностей, но вместе с ногами все же высовывается, оглядывая окрестности, и толстый ствол «винтореза». Привычка срабатывает без осмысления ситуации. А винтовку он сумел развернуть, высунув ее предварительно из норы через «бойницу».

Сохно наблюдает за этими манипуляциями с неодобрением.

– Быстрее... Один спускается к Талгату... Торопится, как за смертью...

– Я готов...

Еще движение при помощи рук, и Кордебалет выбирается и приседает за камнем точно так же, как Сохно. После норы солнечное сияние кажется ему чересчур активным, и Шурик жмурится несколько секунд, потом торопливо промаргивается. Но глаза привыкают к яркому свету быстро. В норе все же не полная темнота. А Сохно тем временем уже уходит вперед и вниз, придерживаясь руками за камни, пригибаясь и выбирая путь не взглядом, а интуицией, потому что взгляд при такой быстроте передвижения просто не может оценить каждый последующий шаг по крутому склону. Кордебалет не заставляет себя ждать, при одном повороте головы окидывает взором склон и выбирает траекторию спуска для себя такую, чтобы выйти на тропу в пяти метрах левее товарища. Его движения не менее бесшумные и уверенные, чем у Сохно. Однако почва под ногами не самая лучшая для подкрадывания – мелкие камни, легко убегающие из-под подошвы под уклон. Приходится сдерживать себя и передвигаться медленнее.

Боевик в кустах за тропой атаки со спины не ждет и прикладывает к глазам бинокль. Он смотрит не на Талгата, сидящего внизу со стариком Алимханом, и не на своего товарища, уже подходящего к Талгату и Алимхану, а контролирует дорогу, которая просматривается только от поворота до поворота. Сначала с одной стороны – от ближайшего села, потом переводит окуляры в противоположную сторону. Правильно делает, если рассуждать с точки зрения спецназовцев. Иначе, если вздумает, как того требует осторожность, контролировать ситуацию на склоне выше себя, то не успеет даже голос подать, как его опередит другой «голос» – достаточно негромкий, тем не менее нежелательный в такой обстановке. Кордебалет спускается по склону без помощи рук, а в руках у него готовый к работе «винторез». Оборот головы сократит жизнь боевику в доли секунды...

Но «винторезу» не приходится вступать в дело. Сохно с Кордебалетом пересекают тропу почти одновременно и беззвучно шагают в кусты. Боевик что-то чувствует только тогда, когда дистанция сокращена уже до пары метров. Он медленно опускает бинокль и одновременно начинает настороженно и непонимающе оборачиваться, когда Сохно, известный любитель поговорить, спрашивает:

– Как тебе сегодняшняя погодка? Не жарко?

Боевик завершает поворот головы вместе с поворотом тела – резко, непонимающе раскрывает рот – дыхание в горле сперло от неожиданности! – но не успевает произнести ни звука, когда получает классический прямой и резкий удар в челюсть. Длинный удар, но достающий подбородок только чуть-чуть, по касательной. Кордебалет, некогда мастер спорта по боксу, и годы спустя бьет не хуже, чем бил когда-то в молодости на более узкой тропе во вьетнамских джунглях, участвуя в импровизированном поединке с американским боксером, офицером разведроты подразделения морской пехоты. Тогда он еще был в хорошей спортивной форме. Сейчас он еще в хорошей боевой форме. В данной ситуации эти понятия равнозначные.

Боевик не отлетает в сторону, а просто оседает на землю. Начинают трещать кусты жимолости – кажется, что они трещат непростительно громко, но тут же Сохно быстрым движением подхватывает обессиленное тело, поднимает на руки почти заботливо и без натуги, как ребенка, перетаскивает через тропу за камень. Там руки сами выполняют привычную работу – быстро связывают пленника и засовывают ему в рот кляп, а Сохно смотрит по сторонам, контролируя окрестности.

Кордебалет тоже времени не теряет. Приседает за кустом и ждет, что произойдет внизу.

– «Рапсодия», у нас тут первая «ворона» зазевалась, попала в путы... – докладывает Сохно, завершая дело. – Харя скорее арабская, чем чеченская... Боюсь, допрос не получится... Они обычно по-нашему плохо ботают... Отпускай Талгата со второй «вороной», сам займись стариком...

