Подполковник Свентовитов взял с собой в первую поездку своего заместителя майора Веримеева, чтобы тот был в курсе всех дел и мог при необходимости заменить командира, для связи же, если возникнет необходимость, а больше для контроля окружающего пространства старшего лейтенанта Корсакова с его незаменимым ноутбуком.

«Тойота Королла» – машина крепкая и неприхотливая, даже российское бездорожье выдерживает. А с польским уж совсем легко справляется. Впрочем, Владек выезжал с базы предельно аккуратно. И не по раскатанной большими колесами грузовиков дороге, а рядом с ней, по траве, и не стеснялся небольшие кусты давить, хотя и не с разгону, потому что среди кустов несложно было встретить пень. Такая встреча даже для японской машины не стала бы откровенным удовольствием. А клиренс у «Короллы» все же небольшой. Но до асфальта добрались удачно и без ненужных приключений. Должно быть, Владек здесь ездил не впервые. На асфальте же машина повела себя совсем хорошо, резво набрала скорость и двинулась в сторону Кракова. Теперь, в дневное время, движение по шоссейке было достаточно интенсивным, и разогнаться здесь было сложно. Дорога имела по две полосы движения в каждую сторону, и обе постоянно оказывались занятыми, потому что кто-то кого-то старался обогнать и выезжал из крайней правой в крайнюю левую полосу. А зачастую и на противоположную, встречную полосу движения, если та была свободна, невзирая на двойную линию. В Польше водители обращали внимание на правила дорожного движения точно так же, как в России. То есть вспоминали о них только тогда, когда видели впереди машину дорожной полиции.

Не доезжая до Кракова, Владек каким-то чудом избежал аварии, когда с боковой дороги на большой скорости выскочил на трассу «БМВ Х5». И из компактного внедорожника какие-то люди что-то закричали в сторону «Короллы» и даже руками угрожающе замахали.

– Товарищ подполковник, а ведь это какие-то кавказцы, – сказал старший лейтенант Корсаков с переднего сиденья.

– Откуда здесь кавказцам взяться! – усомнился майор Веримеев, сидевший у левой задней дверцы и не успевший рассмотреть пассажиров внедорожника.

– Хватает их здесь, – сказал Владек. – Надоели уже. Всех достали. Пытаются свои условия нам диктовать. Скоро убирать понемногу начнем. Слишком нагло себя ведут, а у нас, как и везде, наверное, этого не любят.

– Они иначе себя вести не умеют. Они и в российских городах всех достали, – сказал Валентин Александрович. – И убрали бы давно, только власть наша мешает. Власть наша на их стороне. Нас продала. И дождались, что из трех преступлений в России два совершаются кавказцами. Это не мои выдумки, я в Интернете такие данные читал.

Владек промолчал. Ему было мало дела до российских проблем, потому что хватало своих, польских. И проблемы эти не обещали спокойной жизни. Впрочем, Владек, наверное, не понимал, что такое спокойная жизнь, и не стремился к ней.

«БМВ Х5» умчался далеко вперед, большую часть пути проводя обгон по встречной полосе движения. Должно быть, водитель был очень горячим человеком. Но обсуждать тему возможной аварии, если авария не состоялась, смысла никто не видел, и молча ехали дальше, тем более что приближение Кракова уже ощущалось и по заполненности дорог, и по трубам на горизонте.

Старинный город, бывший когда-то столицей польских королей – как сами поляки считают, самый красивый город Европы, с чем, впрочем, другие европейцы не соглашаются, – начинался современными районами, которые совсем не впечатляли серой обыденностью и похожестью на современные районы всех больших городов. И смотреть здесь было нечего. Но современные районы стояли в стороне от трассы, а рядом располагались какие-то промышленные предприятия. Все, как в российских городах.

– Так и кажется, сейчас эстакада Кольцевой дороги встретится, – усмехнулся старший лейтенант Корсаков. – Владек, мы, случаем, не в Москву приехали?

– Куда вашей Москве до нашего Кракова! Ваш Кремль с нашим королевским замком разве сравнится… – В водителе играл ярый патриот.

Валентин Александрович никогда не возражал против патриотизма. Патриотизм – это идеология чувств, в отличие от национализма, который является идеологией действия. Впрочем, национализм тоже не всегда бывает плохим. Все зависит от того, какого рода действия предпочитают националисты. Если они проводят фестивали народной культуры или музыки и отстаивают право на свое национальное достоинство, это одно, а если устраивают бойню иностранцев, это другое… Но объяснять что-то водителю и доверенному лицу пана Тадеуша он не стал. Не хотелось вступать в спор, потому что неизвестно было, куда такой спор может завести. У поляков к русским всегда были большие претензии, и с переменой международных обстоятельств эти претензии не ушли в никуда и даже не притупились, потому что корни имели многовековые.

– Вы в Москве были? – спросил все же майор Веримеев.

