Глава 28

Утром меня разбудил стук дверь. Нет, то не был стук, казалось, что на барабане сольную партию исполнял ударник-виртуоз. Я выпрыгнул из кровати и, не одеваясь, бросился открывать. Почему-то ко мне пришла мысль, что в гостинице пожал, и всех постояльцев срочно эвакуируют.

В номер в буквальном смысле слова ввалился Семеняка. Он упал в кресло и закрыл лицо руками.

– Я погиб, я погиб! – вдруг патетически воскликнул он.

– Что случилось, Александр Тихонович?

– Смерть моя пришла, вот что случилось. Спасите меня, умоляю, дорогой Леонид Валерьевич. Что же вы наделали, как же вы так могли поступить? Теперь все пропало!

От его малопонятных восклицаний у меня даже заболела голова.

– Объясните спокойно и по порядку, что все-таки случилось?

– И это вы меня спрашиваете, это я вас должен спросить: что случилось вчера вечером, зачем вы вмешались в это дело?

Наконец кое-что стало проясняться. Но я решил, что не стоит показывать свою догадливость, пусть скажет как можно больше.

– В чем вы меня упрекаете, что я сделал не так?

– Да все сделали не так! – даже привстал с кресла Семеняка. – Ну, зачем вас понесло в эту редакцию.

– Ах, вот вы о чем, – сделал я вид что только теперь догадался. – Я в самом деле спас Подымова, а что мне оставалось делать. Я сюда приехал не убивать, а совсем с другим поручением.

– Да никто вас и не просил убивать, и без вас бы все сделали. А скажите на милость, что теперь делать мне. Эту неудачу спишут на меня. Вы понимаете, что со мной будет, когда там узнают. А узнают они совсем скоро.

– Получается, что это вы направили убийцу, – заметил я.

– Да не я, я лишь выполнял поручение. И что я буду сообщать. О я несчастный, мне конец! – Внезапно Семеняка упал передо мной на колени. – Спасите меня, только вы один можете спасти.

– Встаньте! – Чтобы немножко успокоиться и привести мысли в порядок я взял со столика сигарету и закурил. Затем сел в кресло.

– Я подумаю, как вам помочь, если вы мне скажите, чей приказ вы выполняли.

– Будто вы не знаете. Да и зачем произносить имена.

– Если я спрашиваю, значит нужно. Иначе я сейчас замолчу. И выпутывайтесь, как хотите.

Семеняка обреченно посмотрел на меня.

– Мне приказал организовать убийство Михаил Маркович, – едва слышно проговорил, вернее, прошептал он.

– А Кириков?

– А Кириков послал вас, – вдруг оскаблился Семеняка.

– Почему Фрадков решил убить Подымова?

– А он написал про него серию очень оскорбительных статей. Он его сравнивал в них с пауком, который ловит всех в свои сети. а потом безжалостно сосет кровь. Он так и назвал этот цикл «Паук». Очень здорово написано, у нас весь город неделю гудел. Вот с тех пор…

– Понятно. А где сейчас киллер?

– У меня дома сидит, Вчера прибежал весь перепуганный, дрожал, как промокший кот. А когда он рассказал, как все произошло, я тоже стал дрожать. – Помогите, умоляю вас, – неожиданно плаксивым голосом произнес Семеняка.

Я задумался. Пожалуй, в этом вопросе мы с Семеняком союзники. Нам одинаково невыгодно, чтобы наши боссы узнали правду про то, как развивались тут события.

– У нас есть единственный выход, как выбраться из этой западни.

Семеняка аж весь подался вперед.

– Какой? – с надеждой спросил он.

– Надо избавиться от вашего друга. Навсегда.

– Избавиться? – переспросил Семеняка. – Вы имеете в виду убить? – с придыханием произнес он.

– Вы правильно меня поняли. Причем, не просто убить, он должен исчезнуть, так чтобы его никто и никогда бы не нашел. Вы ему уже заплатили?

Семеняка кивнул головой.

– Как было оговорено, аванс.

