Дорога до дома занимает гораздо больше времени, чем дорога от дома. До столицы, еще за городом, чувствовалась слабость движка... Не разгонишься... Дальше пошло еще хуже. И дело здесь даже не в том, что машин на улицах за какой-то час прибавилось. Просто женщина-водитель при всей своей внешней резкости характера и желании постоянно нарушать правила не имеет достаточного опыта в езде по Москве – это чувствуется явственно. А по столице езда особая. Здесь все правила следует забыть напрочь. Да и машина не первой молодости – при необходимости совершить маневр не очень торопится.

Кроме того, Алданов всю дорогу зевает, прикрыв рот ладонью. И борется с желанием закрыть глаза, чтобы хоть на минутку уснуть. Но состояние усталости и сонливости быстро проходит. Он просто давит его в себе, как клопа на стене.

Естественно, Виктор Егорович просит высадить его за два квартала от своего дома, около входа в метро, чтобы сама собой возникла версия о последующей его поездке именно на метро – неизвестно куда. Хотя сам он не видит вероятности выхода на свой след через попутный транспорт. Естественно, он поговорил в дороге с женщиной, не торопясь обрекать ее на роль нежелательного свидетеля. Когда свидетеля убираешь, это хорошо, вопреки сложившемуся благодаря литературе мнению, только с одной стороны. С другой – это дополнительное уголовное дело. В этот раз все вообще обходится проще. Женщина оказывается не москвичкой. Просто едет по своим делам из Рязани. И сегодня же возвращается. Коммерсант... Это обстоятельство спасает ей жизнь, хотя сама она об этом не догадывается.

Расплатившись по московским ценам смешной суммой – в Москве обычно платят столько же, но в долларах, Виктор Егорович выходит из машины. Пройти два квартала потребовала привычка. Следует отследить возможные неприятные моменты, способные возникнуть из ситуации. Гарантии того, что те четверо работали без сообщников, нет. И никакая способность к «включению» (естественно, частичному) не может защитить от удара ножом, нанесенного сзади, да при некоторых обстоятельствах и спереди тоже – «включиться» еще надо успеть, а делать это полностью на улице города вообще невозможно – опасно для прохожих и чревато последствиями для самого Виктора Егоровича. О выстреле со стороны и говорить не приходится. Это Виктор Егорович, как профессионал, знает отлично. Даже отпетые боевики-спецназовцы, у которых чувство самосохранения многократно умножено интуицией, и те знают, что если тебя хотят убить, то убьют обязательно.

А Алданов боевиком никогда не был. Он и в спецназ попал переводом из линейной мотопехотной части на должность автомеханика и совершенно случайно, сразу после прибытия к новому месту службы оказался в поле зрения полковника Васильева, которому было необходимо срочно отремонтировать машину. Прямо перед этим Виктор Егорович шестнадцать часов без перерыва принимал дела у своего предшественника и вынудил того, с нервотрепкой и при взаимном недопонимании, подписать акт с серьезными замечаниями. Устал смертельно, а тут его попытались загрузить новой срочной работой. Он постарался отговориться, но этот полковник медицинской службы просто посмотрел в глаза, потом положил на голову руку и провел большим пальцем по лбу, как собаке.

– Это необходимо сделать к утру...

И Алданов, вызвав в помощь двух солдат-автослесарей, занялся работой, не понимая даже, почему он согласился, хотя имел полное право отказаться. Только потом, когда уже вник в эту систему, когда познакомился ближе с самим Васильевым, понял, что впервые столкнулся с мощным внушением. При этом его внушаемость произвела на полковника впечатление, и уже на следующий день командир бригады написал новый приказ – об откомандировании старшего лейтенанта Алданова в распоряжение реабилитационного центра.

Сам Виктор Егорович тогда подумал было, что причиной его нового, такого непонятного перевода послужил приемо-сдаточный акт, который принесли на подпись заместителю командира по материальной части. Слишком много привередливости показал новый механик – так, должно быть, решили. И по-своему доложили командиру. А тот решил дело с маху...

Но, как оказалось, не спросив его самого, Алданова отправили работать «подопытным кроликом» в психологическую лабораторию, и сделано это было по просьбе полковника медицинской службы профессора Васильева. Того самого полковника, чью машину Виктор Егорович ремонтировал всю ночь и сделал-таки к утру.

С этого все и началось...

На ближайшем к дому углу Виктор Егорович надолго задерживается возле газетного киоска. Стандартная ситуация, не однажды проверенная и отработанная на практике, – нынешние киоски представляют собой лучший способ определить «хвост» благодаря высокой зеркальности стекла, за которым выставлено множество журналов и газет. И это множество красивых журналов и разнообразных газет делает человека, витрину рассматривающего, совсем неприметным, обычным зевакой, тем более если человек находится в немолодых годах и спешить ему некуда. Раньше это удобство было привилегией западных стран, сейчас, слава богу, можно и у себя тем же методом пользоваться. Именно для зевак газетные киоски и предназначены, потому что купить в них что-то для привычного пенсионерского чтения проблематично...

