Глава двадцать шестая
По кухне парил неприятный запашок. Его источник был очевиден. Вытащив из-под раковины переполненное мусорное ведро, я обулся, накинул на плечи куртку и вышел из дома.
У дороги оживлённо переговаривались четыре старухи. Одну из них я знал. Это была та самая шустрая бабёнка, которую я видел в доме Гоманчихи, Прасковья Огородникова. Завидев меня, старухи тут же умолкли. Но последнюю прозвучавшую между ними фразу я всё же уловил: «Вот тебе и родная мать!».
— Здравствуйте, — огибая их, буркнул я.
Ответа не последовало. Я хмыкнул и направился к контейнеру, чувствуя, как моя спина едва не дымится от сверлящих её глаз. Но это было ещё терпимо. Настоящая пытка началась после того, как я, опустошив ведро, повернул обратно. Старухи без зазрения совести продолжали глазеть на меня. Их не смущало даже то, что я это вижу. Я ощутил неловкость. Стараясь глядеть как бы сквозь них, и усиленно придавая себе невозмутимый вид, я дошёл до калитки, миновал двор и поднялся по ступенькам крыльца. Закрывая входную дверь, я украдкой бросил взгляд на улицу. Старухи осуждающе смотрели мне вслед.
— Что случилось? — поинтересовалась Наталья, когда я, издав тяжкий вздох, поставил ведро на место.
Я кивнул на окно.
— Про нас с тобой сплетничают.
— Пусть сплетничают, сколько хотят, — равнодушно отозвалась моя будущая супруга. — Как спалось?
— Почти нормально, — бодро ответил я и, после некоторой паузы, решился задать не дававший мне покоя вопрос. — Слушай, а куда подевались все Димкины вещи?
По лицу Натальи промелькнула какая-то тень.
— Ты, что, заходил в его комнату?
— Да, ночью.
— Зачем?
— Да всё по той же чертовщине. Понимаешь, мне опять показалось, будто по ней кто-то ходит.
Моя будущая супруга повернулась ко мне спиной.
— Вот поэтому я их оттуда и убрала, — тихо произнесла она. — Но, видать, не помогло.
В воздухе снова повеяло мистикой. Я неловко кашлянул и прислонился к подоконнику. Наталья взяла нож, подошла к раковине, открыла воду и принялась чистить морковь.
— Это он приходит по ночам. Он, мой сынок. Больше некому. Здесь его дом, здесь он прожил всю свою недолгую жизнь. Здесь для него всё привычно и знакомо. Куда же тянуться его неупокоенной душе, кроме как ни сюда? Там, где он сейчас находится, ему плохо. Очень плохо. Я это чувствую. Он никак не может отвыкнуть от своей земной жизни. Он же ещё ребёнок. Ему требуется забота, ему требуется внимание. А кто о нём будет заботиться там? Кому он там нужен? Вот он сюда и возвращается, чтобы хоть немного почувствовать себя собой, чтобы воскресить в памяти домашнее тепло, домашний уют. Он страдает. Очень страдает. Но я бессильна ему помочь. Господи, знать бы, кто может возвращать из мёртвых. Я бы поползла к нему на коленях. Я бы отдала ему всё, что у меня есть. Я бы отдала ему саму себя, лишь бы только воскресить моего малютку, лишь бы только в этих стенах снова зазвучал его смех. Пусть он шалит, пусть балуется, пусть хулиганит — я бы не сказала ему ни слова. Я бы прощала ему всё, лишь бы только он опять был со мной.
Плечи моей будущей супруги задрожали. Я опустил глаза и пробормотал:
— Когда я в предыдущие дни заходил в «детскую», на полу неизменно лежал его рисунок, на котором была изображена ты. Я его поднимал и клал на шкаф. Но в следующий раз он каким-то образом снова оказывался внизу.
— Я видела, — всхлипывая, молвила Наталья. — Мне кажется, я знаю, как это объяснить. Наверное, Димка хочет сообщить, что он по мне очень скучает.
Зазвонил телефон. Я выскочил в прихожую.
— Серёжа, это ты? — раздался в трубке голос бабки Евдокии. — Здравствуй. Извини, что беспокою. Вот, болею. Даже на улицу выйти не могу. Давление замучило. Как там дела? Я слышала, Яшку арестовали.
— Да, арестовали, — подтвердил я.
— Ну, что он, сознался?
— Пока нет.
И я вкратце поведал ей о вчерашней очной ставке.
— Ишь, ты! Подкинули, видите ли, ему ружьё! — с издёвкой воскликнула бабка Евдокия. — Заговор против него устроили! Безвинный он наш! Врёт и глазом не моргнёт. Что там хоть за ружьё-то?
