ГЛАВА СЕДЬМАЯ
I
На исходе дня во взвод присылают нового командира, высокого, с маленьким смуглым личиком младшего лейтенанта. После прорыва первой линии обороны полк продвинулся не более как на пять-шесть километров. Штаб полка в небольшом поселке, где всего полдесятка домишек. Его бешено обстреливает вражеская артиллерия.
В поселок ведет дивная каменная арка. Или это какой-нибудь памятник? Под мраморными античными колоннами арки разведчики находят укрытие. Но вскоре им приходится выбираться: от осколков арка не спасает.
Новое пристанище — цементированный, с толстыми стенами склеп. Сюда набились все, кто оказался поблизости, — пехотинцы, артиллеристы, связисты. Лейтенанты, капитаны переругиваются. Наверняка оттого, что осознают свою беспомощность. Бойцы потихоньку курят в кулак.
Наконец — на речке, видимо, навели мост, переправили пушки — вступила в дело артиллерия. Вражеская же к вечеру притихла. В этот момент и появился в склепе командир взвода разведки.
Взвод снова перебрался под арку.
Новый командир по фамилии Мамедов. Младший лейтенант — казах, по-русски говорит с заметным акцентом. Старшина Кисляков, помкомвзвода Смирнов, привалившись к осповатым от осколков мраморным колоннам, сидят надутые. Не знают, как держаться с новым командиром.
Младшему лейтенанту удается в считанные минуты расположить их к себе. Он общителен, дружелюбен и, кажется, вовсе не заботится о том, что прислан командовать взводом. С рядовыми, сержантами с первой минуты запанибрата. И нравится всем.
Смирнов просит у младшего лейтенанта закурить, а повеселевший Кисляков идет разыскивать кухню. Мамедов вовсе не стремится возвыситься над старшиной и помкомвзвода, и тем охотнее оба принимают его власть над собой.
О Мамедове узнают, что он воюет с сорок третьего года, окончил трехмесячное военное училище. Уже дважды ранен. Последний раз тюкнуло под Нарвой, лечился в Ленинграде. Странное совпадение: в том же госпитале, где и Смирнов.
— Маргариту знаешь? — допытывается Смирнов. — Черненькая, молчаливая. Книжки читает. Девочка что надо. Блокаду пережила...
У младшего лейтенанта тотчас проясняется лицо.
— Маргарит знаю. Хороший девушка. Раненый хотят крутит роман, она — ни в какой. Серьезный девушка. Строгий...
Не успел Мамедов перезнакомиться с бойцами взвода — посыльный от начальника штаба тут как тут. Из штаба младший лейтенант возвращается минут через двадцать.
Задача ясна: идти в ночной поиск. Разведчики переобуваются, тщательно обматывая портянками ноги, набивают автоматные рожки, диски патронами, натягивают маскхалаты.
Мамедов разъясняет обстановку. Наступление развивается успешно. Вражеская оборона прорвана на двадцатикилометровом участке. Войска продвинулись на запад, в глубину Карельского перешейка, на пятнадцать — двадцать километров. Но это у соседей. Дивизия, в которой служат сами разведчики и которая наступает не в западном, а в северном направлении, добилась значительно меньшего успеха. С завтрашнего дня дивизия поступает в распоряжение армии, стоявшей здесь в обороне и тоже начинающей наступление.
Не все отправляются в поиск. Остается Ладуров с новичками. Те, кто идет на задание, оставляют им документы. Сергей обертывает носовым платком комсомольский билет, солдатскую книжку, три письма от Олимпиады и передает Ладурову.
Взвод ведет Кисляков. Младший лейтенант легко шагает следом. Третьим — Смирнов.
На своих слегка кривоватых ногах, с квадратными плечами, чуть полусогнувшись, Кисляков бесшумно, как рысь, перепрыгивает с камня на камень. Миновали выдвинутое вперед боевое прикрытие: лежат за огромным валуном трое солдат, укрывшись шинелями, и покуривают в кулак. Еле слышно звякают в вещевых мешках разведчиков запасные автоматные диски. Они переложены портянками, чтоб не так отчетливо звякали.
Разведчики идут растянутой цепочкой. Дистанция — три-четыре метра. На тот случай, если кто-нибудь наступит на мину и чтоб взрывом не зацепило остальных.
В светлом полумраке можно различить сосны, ели, гряду валунов. Свои уже позади. Пожалуй, полкилометра отделяет от них. Впереди вырастает бугор. Наверное, разместившись на его седловине, артиллерия и обстреливает поселок.
