Горный вечер в ясную погоду просто не имеет права не быть прекрасным. Он прекрасен!

– Стихи писать хочется... – говорит Сохно, глядя на заходящее солнце, и раскрывает руки навстречу простору, который открывается перед ним с вершины крупнокаменного отрога.

– Садись, пиши, – мрачно советует майор Паутов. – А то через полчаса «шмели» налетят, пыль поднимут, не до стихов будет...

Из всех присутствующих на склоне горы спецназовцев только полковник Согрин и майор Афанасьев знают, что в молодости, еще будучи старшим лейтенантом, Сохно, сейчас грубый и даже слегка циничный вояка, писал стихи и даже публиковал их в гражданском журнале в Забайкалье, где тогда проходила службу отдельная мобильная группа старшего лейтенанта Согрина.

– Черствый ты мужик... Не понимаешь прекрасного... – отзывается Сохно на предложение Паутова. – И потому век тебе ходить в однодумных «волкодавах», знающих только единственное занятие. Ты, кстати, кто по гражданскому образованию?

– Учитель географии... – смеется Паутов.

– А я учитель литературы... – в ответ грустно улыбается Сохно. – А чему мы с тобой можем детишек научить? А?..

– Хорошо стрелять... И это было бы здорово... И бегать, прыгать, ползать... А то в армию такие сейчас приходят... – Паутов высказывает обычное раздражение офицеров современной молодежью. Все они знают подготовку большинства мальчишек, призванных на службу.

– Хватит барбосить! – говорит подполковник Разин. – Расходимся по группам. Пора уже...

– Пора, – соглашается Согрин. – Кордебалет, Шурик... Где он?..

Полковник осматривается.

Майор Афанасьев выходит из-за каменного уступа вместе с тремя солдатами.

– Держись ко мне ближе... Разворачивай рацию... Остальные группы – по участкам! «Шмели» скоро пожалуют...

Талгат наблюдает за действиями спецназовцев через одну из открытых бойниц. Рядом стоит сухой, как зимнее дерево, и жесткий, как камень, алжирец Джазир, помощник и заместитель. У Джазира опыт войны не меньший, чем у Талгата, хотя он и не проходил такой школы. Но повоевать успел во многих странах мира, начиная с Афгана. А в Чечню прибыл из Косова, где основные события кончились и начались политические игры. За участие в политических играх платят до обидного мало. И Джазир вместе с целой группой настоящих чеченцев, возвращающихся на родину, прибыл сюда. Джазир не знает, что такое жалость, не знает, что такое хитрость. Он умеет только воевать, и больше ничего. Но при этом он отличный подчиненный и всегда с уважением относится к любому приказу. Это как раз то, что Талгату надо.

– Все подготовил? – интересуется Талгат.

– Гонцы ждут сигнала в соседнем коридоре. Свои путь знают, не потеряются. Твое слово – они бегут... Передают команду. Отходим пятью колоннами. В разных направлениях. Две колонны принимают бой. Вяжут спецназ. Две заходят в тыл. Шестая колонна по твоему приказу выходит сюда, к бойницам. Готова встретить врага здесь...

– Дальше... – Талгат желает контролировать всю ситуацию.

– Люди с факелами расставлены на главных поворотах. По твоему слову начнем общий отход. Они укажут правильную дорогу. Я сам их расставлял. Никто не заблудится.

– Когда?

– Как ты и говорил. Когда стемнеет...

– Нет... Я не так говорит. Не раньше, чем стемнеет. Но общий отход только по моему приказу. Пусть темнеет, но отходить только по приказу, одновременно, согласно графику... Понял?

– Понял, командир...

График отхода Талгат просчитывал по секундомеру. Каждый отряд знает только свой путь и передвигается согласно этому намеченному пути, расчет производился таким образом, что длина пути соответствует затраченному времени. В итоге не будет толпы и толкотни на узком выходе. Толпа и толкотня, как хорошо знает Талгат, создает панику и неразбериху. А допустить такого в своем отряде Талгат ни в коем случае не хочет.