– Кто ж меня туда пустит? Я со своей расписной биографией, кроме Польши, никуда и не суюсь, хотя надзор с меня уже пару лет назад сняли. Ну, в Украину один раз ездил. Да, было дело… На разборки. Небольшие… Так, только объяснения… Не ездил даже, а ходил через границу. И все… Но в городах не был и там. Какие там вообще могут быть города… А Краков я вам покажу. Как дела закончите, прокачу по самым знаковым местам. Я здесь каждый уголок Старого города знаю…

– Договорились, – согласился подполковник. – Если время будет, прокатите. Если не будет, в следующий раз. Боюсь, что сегодня не получится. Но это не от меня зависит. Все зависит от информации, которую я получу. Давайте сразу по первому адресу.

Валентин Александрович, что называется, «спустил на тормозах» патриотический порыв Владека. И обе стороны остались довольны, не встретив сильных возражений друг от друга…

Традиционное и наименее заметное со стороны свидание с агентом – это встреча в кафе. В первом случае кафе было выбрано самим агентом, журналистом крупного французского экономического издания, постоянно проживающим в Польше. В настоящее время его звали Поль Лакруа, он носил звание полковника Службы внешней разведки, а настоящего его имени подполковнику Свентовитову и знать не полагалось. Кафе это было известным местом, где обычно журналисты проводили встречи с теми, кто мог дать им необходимую информацию, и потому появление там Поля Лакруа в компании с каким-то человеком никого не могло удивить.

Сначала машина проехала мимо кафе. Движение здесь было одностороннее, и возвращаться можно было только пешком. Все три спецназовца внимательно ощупывали публику рядом с кафе, но осмотреть всех было просто невозможно физически, потому что улица слыла популярной у туристов и народу здесь было множество. Тем не менее первоначальный осмотр не выявил откровенно любопытных или настороженных лиц. И пусть контрагенты из любых структур давно научились внимательно следить за обстановкой, внешне оставаясь совершенно расслабленными, все равно предварительный осмотр места провести было необходимо. Хотя бы для самоуспокоения, а не для отработки инструкции. В конце квартала, когда машина повернула за угол, чтобы двинуться на второй круг, вышел майор Веримеев и пешком двинулся в обратную сторону. Старший лейтенант Корсаков уже давно раскрыл свой ноутбук и загрузил программу Spy Phone Suite Advanced, позволяющую контролировать местонахождение определенного абонента. Ожидание ответа от ноутбука длилось недолго.

– Он в кафе, товарищ подполковник. Сидит за столиком у окна справа от входа.

– Хорошо. Он один?

– Этого, товарищ подполковник, знать не могу. Я вообще не его вижу, а только его трубку. Только точку, которой трубка обозначена.

– Плюха где? – подполковник спросил в микрофон, спрятанный в этот раз под воротник.

– Я в двух шагах от входа в кафе, – отозвался майор Веримеев.

– Поехали на второй круг. Плюха, внимание…

Эта проверка была уже более активной, чем первая, хотя тоже носила чисто визуальный характер. Майор Веримеев обязан следить за людьми, находящимися рядом с кафе. Нормальный контрагент должен отреагировать на повторное появление перед кафе одной и той же машины в течение короткого промежутка времени. Если кто-то такую машину ждет, он обязательно будет на нее смотреть с повышенным вниманием.

«Тойота Королла» проехала мимо кафе во второй раз.

– Первый, я – Плюха. На мой взгляд, спокойно.

– Добро. Страхуй дальше. Владек, тормози…

Владек высадил Валентина Александровича на два десятка метров ближе, чем майора Веримеева, и двинулся на третий круг, который должен закончить, десяток метров не доезжая до кафе. И ждать там, когда подполковник Свентовитов появится в дверях, чтобы сразу забрать и его, и майора Веримеева.

Вихляющий задом, как разудалая пьяная шлюха, официант не подошел сразу, как только подполковник Свентовитов сел за столик, понимая, что случайный клиент может и подождать, но тут же поспешил по зову французского журналиста, которому, сразу узнав его, хотя видел до этого только на фотографиях, Валентин Александрович протянул руку для пожатия. Поль Лакруа тоже видел Свентовитова на фотографии в Интернете, только там подполковник был в цивильном костюме и давал якобы интервью по каким-то проблемам строительства жилых домов в условиях вечной мерзлоты. Представление разведчиков было заочным, но этого хватило для узнавания. Профессионалы легко запоминают людей по одной фотографии и уже не спутают с кем-то даже сильно похожим. Для этого существует специальный тренинг, разработанный по устоявшейся и опробованной методологии. Внимание, как правило, отдавалось сначала общему впечатлению, потом характерным чертам лица – форме бровей, носа, переносицы, разрезу глаз и форме ушей. Этого хватало, чтобы избежать ошибки.