Кисляков ложится за камень. Остальные тоже ложатся. Осматриваются, прислушиваются. И понемногу продвигаются вперед. У Сергея все нервы, кажется, обнажены. Хотя вот такие вылазки для него не в новинку. В партизанах он постоянно был в таком напряжении. Остро пахнет багульником. Багульник растет в диких болотистых местах. А здесь бугор. Земля твердая, каменистая. Лопатой не возьмешь. Замерли, не шелохнутся сосны. Точно темные стога сена. Такое впечатление, будто все спят. Но впечатление это обманчиво. Ведь солдаты спят подобно зайцам: один глаз закрыт, другой — все видит. Есть среди бойцов и такие, что совсем не спят. Например, в боевом охранении. И разведчики. У финнов тоже свои разведчики. Может, ползут навстречу. Финны лучше знают лес, камни, эту местность. Живут на такой же каменистой земле. Эти камни помогают им воевать. Попробуй укуси...
Вся земля в светлом полумраке. Небо темное. И звезды на небе расположены не так, как там, в родных местах. Необычным представляется ковш Большой Медведицы. Яркая точка Полярной звезды чуть ли не над самой головой.
В оккупации Сергей читал книги Кнута Гамсуна. И словно приобщался к мягкой, неброской поэзии северного края. Не предполагал, что попадет в этот край на войну. Не знал, что Гамсун живет в порабощенной Норвегии и как будто даже ладит с фашистами.
В небе — самолеты. Звук нудный, надсадный: так гудят моторы немецких самолетов. Наконец свистят и взрываются бомбы. Ночную бомбежку Сергей видит впервые.
Самолетов несколько — пять или шесть. Делают один заход за другим. Отбомбится один, за ним второй, третий. Бомбы падают приблизительно на поселок, туда, где арка, штаб, ближние тылы. Но ни одна зенитка не отзывается.
Ночная бомбежка разведчикам помогает. Как только отрывается со свистом бомба, делают бросок вперед. Обдирая руки о камни, карабкаются наверх, на бугор. И замирают, если самолет отдаляется.
Кто-то невзначай наступил на камень, сорвал с места. В одно мгновение целая каменная лавина устремилась вниз. Разведчики прижались к земле, затаили дыхание. Но поздно! Сверху ударила пулеметная очередь. За первым пулеметом застучал второй, через несколько мгновений — третий. Огненные вспышки, кажется, вырываются из середины темной горы, нависшей над разведчиками, пули секут по валунам, рикошетя, выбивая из них искры. Каменные брызги сыплются на спины разведчиков.
Рядом с Сергеем тяжело дышит Мерзляков.
— Погуляет «язычок». На засаду напоролись...
По цепочке команда: отходить...
Самолеты уже не гудят. Пулеметы смолкли. Тихо, тепло, даже парко средь сосен. Звенят комары. На лицо налипает натянутая меж деревьев паутина. Ночь перевалила на вторую половину, но становится словно бы темнее. Звезд не видно, небо затянуто облаками. Начинает накрапывать дождь.
В плащ-палатках, неслышно ступая, бредут по чужому, вражескому лесу разведчики. Наконец выбиваются на дорогу, ведущую к нашей передовой. Сразу натыкаются на боевое охранение. Под валуном двое бойцов: один постарше, другой — молодой. Тот, кто помоложе, наверное, спал: спохватившись, излишне громко окликает разведчиков.
— По вас стреляли? — спрашивает старший по возрасту, с заметной стерней щетины на узком, худом лине.
— По нас.
— Наверное, дот у него там. Головы не дает поднять.
За дорогой, за сосняком, большая поляна, густо усыпанная камнями. Дорога вьется вверх, темнеют мыски сосняков, поднимающихся по уступам. На самой седловине холма тоже островки леса.
Разведчики вновь на ничейной территории. Вновь карабкаются на гору, только с другой стороны. Младший лейтенант не отстает от Кислякова, Смирнова. Есть что-то грациозное в том, как своей тонкой, гибкой фигуркой он, точно ящерка, приникает к земле, бесшумно по ней скользя.
Разведчики взбираются на уступ, который точно опоясывает гору. Но дальше не продвигаются. Лучшего места для наблюдения не найти. Младший лейтенант, Кисляков, Смирнов подолгу смотрят в бинокль, передавая его друг другу. Наверное, рассматривают дот. Напрягая зрение, Сергей тоже всматривается в вершину горы, но ничего не видит.