– Отошли гонцов. Пусть ориентируются на команду, а не на время суток. Хорошо объясни... И возвращайся ко мне. Твои советы мне всегда помогают...

Это, конечно, просто комплимент, который радует душу алжирца. Алжирец всегда был только прекрасным исполнителем, дотошным, старательным и потому надежным. Талгат слушает его советы, но поступает по-своему. Тем не менее подбодрить помощника необходимо, чтобы духом не падал и чувствовал в себе военное вдохновение. Это сильно помогает в бою.

Джазир топает по коридору. Топот его далеко слышно, и многие именно по этому звуку узнают о приближении помощника командира, которого в отряде не очень любят за придирчивость. Что правда, то правда – в желании выслужиться перед командиром и заслужить хотя бы похвалу Джазир часто перегибает палку. Это Талгат знает, но не пресекает, посмеиваясь. Как всякий чеченец, он понимает, что такое борьба за власть. И при таком помощнике не видит себе конкурентов в личном составе. А это в настоящее время важно, потому что успех во многом зависит от того, как будут подчиняться боевики ему, человеку пришлому, хотя пришел он в свои родные края. Но он не сидел с ними у костров, не делил хлеб и воду. А это значит многое.

Сам Талгат замирает у открытой бойницы с биноклем в руках. И медленно переводит окуляры с одного места на другое, выискивая наиболее интересные моменты, которые могут что-то значить в предстоящем в скором времени спектакле.

Он приготовил отряду спецназа серьезную встречу. Они обязательно при дальнейшем поиске попадут под кинжальный огонь с трех сторон. Это будет не бой – это будет простым уничтожением живой силы противника. Очень сильного противника. Талгат готов ради этого случая даже пожертвовать своей очной встречей с Сохно, лишь бы преподать урок федералам. Лучшим их федералам. О таком событии будут много и долго говорить, и говорить будут, что чеченцы умеют воевать. Это, конечно, поднимет престиж лично Талгата, хотя и в какой-то мере нарушит его перспективные планы. Он прибыл сюда не для такой войны, а для тайной. Для умелой тайной войны с применением всех тех средств воспитания бойцов, которые человечество знало когда-то, но растеряло. Тех самых средств, которые проповедовал много веков назад светловолосый арийский воин Бодхидхарма, основатель Шаолиньского монастыря в Китае.

Но внизу начинается что-то непонятное. После того как Талгат пожертвовал тремя людьми, показывая ложное местоположение отряда, спецназ должен по идее перестроиться и атаковать высоту по возможным проходам. Вернее, по единственному возможному, разделенному на несколько рукавов. То есть продолжать начатое раньше, хотя начатое раньше было вовсе не атакой, а простым поиском лазов и входов в пещеру. Талгат наблюдает, как совещаются вдали командиры. Бинокль мощный – хорошо приближает. Можно разобрать действо, хотя достать выстрелом даже из снайперской винтовки проблематично. В отряде нет хорошего снайпера, а те, что носят снайперские винтовки, только сами себя таковыми называют.

Но что-то в действиях отряда полковника Согрина, который откровенно командует и подполковником Разиным, хотя по должностям они равны, Талгату не нравится. Слишком Согрин нетороплив. Он даже заслоны не выставляет на ближних подступах к склону. По идее, эти заслоны должны выйти вперед, камней вокруг много, из этих камней необходимо устроить себе мощные брустверы, за которыми сам черт не страшен. А остальные должны в это время заслоны прикрывать от возможного обстрела сверху. А потом, когда брустверы для заслона будут готовы, должны пойти вверх остальные, а с заслонов уже должны прикрывать их. Потом подтягиваются нижние, занимают новую удобную позицию, и первые снова уходят вперед под прикрытием нижних. Классика боя на вытеснение...