– Я «Рапсодия». «Бандит», «Танцор», внимание, дело хитрое... Талгат куда-то звонит по спутниковому телефону. Но разговаривает не он, а старик... Звонок явно не в соседнее село... Значит, старик не так прост... Это не осведомитель... И вел себя Талгат не как с осведомителем. Слишком уважительно... Берусь предположить, что старик – канал выхода на какую-то связь.

– И что? – спрашивает Кордебалет.

– Я «Волга», – вмешивается в разговор подполковник Разин, – важный вопрос... Нельзя обрывать нить... Кто раньше работал со спутниковым телефоном?

– Я работал, – отвечает Согрин.

– Есть у него память на входящие и исходящие звонки?

– От модели зависит.

– Надо брать сам телефон. Обязательно... И раньше, чем сотрут память...

– Надо брать. – Согрин соглашается. – Но это не исключает необходимости брать Талгата. Если мы его упустим после того, как «повязали» одну «ворону», он сменит дислокацию всего отряда. Наверняка у него имеется запасной лагерь. Талгат опытный командир. Все... Старик переговорил и передал трубку Талгату. Теперь тот сам о чем-то договаривается. Видимо, я прав – он пользуется связями старика. Так... Телефон складывает. Вторая «ворона» уходит с телефоном. Берите ее под крылья, да аккуратно, чтобы перья не полетели...

– Осторожнее с аппаратом... – предупреждает Разин. – Это может быть московским следом.

– Или лондонским... – добавляет Сохно.

– Или парижским... – вставляет свое мнение Кордебалет.

– Или грозненским, – завершает серию предположений Согрин. – Работайте...

– Пашем... – соглашается Сохно.

Боевик взбирается вверх по склону еще более неуклюже, чем спускался. Видно, что человек он не горный. Сохно занимает место за камнем с тем, чтобы пропустить его по тропе ближе к Кордебалету. Сам Кордебалет приседает за кустом волчьей ягоды и ждет, контролируя ситуацию. Ситуация простая. Едва боевик минует Сохно и оказывается в непосредственной близости, он начинает непонимающе оглядываться – ищет напарника – и не может сообразить, по какой надобности тот решил поиграть и спрятаться от него. Шурик не склонен к болтовне, как Сохно, и просто приподнимается из-за куста, молча уперев в грудь боевику толстый ствол «винтореза». Глаза боевика испуганно расширяются, но тут же и закрываются. Сохно подкрадывается к нему неслышной кошкой и резко бьет основанием ладони в затылок. Такого удара, если он нанесен умело, всегда хватает для того, чтобы на какое-то время лишить человека сознания. Но металлический чемоданчик с телефоном спутниковой связи не падает вместе с боевиком. Его Сохно успевает бережно подхватить.

– Вторая «ворона» откаркала... Телефон у нас... – докладывает майор в микрофон.

И тут же шагает вперед и прячется за кусты, из-за которых можно наблюдать за дорогой, оставаясь невидимым. События на дороге тем временем разворачиваются более спокойно. Легкий шум, произведенный обезвреживанием двух боевиков, остается, похоже, незамеченным неспешными собеседниками. Впрочем, прочитать события по коротким звукам сложно, потому что звуки эти слишком мало отличаются от других, издаваемых теми же шагами по тропе, когда боевик сначала спускался, а потом поднимался.

Талгат при разговоре часто и уважительно склоняет голову, одновременно прикладывая правую руку к груди. На языке жестов всех народов мира это означает сердечную благодарность. И спецназовцы отлично понимают, что старик – не просто осведомитель банды. Это какая-то значимая величина, может быть, авторитет, который согласился оказать Талгату помощь.

Разговор наконец заканчивается. Собеседники поднимаются со своих камней и теперь склоняют голову одновременно. Очень похоже, что они прощаются. Сохно еще раз пробует остроту своего ножа, памятуя зимний поединок с Талгатом. Он желает этот поединок повторить. Однако Талгат словно желает испытать терпение майора. Он бросает в сторону склона короткий рассеянный взгляд и совсем не беспокоится оттого, что не видит своих «ворон». Но сам к ним не спешит, а берет старика под руку и идет с ним по дороге, провожая.

