Книга: Огненный перевал
Назад: Глава 6
Дальше: Глава 2

Часть II

Глава 1

1. Старший лейтенант Александр Воронцов, командир взвода, спецназ ГРУ

Как только вернулись парни, относившие тела убитых в лагерь, под опеку требовательного капитана Павловского, я начал расставлять солдат согласно своему задуманному плану и каждому задачу поставил конкретную, предварительно всем объяснив общую, чтобы никто своими действиями нечаянно не помешал ее выполнению.
Время шло стремительно, как всегда оно идет стремительно, когда хочется его задержать. Дело в том, что ни нам, ни боевикам не хотелось бы затягивать дело до темноты, как мне казалось со стороны, хотя я мог оказаться и неправым в этом вопросе. Нам темнота невыгодна до тех пор, пока бандиты имеют такое мощное преимущество в живой силе. Если они выйдут на ближнюю дистанцию, то имеют возможность просто задавить нас количеством стволов. А в темноте подпустить противника неприлично близко очень даже просто. Им же растягивать дело до темноты невыгодно потому, как я думал, что бандиты готовились нынешней ночью выйти к перевалу и попытаться прорваться. Иначе рискованно было бы заранее концентрироваться в долине.
Бандитам пора было бы уже показаться, но я подумал, что они ждали результатов вертолетной разведки, потом, согласно результатам этой разведки, проводили переформирование своих групп и потому задержались с очередной атакой. Кроме того, насколько я помню, сам лагерь был разбросан на значительном расстоянии, о чем говорили дымы костров. Не все сразу смогли, должно быть, собраться, не проявил оперативной решительности их эмир, и в результате мы сумели изначально подготовиться. А потом, когда они получили достойный отпор, которого получить не ожидали, наступил дополнительный момент растерянности, как это часто случается с непрофессиональными вояками. И мы уже успели подготовиться более основательно. И теперь будем в состоянии сработать более качественно и, как я и планировал первоначально, сразу на уничтожение живой силы. Это не только наше положение облегчит, это, в дополнение ко всему, исключит всякую возможность попытки прорыва на перевале. С малыми силами практически невозможно прорваться на узком охраняемом участке, к тому же перекрытом по флангам минными полями.
Теперь оставалось только ждать…
Насколько я понял из рассказа попа, в нижней части ущелья положение еще более однозначное. Там дно ущелья полностью открыто, и передвигаться в светлое время суток по дну прямо под стволами спецназовского заслона — просто самоубийственное занятие. Там можно только идти по узкой тропе, проложенной по склону. Но тропу перед поворотом перегородили бруствером и за сам поворот никого не пускают. Были бы патроны, держаться можно было бы долго. Даже ночью держаться, потому что ночи не такие уж и темные. Конечно, грозовое небо видимость снижает значительно, однако не делает темноту непроницаемой. Трудно, но можно ночью продержаться…
На нашем участке ситуация чуть сложнее. И, распределив группу, я приказал выдвигаться вперед, чуть дальше места падения вертолета. Почти в то место, где первая группа бандитов попала в нашу засаду и была быстро уничтожена. Что мы и сделали…
— Курить хочется, — прошептал устроившийся рядом со мной младший сержант Отраднов.
— Ты же не куришь, — удивился я, потому что не терпел запаха табачного дыма сам и в своем взводе держал только некурящих солдат.
— Уже три года не курю… И давно не хотелось… А теперь вот хочется…
— Это нервы… Подожди, бандиты появятся, не до того будет…
* * *
Они появились…
Естественно, не маршевой колонной…
Кусты раздвинулись не руками, а стволами, как и всегда бывает, когда передвигаются настороженно, и после короткого осмотра открытой территории вперед вышло двое. Дальнейший осмотр был более тщательным. При этом тела убитых ранее боевиков, оставленные на месте, внимания не привлекли, а зря, на мой заинтересованный взгляд, потому что под некоторыми из них были установлены гранаты. Но мы залегли все же достаточно далеко от места появления боевиков, и рассмотреть нас возможности у них не было. А на верхнюю тропу, откуда высмотреть нас было можно, они соваться не рискнули, помня еще, что там у нас был выставлен на скале сильный заслон. Можно нас было бы высмотреть и с помощью оптики, совмещенной с тепловизором, но я справедливо решил, что одна такая винтовка даже для такого большого соединения джамаатов по нынешним временам — много. Один прицел с тепловизором стоит больше двадцати тысяч долларов, а там, кроме прицела, куча всякой электроники, включающей даже связь со спутниками формата GPS, портативную метеостанцию, дальномер, синхронизированный с оптическим прицелом, и много чего еще. Очень дорогая и убойная штучка, и я, естественно, не собираюсь сдавать ее как трофей по возвращении. Такая дальнобойная винтовка очень даже пригодится во взводе, потому что сама в сложном бою стоит целого взвода и значительно усиливает его мощь. Конечно, как недостаток такой винтовки, можно говорить о ее размерах и об опасности на короткой дистанции. Противник, случается, видит снайпера и в первую очередь старается уничтожить его. Так и произошло в нашем случае, когда винтовка к нам в руки попала. Можно было бы ею уже попользоваться и уничтожить разведку боевиков раньше, чем она покажется на глаза, потому что кусты, за которыми боевики прячутся, для такого прицела не помеха — тепловизор всех прекрасно показывает. И я не удержался. Посмотрел… Правда, недолго, потому что старался не расходовать заряд аккумулятора, который здесь подзарядить негде, а у снайпера с собой не было аккумулятора запасного. Но уничтожать разведку у меня надобности не было, потому что это сразу бы отодвинуло бой на неопределенное время и показало бы бандитам наши возможности. Они пока еще могут только подозревать, что винтовка