Алданов не обнаруживает «хвоста», хотя ему не нравится черноволосая, восточной внешности женщина, стоящая на автобусной остановке. Глядя в стекло, он просчитывает овал лица, антропологические особенности среза лба и приходит к выводу, что эта женщина с Северного или с Восточного Кавказа, но никак не из Средней Азии. Наука эта, давно уже не используемая Алдановым, засела в голову настолько прочно, что просчет срабатывает автоматически. А когда-то мучился, помнится, трижды пересдавая зачет по сравнительной антропологии. Бывшему автомеханику это давалось трудно – технарь всегда остается технарем...

Женщина несколько раз смотрит в спину Виктору Егоровичу. Причем смотрит не так, как смотрят простые зеваки. Взгляд задерживается на стариковской спине чуть дольше, чем это необходимо, и он спиной чувствует этот взгляд. Может, конечно, случайность, вызванная настороженностью... Как человек умный, Алданов хорошо представляет себе, до какого психоза, даже до паранойи может довести излишняя настороженность. Подозрительность пробуждает в организме цепную реакцию. Последствием этой реакции может стать любая из существующих «маний»... И сейчас он вполне допускает, что просто взгляд у женщины такой, как говорят, «сглазливый», с дурной энергетикой. Оттого и беспокойство. А может, и другое... Может... Следовательно, оставлять без внимания такой факт нельзя, хотя опасно на нем и зацикливаться.

Надо снова считать. Это просто.

Время... Позволяет ли время, прошедшее после расправы над бандитами в пригородном домике, вычислить, кто эту расправу произвел, и взять под контроль человека, совершившего сам акт? Поскольку машина, подвозившая Алданова, тряслась и грозилась развалиться на ходу, скорость женщина-водитель держала соответствующую. На хорошей дороге за городом не обгоняли их только пешеходы и слабосильные велосипедисты-мальчишки. А в городе вообще обгон проблематичен. Движение по улице напоминает медленный, в начальной стадии, ледоход на реке. Та же бессистемность, ограниченная руслом-улицей. Следовательно, кто-то мог приехать в загородный дом сразу после «прощания», произведенного гостем. Приехать на приличной машине. Этот кто-то мог знать, кого должны привезти погибшие. Сделал вывод, сел в машину и погнал в Москву. Более того... Этот «кто-то» по дороге позвонил кому следует, кто располагает необходимым для проведения ответной акции. И механизм ситуации заработал...

Возможен такой вариант?

Вполне возможен. И женщина на остановке – вариант наилучший. Контролирует подход с одной стороны. Кто-то, может быть, тоже женщина, контролирует другой подход. Женщину заподозришь в последнюю очередь...

Стоп-стоп-стоп... Но чтобы дожидаться его, чтобы пустить по следу соглядатаев, они должны иметь его фотографию!

А кто сказал, что у них нет такой мелочи, как фотография? Не видел, как снимали? Ну и что! Такие сомнения можно отослать в середину минувшего века. При современной технике с многократным увеличением съемку можно проводить с такого расстояния, что самый опытный разведчик не заметит этого. Здесь Алданов даже гордость свою не ломает, соглашаясь с собственной технологической беспомощностью. От фотографирования, как и от выстрела, невозможно защититься, если хотя бы иногда выходишь, чтобы глотнуть толику изгаженного городского воздуха.

Нет... Маловероятно... Если парни в самом деле обыкновенные бандиты, промышляющие квартирами одиноких стариков и старух, то они никак не ожидали встретить такой отпор. Они вообще не ожидали осложнений.

Стоп... Еще раз – стоп!

Любое дело обязано иметь какое-то образующее начало. Ведь кто-то же дал им наводку? Как-то они смогли выяснить, что он одинок, что не имеет детей или родственников, которые могут обеспокоиться его исчезновением и уж тем более заподозрить неладное в случае продажи квартиры. И этот кто-то должен хорошо знать Виктора Егоровича... Лучше знать, чем соседи, потому что с соседями он общается мало в силу своей законспирированности и, естественно, не рассказывал никому о своей биографии. Пусть бандиты и дураки, если судить по большому счету, но не настолько же, чтобы не уметь предвидеть возможные последствия. Без этого ни один бандит не пойдет на дело. Тюрьма никому не кажется блаженным раем...

Все знать о нем могут только в ГРУ...

Или в ФСБ... Может быть, у «тихушников» тоже есть свои досье, хотя ГРУ не любит посвящать последних в свои дела...