— Обычное охотничье ружьё, — пояснил я. — Старое, но ещё стреляющее. Мы с вами, к несчастью, в этом убедились. На прикладе выжжена звезда, да ещё какие-то символы нацарапаны.
— Что за символы?
— Сейчас, дайте вспомнить, — напряг память я. — Вэ чэ одна тысяча девятьсот шестьдесят семь. Кажется, там так было написано.
— Как ты сказал? — ошарашено ахнула старушка.
— Вэ чэ одна тысяча девятьсот шестьдесят семь, — повторил я.
— Ты уверен?
— Конечно, уверен. Я эту надпись видел собственными глазами.
В трубке воцарилась напряжённая тишина.
— Аллё? — позвал я, думая, что прервалась связь.
— Серёжа, — голос бабки Евдокии вдруг стал каким-то осипшим и подавленным. — Ты можешь ко мне приехать? Прямо сейчас. Это очень важно.
— Могу, — ответил я. — Но что случилось?
— Я тебе здесь всё объясню. Ты только никому ничего не говори. Хорошо?
— Хорошо, — пообещал я.
— Давай, я тебя жду.
Я положил трубку обратно на рычаг и тут же замер, почувствовав, что за моей спиной кто-то стоит. Я резко обернулся. Это была Наталья.
— Что ей нужно? — холодно осведомилась она.
— Ничего, — картинно вскинул брови я. — Просто хотела узнать последние известия.
— Не прикидывайся, я всё слышала. Зачем она зовёт тебя к себе?
Я обречённо вздохнул, поняв, что выполнить данное бабке Евдокии обещание не удастся.
— Она знает что-то про Яшкино ружьё, но не хочет сообщать мне об этом по телефону.
— Ты никуда не пойдёшь! — властно отрезала моя будущая супруга, после чего, несколько смягчившись, уточнила. — В смысле, сейчас не пойдёшь.
— Почему? — спросил я.
— А потому, что у нас с тобой есть более важные дела, чем сиюминутное ублажение детективных порывов новоявленной «мисс Марпл». Нам нужно съездить в магазин, чтобы провести инвентаризацию товарных остатков.
— Моё присутствие там необходимо?
— Необходимо. В два часа мне нужно будет отъехать к нотариусу, чтобы зарегистрировать договор с Фоминым. И за девчонками в это время нужно будет присмотреть, чтобы они ничего не своровали.
— Не вопрос, — миролюбиво проговорил я. — Но почему ты меня заранее не предупредила об этой инвентаризации? Обрушила её, как снег на голову.
— Я сделала это намеренно, чтобы предотвратить утечку информации, — нравоучительно пояснила моя будущая супруга. — А то ещё ненароком сболтнёшь своей разлюбезной Наде, и всякой внезапности конец.
— Далась тебе эта Надя!
Наш разговор прервала трель наружного звонка. Наталья подошла к двери и отодвинула засов. В дом с шумом ввалился разрумяненный Никодим.
— Привет честной компании! — весело поприветствовал нас он. — Что за шум, а драки нету? О чём ругаетесь? Даже на улице слышно.
— Мы не ругаемся, а обсуждаем, — спокойно поправила его сестра. — Наша ненаглядная Евдокия Ивановна вообразила себя великим детективом, выведала что-то про ружьё, из которого Яшка убил Гоманчиху, и вызывает к себе Серёжу, чтобы ему об этом рассказать.
— Никто меня не вызывает, — возразил я. — Меня просто попросили прийти. Нормально и по-человечески. Это и в самом деле не телефонный разговор.
— Старость не в радость! — вскинул указательный палец Никодим. — Скучно бабке, вот она и нашла себе развлекуху. Видать, выведала, где Яшка спёр ружье, и теперь хочет этим порисоваться.
— А если она совсем другое выведала? — со значением произнёс я. — Если она выведала, кто на самом деле убил Гоманчиху? Ей явно знакомы обозначенные на этом ружье символы: вэ чэ одна тысяча девятьсот шестьдесят семь.
У Никодима отвисла челюсть. В глазах Натальи мелькнула враждебность.
— Что значит «на самом деле»? — сухо произнесла она. — Ты хочешь сказать, что Гоманчиху убил не Яшка? И как это прикажешь понимать? Ведь ты ещё вчера доказывал, что это дело его рук.
— Может и не его, — опустил глаза я.
Повисла тягостная тишина.
— А из Евдокии получился бы неплохой сыскарь, — разрядил атмосферу Никодим. — Выпытывать — это её конек. В этом она даст фору любому менту.
Моя будущая супруга устало посмотрела на меня.
— Сходишь ты к своей сыщице, сходишь, — снисходительно молвила она. — Вечером сходишь.
— А почему не прямо сейчас? — встрепенулся её брат.
— Потому, что сейчас мы заняты…