у нас, но не могут знать это точно, если только винтовку не рассмотрели с вертолета, в который я из нее стрелял. Но, судя по тому, что бандиты за кустами прячутся, с вертолета им ничего не передали, да и стрелял я из кустов, не видимый сверху. Мой выстрел отодвинул бы выяснение отношений на более поздний срок, а этого не хочется ни нам, ни противнику. Для нас ночной бой может оказаться губительным, для них он означает задержку по времени, назначенному для прорыва через перевал. Любой подобный прорыв с последующим выходом к границе заранее планируется, составляется четкий график, в котором все должно быть предусмотрено. Естественно, грозу и вертолет, из-за грозы сменивший курс, предусмотреть было нельзя. Но есть много других мелочей, которые из-за задержки могут не сработать. Например, проход дозором наших пограничников или даже проход дозором пограничников грузинских по ту сторону границы. Все это следует предусматривать, и график обязательно должен выдерживаться, иначе всегда можно нарваться на крупную неприятность. А тут мы со своим желанием помешать выполнению этого графика…
* * *
Бандиты были классическими. Бородатые загорелые физиономии и обязательные зеленые повязки на голове с надписью арабской вязью. Рассмотреть все это позволял уже не оптический прицел с тепловизором, а простой офицерский бинокль, правда, тоже трофейный, более сильный, чем штатный офицерский бинокль Российской армии. Этот бинокль позволял даже глаза рассмотреть, их выражение. Испуга в глазах, конечно, не было, только настороженность. Вообще те, кто сейчас в боевиках остался, кто не сложил оружие «под амнистию», не имеют склонности к испугу. Это все парни тертые, и мерзавцы, большей частью, отпетые, которым никакая амнистия не грозит, потому что чужой крови на них с избытком… Такие не боятся ни боя, ни смерти, ни привидений, опасаются только «зоны», на которую их отправят, если попадутся. Впрочем, здесь я, возможно, ошибаюсь. «Зоны» они боятся только в том случае, если приговором будет пожизненное заключение. А на всех других «зонах», даже среди «полосатиков», как поговаривают, чечены чувствуют себя как на курорте… А некоторые, только оказавшись там, через короткий промежуток времени снова нам в руки попадаются. По документам начнешь проверять — он, оказывается, в это время «сидит», как и положено… Жалко, конечно, что я не там служу, хотя мне собственная служба больше по душе, но и там порядок навести хотелось бы…
* * *
Первоначальная дистанция в сто двадцать метров оказалась не такой и большой — шаг за шагом, с оглядкой, с прислушиванием, при полной концентрации внимания, и вот уже дистанция сократилась вдвое, но ничего пока не произошло из того, что могло бы произойти. А бандиты сами знали, какую прекрасную мишень они собой представляют и как каждому спецназовцу не терпится пустить в них пулю, а то и целую очередь.
Разведчики осмелели и в глазах, как показывал сильный бинокль, появилась наглая расслабленность. Они как раз вышли к месту, на котором была уничтожена первая группа. Тела своих погибших собратьев не тронули. Но переглянулись и обменялись вполголоса какими-то фразами. Потом один, по возрасту младший и, видимо, подчиненный, вытащил из нагрудного кармана переговорное устройство и сказал что-то в микрофон. Это была команда. Разведчики присели на камни, все же несколько раз бросив опасливые взгляды в сторону скалы, хотя им скалу было видно плохо и их со скалы было практически не видно за кустами.
Минуты не прошло, как команда передалась по инстанции, и из кустов вдалеке вышли тремя колоннами боевики. В каждой колонне по двадцать человек. Значит, решили бросить почти все силы, оставив лишь небольшой резерв, чтобы смять нас и уничтожить. Передвигались бегом, бежать старались беззвучно, однако это получалось плохо. Выучки боевикам явно не хватало. Я бы таких в свой взвод не взял. Мои парни бегают в два раза быстрее и шума издают в два раза меньше. А как правило, случается так, что если нет выучки в одном, то точно так же недостает ее и во всем другом. Это я уже обязан учесть на будущее, когда возникнет ситуация, когда дело будет решаться не количеством стволов, а именно выучкой. А такое происходит, как правило, в каждом бое. Много раз по чуть-чуть — в итоге набегает значительное преимущество.
Связи у нас внутри группы не было, и залегли мы вдалеке друг от друга. Но я был уверен, что мои мальчишки все мои указания выполнят точно. А рядом со мной устроился младший сержант Отраднов.
— Курить все еще хочешь? — спросил я.
— Не-а… Прошло…
— Сейчас они попытаются дать нам прикурить… — заметил я.
Я правильно просчитал замысел боевиков. Они не предполагали, что я сниму группу с господствующей над проходом высоты, тем более так хорошо укрытую от выстрелов снизу. Но я предпочел на скале никого не оставлять, потому что при изменении обстановки засадная группа будет отрезана от остальных и не сможет маневрировать, когда это понадобится. А я именно за счет маневра собирался превратить бой в успешный. Умение маневрировать, разумно и остро менять свою диспозицию — это как раз то, что сведет на нет их преимущество в численности личного состава.
Все три колонны, так никем и не побеспокоенные, поскольку был приказ их не беспокоить, одна рядом с другой, благополучно дошли до места, где остановились разведчики. Последовала новая команда, и банда в три ряда развернулась веером и подняла оружие. Судя по тому, как передние два ряда уткнули приклады в землю, а бандиты в последнем ряду уперли в плечи не приклады, а рукоятки автоматов, стрелять они собирались из подствольных гранатометов. И стрелять в скалу, где недавно была засада. И навесом, и прямой наводкой. Одновременный взрыв шестидесяти гранат мог и саму скалу своротить и, при определенной точности, снести все, что на поверхности находится.