При официанте не разговаривали. На плохом польском Валентин Александрович заказал себе только двойной кофе. Официант отошел, и Поль Лакруа спросил на чистом русском языке:

– Двойной кофе – это двойная доза воды или двойная доза кофе?

– Кофе, конечно.

– Вы думаете, он понял вас правильно?

– В России официанты это понимают.

– Я не был бы столь категоричным в отношении польских официантов. Мне показалось, он не понял. А пообедать вы не хотите? Здесь неплохо кормят.

– К сожалению, у меня время лимитировано. К тому же я нахожусь в Кракове не один, и мне кусок в горло не полезет, когда я знаю, что мои люди остались голодными. Вернусь, мы пообедаем все вместе. Итак, господин Лакруа…

– Минутку! Официант, кажется, вас все же понял. Чашка кофе обычная. Значит, кофе двойной. Просто я никогда такой не заказываю и потому не знаю. У меня сердце крепкий кофе не выдерживает, и поэтому я всегда предпочитаю слабый чай. И лучше, если летом он будет со льдом.

Официант подошел и молча поставил перед подполковником блюдце с чашкой кофе и одним маленьким кусочком сахара. Свентовитову показалось, что Поль Лакруа смотрит на него с любопытством и ждет, чтобы увидеть: вытащит военный разведчик ложечку из чашки или будет пить вместе с ней. И даже расстроился оттого, что подполковник ложечку положил на блюдце.

– Итак…

– Вот здесь, – Лакруа передвинул по столу вчетверо сложенную салфетку, – полный план дома и двора Валерия Людвиговича Майтусенко. На обратной стороне приблизительный график его передвижений по городу. Он графика старается придерживаться. Тем не менее полностью полагаться на график я не советую. Мало ли что… Лучше собственные тщательные наблюдения.

– Аукцион… – напомнил Свентовитов.

– Это не моя сфера. Это вам кто-то другой расскажет. Не могу знать кто… – улыбнулся Поль Лакруа. – Как только появятся сведения о месте хранения документации по «Граниту» и самой минимизированной установки, я вызову вас на новую встречу. Эти данные мне обещали предоставить. Думаю, сведения будут точные. Источник надежный. Все… Мне несут мой обед. Наконец-то! А то я уже ждать устал.

Валентин Александрович допил кофе, взял со стола салфетку, предложенную ему агентом, промокнул губы и, словно бы ненароком, салфетку смял и оставил в кулаке. Но сжатый кулак не помешал ему вытащить из кармана бумажник.

– Не беспокойтесь, – жестом остановил его Лакруа. – Я угощаю. За кофе собеседника я в состоянии заплатить…

Уже усевшись в машину, Валентин Александрович вдруг подумал, что Поль Лакруа, в принципе, не оставил о себе никакого впечатления. То есть вообще никакого, что странно само по себе. И невозможно было сказать, хороший он человек или плохой, злыдень или добрячок, вызывает симпатию или антипатию. Он был просто агентом Службы внешней разведки России, и все. Наверное, таким настоящий разведчик и должен быть – незаметным, никаким, не вызывающим эмоций даже у своих, чтобы не вызывать этих же эмоций у чужих. Конечно, чрезвычайно трудно быть таким, так держать себя и все собственные эмоции глотать самому. Обычно такое поведение чревато язвой желудка или слабым сердцем. Вот потому, наверное, Поль Лакруа и жалуется на сердце, и не может позволить себе пить кофе. Было даже интересно узнать, есть ли у господина Лакруа семья. И если она есть, как он ведет себя с женой, с детьми. Неужели и с ними он должен быть неживой куклой?

– Теперь куда? – спросил Владек.

– Улица Коперника.

– Она длинная. Куда именно?

Он в самом деле город знал хорошо.

– Проедем по всей длине, – подполковник на часы посмотрел. – У нас есть запас в 25 минут. Сначала хорошенько присмотримся. Потом остановимся где-то возле выхода на какой-то бульвар. Только на том бульваре почему-то нет срединной аллеи.

– А, понятно, – сориентировался Владек. – Есть коротенькая улочка, она тоже бульваром считается. Хотя, наверное, это только аппендикс бульвара. Сам он начинается чуть дальше, по другую сторону улицы Коперника. Там и срединная аллея есть. Она в зеленый пояс Старого города входит. Настоящий бульвар направо, а нам налево. Но я понял. Это недалеко от костела Святой Анны. Там, кстати, и сам Коперник похоронен. В костел заходить будете?

– К сожалению, мы не туристы, – вздохнул подполковник Свентовитов, вспоминая не к месту, но по случаю рассказ своего командира бригады, который в молодости воевал в Никарагуа и однажды вынужден был с группой проводить операцию на границе с Гондурасом. Группа спецназовцев отступала тогда по склону каменистой, покрытой джунглями горы. И только день спустя один из бойцов сандинистского фронта спросил у русских офицеров, какое впечатление на них произвела пирамида майя. Они вопрос не поняли. Потом выяснилось, что склон горы, по которому группа отступала, был склоном полуразрушенной пирамиды древнего индейского племени. Пирамиды майя старше египетских. Но во время операции было не до того, чтобы рассматривать достопримечательность. Точно так же и в ситуации современной группы. Интересно было бы посетить гробницу Коперника, но лучше в сложившейся обстановке не отвлекаться.