– Я «Рапсодия». «Волга», Талгат со стариком двинулись в вашу сторону. Перекрывайте дорогу. Мне трудно при таком раскладе выбраться незамеченным...

– Я «Волга». Понял... Осуществим захват своими силами... – отвечает подполковник Разин.

– Я «Бандит». Внимание всем! Повторяю для особо умных! Талгат – мой... – требовательно то ли просит, то ли командует Сохно. – Выхожу по тропе на параллельный курс... «Танцор» страхует пленников...

– Не упусти! – напутствует Согрин.

– Чтоб мне всю оставшуюся жизнь только горячую водку пить... – ворчит Сохно самым мрачным голосом.

Убедившись, что группа, состоящая из трех ликвидаторов, которой так заинтересовался Талгат Абдукадыров, проводила секретные операции по заданию только агентурного управления и никогда по заданию диверсионного, хотя их подготовка шла именно по линии диверсионного отдела, полковник Мочилов вынужден позвонить и попроситься на прием к генерал-лейтенанту Спиридонову, начальнику агентурного управления ГРУ, первому заместителю начальника ГРУ. Они тесно сотрудничали еще в те времена, когда за Ангелом и Пулатом охотились сотрудники отдела генерала Легкоступова из ФСБ, и научились понимать друг друга и не соваться в дела смежников больше необходимого. После короткого разговора с адъютантом трубку берет сам Спиридонов.

– Что у тебя за дело? Продолжение предыдущего? – интересуется генерал.

– Совсем другое, товарищ генерал, и напрямую касающееся вашего хозяйства. Причем достаточно отдаленных по времени мероприятий...

– Понял. То есть не понял, но заходи минут через пять... У меня есть промежуток времени между... Короче, я тебя жду...

За те недолгие пять минут, что отпустил генерал на подготовку, Мочилов еще раз пробегает глазами по своим записям и по документам, предоставленным ему начальником ГРУ. И снова убеждается, что без прямого участия в деле агентурного управления не обойтись. И идет к генералу с полной уверенностью в себе.

Генерал Спиридонов принимает полковника без заминки – длинный и сухощавый, как жердь, лейтенант-адъютант докладывает по телефону и тут же услужливо распахивает тяжелую дверь. Стол адъютанта стоит так, что ему к двери даже шагать не надо – только встать с хлипкого вертящегося кресла, протянуть руку, и готово. Двери со звукоизоляционным тамбуром. Стоя в приемной вплотную к двери, – никогда не услышишь ни слова, даже если в кабинете будут разговаривать громко.

– Присаживайся, Юрий Петрович. Ты у нас как вестник неприятностей. С хорошим никогда не приходишь... – Генерал-лейтенант протягивает руку для рукопожатия и показывает рукой на стул. – Что там у тебя случилось?..

Мочилов садится, молча раскрывает папку и выкладывает перед генерал-лейтенантом приказ, подписанный начальником ГРУ. Спиридонов очки не надевает – просто, не расправив дужки, прикладывает к глазам и читает.

– Так, значит... – Он возвращает приказ полковнику и внимательным взглядом подчеркивает свои слова. – И как это касается нашего управления, хотелось бы мне знать... Что касается, я уже понял, но я в те времена за границей работал и не знаю происходящего здесь.

– Все три офицера проходили подготовку на наших базах, но их использовали только в операциях вашего управления. Вот перечень кодовых названий этих операций. С материалами я познакомился, но выносить их за пределы спецархива запрещено. В управлении кадров данных на офицеров нет никаких. Кодировочная литера указывает, что все данные находятся в вашем управлении. И потому я смогу выйти на них только с вашей помощью.

– Тогда я не понимаю, – морщится генерал, – почему к работе подключили диверсионное управление. Не мне тебе объяснять, что такое «выносить сор из избы»...