Один из бандитов торопливо пробежал между рядами, кому-то что-то подсказывая и требуя изменения прицела, кому-то, двумя пальцами взявшись за ствол, меняя направление. Похоже, это был специалист. Я даже специально его лицо постарался рассмотреть, потому что специалисты подлежат уничтожению в первую очередь. Естественно, лицо запомнил, как и коренастую фигуру с непомерно длинными руками. Значит, он — номер в списке…
При целенаправленном уничтожении любой банды, состав которой известен, всегда составляется список наиболее значимых для бандитов фигур, которые подлежат уничтожению в первую очередь. Так же, как бандиты, нападая на любое армейское подразделение, в первую очередь стараются уничтожить офицеров и лишить подразделение управления. Именно потому уже давно никто из офицеров не носит на поясе кобуру с пистолетом, чтобы не выделяться этим. Пистолет гораздо безопаснее носить в кармане или в полуоткрытой поясной кобуре под курткой, откуда его быстрее достать, чем из кармана и даже из простой штатной кобуры. Списки, хотя бы мысленные, составляются всегда. И я, точно так же, думаю, как и мои солдаты, начал список составлять. Первым в него попал старший из двух разведчиков, отдавший команду к общему выступлению. Вторым — человек, направляющий гранатометчиков. Хорошо было бы вычислить самого Геримхана Биболатова, но, к сожалению, его можно только вычислить, потому что со связью на перевале плохо, существовала только радиосвязь, по которой невозможно было передать фотографию Геримхана. Но вычислить эмира можно всегда. Этого — точно так же, как и любого другого эмира. Здесь их должно быть несколько, потому что Геримхан собрал много джамаатов. А если эмиры соберутся вместе, то можно будет и лично Геримхана вычислить. У него, думается, в руках все нити связей с той стороной границы, если он занялся организацией этого перехода. И если Геримхана уничтожить, остальные, возможно, не будут знать, что делать. Тогда с ними проще будет справиться…
Залп гранатометов в узком ущелье заставил вздрогнуть не только листву на кустах и иголки на деревьях, сама каменистая земля, кажется, затрепетала и завибрировала. Конечно, взрывы всех гранат не могли произойти в одном месте, тем не менее гранаты легли и на скале, и вокруг нее, потрясли все окрестности, не говоря уже о самой скале. И если бы я оставил группу по-прежнему там, то едва ли кто-то остался бы в живых. Гранатометчик знал свое дело и подправлял стволы не напрасно. Даже мне редко приходилось видеть такой удачный залп из «подствольников». Да что уж, редко… Мне вообще ни разу не приходилось видеть такого. Я вообще не слышал, чтобы кто-то давал залп сразу из шестидесяти гранатометов. Но, видимо, Геримхан Биболатов решил взяться за наше уничтожение всерьез и завершить его так, чтобы потерять как можно меньше своих людей, так необходимых ему для прорыва через перевал. Биболатов одного не учел — дальность полета пули многократно превышает дальность полета гранаты. И мы, имеющие перед глазами такой наглядный пример, постараемся под следующий залп не попасть…
— Отраднов! — позвал я младшего сержанта, когда еще не перестали сыпаться со склона камни. — Главного маршала местных гранатометных войск определил?
— Есть такое дело…
— С ним два человека. Разведчик и еще один, тоже распоряжается. Готовь пулемет.
Я сам взял эту троицу на мушку своего автомата, предпочитая поберечь винтовку для дел более для нее подходящих, где автоматом не обойтись.
— Огонь!
Мы начали стрелять одновременно. И тут же, с опозданием в долю секунды, включились в дело еще два наших пулемета и автоматы. Шестьдесят метров — дистанция для такой стрельбы, можно сказать, комфортная. На два десятка метров дальше уже существенно снижается точность, на два десятка метров ближе, и тебя уже по очереди определить могут с точностью до сантиметра. На четыре десятка метров ближе, и ты становишься точно такой же мишенью, как и противник, и случайное, судорожное нажатие спускового крючка уже падающим от твоей пули бандитом может стоит тебе жизни. Здесь же не сразу поймут, откуда стреляют, а пока разберутся, ты уже можешь чуть ли не рожок выпустить. Правда, только в том случае, если противник залечь не успеет. Геримхан Биболатов в очередной раз ошибся, без пользы разрядив «подствольники» своего отряда. Прежде чем бандиты сумели прийти в себя и залечь, мы уже добрых полтора десятка выкосили, если не больше. Нам помогло долгое эхо от залпа и взрывов, что разгулялось по ущелью. Бандиты не сразу поняли, что находятся под обстрелом, а когда поняли, потери уже были существенными — четверть группы уже не поднимет подствольные гранатометы в боевое положение.
И тем не менее неприцельный и хаотичный встречный огонь все же оказался достаточно сильным. У Биболатова, похоже, не было недостатка в патронах, и пули обильно полились и вдоль ущелья над нашими головами, и по склонам, с которых стреляли. Это значило, что нам пора было отходить. Именно так я инструктировал свою группу.
Запланированный отход тем и отличается от незапланированного, что имеет конкретную цель. Это может быть отход после удачно проведенной диверсии, это может быть заманивание противника в ловушку или отвлечение на себя значительных сил с тем, чтобы другие силы воспользовались моментом и ударили противника или в спину, или во фланг. Второе обычно бывает предпочтительнее, потому что удар в спину создает опасную позицию и тому, кто заманивал противника, потому что он оказывается на линии огня, только на более дальней дистанции. В нашем случае это было одновременно и удачно проведенная вылазка, и заманивание противника в ловушку.