Улица Коперника полукольцом шла вдоль Старого города и, несмотря на свою длину, не имела перспективы для просмотра. И осмотр следовало проводить участками. Даже по теории перед встречей на улице следовало определить пути отхода на случай возникновения нештатной ситуации. Изучить боковые улицы, запомнить повороты, что в незнакомом городе всегда рискованно, потому что при необходимости побега можно угодить в тупик. Владек намеренно ехал медленно, как многие машины ездят по Кракову, и со стороны все смотрят на них как на транспорт с туристами, которые желают увидеть как можно больше и потому не спешат. Машины с местными жителями ездят быстро и на тихоходов внимания не обращают. Впрочем, так бывает во всех туристических центрах, а не в одном Кракове, и удивляться такому факту, как едва ползущее по улице авто, не стоило. И даже номер Малопольского воеводства не говорил ничего, потому что многие местные жители на своих машинах частенько подрабатывали в качестве гидов.

Прочесав всю улицу Коперника, «Тойота Королла» развернулась, чтобы проехать ту же улицу другой стороной, непосредственно примыкающей к участку бульвара, не являющемуся по-настоящему бульваром, хотя там, на этом участке, и вообще не было автомобильного движения. Но пешеходную улицу тоже следовало осмотреть, и на осмотр вышли старший лейтенант Корсаков с майором Веримеевым. К «Тойоте» они вернулись как раз тогда, когда Владек развернулся уже на другом конце улицы и снова проделал путь по противоположной стороне до бульвара. Но сел в машину, как и было обговорено, один старший лейтенант Корсаков. И сразу поставил на колени так и не выключенный ноутбук.

– Объект пока далеко, – сообщил он, введя номер сотового телефона в программу. – Вполне успеем неторопливо проехать до конца и вернуться.

– Едем, – скомандовал Валентин Александрович.

Пока машина совершала еще один круг по улице до конца и обратно до середины, майор Веримеев оставался на пешеходном участке бульварного «аппендикса». И ненавязчиво рассматривал гуляющих там туристов, тщетно пытаясь отличить бытовую туристическую фототехнику от профессиональной. Но майор скоро понял бесполезность своих попыток, потому что откровенные туристы могли одинаково снимать и мощным «Никоном», и простейшей цифровой «мыльницей». В современном электронном мире грани между профессиональной и бытовой техникой в значительной мере стерлись. По крайней мере, внешние грани.

Сам майор внешне от туристов мало чем отличался, а свою неспешность и любопытство, с которым он смотрел по сторонам, объяснял легко и ненавязчиво, несколько раз посмотрев на часы. Если бы кто-то наблюдал за майором, он обязательно подумал бы, что этот человек ждет кого-то и нервничает из-за очевидного опоздания.

«Тойота Королла» тем временем совершила очередной полукруг и остановилась в 20 метрах от поворота. Подполковник Свентовитов решил, что эти 20 метров ему нетрудно будет пройти пешком. Впрочем, у него оставалось в запасе около трех минут, и он провел эти три минуты в машине, заглядывая через плечо старшего лейтенанта Корсакова в монитор ноутбука.

– Он идет с противоположной стороны. Только-только из-за угла вышел на «аппендикс».

– Ну, пора, – вздохнул подполковник и открыл дверцу машины. – Надеюсь, он меня узнает… Плюха, как обстановка?

– Можно прогуляться, – отозвался майор Веримеев.

Валентин Александрович вышел, неторопливо дошел до угла и свернул. Неподалеку стоял майор Веримеев, который своего командира почему-то не узнал. Наверное, не привык видеть его в гражданской одежде. По той же, видимо, причине и сам подполковник не узнал своего заместителя и прошел мимо него, даже не скосив в сторону взгляд.

