Книга: Аномалия души
Назад: Глава двадцать четвёртая
Дальше: Глава двадцать шестая

Глава двадцать пятая

Манька Спицына встретила меня изумлённым «О!». Она явно не ожидала, что к ней в гости нагряну именно я.
— И что это вы ко мне на ночь глядя? — кокетливо пропела она, впуская меня в дом и старательно заслоняя вырисовывавшийся за её спиной строй пустых бутылей. — Чего это вам с женой не сидится?
Но когда я озвучил цель своего появления, от её игривости не осталось и следа.
— Не буду я про Яшку ничего говорить, — сурово заявила она. — Коли есть на нём вина — доказывайте её сами. Я вам в этом не помощница.
— Я здесь не для того, чтобы доказать его вину, — пояснил я, — а для того, чтобы выяснить, действительно ли она на нём есть.
Манька недоверчиво хмыкнула:
— А зачем это вам? Какой для вас в этом смысл?
— А какой смысл судить человека за то, чего он не совершал? — парировал я. — Какой смысл оставлять на свободе настоящего убийцу? Ведь он в любой момент может пойти на новое преступление.
— Жаль, что в милиции так не думают, — горько вздохнула моя собеседница. — Им лишь бы на кого повесить. План по раскрываемости выполнять-то надо.
— Вы считаете, что Яшка ни в чём не виноват?
— Откуда я знаю, виноват он или не виноват? — пожала плечами Манька. — Но мне трудно представить его убийцей. Я его хорошо знаю. Да, он буйный. Да, он бешеный. Он может вдрызг напиться, он может полезть в драку, он может чего-нибудь своровать. Но вот убить — на такое он вряд ли способен. Тем более Гоманчиху. Зачем она ему нужна? Он сроду с ней никаких дел не имел.
— Он к вам вчера приходил?
— Приходил.
— Во сколько?
— Около одиннадцати. Уже темно было. Я его прогнала. Отдала ему косу, которую как-то для огорода брала, и выпроводила.
— Да, насчёт косы, — спохватился я. — А как она выглядела, эта коса?
— Обычно. Как коса, — удивлённо воззрилась на меня Манька. — Ну, в смысле сложенная.
— Это как?
— Лезвие примкнуто к черенку.
— Она была во что-то обёрнута?
— Была. В тряпку.
— Ага, — включая воображение, наморщил лоб я.
В темноте этот садово-огородный инструмент и впрямь мог смотреться как ружьё. Скрытое под материей прислонённое к черенку лезвие немного выпирало, и действительно походило на приклад.
— За что же вы Яшку то выпроводили?
— Под юбку лезть начал. Душа у него, видите ли, горит. Даже дитё не постеснялся.
Моя собеседница оглянулась на полуоткрытую дверь комнаты, из-за которой на нас с любопытством взирал полуторагодовалый коротко стриженый карапуз.
— Сын? — поинтересовался я.
— Дочь, — ответила Манька.
Уловив, что речь зашла о ней, малышка заулыбалась и что-то промурлыкала. Я приветливо помахал ей рукой и снова перевёл взгляд на хозяйку.
— А когда он пришёл, у него в руках ничего не было?
— А что у него может быть? — выпалила та. — Разве только бутылка за пазухой. Так будь она при нём — он бы ко мне не заглянул. Он приходит ко мне только когда пустой.
Последнюю фразу Манька произнесла с нескрываемой обидой.
— У вас есть самогон, — догадался я.
— Есть, — кивнула моя собеседница и с вызовом вскинула голову. — А что?
— Да нет, ничего, — успокоил её я. — А скажите, у Яшки могло быть ружьё?
— Какое ружьё? — всплеснула руками хозяйка. — Откуда? Ружьё денег стоит, и немалых. А у него их сроду не было.
— А разве он не мог его где-нибудь украсть?
Манька воинственно упёрла руки в боки.
— О том не ведаю. Я у него ружья не видала. У вас всё, господин хороший? А то мне дитё кормить надо.
Поблагодарив хозяйку за уделённое мне время, я вышел на улицу.
«Вот так поворот! — размышлял я, ёжась от бившего в лицо ветра и торопливо вышагивая по освещённой редкими фонарями дороге. — Получается, что насчёт косы Яшка не врал. Если, конечно, Манька его не покрывает. А может и всё остальное, рассказанное им, тоже правда? И то, что он не убивал Гоманчиху. И то, что ружьё ему подкинули. И, наконец, то, что он не имеет никакого отношения к пропаже мальчика. Но кто же тогда Зинкин сообщник? Кто этот «чёрный охотник», за каждым появлением которого следует чья-то смерть?».

 

Насквозь пропитавшая одежду сырость. Угрожающе булькающая трясина. Гигантские кривые сосны, всем своим видом показывающие, что готовы обрушиться в любую минуту и похоронить меня под собой. Шевелящиеся, точно паучьи лапки, камыши. Зловещий полумрак и тишина.
Как мне надоели эти видения! Как меня утомил этот жуткий, повторяющийся с завидным постоянством, сон! Почему я всегда его вижу? О чём он хочет мне сказать?
Красивое, мелодичное пение… Ромашковая поляна… Нагая, белокурая, голубоглазая краса… Завлекающий жест… Круговерть… Обступающая со всех сторон топь… Вылезающая из болота «кикимора»…
Я не сомневался, что это была Зинка. Я был готов увидеть за грязными, заплывшими жиром и облепленными тиной волосами именно её черты. Но чем выше она поднимала голову, чем подробнее представлялось её лицо, тем больше я убеждался, что это не она, и что передо мной… Наталья.
Нет, такого не может быть!
Боясь признаться себе в увиденном, я в страхе открыл глаза.
Что за чертовщина? Что за наваждение? Что за бред? У меня явно заплутал рассудок.
Мой взор застилал мрак. За окном гулял ветер. На стекло накрапывал мелкий дождь. На стенах и потолке играли тусклые блики луны.
С моего лба скатилась холодная капелька пота. Я протёр лицо о наволочку и повернулся на другой бок. И тут до меня отчётливо донёсся какой-то шум. Я прислушался. Это было лёгкое поскрипывание пола. Оно исходило из соседней комнаты, как будто по ней кто-то ходил. По моему телу забегали мурашки. Осторожно убрав с плеча руку спавшей рядом Натальи, я поднялся с кровати и на цыпочках вышел из спальни.
В коридоре стояла тишина. Приблизившись к двери «детской», я явственно ощутил, как в моих висках запульсировала кровь. Я нажал на ручку. Меня обдало прохладой. Я потянулся к выключателю. Свет люстры ударил в привыкшие к темноте глаза. Я зажмурился и переступил через порог. Первое, куда я посмотрел, было пространство перед шкафом. Рисунка на полу не было. Я прошёл дальше и обратил внимание на то, что мои шаги отдаются через эхо и звучат как-то слишком уж громко. Причина этого стала ясна, когда я огляделся вокруг. Комната была пуста. Но не в смысле мебели, — та стояла на месте, — а в смысле всего остального. Одежда, игрушки, книги, тетрадки, даже постель — всё исчезло. Сделать это могла только хозяйка. Но почему она вдруг решила избавиться от вещей своего пропавшего сына? И как всё это следует понимать?…
Назад: Глава двадцать четвёртая
Дальше: Глава двадцать шестая