Мы отходили заранее просмотренным маршрутом, потому не суетились, даже не торопились, хотя и не медлили тоже. Спокойно, без суеты, прикрывая перебежки друг друга. Насколько я заметил, отошли вполне удачно, без потерь. А все потому, что пути отхода были заранее просмотрены каждым и использовано каждое укрытие. Кроме того, боевики так и не смогли определить наши позиции, хотя и определили по звуку выстрелов, что мы отходим. В этом, несомненно, заслуга их командиров, потому что в условиях узкого ущелья, когда эхо перемешивает звуки собственной стрельбы со звуками стрельбы противника в невероятный на слух коктейль, это сделать сложно. Но они определили. И естественно, сделали все грамотно. Если противник рядом, его следует преследовать, не дать оторваться для перегруппировки и поиска выгодной позиции. Они же не предполагали, что наша позиция заранее заготовлена. Более того, что это не простая позиция, а уже укрепленная каменным бруствером, что сразу сводит на нет все преимущество боевиков в количестве.
Мы как раз подошли уже к своему брустверу, когда где-то там, за спинами наступающих боевиков, раздался вдруг сильнейший взрыв, мощный гул гуляющего, скачущего по скалам звука, и сразу за ним второй, словно бы от детонации. Впечатление было такое, что взорвался армейский склад боеприпасов. Но, конечно, это опять постаралось эхо, многократно увеличив объемность взрыва. Тем не менее, остановившись и оглянувшись, я увидел, как остановились в беспокойстве и наши преследователи. Я не мог предположить, что там такое произошло. Я лично никаких сюрпризов в той стороне не планировал. Я запланировал сюрприз другой, и прозвучавший не вовремя взрыв остановил боевиков в непосредственной близости от моего сюрприза. Однако отменять свою задумку я не думал, и потому, улегшись за бруствером, как первоначально и собирался, не стал полагаться на то, что чья-то неосторожная нога зацепится за мою «растяжку». Я поставил «растяжку» так, чтобы граната под корнем сосны, что в основном и держала корпус вертолета, могла взорваться и от легкого высвобождающего движения крупного, но неустойчиво устроенного камня. И я сразу вставил в свой «подствольник» единственную, имеющуюся у меня гранату.
— Что там грохнуло, товарищ старший лейтенант? — почти с восторгом спросил младший сержант Отраднов.
— Я хотел у тебя поинтересоваться.
— Может, Одинцов что-то сотворил.
— Может… Боевики его за спиной оставили. Он мог уже и двинуть в путь. Как его зовут?
— Кажется, Максим…
— Молодец, Максим Одинцов, если это в самом деле он…
* * *
Но пока нам было не до гаданий. Взрыв за спиной не остановил наступающий порыв бандитов, хотя на какой-то момент и затормозил его. Вовремя, кстати сказать. Мы как раз позицию за бруствером заняли и разобрали между собой бойницы.
Боевики вперед двинулись с прежним рвением, может быть, даже более озлобленные и обеспокоенные, а оттого отчаянные. Я буквально шаги их считал. И рукоятку своего автомата в плечо упер, чтобы как следует прицелиться по камню. Момент я выбрал подходящий. Выстрел «подствольника» прозвучал угрожающе, на пару секунд заложило ватным шумом уши, но я на это привычное состояние внимания не обращал, я вперед смотрел и убедился, что выстрелил точно. Камень вздрогнул основательно, разбрасывая осколки своего тела вместе с осколками гранаты, и за этим звуком почти неслышимым остался взрыв гранаты на склоне и треск сосновых стволов. Боевики не смогли сразу понять, что происходит. Они не остановились раньше, но остановились тогда, когда спасти их могла только быстрота ног. То есть сделали все так, как я и рассчитывал, но не так, как следовало бы им поступить, чтобы спастись. Сначала в узкую полосу дна ущелья упали стволы сосен, потом, ломая их, корпус вертолета.
— Пулеметчики! По бензобакам! — скомандовал я.
Но это было лишним. Если бензобаки не взорвались, когда мы так удачно застряли среди сосен, то они взорвались сейчас от удара о землю раньше, чем мы стрелять начали. Удар был мощным, хрустящим и звучным, где-то металл ударился о металл, выбивая искру, и этого хватило — звук взрыва и последующий выплеск брызжущего во все стороны жидкого пламени производил впечатление праздника. И только после этого я увидел, что большая часть боевиков все же успела проскочить и оказалась между пламенем и автоматно-пулеметным огнем. Я выстрелил секунды на две позже, чем следовало, и этим дал некоторым возможность еще какое-то время пожить. Вопрос заключался только в том, насколько продолжительным может быть это время…
Проскочив место, где они ощущали себя сидящими на раскаленной сковороде, боевики залегли. Их осталось чуть больше трех десятков. Все равно сила немалая, в два раза превышающая нашу. Тем не менее идти штурмом на каменный бруствер было бы самоубийством.