– В том-то и дело, что нас, то есть меня, подключили как раз потому, что не хотят «выносить сор из избы», – возражает Мочилов. – ФСБ известно, что ликвидаторы работают под нашим началом. О том, что у вас тоже есть ликвидаторы, им лучше не знать...

Генерал-лейтенант сердито вертит в руках очки, словно намеревается сломать их. Он не любит, когда его припирают к стенке и заставляют делать то, что совершенно против его правил. Но при этом Спиридонов хорошо знает, что игра по правилам удается очень редко и еще более редко она приносит положительный результат.

– Хорошо, – решается он наконец. – Я выделю вам человека для осуществления непосредственного контакта.

– Если можно, пусть это будет капитан Яблочкин, – с легкой улыбкой просит Мочилов. – Мы с ним хорошо сработались, к тому же он свой человек в нашем управлении.

– Я пришлю его для ознакомления с делом... – Генерал хмурится, но Мочилов видит, что Спиридонов пытается скрыть этим непроизвольную улыбку. Он хорошо знает, что для капитана Яблочкина всегда большая радость – работа в бывшем своем управлении, и вообще он не имеет тяги к агентурной работе, хотя вынужден из-за своих родственных связей в Македонии заниматься именно ею.

Стук в дверь короткий и сухой. Так стучат, когда приходят по делу. Когда желают заглянуть поболтать из соседнего отдела или просто чаем угоститься, стучат громче.

Не отрываясь от документов, Мочилов ждет, когда откроется дверь.

– Здравия желаю, товарищ полковник... – Капитан Яблочкин всегда улыбается, и при виде его румяного лица, похожего на свежее яблоко, Мочилову тоже хочется улыбнуться.

– Садись, Сережа... Опять вместе будем работать.

– С удовольствием, Юрий Петрович. Меня уже проинструктировали в отделе, и я кое-какие документы принес. Оказывается, там события развиваются стремительно, хотя, как они говорят, и под нашим контролем. Впрочем, контроль относительный. Я бы вообще не рискнул назвать его контролем. Тем не менее кое-что будет для вас неожиданностью...

– Садись, садись, – показывает полковник на стул, видя, что Яблочкин все еще стоит. – Стоя будешь Спиридонову докладывать... А к неожиданностям нас с тобой специфика службы давно приучила. Это в агентурном управлении возможен точный просчет вариантов. У нас, если ты еще не забыл, больше приходится действовать, исходя из обстоятельств. Мы – импровизаторы... Слушаю тебя...

Яблочкин садится и раскрывает папку.

– Ситуация такая. Вот эта троица ликвидаторов, что так волнует вас: Соколов Сергей Сергеевич, майор в отставке, связист, Алданов Виктор Егорович, майор в отставке, автомобилист, Пахомов Владимир Юрьевич, подполковник в отставке, авиационный электрик. Ни одного спецназовца, хотя все трое проходили службу в частях спецназа. Но не боевые офицеры! Все прошли подготовку под руководством полковника медицинской службы профессора Васильева и стали участниками разработки проекта «Электрический айсберг». Для ознакомления даже с перечнем операций, в которых они принимали участие, нашего с вами допуска не хватает. Следует отдельно оформить кучу документов, тогда, может быть, через год нам и разрешат с материалами ознакомиться.

– Даже так... Очень приятно... – хмурится полковник. – Я с таким уже встречался однажды. Тогда все операции проводились по заказу Политбюро...

– Должно быть, сейчас что-то подобное. Но не это главное. Последняя операция, судя по всему, ознаменовалась крупным провалом. К тому времени профессор Васильев начал занятия с новой группой офицеров, и эти занятия были прекращены категоричным приказом. Из этого следует сделать вывод, что такой приказ был вызван провалом в работе первой группы... Еще следует учитывать, что как раз к тому времени была провозглашена гласность и кое-кто боялся, очевидно, оглашения неблаговидных способов борьбы с диссидентами. Я так думаю, хотя и удивляюсь, что ликвидаторов, извините за выражение, не ликвидировали...

– Мне нужен список участников второй группы, – сразу заявляет Мочилов.

Яблочкин горько усмехается.