Но они не знали всего!

Это не подлежит сомнению. Если бы след тянулся из ГРУ или из ФСБ, от него ожидали бы яростного сопротивления и обязательно бы страховались, если бы вообще решились связаться с отставным разведчиком, потому что даже в отставке разведчик не теряет профессиональную квалификацию. Тем более не простой разведчик, а ликвидатор... Более того, не каждый бандит решится связываться с простым отставным сотрудником ГРУ, потому что обязан понимать, что разведчик перестает быть носителем информации только после смерти.

А простейшие, самые доступные данные могут знать в ментовке... Отставной военный... Семейное положение... Значит, имеют своего человека там или просто имеют человека, которого можно купить. При всеобщей страсти к деньгам, что волной нахлынула на людей в последние годы, менты часто и с охотой продаются...

Женщина на остановке настораживает... И вызывает своим появлением необходимость дополнительной проверки... И потому Виктор Егорович не отправляется сразу домой, а проходит мимо поворота в переулок с аркой посредине, хотя и бросает короткий взгляд в ту сторону. Взгляд-фотографию... Не обученный этому человек не в состоянии оценить обстановку так, как это делает Алданов. Он взглядом фотографирует переулок и проходит дальше. И тут же в памяти реконструирует увиденное – внимательно «рассматривает фотографию». Память не подводит. Уже будучи на пенсии, Виктор Егорович часто просто от скуки занимается тренировкой подобных навыков. И надо же, сгодилось!

Сейчас около ворот стоит другая машина. Уже не относительно простенький, хотя и почти новый микроавтобус с красным крестом «Скорой помощи». Джип «Тойота Ленд Крузер» – солидный тяжелый агрегат, говорящий о тяжести кармана владельца и о том, что владелец уверен в бесполезности посторонних усилий в этот карман заглянуть. Он слишком в себе уверен, имеет за спиной основательное прикрытие, чтобы прятаться от кого бы то ни было. Ни разу до этого Алданов не видел такую машину в своем переулке. Люди здесь живут больше простые, коренные москвичи преклонного возраста. И этот визит тоже настораживает, хотя ничего не решает, не говорит, что джип пожаловал конкретно по его душу...

Он неторопливо проходит мимо поворота и следует дальше, к следующему газетному киоску. Мягкий улыбчивый взгляд, ни на ком не задерживаясь, плавно скользит по лицам прохожих и по стеклам стоящих автомобилей. И около магазина сталкивается со встречным взглядом, который слишком резко «убегает» в сторону. Испуганно убегает, словно...

Опять женщина восточной наружности! Но он поймал ее взгляд...

Значит...

Значит, опасения не напрасны...

Виктор Егорович неторопливо движется в сторону недалекого магазина, где директором работает его соседка Людмила Николаевна. И слышит далеко за спиной попискивание набираемого номера на трубке сотового телефона. Даже затылком Алданов легко определяет направление. Это набирает номер та самая женщина восточной наружности.

Хочется обернуться, очень хочется обернуться и посмотреть этой женщине в красивые глаза. У восточных женщин всегда красивые глаза. В молодости Виктор Егорович по наивности думал, что они специально закрывают платком лицо, чтобы были видны только глаза, потому что лицо большей частью бывает некрасивым. Но обернуться – значит показать свое понимание ситуации...

И он идет, слегка напрягаясь, чтобы сдержать порыв...

– Он идет... – шепчет Талхид, второй саудовец.

– Вижу, вижу... – Голос Талгата слегка подрагивает, и тонкие длинные пальцы нервно перебирают клапан кобуры, словно он собирается оружие достать, хотя это вовсе и не входит в его намерения. Это от волнения. Что принесет эта встреча? Он привык в своей взрослой жизни, чтобы с ним считались, потому что всегда сам на себя берет ответственность за свои удачные или неудачные действия. Так было и во времена службы в армии, так было и потом, когда после лечения он вернулся к нормальной жизни. Все всегда просто чувствовали его характер и всегда считались с его мнением. А сейчас он должен встретиться с человеком, у которого нет причин считаться с ним, но сам он со стариком очень даже считается с самого детства. Больше чем с кем бы то ни было другим в своей жизни. И даже тогда, когда только оценивал свои поступки, мысленно представлял, как может их оценить старый Алимхан. Это всегда помогало не быть подлецом, когда подлость была, казалось, единственным путем к достижению цели. Помогало даже в ущерб собственным интересам, но и это же одновременно давало право уважать себя. Очень важно для каждого человека иметь перед собой такой авторитет, с которым считаешься даже тогда, когда он о тебе вовсе и не помнит. Наверняка не помнит, потому что мальчишек было много, а Алимхан один. Но это и не столь важно. Важно иметь перед собой этот авторитет и мысленно с ним советоваться...