Уже светает. По-прежнему моросит тихий дождь. Укрывшись удобной плащ-палаткой, под однообразный шелест дождинок Сергей незаметно для себя переносится в иные края — в местечко, на станцию, окруженную раскидистыми тополями. И видит: никакой не дождливый день там на станции, а теплый, солнечный. Под легкими порывами ветра шелестят серебристой листвой высоченные тополя.
Когда Сергей покидал местечко, то лишь отцу позволил себя провожать. Помнится, садился он в вагон, а тут развязался вещевой мешок и выпало несколько книг. В их числе немецко-русский словарь, который Сергей счел необходимым взять с собой. Книги подал ему в вагон отец.
Но теперь Сергей видит на перроне не отца, а Галю. Она в своем коричневом пальтеце, на голове вязаный белый платок. Подавая Сергею словарь, Галя удивленно спрашивает: «Зачем он тебе? С немецкими девушками собираешься разговаривать? Если так, то я тебе писать не буду. Ни разу не напишу». — «Скажешь, немецкие девушки... — оправдывается Сергей. — Я только о тебе и думаю...» — «Все равно не напишу».
Поблизости раскатывается взрыв, Сергей просыпается, но ему так приятно быть с Галей, он так верит в сон, что он закрывает глаза, надеясь вновь заснуть. Это, может, уже не сон, а так, полуявь-полудрема. Галя не заставляет себя долго ждать, приходит сюда, на усыпанный камнями, поросший можжевельником уступ горы. Она в военной форме, под новой гимнастеркой заметно выделяется полная грудь, из-под пилотки выбивается русая прядь волос. На ногах у Гали не кирзовые, а хромовые, начищенные до блеска сапожки.
«Я пошла в армию после тебя, — говорит Галя. — Потому тебе не писала. Искала тебя. И вот теперь — нашла...»
Сергею радостно, что Галя рядом. Он знает: она в санитарной роте. Но и тревожно ему: рвутся снаряды, мины. Галю могут убить. Что будет, если Галю убьют?..
«Тебя могут отпустить из армии?» — спрашивает Сергей.
Галя хитровато посмеивается:
«Могут. Но я не поеду. Здесь много девчат, какая-нибудь тебе понравится...»
Взрывы столь частые, что сон исчезает окончательно. Разведчики отходят. Утро серое, хмурое. Дождь моросит по-прежнему.
Мгновение назад Сергей видел Галю, слышал ее голос. Странно: она привиделась, а чувство такое, будто стоит перед Сергеем живой человек. Но что странного, если Галя постоянно с Сергеем, во всех его мыслях! И теперь, когда снаряды, мины, пули грозят смертью, Сергей еще острее чувствует цену жизни, в которой главная радость — Галя.
Он видит кровь, грязь, мерзость, да только стоит ему вспомнить о Гале — как все это отступает на задний план, расплывается, исчезает. Он преодолевает усталость и страх, ходит рядом со смертью, как бы добиваясь всем этим Галиной любви.
Война будет продолжаться до победного конца. В этом Сергей убежден. И, пожалуй, это и рождает высокий, романтический настрой его мыслей и мечтаний. Мир близко.
В той жизни, которая наступит после мира, Сергей найдет Галю, и тогда начнется счастье.
II
Начинается атака. Дым от снарядов низко стелется по земле. Обстрел вражеских позиций учащается. На дороге, петляющей у подножия горы, чуть в стороне, меж камней и кустов можжевельника, вырастают фигурки пехотинцев. Бойцы бегут, падают, поднимаются снова.
Оживает невидимый дот. Точно из самой середины горы хлещет огнем пулеметов, скорострельных пушек. Фигурок бойцов не видно: залегла пехота.
За соседним валуном лежит Мелешка. Заявился с утра. Голова забинтована, марля в кровавых пятнах.
— Сбежал из медсанбата, — сообщил Лебедю. — Ты помалкивай. Без меня вам этот дот не взять.
Пулемета в отделении нет. Мелешка с автоматом. И весь увешан «лимонками». Даже большую противотанковую тарелку, мину, держит на боку.
Опять атака. Грохот пушек, черный, дегтярный дым. Фигурки бойцов на дороге. Кинжальный огонь с горы.