Боевики поняли это…
Но позиционный бой мог затянуться надолго, а это не устраивало ни их, ни нас. А иного выхода не было, потому что и отступать им было некуда — за спинами во всю ширину ущелья бушевало пожирающее даже камни пламя…

2. Капитан Вадим Павловский, пограничник

Каждый раз, когда Ксения вмешивалась в мои дела, у меня случались неприятности, и только моя вина, что я каждый раз снова и снова допускал это…
Хотя, по большому счету, неприятности у меня начались не тогда, когда она в мои дела вмешиваться стала, а раньше, уже тогда, когда я с ней познакомился. Она сама, если честно разобраться, была сплошной ходячей неприятностью. Знакомство состоялось на вечере в училище погранвойск. Туда всегда местные девки толпой валили, потому что выйти замуж за пограничника считалось престижным. Профессия военного, после многих лет загона, снова стала иметь популярность, почти как в советские времена. А профессия пограничника и в годы развала армии не много потеряла. Ну, может быть, просто в городе традиция такая была, не знаю… Или в семье у меня слышались только такие разговоры, потому что и дед мой был офицером пограничником, и отец в звании майора преподавал в том же училище, где я учился. Короче говоря, познакомился я с Ксенией на вечере. Впечатления она на меня не произвела просто потому, что впечатление производить ей было нечем, но, как часто с парнями бывает, я, как человек свободный от всяких обязательств перед другими, не отказывался от встреч с нею. А потом, когда попытался это сделать, оказалось, что такое невозможно. Сначала Ксения заявила, что она, кажется, беременна. Это послужило ей предлогом, чтобы начать разговор о браке. Это потом выяснилось, что беременности не было, а был только предлог. Тем не менее разговор зашел. А когда прозвучал мой категоричный отказ, она вовсе не смутилась и заявила, как потом заявляла часто:
— Все равно по-моему будет…
Нажим пошел со стороны, с которой я никак не ожидал. Пришел к нам в казарму мой отец, вызвал меня, в сторону отвел, долго молчал, потом спрашивает:
— За что ты меня так подставляешь?..
— Ты о чем? — не понял я.
— Я о Ксении.
— А ты здесь при чем?
— Вот ничего себе, при чем я! — возмутился отец. — Меня начальник училища сегодня вызывает, так, мол, и так, твой, майор, сын… С его, генерала, дочерью… Она беременна, а он жениться не хочет…
— Ксения — дочь нашего генерала? — удивился я.
— Ксения — дочь нашего генерала… — подтвердил отец.
— Тогда тем более не буду…
— Что — не будешь?
— Жениться не буду.
— Куда ты денешься… Из училища вылететь хочешь? И меня раньше времени в отставку? У меня еще выслуги не хватает, чтобы на пенсию уйти. Заварил кашу, сам теперь расхлебывай. Не я же должен…
— Но…
— Завтра перед занятиями пожалуй, товарищ курсант, к начальнику училища в кабинет. Хочет с тобой побеседовать лично. У меня все. Решай сам, но об отце тоже подумай…
И я увидел вдруг, что он внезапно стал старым…
Я в те курсантские времена еще не был таким уставшим от жизни человеком и вполне мог бы воспротивиться подобному насилию над собой. Я бы даже, пожалуй, с училищем расстаться решился. Если бы не отец… Он ведь так гордился династией пограничников…
Меня, короче говоря, сломали…
Все равно стало так, как она сказала…
Но я еще тогда был уверен, что это ненадолго…
Я и сейчас уверен, что это ненадолго…
* * *
Чтобы не разговаривать с Ксенией, которая опять начала что-то шипеть, хотя я не слушал откровенно и демонстративно, я отошел по тропе дальше, почти половину дистанции до корпуса вертолета одолел. Да и хотелось посмотреть, как будет строить бой старший лейтенант Воронцов. Мне было видно только частично, что происходит, тем не менее я мог составить общую картину боя. В душе два чувства: я хотел увидеть, оценить и понять, сумел ли бы я сам так бой построить. Второе, и я не сразу осознал это, хотел и поучиться. Признаюсь, что объяснение отца Валентина относительно стрельбы по вертолету меня весьма даже охладило, сразу поставило все на свои места. Воронцов очень точно и доказательно вычислил принадлежность вертолета вовсе не федеральным силам. И я признал, что сам должен был бы это сделать, но не сделал, потому что не имею опыта и не умею правильно оценивать ситуацию, когда требуется не на свои надежды ориентироваться, а на существующее положение вещей. Выводы старшего лейтенанта были просты. Но самое простое часто и является самым сложным. По крайней мере, для меня. И конечно, командовать здесь, в нашей ситуации, должен именно старший лейтенант Воронцов. И именно он, если мы выкрутимся, должен получить награду за то, что будет сделано. А если не выкрутимся, то это уже и значения не имеет. Но выкрутиться тогда, когда всеми силами командует и ведет боевые действия Воронцов, шансов несравненно больше, чем если бы командовал я. И старший лейтенант нашел удачный предлог для того, чтобы меня, не ущемляя моего достоинства и самолюбия, отстранить от попыток стать первым действующим лицом. Контузия… Голова болит неимоверно, а еще больше болит от общения с Ксенией… И потому я предпочел уйти, чтобы и от нее избавиться, и бой со стороны посмотреть, чтобы самому себе дать оценку, хотя я уже почти смирился с тем, что не могу конкурировать со старшим лейтенантом в военных навыках. Нет у меня этих навыков, потому что воинская специальность у меня другая.
* * *
Залп подствольных гранатометов был, очевидно, призван не только для того, чтобы преимущество обеспечить и обезопасить отряд от обстрела со скалы. Бандиты еще и свою мощь показать хотели. Этот залп по своему долгому звучанию мало чем уступал артиллерийскому обстрелу. Эхо постаралось… И впечатление соответствующее создалось. У меня даже появились опасения за целостность здешних гор. Оползни в горах — дело не редкое. Услышали его, я думаю, далеко за пределами даже нижнего нашего поста. И на всех он впечатление произвел соответствующее.