Талгат медленно поднимается. Всматривается в дорогу и делает шаг в сторону тропы, чтобы спуститься загодя. Пусть старый Алимхан увидит его издалека. Он, конечно же, не испугается, нет... Не тот человек Алимхан, чтобы испугаться чужого военного в своих горах. А что его примут за чужого, Талгат не сомневается – трудно узнать в бородатом и абсолютно седом сорокашестилетнем мужчине того мальчишку, что когда-то слушал Алимхана раскрыв рот.

– Мы ждем здесь... – напоминает Фатых.

– Ждите... Подойдете, если позову. Кто-то один. Телефон принесете... – роняет Талгат слова не оборачиваясь.

Тропа крута, но он не смотрит под ноги. Горец, выросший в здешних местах, может позволить себе спускаться по тропе так вот, словно вслепую. Он никогда не споткнется, даже если с закрытыми глазами будет спускаться – в самом деле вслепую, и даже бегом. Это в крови...

Шаг, еще шаг... Неторопливо... А взгляд не отрывается от дороги, по которой степенно, хотя и несколько неуклюже, с чувством возраста, переставляет ноги Алимхан. Когда-то у Алимхана была упругая, быстрая и сильная походка, хотя уже тогда его борода была почти белой. Сейчас эта походка значительно изменилась. Может быть, и сам Алимхан изменился и уже нет смысла в этом разговоре? Может быть, следует просто делать свое дело, забыв про уважение к старику?

Нет... Уважение не может быть былым... Уважение не может просто так пройти и испариться...

Шаг... Еще шаг... Талгат понимает, что старческие глаза заметили его. Их взгляды издалека встречаются. Так издалека, что невозможно еще разобрать выражение лица. Взгляд как магнит... Он притягивает к себе противостоящий взгляд... И не видишь еще его, но ощущаешь...

Спина Алимхана не согбенна, плечи прямы, и голову он держит гордо поднятой, как и раньше. Он сам выглядит таким же, каким выглядел раньше... А что походка? Походка ничего не решает... Это – неизбежность, с которой и Талгату когда-то придется столкнуться, если Аллах позволит ему дожить до преклонных лет...

Шаг, еще шаг...

Талгат спускается на дорогу и выходит из-за самого густого куста на пыльную каменистую поверхность тогда, когда до Алимхана остается десять шагов. Ждет, вглядываясь в узнаваемые черты мужественного лица. Та же горбинка на носу, и даже шрам посреди горбинки, полученный еще в войну, не зарос полностью, те же широко раскрытые вдумчивые глаза. Взгляд прямой и умный. Наверное, Алимхан был в молодости красивым мужчиной, если он до сих пор сохранил привлекательность черт. Людей с такими лицами всегда уважают мужчины и любят женщины.

Старик подходит.

– Здравствуйте, Алимхан! – Талгат прикладывает ладонь к сердцу и уважительно склоняет голову. Нельзя не склонить голову перед тем, кого так уважаешь.

– Здравствуй, Талгат... – спокойно и даже с непонятным вызовом отвечает старик.

– Вы узнали меня?

Легкая усмешка чуть шевелит бороду.

– Почему же я должен тебя не узнать? Разве ты так сильно изменился, что стал совсем другим человеком?

– Но вы же видели меня в последний раз...

– Когда ты в отпуск приезжал из училища... Ты тогда, помню, в Рязани учился... Я тебе еще говорил, что у меня два однополчанина было из Рязани, и жалел, что не знаю адресов...

– У вас хорошая память, Алимхан... Молодой позавидует.

– Не надо никому никогда завидовать, надо свою память иметь, тогда и зависти не будет. А не дал Аллах, тогда просто посмейся над собой, и тоже зависти не будет... Зависть человека, как червь, съедает. Сердце делает рыхлым... Но тебе на память жаловаться грех, если захотел все же со мной увидеться... Помнишь старика...

– Все же захотел увидеться?.. – удивленно переспрашивает Талгат, потому что звучит сказанное так, словно старый Алимхан знает о том, что Талгат здесь, рядом, в горах.

Алимхан согласно кивает, и солнце играет на завитках его шапки из «золотого каракуля».

– Я еще зимой ждал, когда ты заглянешь ко мне погреть ноги... Зима буйная была, не мудрено ноги обморозить. Но тогда, похоже, тебе ноги для другого дела понадобились...

– Если я и убегал, то без чувства страха! – резко покраснев, быстро возражает Талгат. – По большому счету, я сбежал уже из плена...

– Я не видел того, что тогда было... – Голос старика тверд, и Талгату кажется, что ему не верят.

– И я не бросил там своих людей... Не сумей я убежать, они попали бы в руки к федералам, а я вернулся к ним, я их спас... Вывел и переправил в Турцию....

