Варя возвращалась домой, довольная своим рабочим днем. Ведя Мишутку за руку, она поднялась по лестнице, открыла дверь и отшатнулась: едкий дым так и рванулся им навстречу.

— Все благополучно! — крикнула соседка Дуся, выплывая в пестром халатике из сизого дымного облака; худенькое лицо ее под пышно и мелко завитыми короткими волосами казалось совсем детским. — Елена Денисовна осваивает газовую плиту.

— Картошка сгорела! — озабоченно сообщила Елена Денисовна из кухни. — Это зверь, а не плита: раз — и готово. Всего-то на пять минут успела отвернуться…

— Надо было ма-аленький огонечек! — пропела Дуся.

— Я помню, маленький. Да боюсь, чтобы не погасло.

— Ничего, привыкнете. — Варя сняла с Мишутки кепку и пальтецо, переоделась сама по-домашнему. — Где лее Наташа? — спросила она, заглянув в комнату соседей.

— Моя Наташка у Галины Остаповны, а больную Наташу Иван Петрович увез в больницу.

— Иван Петрович?.. Ах, это Ваня Коробов! — Варе вдруг стало страшно: предстоит неизбежная операция. Да какая! А вдруг она пройдет неудачно? Вот будет горе и позор! Да, и позор! Хорошее настроение сразу улетучилось, и молодая женщина, насупясь, пошла к себе.

Раньше она никогда не сомневалась в успехе операции, если за нее брался Аржанов, а сейчас, уже не впервые, ее охватило сомнение. Может быть, это потому, что у него стало больше смертных случаев, чем раньше, когда он не занимался пороком сердца? И, однако, он не намерен отступать даже перед повышением смертности!.. Зачем же браться снова за черепно-мозговую операцию? Нелогично! Несерьезно! У Вари мелькнула мысль побежать в больницу, найти Ваню Коробова и отсоветовать ему лечить Наташу у Ивана Ивановича.

При этой мысли она еще сильнее взволновалась: ведь Наташа настроилась лечь на операционный стол именно к Аржанову. Ведь так важно — настроение больного! И разве простит хирург жене такое недоверие? Но если не вмешаться, то это может обернуться очень плохо для Наташи. Лучше всего поговорить с самим Иваном Ивановичем — пусть он откажется от этой операции.

Похолодевшими руками Варя сняла телефонную трубку, но в больнице сказали, что профессор уже ушел. Тогда она, не умея откладывать свои решения, попросила разыскать Коробова.

— Ваня! Мне очень трудно вам это говорить, но я прошу вас, положите Наташу к настоящим нейрохирургам, — тихо сказала она в трубку несколько минут спустя.

Коробов долго молчал, видимо, ошеломленный, собирался с мыслями.

— Почему? — спросил он наконец, но в голосе его прозвучала не тревога, а удивление.

— Мне нельзя объяснить вам это по телефону, — ответила Варя, следя одним глазом, как Елена Денисовна выпроваживала из кухни Мишутку, который уже успел «потрогать» газовые краники. — Я вам все объясню дома.

— Не надо так, Варя, — прозвучал в трубке серьезный и мягкий голос. — Иван Иванович для нас самый авторитетный хирург. Мы надеемся на него. Если он Оляпкина удачно оперировал в блиндаже на передовой, то неужели в московской клинике сделает операцию хуже? Пожалуйста, не говорите ничего Наташе. Она хоть и боится, но верит, что все будет хорошо. Вы слушаете меня?

— Да. Конечно, — подавленно ответила Варя. — Ведь я тоже хочу хорошего и вам, и… своему Ивану Ивановичу.

— Что с тобой, Варюша? — спросила Елена Денисовна, увидев ее сразу обострившееся, нахмуренное лицо.

— Со мной? Я очень волнуюсь. — Варя покосилась на соседку, которая, звеня пестиком, толкла что-то в ступе, и сказала громко: — Сделала глазную операцию сегодня старому колхознику из Мордовии. Оба глаза были закрыты Рубцовыми изменениями век после трахомы… Такие тяжелые рубцы образовались… Ассистент — опытный хирург — сказала мне после операции: вы прекрасно работаете. А я боюсь. Когда делаю операцию, то не боюсь, но до этого и после просто лихорадит. Вот прооперировала больного Березкина и теперь все время буду дрожать, как бы не воспалился у него другой глаз. Сколько всяких несчастий угрожает людям на каждом шагу! — добавила Варя с тоской и вымученно улыбнулась женщинам, внимательно слушавшим ее. — Никак не привыкну к мысли, что я уже врач и допущена к самостоятельной работе.

— Разумница ты, Варюша! — сказала Елена Денисовна, притворяя окно, в которое еще тянулась из кухни голубоватая дымка.