Дальше путь пролегал прямо. Навстречу и попутно шло много людей, и необходимо было выбрать среди них одного, которого видел только на десятке фотографий. Но знал, что немецкий бизнесмен Клаус Грофф предпочитает свободной современной одежде строгие и солидные темные костюмы. Среди множества разномастных туристов человека в строгом темном костюме выделить было реально. И Валентин Александрович выделил его издали…

Профессор Кошарски всегда, сколько себя помнил, предпочитал в самолетах спать, поскольку в полностью компьютеризированный век работать на компьютерах в воздухе запрещалось, а больше в самолете заняться было нечем. Сон же в такой ситуации был лучшим времяпрепровождением и к тому же сильно сокращал утомительный полет. Но в этот раз Кошарски уснуть никак не мог. Старший агент ЦРУ Джон Джонс, устроившийся рядом, заснул сразу после взлета, и ему можно было только позавидовать. Говорят, что хорошо спят люди с чистой совестью. Фил к этому обычно добавлял, что люди вообще без совести спят еще лучше. Джона Джонса, хотя бы в силу его профессионального статуса, профессор отнес бы ко второй категории. Тем не менее, о категориях сонливых людей не задумываясь, Джон Джонс спал. А Фил Кошарски, кресло которого располагалось рядом с иллюминатором, долго смотрел через двойное крепкое стекло на океан, который распростерся под крыльями. Разглядывал суда, спешащие к какому-то порту или, наоборот, из этого порта в другой, по другую, может быть, сторону океана или же вообще в другой океан. И странно было думать о том, что не знаешь даже, в какой порт эти суда спешат и из какого выходят в плавание. Джон Джонс не посчитал нужным поставить в известность Кошарски, куда они прилетели изначально и откуда вылетели дальше. Единственное, что он сообщил, куда должны прилететь в конце концов – в Польшу, хотя, скорее всего, с какой-то промежуточной стоянкой на дозаправку самолета. Расстояние слишком велико, чтобы лететь напрямую.

Итак, дорога в небесах пролегала в Польшу. Внизу оставался темный океан, но он быстро удалялся и округлялся с набором высоты, а потом и вовсе скрылся за слоем нижних облаков. В Польшу, на историческую родину, туда, где жили когда-то предки…

Говоря по правде, Фил Кошарски даже не знал, нужна ли американскому гражданину виза для посещения Польши, и вообще хорошо, что он взял с собой паспорт, хотя в повседневной жизни всегда обходился без него. Согласно американским законам, водительское удостоверение или страховая карточка в состоянии заменить любой паспорт и являются исчерпывающими документами, удостоверяющими личность во всех ситуациях, кроме оформления документов в банке. В Польше, слышал он, это совсем не так, хотя не знал, как и какие документы там требуется иметь при себе. Но в любом случае должны же быть хоть какие-то официальные основания для пребывания в чужой стране! Пока таких оснований для себя Кошарски не находил. Это вызывало некий дискомфорт в мыслях и создавало легкую растерянность.

Но гораздо больший дискомфорт и даже беспокойство вызывали спутники, летящие тем же рейсом. Профессор хорошо помнил, что Джон Джонс намеревался взять с собой какую-то «группу поддержки». Как он объяснил тогда, для участия в аукционе, на котором этот тип – Валерий Людвигович Майтусенко – собирался продать теоретическую документацию по русскому комплексу «Гранит». Часть материалов Кошарски видел. Но там не было главного. И над этим главным много лет бьются американские ученые, да и не только американские. Правда, когда-то, еще в начале двадцатого века, частично проблему решил Никола Тесла, но только частично. Кроме того, Тесла не имел привычки документировать свои разработки. Он все держал в собственной гениальной голове. То, что осталось после него в наследство коллегам, не создает единой картины. Вот потому и бьются многие ученые головой о стену, не зная, как отправить через пространство устойчивые пучки электромагнитных колебаний. Слухи о том, что русские физики Капица и Ландау теоретически смогли эту проблему разрешить, а потом русские же инженеры сумели применить теорию на практике, ходили давно. И даже есть косвенные данные об испытаниях комплекса «Гранит». Когда Горбачев то ли по глупости, то ли от ненависти к своей стране открыл американским ученым архивы советских физиков, там этих материалов не оказалось. Джон Джонс говорит, что, согласно данным ЦРУ, их и у русских тоже сейчас нет. Но, как оказалось, они есть у этого Майтусенко, некогда работавшего в той системе, где «Гранит» создавался. И он даже сумел в Польше построить мизерную установку, копирующую действия «Гранита» в весьма ограниченных параметрах. И выставляет на аукцион и саму установку, и свои материалы. То есть материалы русских ученых, очевидно им когда-то похищенные. И Джон Джонс пригласил профессора Кошарски выступить в качестве эксперта, способного оценить русские секретные материалы. Для этого же с ними должна была лететь и команда, которую старший агент ЦРУ назвал группой поддержки. Но сейчас с ними летела не команда, а коммандос, как легко определил Фил Кошарски. Хорошо вооруженные, готовые ко всему парни, конечно, лишними нигде не будут, но это давало мыслям другое направление. Что задумал Джон Джонс?..

И все-таки профессор, устав смотреть на облака, цепляющиеся за крылья самолета, уснул. И проснулся только тогда, когда самолет пошел на посадку и уже опустился ниже нижнего слоя облачности. Кошарски стремился всмотреться в рельеф местности, чтобы определить, где они находятся, но видимость была плохая: кроме скал вдалеке, ничего увидеть он не сумел и сказать себе что-то определенное не смог. Сомнения развеял Джонс, который уже проснулся.