Но Согрин рассылает в разных направлениях группы, демонстративно показывая Талгату распыление своих сил. Куда идут группы?

И только тут Талгат понимает, что готовится самый настоящий полноценный бой. Не тот, к которому привык спецназ. Да и боевики привыкли, что спецназ действует против них так – атакует с ходу, не дожидаясь поддержки других родов войск, пользуясь своим преимуществом в выучке. А здесь, похоже, планируется бой тот самый, что применяется обычной армией.

– Черти! Они авиацию вызвали... – с опозданием понимает вдруг Талгат...

Авиация дает о себе знать уже через минуту после возгласа Абдукадырова, никоим образом не слышимого спецназовцами. Тяжелое хлопанье мощных вертолетных винтов доносится издали. Гул и рев наполняют ущелье.

– Пару «стингеров» бы сюда... – говорит возбужденный Джазир.

– Можно было бы обойтись и российскими «иглами»... – спокойно отвечает Талгат. – Они ничем «стингерам» не уступают, только безотказнее, потому что грубее сделаны... Теперь главное – определить цель, которую они собираются расстреливать. Неужели Согрин так постарел, что поверил в наше бегство поверху... Не поверю. Поверху нас, конечно, можно вертолетами прижать. А вот понизу... А вот в пещерах... Там вертолеты нас не пугают. Что он задумал? Зачем ракетоносцы?

– Не знаю! – как великое откровение произносит Джазир.

– Когда вертолеты пригоняют?

– Когда цель есть?

– Какая цель? Где она?

– Может...

– Что?

– Еще какой-то отряд рядом?

– Кто слышал о каком-то отряде? Разведчики докладывали?

– Нет... Может, только что подошел...

– С кем ему здесь воевать? Не может здесь быть летом никаких отрядов, кроме нашего. Нас будут бомбить... Галерею разнесут, откроют проходы... Вниз... В нижние горизонты... Всем... Оставить посты наблюдения... Приготовиться к закрытию проходов...

И Талгат, сообразив, что задумал Согрин, толкает Джазира в спину.

– Беги...

И сам бежит, давая пример, потому что вертолеты уже выходят на позицию для атаки...

Младший Ангел мрачен и зол, гуляет по комнате, как Басаргин по своему офису. Руки за спину сложил, будто заправский арестант. Только Басаргин медленно ходит, шаги в такт слов примеряя, а Сережа быстро, нервно, словно мечется в клетке. Еще более мрачно смотрит на него Таку, похоже, ожидает объяснений, а он эти объяснения не может правильно сформулировать. Знает, что иначе поступить не мог, тем не менее его поведение не вписывается в рамки принятой концепции и даже во многом ее разрушает. Прячет глаза малаец Лари, даже на светящиеся мониторы не смотрит, а там цифры бегают, меняются. Впрочем, Лари уже проверял – это обычный поток международной информации, идущей для служебного пользования сотрудников ООН. Если будет информация персонально для них, цифры на экране высветятся другим цветом. Джон вообще делает вид, что дремлет. Он всегда сохраняет свойственную индейцу невозмутимость, потому как считает, что любой поступок человека – правильный. Это другим он может показаться неправильным, потому что другие думают и заботятся о другом. А сам человек всегда правильно поступает. Он так уроки постигает, которые ему необходимо постичь, иначе он просто не будет развиваться и расти внутри самого себя. Поэтому не надо никого осуждать, а следует искать сообща выход, который всех удовлетворит и сделанное исправит, если его можно исправить.

Единственный, кто близко к сердцу ничего не воспринимает, это Селим. Он только улыбается вечерней прохладе и скучает по Северному полюсу, который в его далекой Нигерии кажется общепризнанным земным раем.

– Сережа, я не могу писать на тебя докладную записку, но буду плохо себя чувствовать, если ты не сделаешь этого сам... – говорит наконец Таку.