– Не перебивай, когда говорят старшие, – как мальчишке делает старик замечание седобородому собеседнику. – Я не договорил. Я не видел того, что тогда было, но уверен, что ты хорошо себя вел. Я знаю твой характер, я знаю, что ты воин, но тогда я ждал, что ты заглянешь ко мне, чтобы выслушать совет, чтобы спросить, кому нужна эта война... Я сам хотел спросить тебя об этом же – кому нужна эта война? Я и сейчас тебя спрашиваю тоже об этом!

– Это как раз тот вопрос, о котором я и хотел поговорить с вами. – Талгат опять склоняет голову.

– Серьезный разговор не ведется посередь дороги. Мы встретились как два чужих человека... А это не годится для серьезного разговора. Чужие люди могут говорить серьезно, и даже более серьезно, чем хорошие знакомые, но их разговор никогда не способен зародить понимание... Негоже говорить наспех о серьезных делах... Может быть, ты заглянешь в село?

– Пока я туда не собирался... Не хочу попадаться на глаза некоторым людям, которым не могу верить полностью. Но все же, Алимхан, давайте присядем на камни и поговорим немного. Мне не хочется с вами расставаться так быстро, да и дело у меня к вам, скажу честно, есть серьезное... Личное дело, меня касающееся...

Алимхан думает больше минуты. Потом смотрит прямо в глаза ожидающему ответа Талгату.

– Не с каждым человеком в нынешние времена говорить хочется. Прежде чем сесть с тобой для разговора, я хочу спросить тебя: много ты бомб заложил, многих ты людей взорвал?

Талгат слегка суживает глаза, словно солнце мешает ему смотреть полным взором.

– Я в своей жизни закладывал много мин. Я военный человек. И большинство из этих мин сработало. Для того я их и закладывал. Но я понимаю, в чем суть вашего вопроса. Нет, я не террорист и не посылаю «черных вдов» в толпу, чтобы взрывать невиновных. Военный человек должен воевать с военными, я так считаю. Или с властью. Но не с женщинами и детьми...

– Но ты вместе с теми, кто делает это?

– Это на их совести. Им я не подчиняюсь. Я воюю сам по себе...

– Слава Аллаху, я не сомневался в тебе... Но запомни навсегда... Когда великий Шамиль покидал крепость и ехал сдаваться русским, его громко окрикивали со стен, ожидая, что он обернется. Он не обернулся... Почему, как ты думаешь?

– Потому что честь воина запрещает стрелять в спину. Так вы нам говорили когда-то. Я это хорошо запомнил. И никогда в спину не стрелял.

– Правильно. Ты правильно понимаешь, что такое честь горца. Те, кто взрывает неповинных людей, чести не имеют... Такой взрыв – это выстрел в спину... Я готов поговорить с тобой...

Алимхан оглядывается и выбирает камень покрупнее, чтобы ему можно было удобно присесть, как старшему по возрасту. Даже и не присесть, а просто прислониться... Талгат вынужден устроиться на камне небольшом, и это вынуждает его смотреть на старейшину снизу вверх. Но это его мало смущает. Он и без того готов смотреть на Алимхана так, как привык смотреть, будучи мальчишкой.

– Я не хочу задерживаться долго. Мне следует навестить друга, который сам не может уже ходить. Старость... Болезнь... Если я задержусь, он подумает, что я тоже болен. Мысль легко проникает в старое тело. Я не хочу, чтобы такая мысль в меня проникла. Что за дело у тебя ко мне?

Талгат чувствует жгучий стыд. Ему очень не хочется обманывать старого Алимхана. Если бы тот высказал поддержку деятельности Талгата, с ним можно было бы разговаривать почти откровенно. Но он поддержки не высказал, хотя и не осудил.

– Вы слышали, наверное, что случилось со мной в Афганистане? – начинает он издалека.

– Тогда, в войну еще?

– Да, тогда.

– Отдаленно...

– Я вынужден был простоять в темноте кяриза, по колено в ледяной воде, двое суток и точно в обозначенную минуту взорвать верхний слой, чтобы мои товарищи могли уйти от преследования. Я свое дело сделал, но что-то случилось с моим разумом. Меня уносили оттуда, потому что сам я не мог сделать ни шагу. Тот человек уносил, что ранил меня нынешней зимой... Он сам еле шел, но меня вынес... А меня комиссовали из армии... Выбросили...

Старик смотрит сочувственно.

– Наверное, тебе было трудно...

– Я даже не понимал, как мне трудно, и потому перенес все легче...

– Это правильно... Мы в глупости своей думаем, что мы нормальные. Но только Аллах знает, что лучше для человека: держать его внутренние глаза открытыми и заставлять мучиться или закрыть их на что-то и дать ему возможность спокойно прийти в себя... Тебя вылечили?