— С таким мужем грех разумной не быть! — откликнулась Дуся, снова принявшись с ожесточением долбить в ступке, точно хотела пробить ее насквозь. — Профессор, однако не стесняется зайти за ребенком в садик. Даже в магазин ходил, когда жена к экзаменам готовилась и все свободное время над книжками сидит. Есть с кем посоветоваться, у кого спросить. А мой ветрогон придет с работы, пообедает — ив бильярдную. Только его и видела. Скажи, говорит, спасибо, что я не пьянствую и по бабам не хожу. Вот, извольте радоваться! Я тоже работаю, да еще учусь, хозяйничаю, и не хвастаюсь своим трезвым поведением! В голову даже не пришло бы хвалиться, что с мужчинами не гуляю: зачем это мне?

«Да, есть с кем посоветоваться, у кого спросить! — с тоской подумала Варя. — Со стороны все кажется прекрасно, а на самом деле бог знает до чего дошло! Если я не права, так меня убить надо за разговор с Коробовым! Но не зря же я волнуюсь!» Она взглянула на ручные часики:

— Долго нет Вани…

— Иван Иванович звонил, — встрепенулась Елена Денисовна. — Просил передать, что после работы пойдет в милицию насчет нашей прописки. Вот наделали ему хлопот. — Она виновато усмехнулась и по-бабьи пригорюнилась, подперев щеку ладонью. — Мне правда тяжело стало жить на Каменушке после смерти Бори. Раньше я не признавала никакой хандры, а тут руки начали опускаться. Годы, должно быть, тоже сказываются.

— Ну, какие ваши годы. Вас еще замуж выдать можно. — И Дуся, перестав наконец стучать, бесцеремонно окинула взглядом Елену Денисовну.

Та уже успела снова очистить и нарезать картофель и осторожно вываливала его из миски на горячую сковороду. Она действительно выглядела очень статной в своем простеньком ситцевом платье и хорошеньком передничке, но вокруг глаз и на лбу пролегли морщины, лицо осунулось, побледнело, и тревога сейчас на нем. Не на шутку волнует Елену Денисовну прописка в Москве. Поэтому и картошку сожгла. Куда же им ехать с Наташкой? Тут люди, близкие сердцу…

— Мне, Дусенька, не до замужества, — сказала она грустно, — только бы дочку в люди вывести.

— И выведете. Глядишь, еще один врач будет вроде Вари или Ларисы Петровны.

— Вы разве знаете Фирсову? — отвлекаясь от мучительных мыслей о Наташе и разговоре с Коробовым, спросила Варя.

— Теперь знаю. Видела в тот день, когда Раечка ей скандал из ревности устроила. Хорошо, что хирург Фирсова — выдержанный товарищ. Другая могла бы морду набить этой форсистой зануде!

Елена Денисовна слушала, насторожась, вдруг вспомнив письмо мужа об отношении Ивана Ивановича к хирургу Фирсовой. Влюбился, мол, он в самостоятельную, семейную женщину, и теперь из него получится вечный холостяк.

— Что же муж Фирсовой не одернул Раечку? — спросила она.

— У нее нет мужа, — ответила Варя с чувством неловкости. — Он погиб на фронте, а Лариса Петровна живет теперь одна с сыном Алешей.

«Так же, как я!» — мелькнуло у Елены Денисовны, и вместе с невольным сочувствием к Фирсовой у нее возникло новое опасение за Вареньку: недаром, ох, недаром, всплакнула она при встрече!

Ведь если Иван Иванович влюбился в Фирсову, то не могло это легко пройти у него. Еще на Каменушке всегда казалось Хижнякам, что он гораздо старше своего возраста. И шутил он, и в городки сражался, и с Наташкой дурачился, и в картежной игре жульничал, и хохотал так, что невольно засмеешься, на него глядя, а все сказывалась в нем тяжеловесная сила характера. Иногда Елене Денисовне представлялось, что он куда старше ее Хижняка, да, наверно, и в юные годы он был таким же. Не мог такой человек шутя отделаться от любви к женщине, тем более что она не только красива, но и умница, и в расцвете сил, и вот одна осталась. И выходит: самая она пара Ивану Ивановичу. Гораздо лучшая пара, чем изнеженная Ольга, и, страшно подумать, лучшая, чем своенравная Варенька которую Елена Денисовна прочила раньше выдать за Логунова.

Отчего же Иван Иванович женился на Вареньке? Не захотел разрушать чужую семью? Вареньку побоялся упустить, наконец-то оценив ее преданную любовь? Как бы там ни было, но нехорошо, что Фирсова объявилась, да еще без мужа, свободная женщина.