– Вот и мотив. Получив аванс, он решил вместо того, чтобы марать руки, смыться и жить себе тихо и спокойно. Благо есть на что. А мы спишем неудачу с покушением на него. Пусть отвечают те, кто предоставил такого некачественного киллера.

– Но как я его… – оторопело от такого предложения произнес Семеняка.

– А вот это, извините, не мои заботы. Не я же буду это делать. Разве здесь трудно найти людей, которые за плату согласятся выполнить эту работу.

– В общем, не трудно, – согласился Семеняка.

– Послушайте, с временем у нас большая напряженка. Если он сообщит обо всем первым, вам крышка. Нужно приступать немедленно.

– Да, я понимаю, – покорно произнес Семеняка. – А как же Подымов, – вдруг встрепенулся он, – он же не только расскажет, но и все опишет в своей мерзкой газетенке.

– Не расскажет и не опишет. Вчера вечером после покушения я заставил его дать обещание, что он не будет обнародовать этот случай. Он обещал. Вы считаете ему можно верить?

– Ему можно, – убежденно проговорил Семеняка.

– Тогда идете и занимайтесь делом. Вряд ли у вас есть на все про все больше двух часов.

Семеняка вылетел из номера. Я же закурил новую сигарету и перевел дух. Совесть меня не тревожила, этот киллер вполне заслуживает того наказания, которое я ему определил. Если бы в тот поздний вечер я бы вышел из редакции на пять минут раньше, то не встретил бы его, и Подымов был бы сейчас мертв. А такие парни, как он, более чем кто-либо достойны того, чтобы жить.

Все оставшееся до вечера время я в основном спал, прерывая сон лишь на то, чтобы спуститься в ресторан гостиницы и поесть. И еще я прислушивался к шагам в коридоре – не пришла ли Царегородцева. Наконец я действительно услышал ее легкую поступь. Выждав некоторое время, чтобы она привела бы себя в порядок, я постучался в ее дверь.

Она впустила меня в номер.

– Как ваши дела? – спросил я.

– Не очень, – неохотно призналась она. – С финансами на комбинате царит полный произвол. А у вас?

– О, у меня отлично! Сколотил команду наших сторонников, теперь тут будет вестись контрпропаганда по всем правилам этого жанра. Посмотрим чья возьмет.

– Я рада, – проговорила она, однако в голосе признаков радости я что-то не услышал.

– Да, кстати, – сказал я, – один местный журналист по фамилии Алексей Подымов пригласил нас с вами на небольшую экскурсию. Он намерен нам показать, как живут местные работяги.

Царегородцева несколько мгновений молча смотрела на меня. Почему-то я проникся уверенностью, что она откажется меня сопровождать. Вряд ли ее могут заинтересовать такие скучные вещи, как жизнь местной голытьбы.

– Я согласна. Когда идем?

– Скоро. Сейчас позвоню этому Подымову, и он зайдет за ними. Его редакцию расположена всего в двух кварталов отсюда.

– Хорошо, я пока приготовлюсь.

Это был знак, что мне пора уходить. Что я, хотя и с большим сожалением, но сделал.

Эту экскурсию, если ее можно так назвать, я не забуду до конца своей жизни. Причем, сразу по нескольким причинам. Такого отчаяния, такой нищеты я мало видел в своей жизни. Некоторые люди были по-настоящему изнемождены, а дети – типичные рахиты. Это было не просто страшно, я даже затрудняюсь подобрать название тому, что я испытывал. Скорей это была смесь отчаяния, потрясения, возмущения, ненависти к тем, кто довел честных и трудолюбивых работников до такого ужасного, в общем нечеловеческого, состояния.

Но не мне сильным было мое впечатление от Царегородцевой. По мере того, как мы переходили от одного дома к другому, от одной семьи к другой, ее прекрасное лицо становилось все более бледным, пока не стало просто каким-то мертвенным. Временами мне даже казалось, что от страшных впечатлений она вот-вот потеряет сознание.

По ее предложению мы зашли в магазин и выложили в нем всю наличность. Зато нагрузились консервами, конфетами, пакетами с фруктами, а также игрушками для детей. И в каждом доме оставляли такой подарочный набор.