Кроме, мне подумалось, старшего лейтенанта Воронцова и его парней…
Если боевиков я видел за ветвями деревьев едва-едва, то спецназовцы в засаде мне были хорошо видны. И внизу, где сам старший лейтенант устроился с одним из солдат, и на противоположном склоне, где выбрали себе точки пулеметчик и два автоматчика. Должно быть, и на нашей стороне тоже кто-то позицию занял удобную, чтобы вести убийственный огонь. Так и получилось. Грохот взрывов многочисленных гранат и эхо от этих взрывов не улеглось еще, и Воронцов удачно воспользовался моментом, когда начало его обстрела не произведет на боевиков впечатления. То есть, когда они еще не услышат очереди и среагируют только тогда, когда падать начнут, грубо говоря, пачками. В этой обстановке общего гула и шума даже команду отдать невозможно. Так и получилось. Боевики понесли потери такие, каких даже я не ожидал, и все потому, что старший лейтенант Воронцов удачно выбрал время для начала обстрела. Они в эйфории от собственного мощного залпа находились, а после эйфории трудно перестроиться и трудно быстро среагировать. Тем не менее они среагировали…
Но реакция боевиков была бесполезной. Воронцов со своими солдатами отходил грамотно и без потерь, не подставляясь. Одним словом, организованно и слаженно. Заметна была сработанность. И опять я убедился, что я был бы на месте Воронцова чужеродным телом, но никак не командиром подразделения с высокой боевой готовностью. Спецназовцами командовать должен спецназовец более высокого уровня — это однозначно…
* * *
Я отслеживал весь ход боя и дальше, постепенно сдвигаясь ближе к лагерю, чтобы не угодить под неприцельный обстрел. Боевики склоны тоже прочесывали очередями, и пуль не жалели. И резким контрастом их манере стрельбы звучала встречная стрельба спецназа. Причем со стороны все вовсе не выглядело так, что спецназовцы берегут патроны. Просто они стреляли прицельно. Охотник на охоте, чтобы убить утку, не расстреливает в камыши весь патронташ. Его ружье стреляет только тогда, когда видна цель. Точно так же стрелял и Воронцов со своими солдатами, причем стреляли они весьма даже успешно. А уж диверсионная акция, ради которой я и покинул лагерь, произвела впечатление большее, чем залп из шестидесяти «подствольников». Но если падение корпуса погибшего вертолета произвело впечатление на меня, я представляю, какое впечатление оно должно было бы произвести на боевиков. К моему удивлению, все же многие из них уцелели и смогли вырваться из зоны пламени. Но они оказались запертыми в ущелье с одной стороны этим самым пламенем, с другой — каменным, прочно сложенным, хотя и без раствора, бруствером, за которым залегли спецназовцы. При этом сами боевики бруствера не имели и не имели времени и возможности, чтобы его сложить. То есть, хотя и залегли, оставались все же открытыми для обстрела. И уж совсем открытыми для выстрелов с более высокой позиции. Даже я увидел возможность для дальнейшего проведения боя, а уж старший лейтенант Воронцов увидел ее тем более. И я в этом вскоре убедился. Сам старший лейтенант остался с солдатами внизу, но выслал на склоны, на верхнюю позицию, по пулеметчику на каждую сторону. Я видел, как крадучись, пригибаясь, иногда даже ползком, забирался на склон почти ко мне младший сержант. Отраднов, кажется, его фамилия. Я слышал, как называл его Воронцов. И точно так же на противоположный склон взбирался второй пулеметчик. Конечно, в этом месте склоны были и круче, чем в других, и имели мало растительности. На такой крутизне деревьям держаться трудно, несмотря на всю прочность их корней. Правда, держались невысокие и более легкие кусты. За них пулеметчики и прятались. А оставшиеся внизу спецназовцы не давали бандитам не то что оружие, а даже голову поднять, чтобы рассмотреть нависающую над ними угрозу.
А угроза нависла серьезная, к тому же сдвоенная. При стрельбе с одного склона бандиты могли укрыться внизу, но при той расстановке пулеметчиков, которую выбрал старший лейтенант, простреливались все, грубо говоря, углы и спрятаться было просто негде. Главное, чтобы бандиты самих пулеметчиков не достали. А достать они могли, особенно из гранатометов. Но здесь уже страховку должны были обеспечить оставшиеся внизу, потому что для любого прицельного выстрела из «подствольника» требуется хотя бы немного привстать. Конечно, можно стрелять навесом, лежа на спине и уперев приклад в землю. Но расстояние для навесного выстрела слишком мало, и здесь можно послать гранату «свечой». А такая граната, как известно, падает почти туда, откуда вылетела.
И все же бандиты прочувствовали, видимо, опасность. Это я понял по тому, как они засуетились. Даже лежа в боевой позиции, именно засуетились. И главным движением, характерным для всех без исключения, было оборачивание на полыхающее за спинами пламя. Кто-то из них, видимо, увидел пулеметчиков. Или просто предположил по логике боя, что спецназовцы сделают именно такой единственно правильный в ситуации шаг. Они бы и сами такой шаг сделали, если бы не постоянная готовность парней за бруствером. Трижды бандиты пытались подняться и прорваться в сторону склона, но все три раза короткие рваные очереди валили наиболее смелых и активных, а бруствера, за которым можно было бы совершить перемещение, у них не было.