Василь Лебедь теряет счет атакам. Точно вечность прошла и всю жизнь он был солдатом, бежал и полз, приникал к каменистой, неласковой земле, сжимался в комок, если рядом рвались снаряды и мины, расслаблялся, наполнялся мгновенной радостью, когда проходила опасность. Василю кажется — он все знает о войне. Что надо знать? Слышится команда, ее выкрикивает командир роты Чубуков: он первый, кривя черный рот, набычив голову, с наганом в руке выскакивает из-за валуна, бежит вперед. Подхватываются, бегут бойцы. Некоторых не так легко поднять с земли. Есть и такие, что ловчат на войне. Подхватываются для блезиру в тот момент, когда те, кто раньше бросился в атаку, залегают под огнем на землю. Вставай, беги, падай, приникай к земле. Вот и вся наука войны!..
Если начать отсчет с позавчерашней разведки боем, только три дня прошло. А уже так много Василь повидал.
Дот впереди. Хлещет огнем. Напоролись на него вчера. Ни днем ни ночью нельзя поспать. Глаз не сомкнешь. Хотя кое-кто спит. Мелешка спит где упадет. Странный человек. Сам рвется в бой. Не боится смерти.
Василь тоже не думает о смерти. Убьют так убьют. Только уж лучше сразу, чтобы не страдать. Вчера вечером солдату оторвало обе ноги. И он, кровавый комок, еще полз, заглядывал встречным бойцам в глаза, будто просил спасти, пощадить.
Дошло до Василя, что ранило Николая Прокопчика. Тяжелое ранение — в живот. Вот тебе и ездовой. И ездовых настигают мины. По-всякому гибнут люди. И чаще всего — очень просто. Бежать надо навстречу пулям, осколкам мин, снарядов. Давно известно — пули свищут. Они не только свищут, они визжат, скулят, воют, бесятся в своей кровавой ненасытности.
Атака... Еще атака...
Василь ползет. Он теперь никем не командует. Не знает, где кто. Рота сбилась в кучку на небольшом пятачке средь камней. Какая там рота... Может, уже половины нет. Девушки-санинструкторы все время волокут на плащ-палатках раненых. Вниз с горы тянуть легче. Попробуй выжить, если на каждого человека здесь по тонне снарядов, мин. Да вдобавок под этой горой, среди сплошных камней.
Впереди лежит кто-то, поджав ноги и укрывшись с головой шинелью. Автомат положил рядом. На убитого как будто не похож. Василь подползает поближе. Из-под шинели высовывает голову Костя Титок.
— Меня убьют, — сообщает.
— Почему тебя? — Василь не придает словам Кости особенного значения.
— Рахима только что убило. По алфавиту убивает. Разве не видишь? Позавчера Герасимовича, вчера — Мелешку, Прокопчика. Теперь Рахима...
Значит, и Рахима убило. Василь не хочет показывать Косте своей растерянности.
— Прокопчика ранило, — возражает. — Мелешка здесь. Из медсанбата сбежал.
Костя с недоумением посматривает на Василя. Наверное, не может понять, как можно из медсанбата рваться в такое пекло.
— Смерть на одну букву ошиблась, — говорит Костя. — Дальше пойдет как но маслу. Рагомед. Русакович, Соколовский, Титок Константин. Вас смерть пощадила. Тебя и Левоненку. До второго тура. Все же ты — командир отделения...
— Перестань! — кричит Василь. — Ты сходишь сума от страха.
— Могу перестать. Только все равно будет так. Теория вероятности. Математика — наука точная.
Василь думает о Рахиме. В местечке отбился он от воинской части, вместе с местечковыми новобранцами поехал в запасной полк. Может, он так поступил обдуманно? Прикинулся малограмотным, недалеким. Знал, что такое фронт, и хотел выжить.
Гул пальбы нарастает. Артиллерия бьет по горе непрестанно. Рота поднимается, десять — пятнадцать метров бежит, залегает снова. Душу Василя охватывает безразличие. Даже мелькает странная мысль: хорошо, если б ранило в руку или в ногу. Отлежался бы в госпитале, отоспался...
Несчастья нахлынули на Костю одно за другим. Вчера он наелся мяса, не зная, что это конина. До самого восхода солнца его рвало, выворачивало все нутро. Кажется, теперь в желудке одна лишь желчь. Есть ничего не хочется.
Утром Косте передали письмо от матери. Измятый треугольничек, посланный еще в апреле в адрес запасного полка. Кто-то сверху проставил цифирки новой полевой почты. Наверное, в запасном полку теперь знают новый адрес.