– Докладные записки пишут чиновники... – тихим, едва слышным голосом поправляет ее Лари. – А мы пишем рапорты... И смотрят наши руководители на докладные записки и рапорты по-разному... Докладная записка ставит в известность, а рапорт требует принятия мер. Меры принимать в данной ситуации глупо. Надо дело делать...

Таку нервно передергивает одним плечом и тоже начинает ходить. Сережа вынужденно свое «гуляние» прекращает, потому что вдвоем здесь ходить трудно – места мало.

– Джон, что думаешь? – спрашивает японка.

– Джон думает, что Сережа перестал бы себя уважать, если бы так не поступил. Он какую-то часть себя потерял бы. С собой стал бы нечестным. Вот если бы он нам не сказал, что собирается делать, тогда была бы тема для беседы. А сейчас такой темы я не вижу. По крайней мере, так, как Таку это преподносит...

– Селим? – спрашивает Таку.

– Селим выполняет то, что ему приказывает его командир, – отвечает нигериец. – Мой командир – Сережа. Что он прикажет, то я и буду делать без обсуждений.

– Значит, я остаюсь в одиночестве, – вздыхает Таку. – И никто не хочет меня понять... Нам же нет дела до какого-то бывшего спецназовца ГРУ Талгата Абдукадырова... Кто он такой, чтобы им плотно заниматься... В настоящее время он – червяк, на которого мы ловим крупную рыбу. Может быть, самую крупную, которую нам когда-нибудь доводилось ловить. На нас, как на опытных рыбаков, надеются. Ждут эту рыбку к своему столу. А мы, вместо того чтобы замереть в недвижимости, когда рыбка подплывает к червяку, поднимаем шум и отпугиваем добычу. Я не говорю о том, что это грубейший непрофессионализм. Это и так понятно. Я говорю о том, что это привнесение личных интересов в ход дела в ущерб общественным интересам. Мне кажется, такое в службе недопустимо.

– А допустимо человеку ломать себя? – спрашивает Джон. – Сломав себя однажды, уже не станешь прежним. Никогда не станешь. И мне нравится, что Сережа не захотел себя ломать...

Младший Ангел выходит на середину комнаты. Смотрит пасмурно, но решительно. И виниться, судя по внешнему виду, не собирается.

– Ладно. Прекратим споры. Говорильня может длиться до бесконечности, но результата не даст. А пока... Пока еще никто меня не отстранил от руководства операцией. И потому я продолжаю делать свое дело. Если Таку считает нужным, пусть она пишет на меня рапорт. Хотя и не скажу, что она меня сильно этим обрадует. На такой рапорт у меня на это есть только одно, но существенное оправдание: я не подписывался работать на ЦРУ в ущерб своей родной стране. Если у нас есть с ЦРУ общие интересы, я с удовольствием совмещаю их. Но у нас не было договоренности о контроле телефонных номеров, которые американцам знать не обязательно. То есть я не желаю заниматься шпионажем против родной страны и не буду им заниматься. Это мое последнее слово.

– Но как иначе ЦРУ сможет выйти на Аз-Завахири? – не унимается Таку. – Канал связи через Абдукадырова – это единственный пока канал. И нет на горизонте больше ни одной возможности... А ты пытаешься этот канал сбить и вызвать осложнение отношений не только между ГРУ и ЦРУ, но и между ЦРУ и «Пирамидой»...

– У нас была договоренность контролировать телефон Талгата Абдукадырова. Разве я против?.. Но разве все его звонки адресованы одному человеку? В ЦРУ отлично знают, какую задачу поставил перед собой Талгат Хамидович. И решить эту задачу он сможет только через бывших или настоящих сотрудников ГРУ. И он будет выходить на них. ЦРУ этим умело пользуется, коллекционируя нужные номера. И совершенно плюет при этом на очевидный факт: Айман Аз-Завахири не может находиться на территории России, поскольку он находится в настоящее время в Ираке и устраивает там резню американских и английских заложников, и если удается, то и солдат. Если бы Талгат Хамидович разговаривал с Ираком, ЦРУ с чистым сердцем могло бы контролировать этот разговор, и я ни слова не сказал бы против. Это не только естественно, но и обязательно. Здесь же просматривается совсем иной вариант. Типичный вариант американской внешней политики, примененный в разведке, – двойные стандарты...