Если бы пламя за спиной стало хотя бы наполовину слабее, бандиты наверняка предпочли бы отступить, несмотря на свое значительное численное преимущество. Не совсем, конечно, отступить, чтобы отказаться от попыток таких самоубийственных атак, а с целью произвести перегруппировку и найти новые пути ведения боя, возможно, полностью тактику изменить. Это даже издали было заметно. Оглядывание — это всегда признак нерешительности и неуверенности в своих силах, которые требуют передышки и перегруппировки. Но они не имели возможности отступать, и потому должны были искать другие варианты. Я лично вообще видел единственный вариант спасения для них — оружие сложить, на что они, конечно же, не пойдут. А это значит, что бандиты остаются в безвыходном положении. Но старшему лейтенанту Воронцову в этот момент следует быть особенно осторожным, потому что безвыходное положение часто рождает отчаяние. В отчаянии у человека силы удесятеряются и он способен совершить то, что не может сделать в состоянии нормальном.
Но пока бандиты попытались опять прибегнуть к уже испытанному методу. Должно быть, кто-то дал команду, и мне было видно, как они заряжают «подствольники». Новый залп не был уже таким дружным и сильным, да здесь и не требовалось давать непременно такой. Причем опять часть боевиков стреляла по брустверу прямой наводкой из положения лежа, не жалея свои плечи, которые в таком положении получают сильнейший удар; другие — стреляли навесом. Но выстрелы навесом, из опасения сделать «свечу», получились такими, что гранаты легли в долине далеко за пределами бруствера, а выстрелы прямой наводкой не смогли пробить даже брешь в бруствере, хотя, конечно, осколки камней и гранат полетели в разные стороны, не причинив вреда спецназовцам. Бруствер вздрогнул, но выстоял, потому что камни укладывались плотно, хотя они были разнокалиберными, но это было даже преимуществом, потому что такие камни, как правило, амортизируют удар и не передают его дальше.
И в этот момент одновременно заговорили пулеметы со склонов. Я, наблюдая за боевиками, как-то выпустил пулеметчиков из вида. А они устроились на относительно приемлемых позициях, отыскав каждый для себя более-менее удобное и для стрельбы, и для укрытия место, и сразу сделали положение боевиков угрожающим. Причем стрелять пулеметчики начали опять в тот момент, когда звуки взрывов и эхо от этих звуков еще гуляли по ущелью. То есть бандиты опять не сразу поняли, в какой опасности они находятся. А когда поняли, уже понесли новые потери, потому что расстреливали их с достаточно короткой для пулемета дистанции, а если учесть скорострельность пулемета в сравнении с автоматами боевиков, то даже времени на отстреливание им было отпущено слишком мало. Была, наверное, в первый момент у бандитов возможность в отчаянный прорыв пойти. Но сделать это следовало в самый начальный момент пулеметного обстрела, пока потери были еще не такими большими. Однако тот, кто боевиками командовал, или не сообразил этого, или просто не решился, понимая, что до бруствера большинство не добежит. Вместо этого боевики снова попытались отстреливаться из «подствольников», теперь уже даже не пытаясь произвести залп. Но даже провести прицельный выстрел им не позволили. Спецназовцы за бруствером внимательно следили за противником, и каждый, кто пытался подняться, сразу попадал под несколько очередей. Потери были катастрофическими. Если эта группа раньше готовилась пойти на прорыв через перевал, то теперь о прорыве и мечтать не стоило, потому что самой группы, можно сказать, практически не существовало. И с каждой минутой боя численный состав ей уменьшался.
Я сверху хорошо видел и завершающий момент. На какое-то мгновение бандиты даже отстреливаться перестали, потом начали вставать в полный рост. Это была странная картина. Боевики вставали, не боясь быть расстрелянными. Но они вставали. И несколько человек, встав, тут же упали под пулями. Но вставали другие. Я насчитал девять человек — это все, что осталось от шестидесяти… Они вставали и презрительно отбрасывали в стороны автоматы. И даже спецназовцы внизу, даже пулеметчики на склонах перестали стрелять, не понимая, что происходит. Нам всем, конечно, не было слышно, но видно было, как один человек говорил. И говорил недолго. А потом все девять человек повернулись к брустверу спиной и не спеша, вразвалку, но уверенно пошли туда, откуда пришли, словно не было там огня, словно не было там разлитого и пылающего авиационного топлива. Они шли прямо в огонь, шли на страшную смерть, но шли без страха…
И никто не стрелял в них… К такой решительности даже у лютого врага можно относиться только с уважением…
* * *
Первым моим побуждением было спуститься к спецназовцам во главе со старшим лейтенантом Воронцовым и поздравить командира с победой. Я даже мысленно так называл его — командиром, хотя совсем недавно всерьез задумывался над тем, чтобы взять бразды правления в свои руки, как мне и полагалось по званию. Но, не знаю почему, я постеснялся того, что наблюдал за исходом боя, не участвуя в нем. У меня даже автомата не было не только при себе, у меня его не было даже в лагере. Правда, там были свободные автоматы, целых два, но все патроны унес отец Валентин, и помочь мне спецназовцам было совершенно нечем. И я был в роли постороннего наблюдателя, не имеющего возможности вмешаться в ход событий, даже если бы очень хотел этого. Чем-то наподобие зрителя на трибуне римского амфитеатра, а подо мной располагались гладиаторы. Так мне это показалось, когда бой закончился, и я такой роли стеснялся.
И потому я заспешил в лагерь, чтобы оказаться там раньше, чем вернется со своей группой старший лейтенант Воронцов, если он захочет вернуться, оставив позицию. А оставить ее можно, потому что верхнюю часть ущелья защищает огонь, и гореть останки вертолета будут еще, судя по всему, долго. Кроме того, согласно подсчетам самого старшего лейтенанта, боевиков в верхней части ущелья почти не осталось и они не могут представлять серьезной угрозы. Угрозу может представлять только группа в нижней части, где командует лейтенант Соболенко, и основные силы, конечно же, следует перегруппировать туда.