В письме мать пишет: прислали похоронки на отца и брата Максима. Костя догадывался, что отец и брат Максим погибли. Иначе — давно отозвались бы. Местечко освободили еще осенью прошлого года. И не могли брат и отец так долго молчать. Но догадываться — одно, а знать — совсем другое. Теперь Костя знает, что отец погиб под Сталинградом в январе сорок третьего, Максим — через полгода — на Курской дуге.
«Отец лежит под Сталинградом, меня убьют под Ленинградом», — думается Косте. Если даже не убьют, прежней жизни уже не будет. Никогда не будет. И никогда уже не блеснет даже что-нибудь похожее на то, что было.
Костя хорошо прожил семнадцать лет. Отец работал грузчиком; окончив шесть классов, на станцию, в погрузконтору, пошел работать старший брат Максим. Старший брат, отец были рослые и сильные, как дубы. Мать тоже рослая и дебелая. Костя же удался невысокого, даже маленького росточка и от этого страдал. Ему хотелось быть похожим на отца, старшего брата. Казалось, что все видят его недостаток, и внутренне он был всегда напряжен, готов к отпору. Раз или два хлопцы, с которыми он дружил, обозвали его недоноском, он бросился на них с кулаками, но перевес был не на его стороне. Его легко уложили и отлупили.
Уже в школе, обнаружив, что есть на свете турник, гантели и другие спортивные снаряды, Костя решил закалиться, стать сильным. До изнеможения упражнялся на турнике, обливался холодной водой и к четырнадцати годам многого добился. На зависть и к восторгу всех школяров, он и еще двое-трое старшеклассников крутили на турнике «солнце», делали другие сложные упражнения, были первыми в поединках волейболистов.
Костя словно обдуманно дружил с высокими, физически сильными одноклассниками. Один из них, Степан Лобач, по прозвищу Вол, огромного роста, широкоплечий пучеглазый парень, был вдвое тяжелее Кости, но свалить его не мог: верткий Костя не давался. А Мишу Цукара, прозванного нм Сурком, парня, который на целую голову был выше его, Костя легко, без особых усилий клал на лопатки.
В Костиной семье все — отец, мать, старший брат — были рассудительными, не любили ссор, а вот Костя рос злословцем. Ему нравилось высмеивать всех — и взрослых и ровесников, он легко придумывал смешные, нелепые прозвища, и прозвища эти приживались.
В школе его ценили за математические способности. Он дорожил подобным мнением одноклассников, решал дополнительно задачи из старых задачников. Не было для него лучшей награды, как выйти к доске и решить задачу, если никто в классе не мог ее решить. Это были особенно дорогие минуты его триумфа. Учительница математики, жена директора школы, острая на язык и хитрая женщина, Костю уважала. Он был ее опорой в классе. Ее муж, который вел ботанику, зоологию, анатомию человека, а в девятом классе объяснял школьникам теорию Дарвина, наоборот, невысоко ставил Костю. Ведь все остальные школьные предметы, исключая разве что географию, Костю мало интересовали.
Лежа за валуном, предаваясь власти воспоминаний. Костя видит свой двор, огород, сад. Ничего особенного как будто. В саду только две яблони, вишня, слива, остальные деревья — дикие груши. В те лютые морозы, когда шла финская война, половина яблонь, слив вымерзла, а вот дички уцелели все. Мелкие их плоды становятся вкусными только поздней осенью. Костя любил собирать дички. Околачивал, ссыпал в дежку, перекладывая их сеном. После покрова, когда на огороде уже не найти ничего, а яблоки на базаре продаются по дорогой цене, он с удовольствием лакомился этими дичками.
Атака. Перебежка. Валуна поблизости нет, Костя бросается под выворотень. Елку, наверное, вывернуло ветром, корни ее повисли с комьями земли. Вражеский дот строчит непрестанно. Не дает поднять головы. «Убьет, — думает Костя с холодной тоской. — Тонна железа, камней на каждый квадратный метр. Удобно держать оборону в краю сплошных камней. Кто бы там ни был. Укрылся в каком-нибудь каменном мешке — и стреляй оттуда. Сам будешь цел, а тех, кто наступает, накосишь немало...»
Вспыхивает синее пламя. Одновременно с грохотом взрыва Костя ощущает удар по руке. Будто кто-то сильно стукнул палкой. На запястье показывается кровь. «Ранен, — мелькнула мысль. — Может, уцелею. Осколок дважды в одну точку не попадает».