– Рейкьявик, – сообщил он.

В Исландии профессор никогда раньше не был и хотел бы посмотреть если уж не на сам город, то хотя бы на аэропорт, который обычно городу чем-то соответствует.

– Хотя бы ноги разомнем. Сидеть устал, – сказал Кошарски.

– Не получится, – возразил старший агент ЦРУ. – Мы из самолета выходить не будем. Официально нас нет на борту. Никто, конечно, придираться не вздумает, тем не менее лучше нос не высовывать. Посторонние взгляды могут быть разными.

– Еще посадки будут? – поинтересовался Фил.

– Следующая уже в Польше.

Профессор посмотрел через левое плечо между двумя креслами. В задних рядах так и сидели люди в черной униформе.

– А наши попутчики, их тоже нет на борту?

– Их тоже нет, – согласился Джонс. – Их нет даже в большей степени, чем нас с вами, потому что мы в гражданской одежде, а вы даже не вооружены.

– Значит, попутчики до самой Польши…

– Это не попутчики. Это наша группа поддержки.

– Коммандос?

– Типа того. Отряд специального назначения нашего Управления. Парни очень серьезные, на которых всегда можно положиться.

– В чем положиться? – не понял профессор. – Помнится, вы собирались взять с собой другую группу поддержки.

– Другую? У меня нет другой группы поддержки. – Джон Джонс смотрел честно, и голос его звучал предельно искренно.

– Да. Речь шла о людях, которые что-то понимают в аукционах и имеют полномочия на оплату крупных счетов.

– А кто вам сказал, профессор, что мои коммандос не из таких? Почему вы считаете их не способными к интеллектуальной работе?

– Мне показалось, что они больше привыкли работать оружием и кулаками, чем головой. Впрочем, я допускаю, что и головой они тоже умеют бить хорошо.

– Это вы напрасно так. Впрочем, одно другому не всегда мешает. Моя группа специального назначения способна на многое, и без нее наше предприятие обречено на провал. Кстати, командир и трое его бойцов в свое время с отличием закончили Гарвард. А это, как вы знаете, не всем интеллектуалам дано. Я не думаю, что в вашей лаборатории много таких выпускников Гарварда. Как и простых выпускников того же Гарварда… Да и у других спецназовцев, кстати, хорошее университетское образование. Что почти никогда не мешает им быть великолепными бойцами. Бойцами без предрассудков, что при нашей работе очень важно.

– Есть у нас пара человек из Гарварда… – задумчиво сказал профессор и отвернулся к иллюминатору, словно сильно чем-то там, за стеклом, заинтересовался.

Самолет уже шел на посадку…

Как ни странно, но профессор Кошарски, на протяжении многих лет с увлечением работая над созданием оружия, которое в идеале своем должно было многократно превзойти по своей поражающей мощи и по площади поражения даже оружие ядерное, никогда не считал себя человеком кровожадным и вообще воинственным. Он даже не любил смотреть спортивные соревнования по тем видам спорта, где насилие ставилось во главу угла – различные силовые единоборства, и даже хоккейные матчи, – потому что редкие матчи обходились без драки на льду. Драки хоккеистов, как и поединки боксеров, казались Филу чем-то диким и противоестественным, явлением, альтернативным высокому интеллекту ученого человека. Более того, он всегда относился к этим парням из коммандос и всем им подобным с явной неприязнью как раз по той причине, что они, в понятии профессора, были всегда готовы на непосредственное насилие, на насилие как проявление собственной силы и ярости, агрессивности, как проявление стремления уничтожить все, что имеет собственную, противоположную точку зрения. И только сейчас, услышав от старшего агента ЦРУ об образованности этих парней, отчего-то вдруг сравнил себя и своих сотрудников с ними и подумал, что дело всей его жизни, такое увлекательное и сложное, практически мало чем отличается от дел этих коммандос.

Думать так для Фила Кошарски было неприятно, потому что он понимал простую истину. С восприятием возможности парней из коммандос тоже быть образованными людьми он не коммандос до себя поднимал – он сам опускался на уровень грубых коммандос, и при этом сравнении невольно вспоминались многочисленные беседы с пастором Рокуэллом Колем, погибшим так трагически только потому, что увидел человека, желающего проникнуть в дом Кошарски. Об этом инциденте думать было больно, но не думать нельзя, да и как-то не представлялся отец Рокуэлл уже ушедшим из жизни человеком. Ум понимал, что Коля больше нет, а сердце этого понимать не желало. Наверное, пастору нестрашно было уходить, потому что он верил в Бога и приготовил себя к встрече с Ним. Всей своей предыдущей жизнью приготовил. Фил Кошарски, что уж греха таить, сам не умея быть человеком верующим, многократно ловил себя на том, что завидует пастору, его убежденной вере, и в глубине души к вере все-таки тянется. Осознавать и принимать это профессору помогала привычка к анализу. Он умел анализировать не только физические и метеорологические процессы, но и процессы собственной мысли и собственных чувств, и потому всегда мог оценить себя здраво и без прикрас, хотя, как все люди, легко прощал себе собственные недостатки, которые в других людях казались ужасными. И эти здравые оценки, полученные в результате анализа чувств, говорили, что профессор все-таки хотел бы быть человеком верующим, – так на него влиял пастор, и, возможно, вскоре Кошарски начал бы посещать церковь. Не хватило немного, может быть, нескольких бесед и нового предложения отца Рокуэлла посетить воскресную службу. От нового предложения Кошарски, скорее всего, не отказался бы. Собственная убежденность людей умеет убеждать их собеседников. С этой старой истиной нельзя не согласиться.