В лагере, на самом краю, у тропы, меня уже встретила Ксения…
* * *
Мне никто из друзей по училищу не говорил этого открыто, но после свадьбы с дочерью нашего генерала отношение ко мне со стороны всех, даже наших командиров, изменилось. Я это предполагал заранее, и сам бы изменил свое отношение к товарищу, который женился на дочери своего начальника училища, не испытывая к ней никаких чувств, более того, испытывая даже отвращение и к манере давления, когда ей хочется непременно добиться своей цели, и к внешности, о которой она сама, как привычная дура, относилась иначе. Командиры и преподаватели стали со мной заметно осторожнее в обращении, хотя строгостью и раньше не отличались, поскольку все были сослуживцами отца, и знали об этом, а вот друзья-курсанты стали более сдержанными в общении. Из нормального парня я насильно стал записным карьеристом, который через все переступит ради своей будущей службы. Я же таким не был, я вообще, как мне казалось, был неплохим парнем, но объяснять ситуацию друзьям я тоже не стал. Или постеснялся, или гордость не позволила… Карьерист, так пусть карьерист. От карьеры всякий не откажется, и о хорошей карьере всякий мечтает… Плохого в этом нет ничего. Плохое может появиться тогда, когда методы, грубо говоря, делания карьеры становятся сомнительными. Меня таким «сомнительным» и видели. Я не отказывался. Как бы ни называли, главное все же в том, что я сам о себе думаю. Люди всегда судят по внешним поступкам, как и по внешности человека вообще оценивают. А он внутри может совсем другим оказаться.
Но даже дома Ксения постоянно твердила мне одно и то же:
— Я помогу тебе сделать карьеру.
Она не говорила про отца, хотя я думал, что она именно это имеет в виду. Она про себя говорила, хотя и отца тоже имела в виду, но в себе все же видела основу. Она себе уготовила роль «вечного двигателя», в котором я, по большому счету, вовсе не нуждался.
Семейная жизнь не скрасила мое существование.
Относительно беременности разговора больше не заходило. А когда я спросил напрямую, Ксения только плечами пожала:
— Мне тогда показалось…
Училище я благополучно закончил. И служить поехал, благодаря стараниям Ксении и ее отца, на вполне приличное место. Там уже я начал думать о разводе. Она меня просто раздражала, и я уверен был, что мы не будем жить вместе. Время от времени мы разбегались в разные стороны. Периодически. Но каждый раз она возвращалась. О своей беременности Ксения больше не заговаривала. Ни разу… И я был только рад этому, потому что ребенок мог бы связать нас более крепко, а мне не хотелось этого… О ребенке разговоры, кстати, были. С ее стороны. Ксения понимала, что это способ удержать меня. Но это были разговоры о ребенке, но не о беременности. А это вещи разные…
И еще она постоянно лезла в мои служебные дела. Лезла и все портила. Портила мне отношения и с сослуживцами, и с командованием. И при этом постоянно отцу названивала, чтобы отец со своей стороны своим друзьям звонил, которые могут на мое командование надавить. И потому командование погранотряда на границе с Казахстаном, где я служил, очень даже обрадовалось, когда я подал рапорт с просьбой перевести меня в другую часть. Ксения об этом не знала. Когда документы были уже почти готовы, я инициировал очередной разрыв отношений. И уехал, не сообщив ей, куда…
Впрочем, ее отцу было нетрудно это выяснить. Он выяснил. Она приехать не могла или не хотела семь счастливых для меня месяцев. Я не имел информации о том, что с ней происходит, чем она занимается и даже о том, где живет. Более того, я завел себе подружку, с которой можно было не заботиться о том, что отношения перерастут в серьезные. Но однажды эта подружка сказала мимоходом:
— Я раньше даже от простого карандаша забеременеть могла. А с тобой — никак…
Сначала я пропустил эту фразу мимо ушей. И только потом вспомнилось, и появилась мысль — почему не беременела Ксения. Эта мысль привела к врачу.
— Лечиться надо… Бесплодие сейчас лечится… — сказал врач.
Приятного в этом сообщении было мало, потому что я ощущал себя нормальным мужчиной. И думал о том, что лечиться надо. А потом был звонок начальнику погранотряда от генерала, отца Ксении. А потом и сама Ксения приехала. С неприлично большим для ее мелкой сутулой фигуры животом… И объявила, что я вскоре стану отцом. Она объявила… Мне очень хотелось поверить, потому что отцом стать я все же желал, хотя и не горел желанием, чтобы матерью стала Ксения. Но все же готов был смириться и надеялся на врачебную ошибку. Это привело меня к тому же врачу. Врач выслушал и посмотрел на меня с усмешкой. Снова перелистал результаты анализов. Очки поправил.
— Это, к сожалению, случается в семейной жизни часто… Но я не ошибся…
И все же я решил проверить еще раз. У другого врача, у более квалифицированного. Для этого и взял отпуск, куда полетел вместе с Ксенией. Ей я все сказал…
* * *
Я не хотел с Ксенией разговаривать, но ей поговорить, как всегда не вовремя, очень даже хотелось. Даже рот раскрыла, чтобы что-то сказать или спросить, но я решительно шагнул мимо, и не к лагерю свернул, а двинулся к нижнему заслону. Если ходил к верхнему, почему же к нижнему не сходить. Там отчего-то тишина стоит неестественная. И не нравится мне эта тишина…
Назад: Глава 6
Дальше: Глава 2