Вытащив здоровой левой рукой индивидуальный пакет, который на всякий случай положил в брючный карман, Костя раздирает его зубами. Приподнявшись и опершись на вздрагивающий локоть, левой рукой перебинтовывает правую. Чувствует: рана небольшая. Но крови много. С локтя кровь натекает в рукав, и от этого неприятно.
Снаряды рвутся реже. Костя понемногу веселеет, как бы настраиваясь на волну спокойных, рассудительных мыслей. В эту руку осколок больше не попадет. Есть другие уязвимые места — левая рука, голова, живот, ноги. Если его еще раз заденет, он пойдет в тыл, в медсанбат.
Забывшись в краткой полудреме, снова видит Костя родную хату. Она стоит на углу двух улиц — Советской и Вокзальной. Продолговатое строение с двумя печными трубами. Во второй половине хаты жил квартирант — старший пожарник Иван Пашкевич, крупный неуклюжий мужчина, который ни зимой, ни летом не снимал синей долгополой шинели. Пожарник был безобидным человеком, но Костя любил над ним потешаться. Выдумал, что ночами Пашкевич не спит, изобретая необычный огнетушитель. Ночью раз десять зажигает в печи, а затем гасит огонь.
Под хохот хлопцев он плел про пожарника множество всяких небылиц. Как будто изобретенную им смесь, от которой сразу гаснет пламя, квартирант помещает в железные ящики, запаивает их и посылает в другие пожарные команды с такой надписью: «Изобрел и придумал своей головой в собственном кабинете алхимик Пашкевич Иван».
Где теперь Пашкевич? Призвали в армию в первый день войны. Его тихая жена куда-то выехала.
На поляне появляется Чубуков. Кричит, перекосив черный рот. С наганом в руке бегает меж камней и выворотней. Подымает людей, показывая на дорогу. На ней три танка. Стоят один за другим, рокочут моторами. На гору поползут танки.
Увидев, что рука забинтована, Чубуков приказывает Титку идти в тыл. Но Костя не повинуется. Пригибаясь, припадая к земле, пробирается к танкам. Кое-кто из бойцов, держась за скобы, лезет на броню. Косте же нельзя, правая рука ранена, в левой — автомат. Из отделения на переднем танке Лебедь и партизан Рагомед. Лицо у Рагомеда спокойное.
Опять Костя в полубреду. Кажется: не на танке сидит широколицый Рагомед, а в кузове полуторки, везет на плодоовощную базу колхозную картошку. Если не хватало места в кабине, колхозники всегда сидели в кузовах на картошке. На углу улицы перед Костиной хатой полуторки часто останавливались. Люди, разминая ноги, шли во двор, вытаскивали из колодца ведро с водой. Припав к железному ободку, жадно пили.
Первый танк, проскрежетав траками по мелким камням, которыми усыпана дорога, трогается. Огонь с вражеской стороны опять усиливается. Бойцы плотнее прижимаются к броне.
Метров пятьдесят, стреляя на ходу, прошел танк по дороге. На повороте в него попадает снаряд. В башню, где самая крепкая броня. Высекая искры, осколки царапают броню. Со стоном сваливаются на землю двое бойцов. Лебедь с Рагомедом сидят.
Взрывы снарядов и мин все чаше. Видно, танки заметили с той, вражеской стороны. Все кругом словно бы наполнено воем, визгом, скулежом.
У Кости мелькает мысль, что если они с Лебедем уцелеют, вернутся живыми домой, то будет о чем рассказать про бои на поросшей соснами каменной гряде. Но он тут же отгоняет эту мысль. В прежние времена поэты прославляли войну, военные подвиги, но о войне, которая идет здесь, лучше смогут рассказать математики. Они могут точно высчитать, сколько снарядов, мин, осколков, пуль прошивают каждый квадратный метр земли в каждую данную единицу времени и как много людей может при таком огне уцелеть. Никакой романтики, сплошная статистика. Смельчак ты или трус — результат один. Железный цеп, непрестанно молотящий, найдет и ударит. Абсолютная власть техники, перед которой человек беспомощен...
Мощный взрыв потрясает танк. Из-под башни валит черный, дегтярный дым. Как горох с танка сыплются бойцы.