Однако брали его не слишком охотно, люди явно стеснялись своей нищеты. И если бы не сопровождавший нас Подымов, нас просто бы выгнали. А то и сделали с нами кое-то и похуже.

Наконец мы покинули поселок металлургов, и вышли на центральные улицы города. Царегородцева шла, словно лунатик, ничего не видя впереди себя. Я понимал, что у нее перед глазами по-прежнему стоят картины только что увиденной реальной жизни людей, о которой до этого она практически ничего не знала. Чтобы она не упала, я взял ее за локоть, но она, кажется, этого даже не почувствовала.

Первоначально скептически настроенный по отношению к этой столичной штучке Подымов переменил о ней мнение и теперь посматривал на нее не только с уважением, но и с восхищением. Как ни странно, то эта мертвенная бледность и отрешенность очень шла ей, придавала ее лицу какую-то внутреннюю одухотворенность.

Мы подошли к гостинице. Подымову явно не хотелось расставаться с нами, вернее в основном с нашей спутницей. Но она ничего не замечала, как-то безучастно пожала ему руку и направилась к дверям. Я последовал за ней, а ему ничего не оставалось делать, как ретироваться.

Мы остановились возле двери ее номера. Несколько секунд мы стояли неподвижно, затем она подняла голову и посмотрела на меня.

– Вы не зайдете, мне страшно оставаться одной, – вдруг сказала она.

– Конечно, я вас ни за что не оставлю одну.

Царегородцева кивнула головой и отперла дверь. Войдя в номер, она повалилась в кресло.

– Мне кажется, я никогда не забуду этот ужас, – проговорила она. – Я не думала, что люди так могут жить.

– Живут и похуже, – заметил я.

Она кивнула головой.

– Но ведь они же не нищенствуют, они работают на комбинате, – вдруг встрепенулась Царегородцева. – А мне ли не знать, какую прибыль он приносит. А им ничего не достается, вернее, достаются жалкие крохи. И при этом все деньги уходят в Москву, к ним. – Она спрятала лицо в ладонях. – Что же делать?

Я почувствовал волнение. Я и не предполагал, что эта красивая, холеная и далеко не бедная женщина так близко к сердцу примет жалкое положение этих людей. Мне вдруг очень захотелось поговорить с ней со всей откровенностью, поведать все о себе. Я было уже, как говорят, открыл рот, но вдруг остановился. А если это всего лишь кратковременный, как летний дождик, порыв. И к утру от него останутся лишь воспоминания. И тогда как она поступит, узнав все обо мне? Не так уж и хорошо я знаю эту женщину, многие ее поступки вызывают недоумение. Нет, это чересчур большой риск. В конце концов, что мне известно об истинной ее миссии на комбинате, вдруг ее послали для того, чтобы еще раз проверить меня. В том числе поймать и вот на таком или подобном трюке. По крайней мере, полной уверенности, что все это не так, у меня нет. И до тех пор, пока она не появится, лучше и безопасней всего хранить молчание. Оно спасло немало людей, а болтливость погубила многих.

– Что же нам делать? – повторила свой вопрос Царегородцева, не дождавшись моего ответа.

– Честно говоря, не знаю. А может, не стоит так уж переживать, в мире столь людей живут в плохих условиях, – бросил я пробный камень.

– И пускай живут. Я к ним не имею никакого отношения. Чем я им могу помочь? Но, как вы не понимаете, что тут совсем другой случай, это руководство нашего концерна, а следовательно и я, обрекает их на жалкое существование.

Она схватила сумочку и нервным движением, достав сигареты, закурила.

– В таком случае поставьте этот вопрос на правление, прибыли комбината хватает на то, чтобы существенно поднять зарплату его работникам.

Царегородцева с негодованием взглянула на меня.

– Вам ли не знать, что Фрадков никогда не пойдет на такой шаг. Да он скорей удушится, чем потеряет столько денег. – Царегородцва откинулась на спинку кресла. – Есть такое выражение: болит совесть, Мне всегда оно казалось немного надуманным. Но сейчас я чувствую, как она в самом деле болит. Неужели вы можете оставаться спокойным после всего увиденного?