– Таку, а ты стала бы работать на ГРУ против Японии? – спрашивает Селим.

И смеется, не дожидаясь ответа. На улице уже вечер. В комнате темнеет. И зубы негра сверкают в вечернем сумраке комнаты, где не включен свет и только мониторы освещают лица.

– Я думаю, что ты не имеешь отношения к ГРУ, но ты имеешь отношение к Японии, – добавляет с хитрой улыбкой Лари. – Мне сдается, что ты ее даже немножко любишь...

– Почему немножко? – Таку возмущается.

– Вот... – говорит Джон. – Не судите – да не судимы будете... * * *

– Итак, что мы предполагаем делать? – Слегка обидевшись, японка резко переходит на деловой тон разговора и подчеркивает этим, что убеждать ее бесполезно – она остается при своем мнении, тем не менее согласна продолжать работу, будто бы ничего не случилось.

– Что нам подскажет аналитик? – со смешком спрашивает младший Ангел.

– У аналитика нет фактов для анализа, и он ничего по этому поводу подсказать не может. А вот что нам подскажут по поводу отсутствия фактов оперативники и коммуникационники? – нервно парирует Таку.

– Оперативники ждут задания от командования и аналитиков, – улыбается Селим.

Джон согласно кивает:

– Пустите ищейку по следу, она пойдет... Без следа она будет вертеться вокруг ног и мешать прогулке... Старая истина...

– Коммуникационники сейчас попытаются выудить информацию... Кое-что для нас поступает, – говорит Лари, не отрывая глаз от мониторов и одновременно производя на клавиатуре набор команд вслепую. – Один из файлов идет в графическом режиме.

Работает дешифратор, гудит принтер, младший Ангел вытаскивает из него отпечатанные страницы и сразу читает.

– Это опять ЦРУ, – передает он первый лист Таку, а сам принимается за изучение второго.

– Это из Тбилиси... Там есть след, но невнятный, и нам туда дорога заказана... Ущелье на границе, заселенное чеченами... Там разве что одного Селима за своего примут...

– Я похож на чечена? – весело удивляется Селим. – Может быть... У меня родители были какими-то чернявыми...

– Идет карта... – предупреждает Лари. – Разделение на девять листов....

Сережа принимает из принтера лист за листом и складывает их как детскую мозаику на столе. Селим тут же находит себе работу, вооружается ножницами и мотком скотча, чтобы листы склеить один к одному, но тут же начинает ворчать.

– Что за скотч в России выпускают. Такого даже в Нигерии не найти... Вот уже в третий раз сегодня пробую... Не могу в мотке конец найти...

– Это потому что ты не русский, не сообразительный, – комментирует Сережа, рассматривая карту. – Ну, вот... Кажется, и для оперативников нашлась работа.

Он берет из рук Таку первый лист распечатки и снова заглядывает в него.

– Профессор Даутов Ахмад Алимханович, полковник ГРУ... Собирается вскоре в Москву... Договорился с Талгатом Хамидовичем Абдукадыровым о встрече. Конкретный срок будет уточнен по телефону... Номер сотового телефона... Полковники не пользуются спутниковыми... Не доросли... Разговор шел о лечении. Просят проверить специализацию полковника... Ну!..

Последняя фраза звучит угрозой.

– Что? – Улыбка Селима в таком разговоре совсем некстати, но он улыбается скорее от растерянности. Не понимает, что разозлило младшего Ангела.

– Что я вам говорил?

– Что? – теперь переспрашивает Таку.