Костя, который шел вслед за танком, падает наземь. Зная, что танк может взорваться, ползет с дороги, помогая себе раненой рукой. Через мгновение ощущает сильный — точно железным молотком — удар в голову. В глазах скачут зеленые, желтые, алые круги.
Костя понимает: вот и наступает смерть. Никакого страха не чувствует. Сейчас он перестанет дышать — и все. Есть даже облегчение от мысли, что он покидает жизнь. Он знал, что так будет. Десять тонн металла на один тощий солдатский живот. Странно, он умирает в тот день, когда узнал о смерти отца и Максима. Может, это какой-то таинственный знак судьбы? Может, есть другая, потусторонняя жизнь? Тогда он найдет отца и Максима. Его душа полетит в бесконечную даль, найдет их. Душа бестелесная, может полететь куда захочет: под Сталинград, под Курск — туда, где погибли отец и брат. Закрывая глаза, Костя видит высокую белую церковь с зелеными маковками. Где он ее видел? Костя старается вспомнить, но ничто не воскресает в его памяти. В свои девятнадцать лет нигде он особенно не был — только несколько раз его, малолетнего, отец возил в Гомель: у Кости болел живот и местные доктора никак не могли узнать причину его недуга. Когда учился в девятом классе, ездил на соревнования в Мозырь. Стрелял там из лука. Почему из лука? Костя не имел никакого влечения к такой стрельбе. Физрук попросил: надо было показать, что в школе занимаются подобным видом спорта. Костя хорошо попадал в цель, и школа тогда заняла первое место...
Вынимая документы из кармана Кости Титка, Василь не может удержаться от слез. Костя как живой. Точно уснул. Только голова в крови. Осколок попал немного выше затылка.
Василь не думает о том, что не любил Костю и даже не хотел, чтобы он был в отделении. Теперь ему кажется, что Костя был самым близким товарищем. Предчувствовал смерть и перед ним, Василем, исповедовался. На его глазах погиб. Как герой отдал жизнь. Был ранен в руку. Чубуков приказывал отправляться в тыл... Не пошел все же..
Василь в отчаянии. Смерть Кости Титка его особенно потрясла. Убивает знакомых, близких товарищей. Наверное, напрасно они все так добивались вместе ехать на фронт. Среди чужих людей было бы легче. Попали в проклятое место. Каждый метр земля простреливается, вспарывается минами, снарядами, осколками железа и камня.
Соскочив с танка, Василь видел, как с неумело перебинтованной рукой Костя полз к кусту можжевельника и в свое последнее мгновение вздрогнул, застыл под ним. Его, наверное, ударило осколком или камнем.
Василь в эти минуты безразличен ко всему. Даже к собственной судьбе. Его не оставляет мысль, что всю свою жизнь он только то и делает, что вот так, как теперь, поднимается, несколько метров бежит, затем падает, вжимается в землю, стараясь слиться с нею, наскребывает саперной лопаткой небольшой брустверчик, чтобы можно было за ним спрятать голову от осколков и пуль, тянется к замшелым валунам, которые надежнее берегут.
По валунам, высекая огонь и струн каменных брызг, бьют снаряды; ударяясь о валуны, с диким треском разрываются мины. Василь оглох, громыхание боя отдается лишь болью в ушах — наверное, повреждены перепонки. Вот в таком пекле полегла почти половина бойцов, убило и двух хлопцев из местечка, с которыми Василь ехал в маршевой роте.
Из трех танков подбиты два. Они горят, дымят, точно внутри них смола. Третий танк, сбавляя ход, скрежеща траками о камни, постреливая из своей пушки, ползет по извилистой дороге к седловине горы.
Во второй половине дня бойцам становится легче. Артиллерия, в том числе дальнобойная, непрестанно крошит гору. На дороге новые танки. Они продвигаются вперед осторожно и все время бьют по доту. По небу текут белые чистые облачка, время от времени брызгая кратким дождем, точно стремясь остудить жар боя.
III
Танки продвинулись вперед, пехота головы не может поднять. Она отрезана от танков. Меж танками и пехотой остались неуничтоженные пулеметные гнезда, бронеколпаки.
Пробил час Мелешки. Чубуков назначил его подрывником, выделил двух помощников. Один из них, белесый, похожий на мальчика ефрейтор Гаврилов, карел по национальности, тоже был в партизанах. Их отряд размещался на советской территории, но несколько раз переходил линию фронта, совершая диверсии во вражеском тылу, на железных и шоссейных дорогах.