– Я не спокоен, меня это тоже потрясло. Но, во-первых, я всегда стараюсь по возможности не показывать свои эмоции, а, во-вторых, я видел картины и похлеще. У нищеты, как и у богатства нет конечных точек. И в-третьих, я считаю, что прямо вины за все это нет ни у вас, ни у меня. В этом виноваты другие люди.

– Наверное, вы правы. Только от этого как-то не становится легче. Хочется по скорее заснуть, чтобы забылся бы этот кошмар. Вам не кажется, что мы все странно живем, не замечаем того, что делается вокруг нас. Вернее, замечаем только то, что не мешает нам наслаждаться жизнью.

– Это так, но не стоит доводить себя до несчастного состояния. Этим все равно никому не поможешь. Лучше принимать жизнь такой, какая она есть, во всех своих хороших и плохих проявлениях.

– Вы нашли для себя очень удобную позицию. Вы признаете виновность людей, но при этом не считаете их возможным ни в чем обвинять; ведь жизнь такая, какая есть. И другой нет и не будет. Я правильно вас поняла?

– По крайней мере, близко к истине.

Царегородцева на несколько мгновений о чем-то задумалась.

– А мне иногда казалось, что вы другой. Впрочем, я всегда знала про себя, что плохо разбираюсь в людях, слишком полагаюсь на поверхностные о них впечатления. Это, наверное, чисто женская черта. Извините, но я хочу лечь спать.

– Спокойной ночи. – Я встал и двинулся к двери. Внезапно я остановился. – А мне кажется, что вам стоит чаще доверять своим впечатлениям, – произнес я и вышел.

И сразу ж наткнулся на Семеняку, который стоял возле моего номера.

– А я вас с нетерпением жду! – воскликнул он.

Я открыл дверь и пропустил его вперед. Сменяка вбежал в номер и плюхнулся в кресло. Несколько секунд он сидел неподвижно, как статуя.

– Я выполнил вашу рекомендацию, Леонид Валерьевич, – вдруг выпалил он.

Теперь настала очередь молчать мне.

– Тем лучше, – произнес я.

– А что мне дальше делать?

– То же самое, что делали и раньше. Вы ничего н знаете, что произошло в редакции, киллер исчез, как привидение в замке и никому не известно, где он. Вот и вся ваша версия. А я в меру своей компетентности о происходящих тут событиях ее подтвержу.

– Если бы вы только знали, как я буду вам благодарен. – Неожиданно Семеняка извлек из кармана пухлый пакет и быстро протянул его мне. – От чистого сердца, – пробормотал он.

– Послушайте, – играя в негодование, произнес я, – за кого вы меня принимаете. Уберите или все наши договоренности я аннулирую.

– Я возьму, – поспешно проговорил Семеняка, – только умоляю. не отказывайтесь от своих обещаний. – Он, в самом деле, снова вернул пакет в свой карман. – У меня надежда только на вас.

– Я всегда делаю то, что обещаю.

– Я сразу понял, что вы необычный человек, как только вас увидел, – пробормотал Семеняка.

Мне стало смешно. Для него необычный человек тот, кто выполняет обещанное, кто не обманывает других. Далеко же мы пойдем с такими представлениями о жизни.

– Завтра утром мы уезжаем, – сказал я.

– Я буду вспоминать о вас с грустью, – заверил он.

– Спасибо. А как на счет машины?

– Об этом не беспокойтесь, она придет в точно указанный срок.

Дабы избавиться от Семеняки, я решил повторить прием Царегородцевой.

– Извините, но я хочу спать, Завтра рано вставать.

– О, я понимаю. И исчезаю. Позвольте лишь передать привет вам от моей супруги.

Семеняка встал и засеменил к выходу. У двери он выразительно посмотрел на меня и исчез из номера. Я же в самом деле решил, что лучше всего в этой ситуации – это лечь спать.