– Кто платит, тот и музыку заказывает... Есть такая русская поговорка...

– Надо запомнить, – под нос себе говорит Джон.

– При чем здесь музыка? – не понимает Таку.

– ЦРУ уже пытается запрячь нас в работу на себя. Просят проверить специализацию сотрудника ГРУ. Это шутка? Подскажите мне, в каком месте начинать смеяться...

– Это похоже на шутку... – Таку улыбается очень кисло.

– Надеюсь, не встречу возражений, если с этой телеграммой снова отправлюсь к парням из Интерпола?..

– В этот раз, думаю, не встретишь, – соглашается японка. – Нам по-любому следует совершать эту проверку, хотя она и сильно рискованна. Но результаты докладывать в ЦРУ нам вовсе не обязательно. Боюсь только, что в случае прямого отказа может последовать ряд отказов в противоположную сторону. Здесь следует быть дипломатами... Кто платит, тот и музыку заказывает. Но музыку могут слышать разные уши и воспринимать ее по-разному...

Три звена «МИ-8» заполнили своим гулким пугающим звуком, кажется, весь воздух долины. Три звена – шесть машин, хищных и темнотелых, как птеродактили, склонили книзу готовые к атаке подкрыльные кассеты-ракетницы, уставились в землю фонарями кабин.

Полковник Согрин стоит в полный рост, не опасаясь выстрелов снайперов. Он понимает, что с такого расстояния его достать практически невозможно, кроме того, любой выстрел только даст правильное направление поиска. Да и бронежилет на такой дистанции является надежной защитой. Рядом, спрятавшись за камень, устроился Кордебалет. Но и он не от выстрелов прячется. За камнем площадка ровная, и на ней удобно расположить рацию. Наушники с микрофоном в руках полковника, а сам Кордебалет протирает замшевой тряпочкой окуляры прицела своего «винтореза». Оружие, а особенно прицел, он всегда держит в образцовом порядке.

Согрин задирает голову, рассматривая вертолеты, и поднимает руку, напоминая фигурой и жестом вождя пролетариата.

– «Шмель-один», я «Рапсодия»... Рад приветствовать вас. Рекомендую познакомиться со мной визуально. Я на противоположном склоне – показываю цель рукой... Обратите внимание...

Позывные для связи с землей между войсками и вертолетчиками стабильно установились еще в период афганской войны. Именно тогда все вертолеты стали «шмелями». Для связи между собой и связи с диспетчерами пилоты используют, естественно, другие позывные. Но на «Шмеля» откликаются всегда охотно. А «Шмель-один» – согласно традиции, командир первого звена ракетоносцев, то есть командир эскадрильи.

– «Рапсодия»... Я «Шмель-один». Рад встрече, товарищ полковник. Не впервой с вами... За нами следом идет вторая эскадрилья. Если мы не справимся, они завершат. Нам сказали, надо долбать какой-то склон...

– Да... Противоположный от меня. Видишь, я рукой показываю... Там пещеры, а в склоне амбразуры... Нам нужны входы в пещеры. Они, похоже, замурованы, а оставшиеся замаскированы и держатся под прострелом... Если вы сумеете нам новые входы отрыть... И чем больше, тем лучше...

– Задачу понял... Примерный уровень?

– Засекайте линию огня пулемета... Пулеметчик! Огонь! – дает полковник команду.

Крупнокалиберный пулемет, установленный рядом, тут же начинает рисовать трассирующими пулями странную кардиограмму по противоположному склону горного хребта. Камни, пыль, трава – все поднимается и взлетает под мощными тяжелыми пулями. «Огненный карандаш» замолкает, потом, по подсказке подполковника Разина, рисует очередь чуть в стороне.

– Я «Шмель-один». Примерно понял. Иду на пробную атаку...