Пулеметное гнездо — в развалине между валунами. Подрывники, насколько это позволяло, подползли. Забрасывают вражеский пулемет гранатами. Но нелегко попасть точно в цель. Недолет, перелет. Битый час осаждают бойцы кучу камней. Никакого проку. Пулемет вновь и вновь оживает, сеет смертоносными очередями.
Подползти вплотную к куче камней невозможно. Вокруг голое пространство. Наконец взмокший Мелешка находит длинную жердь. С помощью ее сверток тола с подожженным бикфордовым шнуром подтаскивают к амбразуре. Взрыв. Подрывников забрасывает землей, каменным крошевом, но пулемет наконец-то умолкает.
Танки взобрались на вершину пригорка. Прямой наводкой бьют по амбразурам дота. В упор стреляет по толстым железобетонным стенам полковая артиллерия. Снаряды рикошетят, отскакивают огненными мячиками. Глухо садят дальнобойные пушки. Каждое удачное попадание тяжелого снаряда окутывает вмурованное в гору мрачное четырехстенное укрепление дымом, отваливает от нее каменную глыбу.
Наконец дот сокрушен. Из-под разваленных цементных плит торчат ребра стальной арматуры. Словно железные зубы каменного страшилища.
За горой открывается равнина. До самого вечера роты, батальоны идут вперед. Какое множество людей, танков, самоходок, автомашин, всякой техники! Нескончаемым потоком все это спускается с горы, забивает проезжую часть шоссе и обочины, все обозримое пространство. Василю, когда он лежал под снарядами и минами, казалось: ничего живого не осталось. Осталось, однако.
Вперед, вперед — никто не думает о потерях! Некогда думать. Еще не выполнена главная задача. Нельзя думать. Если позволишь себе печалиться по тем, кто шел с тобою рядом и теперь лежит в земле, не хватит сил, духа, чтобы выполнить главную задачу.
Как только спустились на равнину, Василь почувствовал: настроение его решительно меняется. Грудь переполнена радостью: вражеская оборона прорвана и он остался жив. Он ловит себя на том, что мало думает про смерть товарищей. Будто Петро Герасимович, Костя Титок, Семененко, таджик Рахим всего лишь мелкие песчинки в огромнейшем людском море, и от того, что их нет, ничего не изменилось. Меж тем Костя Титок погиб нынешним утром, и Василь плакал, когда смотрел на его словно во сне застывшее лицо.
Выглянуло из-за облаков, ярко светит вечернее солнце. В лесу, между соснами, — длинные тени. Если бы нежданно проснулся в этом лесу, никогда бы не подумал, что он чужой и далекий. Земля усыпана шишками, цветет земляника и брусника, пересвистываются птицы, звенят комары — все как было дома. Словно после ада наступил рай. Даже трудно поверить, что такое может быть.
На ночь батальон размещается в поселке, застроенном аккуратными, дачного типа, деревянными домиками. Да какой там батальон — не более роты осталось.
Опять пала на суровую северную землю короткая белая ночь. Между елями, соснами, камнями, деревянными домиками затаивается серый полумрак. Звезд не видно. Повисло над головой суровое тоскливое небо. От призрачной ночи, похожей на хмурый осенний день, веет необъяснимой печалью.
Василь, распластавшись на полу, засыпает как убитый. Просыпается, когда солнце, поднявшись высоко, заглядывает в окна домика. Рядом лежит, раскидав руки, Левоненко, в другом углу, даже не укрывшись шинелью, посапывает Костя Русакович. Никто никого не будит, не поторапливает.
Василь выходит во двор. Тепло, хорошо. Вокруг домика разбиты клумбы. Растут флоксы, пионы, какие-то синие цветочки, названия которых Василь не знает. Цветут яблони, вишни. Весна была поздней, и они лишь теперь зацвели. Все как дома. Василя вдруг охватывает тревога. Когда окончится война и будет мирно, тихо, как вот теперь, он вдруг в такой день встретит мать Пети Герасимовича или Кости Титка. Что он им скажет?..
Показывается Рагомед, который зубами придерживает полу шинели. В его руках два котелка. Рагомед ставит котелки на землю, из полы шинели вынимает три буханки хлеба, кусок шпика и еще что-то, завернутое в бумагу.
В одном котелке, наполненном до половины, водка.
— «Наркомовские» на девять человек. За два дня, — хвалится Рагомед.
В отделении теперь пятеро. Но убитые и раненые в документах еще не отмечены.