– Нет проблем. Список у меня есть. Только людей нет. Все они погибли в Афгане. Сразу после закрытия лаборатории их всех отправили туда, чтобы хоть как-то подмести следы... Последний год войны, самый трудный...

Мочилов настораживается.

– Отправили, говоришь, чтобы замести следы... Есть причины предполагать...

– Нет. Погибли в разное время, при разных обстоятельствах. Так что их, похоже, не убирали...

– Жалко. Тем не менее документы по разработкам профессора сохранились... Но мы отклонились от темы... Итак, наша троица...

– Я продолжаю... Первым выпал из поля контрольного зрения подполковник Пахомов. Просто не вышел на связь с куратором в положенный срок, чего с Владимиром Юрьевичем раньше не случалось никогда. Он человек ответственный, сухой аккуратист по складу характера и никогда не забывает, где проходил службу. Однажды, как говорит куратор, уехал на похороны родственника в другой город и оттуда, мертвецки пьяный, не позабыл позвонить вовремя. А тут пропал... Без предупреждения... Куратор, естественно, предпринял встречные меры – уже на следующий день после несостоявшегося свидания «приехал» к нему в гости в качестве дальнего провинциального родственника. Пахомова, как оказалось, дома уже два дня не видели. Просто ушел когда-то, незамеченный, как обычно жил незамеченным, и не вернулся, а никто особо не обратил на это внимания. Такой тихий он вел образ жизни... Вариантов простого поиска не просматривалось, но до расширенного поиска с привлечением органов МВД, как это делается обычно, когда пропадает человек, пришло краткое телефонное сообщение от майора Соколова. Владимир Юрьевич, в свою очередь, получил короткое телефонное сообщение от Пахомова. Подполковника захватили кавказцы. Берегут, но не объявляют никаких целей похищения. Пахомов решил «остаться» в плену до выяснения. И в тот же день, когда было получено сообщение, сам Соколов обнаруживает за собой «хвост». И пропадает... А буквально через день, сегодня то есть, раздается звонок от третьего участника группы «электрических айсбергов» – от майора Алданова. Та же история, естественно, без подробностей, как и полагается при телефонном разговоре. Несколько условных кодированных фраз, и только... Майор Алданов получил от куратора предписание «сдаться» с целью выяснения обстоятельств.

– Без подготовки, без страховки... – Мочилов удивленно пожимает плечами. – Ваши агентурщики с ума посходили... Мы таким образом даже офицеров спецназа не всегда посылаем...

– Ни один спецназовец не проходил по проекту «Электрический айсберг»...

– Почему? Это меня очень интересует. Чем руководствовался Васильев, выбирая в свою группу людей, не имеющих достаточной боевой подготовки?

– Это вам лучше знать... Васильев работал в диверсионном управлении... Но профессиональных диверсантов иметь под рукой не захотел. Тем не менее за кратчайший срок создал боеспособную группу. Очень даже боеспособную, более боеспособную, чем можно было бы сделать с помощью многолетней подготовки обычными методами. Я могу только предположить, что отдельные черты характера, культивируемые в офицерах спецназа, чем-то не устроили Васильева. К примеру, сильная воля, низкая внушаемость или еще что-нибудь подобное. Как альтернативный вариант допускаю и другое предположение. Васильев хотел доказать, что из любого человека можно сделать высококлассного боевика. Не только из имеющих высокую начальную подготовку. Это его, так сказать, эксперимент... Но сейчас трудно быть конкретным в этом вопросе, потому что некому ответить. Впрочем, у профессора было три ассистента. Если вопрос важен, мы можем отыскать их.

– Давай лучше будем искать «похищенных» ликвидаторов. В конечном счете, нам поставлена задача не с историей Васильева разобраться, а поймать Талгата Абдукадырова... А выйти на него проще всего через этих «электрических айсбергов». И лучше будет, если он попадет в руки к нам, а не к генералу Легкоступову. Не все генералу следует знать из того, что, судя по всему, удалось каким-то образом узнать Абдукадырову.

– Как скажете, товарищ полковник...

– И еще один очень важный вопрос... Как ему удалось это узнать? Даже мы с тобой не имеем доступа к большинству документов...