Вертолеты ложатся на крыло, чуть набирают высоту, а потом пикируют в сторону склона. И, обгоняя их, оставляя только дымчатый след в вечернем небе, с шумом уходят в сторону хребта НУРСы. Между атаками звеньев промежуток минимальный, точки атаки распределены правильно, чтобы охватить на пробном обстреле наибольшую территорию. Взрывы разносят склон по камешку. Даже с противоположной стороны ущелья, где собралось командование отряда спецназовцев, кажется, чувствуется особый, ни с чем не сравнимый сладковато-болезненный, беспокоящий нервы запах.

Круг разворота ракетоносцев невелик. Повторная атака так же стремительна и целенаправленна, хотя не успели еще полностью осесть дым и пыль от первых взрывов. Новые взрывы добавляют сумятицу, в которой невозможно разобрать, удачны или, наоборот, неудачны действия вертолетчиков. Третий заход оставляет кассеты ракетоносцев пустыми.

– Я «Шмель-один». «Рапсодия», задачу завершил. Вторая эскадрилья на подлете...

– Я «Рапсодия». Понял тебя... Пусть не торопятся... Прошу барражировать в пределах видимости. Если ситуация не прояснится, попрошу задержаться до наступления темноты... Я пока не вижу результата... Минут десять-пятнадцать надо, чтобы видимость восстановилась. Дыма много... Чем вы НУРСы начиняете?..

– Это не мы, это нам... Удачи...

Согрин не отвечает, передает наушники и микрофон от большой рации Кордебалету, закончившему чистить окуляры, и пододвигает ближе ко рту маленький микрофон «подснежника».

– Я «Рапсодия». «Бандит», как слышишь?

– Я «Бандит». Можешь не кричать...

– Вперед!..

Сохно вместе со своими омоновцами давно уже ждет команды под скалами у дороги, скрытый и от постороннего взгляда, и от случайного камнепада, вызванного взрывами. В том самом месте ждет, где пропал недавно Талгат Абдукадыров. Возможно, сидит на том самом камне, которым Талгат привалил вход в лаз. Но разве переворошишь все камни здесь...

– Быстрее, быстрее... – В запале он говорит по-русски, забыв, что этот язык здесь понятен ему одному.

Талгат не зря толкает, не сдерживая силы удара в спину, и подгоняет окриками своего помощника Джазира. Все потому, что у него даже сомнения не возникло – НУРСы имеют обыкновение летать быстрее, чем бегает самый быстрый человек. А если к тому же человеку необходимо стремглав нестись в узком пространстве, подсвечивая себе дорогу легким и слабым фонариком, беспрестанно пригибая в последний момент голову, чтобы лоб себе не расшибить, можно представить, что это получается за соревнование.

Едва-едва они успевают сделать поворот и проскочить по паре шагов в боковом ответвлении от галереи, как раздается первый взрыв, от которого все внутренности пещеры начинают ходить ходуном, как в мощное землетрясение, и на голову им сыплются песок и мелкие камни. Но здесь уже Талгат зло смеется и останавливается, придерживаясь руками за стены, словно тормозит. Здесь, за поворотом, они уже вне зоны поражения. Единственная опасность – разрушение переходов, но это может случиться с одинаковым успехом и в непосредственной близости, и в дальнем горизонте, в глубине. Талгат знает, что все тело хребта состоит из каменных костей и земляного мяса. И если НУРС попадет в основание какой-то из этих костей, то сотрясение пойдет глубоко и обрушение может случиться там, где эта кость кончается. Джазир пробегает еще десяток шагов и только потом замечает, что командира рядом нет. И тоже останавливается, точно так же придерживаясь руками за стены, чтобы не удариться о выступ. Оборачивается испуганно – не случилось ли чего с Талгатом? И облегченно вздыхает. Только тут понимает, что командир смеется.

– Что? – спрашивает Джазир, и голос его испуганно вибрирует, а глаза смотрят не на Талгата, а за поворот, где летят клубы дыма и пыли, откуда раздаются новые и новые чередующиеся взрывы.