Сейчас ситуация, конечно, изменилась, и Фил, скорее всего, в церковь не пойдет. Хотя полной уверенности в этом он не ощущал. И даже мелькала где-то в глубине души совершенно противоположная мысль, что он в один прекрасный момент, внезапно ощутив порыв, пойдет туда хотя бы в память об отце Рокуэлле. Но твердой уверенности в том или ином своем отношении к церкви еще не возникло, а давать какие-то зароки профессор не любил.

Несколько раз во время неторопливых вечерних бесед за шахматной партией или за чаем, в темах, которые как-то сами собой возникали, развивались, продолжались или прерывались, в зависимости от обоюдного интереса к самой теме, поднимался разговор и об ответственности человека за то, что он делает и как живет. Естественно, это были только общие беседы, не касающиеся конкретно чьей-то работы, и тем более работы профессора, поскольку работа эта принципиально не могла быть предметом публичного обсуждения. Тем не менее пастор Коль всегда твердо и однозначно придерживался собственной позиции.

– Как-то мы привыкли считать так, что все вокруг грешны, а мы сами из всех грешников наиболее безобидные. Это удобная позиция. Кстати, всему нашему протестантскому миру свойственная. И современная жизнь так устроена, что мы всегда стараемся найти для себя наиболее удобную, наиболее комфортную позицию. И когда находим ее, держимся за место и состояние, и не приведи Господи, если кто-то попытается вывести нас из этого состояния. Такого человека стоит пожалеть. Мы его уничтожить готовы и будем всеми средствами стремиться уничтожить. Не смей лишать нас нашего комфорта! И не замечаем, что нарушаем этим все заповеди Господни. Мы не видим своего состояния и все делаем, чтобы не нести ответственности за свои поступки. Состояние страуса, засунувшего голову в песок. Если ничего не видит, значит, и не страшно. А должно быть страшно. Страшно после смерти пред Господом предстать. Страшно за вопросы, которые нам зададут и на которые мы ответить вразумительно не сможем.

– Мы и сейчас не можем вразумительно ответить на вопросы, как и зачем живем, что хорошего делаем, а что плохого, – в тон священнику сказал тогда профессор Кошарски. – Вам, верующим, хорошо, вы молитесь, и этим хотя бы внутренне, хотя бы для себя, очищаетесь.

– Имеется в протестантизме и такое течение, – согласился пастор Коль. – Есть у нас священники и даже богословы, готовые всякого, постоянно посещающего службы, не забывающего молиться и читать Святое Писание дома, относить чуть ли не к святым. Боюсь, что мои коллеги сильно заблуждаются. Господь судить нас будет не по молитвам, а по делам. Молитвы лишними тоже никогда не бывают, но если они расходятся с делами, сколько ни молись, это будет лицемерием перед лицом Всевышнего. А он видит все, он даже мысли наши слышит. Грех в мыслях – грех точно такой же, как грех в поступках, потому что мысль материальна. Я только спрошу свою собаку, дать ли ей вкусненький кусочек, у нее слюна выступает. Слюна только от одной мысли. А когда мы в мыслях грешим, это тоже действует в каких-то других, невидимых нам уровнях. И Господь видит это. Он будет спрашивать нас за каждое наше праздное или лживое слово, за каждый поступок, за каждую мысль. Добрые дела на одну чашу весов лягут, недобрые на другую. И что в итоге перевесит? Не зря Иисус говорил, что немногие войдут в Царствие Господне. Чем питал ты душу свою, чем питал ты души других людей, что ты говорил о них, все то же самое получишь и о себе услышишь. И потому за всем, что делаешь, за всем, что думаешь, следить необходимо тщательно. Разные мысли всегда будут в голову забираться. Лукавый не дремлет и не желает допустить праведности человека. И потому только на Господа надо уповать и у Него искать защиты от лукавого. А Господь защитит только тех, кто Дух Его поддерживает. Не будет Господь вступаться за того, кто зло творит.