– Хотели лечить... Хорошо, нашлись добрые друзья, которые отсоветовали моей жене положить меня в психиатрическую больницу, куда меня хотели отправить из госпиталя. Я вышел бы оттуда последним дураком, как происходит со всеми, кто туда попадает. А это опасно при той подготовке, которую нам давали. И потому меня бы просто уничтожили. Я так думаю.

– Я слышал про такое... Психиатрические больницы способны сделать из нормальных людей больных, но никогда еще не сделали из больного человека здорового. Как же ты жил?

– Жена через своих родственников сумела отправить меня в Саудовскую Аравию, где со мной работал ученый имам из исламского университета в Эр-Рияде. Он лечил меня молитвами. Это помогло вначале. А потом уже этот имам передал меня с рук на руки хорошему психотерапевту, который лечил меня гипнозом. В итоге я выздоровел и вернулся к нормальной жизни.

– Где сейчас твоя жена?

– Она с детьми живет в Норвегии. Я иногда живу с ними, иногда в Англии, где у меня дела.

Алимхан перебирает в пальцах свой посох.

– И какого совета ты ждешь от меня? Ты начал издалека, и я не очень понимаю, к чему ты ведешь разговор.

– Нынешней зимой я встретился здесь с человеком, который нес меня на себе там, в Афганистане... Я бы с удовольствием встретился с ним в другой обстановке, но Аллаху было угодно поставить нас друг против друга с оружием в руках, а не посадить друг против друга за столом. Я не мог убить его, а он не мог убить меня... После этого я слишком много думал об этом, слишком много вспоминал. Вероятно, это и есть то, что врачи называют сильным стрессом. У меня снова стало неважно со здоровьем. Иногда я полностью теряю память. Что-то делаю, но не помню что. Иногда просто впадаю в оцепенение, как тогда, в кяризе... И могу простоять без движений несколько часов, ничего не чувствуя и не понимая... Мне нужно снова пройти курс лечения. Тот психотерапевт, у которого я лечился, умер два года назад. Умер и ученый имам, который проявил обо мне такую заботу. У меня нет сейчас знакомого специалиста, которому я могу довериться. Слишком много я знаю, чтобы раскрыть свою память перед случайным гипнотизером...

– И что? Я, кажется, понимаю твою просьбу...

Талгат кивает.

– Да. Я хочу, чтобы вы свели меня со своим сыном... Он же психотерапевт...

– Он военный человек, а ты боевик... – сомневается Алимхан.

– Я боевик, но не террорист. Противника тоже можно уважать.

– Противника надо уважать...

– Я именно потому и обратился к вам, что Ахмад сразу передаст меня в ФСБ, если я напрямую обращусь к нему. А если вы его попросите, он не откажет... Мне так кажется...

Алимхан думает минуту.

– Хорошо. Я напишу ему...

– А вы можете ему позвонить?

– Откуда я могу позвонить? До ближайшего телефона целый день ехать... Да у меня и номера с собой нет. Дома, в тетрадке записан...

– Я знаю его рабочий номер. И у меня с собой спутниковый телефон. – Талгат поднимает руку.

По тропе начинает торопливо и неуклюже спускаться Фатых. Он вырос не в горах, а в пустыне и потому не умеет, не глядя себе под ноги, ходить по горным тропам.

Фатых несет металлический чемоданчик с телефоном спутниковой связи...

Алданов молча проходит мимо прилавка отдела, торгующего спиртными напитками и сигаретами, в маленький служебный коридорчик. Добродушно, готовый улыбнуться, смотрит на продавщицу – суровую объемную девицу с бицепсами циркового атлета.

– Куда? – властно спрашивает продавщица – как мальчишку за шиворот хватает.

– Людмила Николаевна на месте? – виновато задает встречный вопрос Виктор Егорович.

Правильно. Как всякий скромный пенсионер, он обязан чувствовать себя именно виновато под начальственным окриком маленькой, но власти. Такие окрики характерны для продавщиц продовольственных магазинов, уборщиц всех мастей и ментов, это Алданов хорошо знает.

Продавщица величественно не отвечает, и Алданов стеснительно проходит мимо, одновременно просчитывая кодовые значения разговора. Он дважды по разным делам бывал в этом магазине, правда, очень давно, еще в советские времена. Тогда магазин был государственным, сейчас он частный, но новый владелец только лишние деньги вложил, а сам торговлей интересуется мало. Но ему необходим был человек, знающий дело, и он оставил прежнего директора на месте. Время не отняло у Виктора Егоровича памяти, и он сразу повернул в правильную сторону в развилке коридоров. Вот и кабинет. Он осторожно, едва слышно стучит и заглядывает за дверь, не дожидаясь ответа. Людмила Николаевна разговаривает по телефону, сидя за стареньким письменным столом, а перед ней развален по всей поверхности столешницы целый ворох бумаг. Директор улыбается Алданову и деловито кивает, показывая на стул.