– Я здесь подожду, а ты беги за подмогой. Этот и соседний проход надо срочно камнями завалить... Быстро! – Талгат прикрикивает. – А по другим коридорам пусть гости побегают... Долго им блуждать придется...

Джазир растерянно кивает и сдвигается в глубину, постепенно ускоряя шаги. А сам Талгат не спешит. Он опять улыбается, хотя улыбка эта горькая. Он стоит в опасной близости от угла, за которым вход в галерею, опирается рукой о стену, словно эту стену пробует на ощупь. Он в самом деле пробует ее. Талгат хорошо знает, что эта стена – большой, далеко тянущийся монолит. Монолит вздрагивает всем своим твердым телом, но не вибрирует, не дрожит. Это значит, что для него подобный обстрел не страшен, как мог бы быть он страшен для более колкой или, наоборот, мягкой породы. Монолит выдержит, и Талгат за ним в безопасности. А уходить далеко не хочет, потому что свое командирское ремесло знает хорошо. Он отлично помнит, сколько НУРСов на вооружении «восьмерки». Он считал количество вертолетов, он понимает, что может прилететь вторая эскадрилья, но не будет сразу повторять атаку, потому что даст возможность осесть дыму и пыли, чтобы увидеть результаты первой атаки. В тихую безветренную погоду на это уйдет минуть десять.

– Последнее звено! – не себе говорит, а словно вертолетчикам отдает приказ Талгат.

Он выслушивает количество взрывов и после этого спокойно выходит в облако пыли. Знает, теперь некоторое время можно спокойно бродить по галерее, превратившейся в площадку. Он слышит одновременный топот ног. Это исполнительный алжирец Джазир возвращается с помощниками.

– Камней много... – из пыльного облака кричит Талгат. – Таскайте, заваливайте эти два коридора. Сами уходим через щель и заваливаем ее...

Кто-то оказывается рядом, вытаскивает большущий осколок стены из-под ног Талгата, тащит. А он выходит на самый край, перешагивает то, что было некогда стеной – не очень прочной, но все же стеной, и шагает дальше, на самый край, ближе к месту, где можно чистый воздух увидеть. Но там останавливается, ждет, когда глаза привыкнут. Пыль оседает медленно. Но скоро Талгат уже видит склон под ногами, а еще через несколько секунд видит и дальше, видит дорогу, от которой поднимаются, торопясь, крепкие парни в серо-грязной камуфляжке. А впереди, слегка опережая группу, идет человек в грязно-зеленой камуфляжке.

Этого человека Талгат узнает сразу...

Рука Талгата лежит на пистолете. Даже из его «девяносто второй» «беретты» проблематично попасть в человека с такого расстояния. Но он и не желает стрелять. Он просто сжимает рукоятку тяжелого оружия и слегка улыбается.

А потом, чувствуя, как оседает пыльное облако в том месте, где он стоит, отступает на бывшую галерею. Видит, с каким старанием, в каком темпе, себя не щадя, работают его люди. И начинает помогать им. Проходы закрываются до прихода федералов.

– Еще один проход... Валите камни... Вот этот, первый... Успеваем...

– Он же в сторону ведет...

– Потому и валите... И здесь... Прямо к стене...

– А здесь-то зачем, – ворчит бритый чеченец, земляк Талгата, – они сейчас подойдут...

– Успеваем... Пусть в стену упрутся, попотеют, как мы... И заминировать! Все завалы... Заминировать... – командует Талгат.

Он забирается в узкое отверстие последним, бросив взгляд в облако пыли.

Но и на той стороне не спешит уйти. Дожидается, когда закончат свою работу минеры. А потом за ними проверяет каждый участок. Сделано правильно. И пусть с этой стороны торчат провода и растяжки. Камни-то будут с той стороны сворачивать... Они сами растяжки и потянут... Если, конечно, потянут... На ОМОН еще можно надеяться... Но там же и Сохно...