Эта беседа с пастором Колем вспомнилась вовремя, и вспомнилась так явственно, словно состоялась пару часов назад. И потому сейчас, после трагической гибели отца Рокуэлла, показалась его завещанием. И такое завещание словно бы предостерегало от взаимодействия со старшим агентом ЦРУ Джоном Джонсом и его людьми. Которые к работе относятся «без предрассудков», как, видимо, и сам Джонс. Но как выйти из сферы влияния Джонса, профессор Кошарски не представлял. Более того, несколько фраз, оброненных старшим агентом ЦРУ, явственно давали понять профессору, что ЦРУ знает о нем много, и знает в том числе о его авантюре с приписыванием сложившейся в России климатической обстановки собственным разработкам по проекту «Жара». Фил Кошарски только один из всех полностью знал практическую стоимость своего проекта. Ну, частично знала это и профессор Троицки. Но она была, как говорится, в одной упряжке с Кошарски. Реализация проекта создает, может быть, одну сотую процента того, что творится сейчас в России. Однако похоже было, что и старший агент Джонс знал это же и несколько раз намекал на свои знания. Доказать что-то с цифрами в руках он не мог, это Кошарски осознавал. Но поднять скандал и бросить на профессора тень в случае особой несговорчивости Кошарски – это было вполне реальным развитием событий. А такая тень может оказаться в состоянии повлиять на дальнейшее финансирование проектов направления, которым профессор руководил. И потому со старшим агентом следовало быть осторожным, не вступать в открытую конфронтацию, но и не дать втянуть себя в какую-нибудь авантюру. Хотя, кажется, он уже втянул. Иначе как можно назвать эту поездку в Польшу в компании с коммандос…

И снова утомительный полет, но хотя бы как-то определившись с отношением к делу, в которое втравил его старший агент ЦРУ Джонс, профессор Кошарски успокоился, и теперь уже ему не стоило большого труда уснуть. Просыпался он несколько раз, поглядывал в иллюминатор, пока еще было светло, и снова видел под крыльями или облака, или бесконечную водную гладь, по которой гуляли гигантские волны. Однако глаза опять закрывались, а когда они открылись в очередной раз, под крыльями мелькали какие-то огни. Это был большой город. Но вокруг самолета стояла темень тьмущая, густая, и даже странным казалось, как самолет может лететь через такую тьму. Кошарски посмотрел на часы. Уже девять часов, как они вылетели из Америки. Он не знал, из какого аэропорта, но это было и неважно. Ориентироваться в скорости военно-транспортного самолета Кошарски не умел, но он знал, что в Европу гражданский самолет летит часов восемь – десять. Военно-транспортный может лететь и быстрее, и медленнее, в зависимости от предназначения этого самолета. В любом случае стоит ждать скорого приземления.

В военно-транспортном самолете нет стюардессы, которая просит пассажиров пристегнуть страховочные ремни перед посадкой, и вообще никто не предупреждает о том, что самолет намеревается приземлиться. Профессор посмотрел на Джона Джонса – тот спал, слегка отвалив нижнюю челюсть. Отчего-то захотелось плюнуть ему в раскрытый рот, но Фил Кошарски умел себя контролировать. Желание нагадить соседу по салону произошло, видимо, по причине болезни. Долгий утомительный полет без пищи и больной желудок – понятия несовместимые. И Кошарски почувствовал, как в желудке что-то слегка тянет. Это была еще не боль, но первый признак подступающей боли, и по этому признаку можно было определить, что ее необходимо купировать в зачатке. Кошарски достал свой саквояж, нашел бутылочку с мутной белой жидкостью, вытащил пробку и сделал большой глоток. Лекарство было безвкусным, не противным и не приятным, только сильно обволакивающим полость рта, но глотать его сразу было нельзя. Его следовало сосать, и постепенно оно уходило в пищевод, а оттуда в желудок и обволакивало язву пленкой, не давая усилиться начавшемуся было обострению. Такие бутылочки у профессора были всегда с собой – и в рабочем кабинете, и в служебной машине, и дома, и теперь вот в этой поездке. Без этого он уже обходиться не мог.

– Желудок прихватило? – словно он и не спал совсем, спросил Джонс.

– Мне нельзя длительное время голодать, – оправдываясь, сказал Кошарски.

– Я не подумал об этом, – старший агент взял вину на себя. – Сам я могу по трое суток без еды и без воды… Извините, профессор. Я просто не подумал. Но без врачей мы обойдемся?

– Обойдемся, – пообещал профессор.

– В крайнем случае придется прибегнуть к услугам военного врача на базе НАТО.

– База будет рядом с нами? – поинтересовался Кошарски.

– Мы будем на ней жить. Кстати, по времени мы сейчас пойдем на посадку. Как раз на аэродром военной базы. Будьте готовы. Посадку вы вытерпите? Я могу пригласить врача к самолету.

– Я не в таком состоянии, чтобы уже сейчас обращаться к врачу. Лекарство у меня с собой. Можете не беспокоиться…