Он опять стесняется, кладет руку на спинку стула, но не садится. Дожидается, когда она закончит разговор. Она заканчивает быстро, прикрикнув на кого-то, чтобы поторопился. И пригрозила, что не перечислит деньги.

– Здравствуйте, – басит, положив трубку. – Ну и денек сегодня... Не зря – понедельник...

– Здравствуйте, – улыбается Виктор Егорович. – Извините, можно от вас позвонить? Дома с телефоном что-то...

– Пожалуйста. – Людмила Николаевна пододвигает аппарат к краю стола.

Только после этого Виктор Егорович садится на стул и набирает по памяти номер своего куратора. Обычно он звонит по этому номеру не чаще одного раза в месяц, чтобы отметиться и сообщить, что у него все в порядке. Внеплановый звонок уже сам по себе говорит, что на этот раз не все в порядке и обстоятельства требуют постороннего вмешательства или хотя бы совета. Впрочем, совет в таких обстоятельствах может звучать и как приказ.

– Слушаю, – отвечают ему после первого же гудка.

– Здравствуй, Юрий Антонович. Это Алданов, – говорит он. – Я узнал, что ты просил. Дело было двадцать второго февраля...

«Двадцать второе» – согласно кодовой таблице, означает «повышенную опасность». «Февраль» – затребование помощи.

– Здравствуй, Виктор Егорович. Я уже сам по другим каналам узнавал, – отвечает куратор. – Только относительно февраля есть сомнения. Может быть, это произошло в апреле? Может быть, не двадцать второго, а шестнадцатого. Кроме этого, были еще два случая с коллегами...

«Апрель» – согласно кодовой таблице, означает «работать автономно». Значит, надо проявлять сообразительность. «Шестнадцатого» – «разведка, сбор данных». «Два случая с коллегами», произнесенное после условной фразы «кроме того», отменяющей кодовые значения, просто говорит Алданову, что дело касается не его одного, а всей троицы...

– Может быть... – Виктор Егорович соглашается. – А кто там был, неизвестно?

– Какие-то приезжие с Кавказа...

– Я попробую уточнить... До встречи...

Он кладет трубку и смотрит на Людмилу Николаевну с благодарностью.

– Спасибо, Людмила Николаевна.

– Не за что, заходите, если что... Может, грамм по сто коньячка? – Она гостеприимно распахивает сейф, в котором стоит початая бутылка. – Греческий из Греции, не наши подделки... Друзья привезли. Очень даже не дурной...

– Благодарю вас, очень жарко... У меня сердце пошаливает... Воздержусь...

«Были еще два случая с коллегами»... Два случая с единственными двумя коллегами и товарищами, с которыми по понятным причинам, к сожалению, запрещено общаться и поддерживать связь. Даже при случайной встрече на улице незнакомого города, где судьба может свести их и где никто их не знает, они обязаны пройти друг мимо друга, отвернувшись и даже краем глаза не поведя, не моргнув, – они должны категорично не узнать друг друга. Даже если их пригласят на допрос в ФСБ, они не должны вспомнить, что вместе служили. Мало ли кто и когда служил вместе – всех не упомнишь. Более того, даже при приглашении ГРУ, оказавшись в одном кабинете, они должны вести себя точно так же, если им не назовут пароль, снимающий на время иго молчания.

И с ними происходит что-то аналогичное. Интересно... Вот это сообщение куратора весьма даже настораживает. Значит, против них работают не просто бандиты, ставящие себе целью лишить стариков жилья. Алданов легко просчитывает вариант с квартирными бандитами. Он правильно определил в них дураков. Дураков просто весело и играючи «подставляют», чтобы проверить боеспособность каждого из тех, кого называли когда-то «электрическими айсбергами». Виктор Егорович уверен, что и в двух других случаях кого-то «подставили» и жертвам пришлось худо. Впрочем, теперь им уже все равно... Такой исход неизбежен и закономерен. Если человека «подставляют», значит, он сам охотно идет на это и подобного достоин. Простой прохожий не в состоянии вызвать неаргументированную агрессию, если «человек-оружие» находится в естественном «спящем состоянии» и не начал «включение». Только полное «включение» делает его опасным для окружающих. Но это «включение» не может быть долговременным. Психика сама не выдерживает чудовищного напряжения внутренних резервов организма и сбрасывает его, вызывая усталость и сонливость, с которыми, впрочем, бороться намного легче. Их можно простым усилием воли победить, как победил сегодня Виктор Егорович, отделавшись несколькими аппетитными, почти кошачьими зевками.

Что же, если так складываются обстоятельства, следует работать... Работать «в автономном режиме», без поддержки и связи, без официального прикрытия. Это не новое положение вещей. Так всегда приходится работать ликвидаторам. Правда, ни одна операция не осуществлялась без группы поддержки. Сейчас, вероятно, тоже где-то будет эта группа, которая будет знать о том, что Алданов и два его коллеги по несчастью работают, но сами они присутствия группы ощущать скорее всего не будут.

Виктор Егорович с удовольствием читает детективные романы. И очень веселится, когда они рассказывают о работе ликвидаторов-одиночек. Как только не изощряются господа писатели, чтобы сделать из своих героев – героев настоящих. Но сам он знает прекрасно, что ни одна крупная серьезная акция не может быть осуществлена без группы поддержки. Как правило, в эту группу, в несколько раз превышающую численностью саму группу ликвидаторов, входят специалисты разных областей: от электронщиков до простых спецов из службы наружного наблюдения, попросту – «наружки». В самом деле, не будет же сам ликвидатор осуществлять слежку за «объектом». Это только возможность засветиться раньше времени и завалить всю операцию. Не будет же он подключаться к чужому телефону и несколько суток прослушивать все разговоры, чтобы поймать только одну фразу, дающую шанс на очную встречу с собственной смертью. Это сделает группа поддержки и передаст все данные ликвидатору, чтобы тот работал. В одиночку, да и то не всегда, действуют только примитивные киллеры. Но они, как правило, работают не против государственной машины и подготовленных противников, а против дилетантов.

Дверь магазина тяжела. Словно заранее предупреждает своей упругой силой старушек, живущих на одну пенсию, что им при нынешних ценах в таких магазинах делать нечего. Но эта же дверь обладает и одним полезным качеством – прозрачностью стекла. И, воспользовавшись этим качеством, еще за четыре шага от выхода Виктор Егорович выделяет три заинтересованных лица. Лица откровенно кавказские... Значит, продолжение тенденции...

Смотреть с улицы в дверное стекло гораздо труднее, чем изнутри на улицу. В первую очередь потому, что в магазине немало людей посторонних, которые не дают сосредоточиться на единственно нужном человеке. А этот единственно нужный человек легко может осмотреть всех с опережением. Он и осматривает. И разве трудно для профессионала понять, кто ищет его, кто внимательно всматривается во всех снующих за дверью покупателей в поисках нужного лица?

По большому счету, Алданов опять понимает, что против него работают не профессионалы. Настолько эти люди откровенны в своих стремлениях. Кавказцы... Скорее всего чечены... Хотя здесь легко ошибиться. Только еж, как говорится, может отличить ежа от ежихи... Русскому человеку трудно понять, кто перед ним – чечен, дагестанец, азер, кабардинец или кто-то еще. Только они сами смогут сказать точно. Значит – вывод напрашивается сам собой! – следует спросить у них со всей строгостью. И заодно необходимо проверить их профессионализм. Самым примитивным образом. Настоящий филер обязан предположить, что его вычислили. Тогда, если объект слежки заглянул в магазин, он постарается выйти через служебный ход...

Виктор Егорович знает, где в магазине служебный ход. Он опять проходит мимо отдела, где торгуют спиртным и сигаретами, на сей раз даже продавщица не обращает на него внимания, но поворачивает не в сторону кабинета директора, а в противоположную, в соседний коридор. Еще один поворот, за ним спуск в подвал-холодильник и служебный выход.

Дверь распахнута. На крыльце курит обаятельно-пьяный, неделю не бритый молодой грузчик. С такой мордой в артисты идти, бандитов в сериалах играть, а он по недоумию в грузчики подался... Виктор Егорович проходит мимо него и сразу встречается взглядом еще с одним кавказцем, чем-то удивительно похожим на гориллу. Значит, служебный выход перекрыли. Но это не страшно.

Алданов бодрой стариковской походочкой спускается с облупленного крыльца, выбирая правильную траекторию – так, чтобы почти задеть гориллу плечом. И задевает... Правда, не плечом, а локтем... Слегка... В печень со стороны спины, когда тот чуть поворачивает корпус, чтобы уступить дорогу... Но дорога тесновата... И Виктор Егорович удивленно оборачивается, когда слышит за спиной мягкий звук падения грузного тела, состоящего из центнера одних мышц... Но это так, между делом...

Проверка состоялась... И маленькая месть, чтобы уважали... А вообще-то пора и «сдаваться»... И потому Виктор Егорович, посмотрев на гориллу наклонившись, сблизи, и покачав головой, возвращается в магазин, теперь уже мирно разойдясь на крыльце с грузчиком, который спускается, чтобы посмотреть, что с гориллой случилось...

– Надо же, такой молодой, а с припадками... В «Скорую» позвоню...