Глава двадцать восьмая

– Как все прошло? – спрашивает папа, когда мы с Джулиет вылезаем из машины. Сегодня последняя суббота мая, и весна властвует в полную силу. Папа из шланга поливает кусты, посаженные Джулиет по совету риелторши. По ее же совету покрасили забор в яркий, сияющий белый цвет, и дом заиграл. Просто удивительно, как сильно такие мелочи изменили вид.

– Не знаю, – отвечаю я честно. Я думала, если сдаю SAT позже всех, то окажусь в одиночестве, но в школьной столовой было не протолкнуться, такое впечатление, будто там собрались все тинейджеры острова. Нам долго давали инструкции, потом мы заполняли бесконечные ряды обязательных граф. Некоторые задания выглядели так, будто их составляли люди, плохо владеющие английским, зато в других разделах я чувствовала себя как рыба в воде. – Нужно подождать. Скоро узнаем.

Папа подтягивает шланг к крыльцу и закручивает вентиль. Джулиет, пробегая мимо, целует его.

– Я приготовлю обед, – говорит она. – Десять минут потерпишь?

Папа кивает. Я усаживаюсь на ступеньках и наблюдаю, как он наматывает шланг на декоративную катушку, которую на прошлой неделе принесла Джулиет. Он, как всегда по выходным, одет в свободные шорты с кожаным ремнем и рубашку с короткими рукавами и карманом, украшенным поддельной эмблемой «Поло».

Я много думаю о маме, о Ное, о том, где они сейчас. Я никогда особо не верила в загробную жизнь. Даже в детстве, когда мне ужасно хотелось верить, что мама не умерла. Но иногда мне приятно представлять, будто они смотрят на нас. Я спрашиваю себя, что бы сказала мама, если бы сейчас могла видеть папу. Наверное, порадовалась хотя бы тому, что он опять стал заботиться о доме и саде.

– Ты готова к следующей неделе? – спрашивает папа.

Следующая неделя будет последней учебной неделей в этом году, и еще через неделю состоится вручение аттестатов. Нам с Лулой Би предстоит защитить наш проект, но в остальном обычную школьную жизнь можно считать оконченной. Только множество собраний, представления альбомов выпускных классов, раздача всяких информационных материалов для выпускников. Мне, если честно, не верится, что у меня все получилось. Мне не верится, что я заканчиваю школу, пусть в каком-то смысле окончание и откладывается на пару месяцев – до конца летних курсов.

– Наверное, – отвечаю я. Папа вытирает руки о шорты и садится рядом. – А ты?

– Ты имеешь в виду дом? – спрашивает он. Та пара, которая хотела снести дом, так и не объявилась. Очевидно, они нашли что-нибудь покруче, куда можно въехать сразу и откуда открывается более красивый вид. Однако потенциальные покупатели приходят к нам постоянно, и риелторша уверена, что на этой неделе нам обязательно поступит выгодное предложение. На этот раз от местных. Эти люди осматривали дом в мое отсутствие, но мне о них рассказал Элби. У них есть маленький мальчик, ровесник Грейс, а осенью ждут еще прибавления. У Элби, как всегда, были претензии: у тетки слишком большой живот, да и форма у живота странная, а дядька не снял солнцезащитные очки. Однако, по его словам, им все понравилось, в том числе и тропа к пляжу. Они даже обсуждали варенье из морских слив – знаю, мама была бы просто счастлива, услышь она этот разговор.

Папа опирается рукой на старые доски. Меня удивляет, что пол террасы еще не включен в список первоочередной перестройки.

– Между прочим, – говорит он, – я как раз хотел с тобой об этом поговорить.

Зажимаю ладони между коленями. Я знала, что это неизбежно. Джулиет давно бредит одним домом поближе к городу, с большой кухней и игровой для детей. Они ждут, когда продастся наш дом, чтобы внести аванс. Тот дом пустует с прошлого года, когда хозяева уехали. Мне известно, что Джулиет хочет поскорее переехать туда, если получится, в начале лета.

– Знаю, – говорю я. – Переезд – это стресс, и тебе нужна моя помощь. – Я не рассчитываю на полные безделья летние каникулы и уже сейчас в свободное от занятий время пакую вещи в коробки. Но это меня не пугает, даже хорошо, что я чем-то занята. Чем больше у меня дел, тем меньше я думаю о Колине и о том, что он ни разу не ответил на мои звонки и не перезвонил.

Я даже специально несколько раз проезжала мимо его дома. Сначала его машина стояла на месте. Однажды я видела его за большим окном гостиной, он бросал мячик Герти. Потом машина исчезла, и свет в доме больше не горел. Это будет довольно жестокая шутка – если я его больше не увижу. Но знаю, что такое вполне возможно. Вернее, это наиболее вероятный итог. После всего, что наговорила, я практически не осуждаю его за желание исчезнуть.

– Мы никуда не переезжаем, – говорит папа. Сперва я не сомневаюсь в том, что просто ослышалась.

– То есть?

– Ну, я много думал, мы с Джулиет говорили на эту тему. В общем, этот дом достаточно большой, – отвечает он. – И, что важнее, это твой дом. Ты здесь выросла, и я знаю, как он тебе дорог.

– Пап, – пытаюсь перебить его, но он останавливает меня, кладя руку мне на плечо.

– Для тебя этот год был ужасным, и я не всегда знал, что правильно говорить или делать, – продолжает он. – Если честно, все это, Ной… Это так сильно напомнило мне твою маму, то, через что я прошел… Мне не так-то просто жить дальше.

– Знаю, пап.

– Но это жалкое оправдание, я понимаю. – Папа качает головой. – Ты мой ребенок. И моя задача – по возможности облегчать тебе жизнь. И если тебе станет легче от того, что мы останемся в этом доме, или если это хотя бы прибавит тебе уверенности… я хочу остаться здесь. Ради тебя.

Смотрю на заживающую кожу вокруг ногтей. Я их не грызла целых три недели. Для этого потребовалось немного силы воли, а еще один прием с лаком для волос и скотчем, который показала мне Джулиет.

– Нет, – говорю я. – То есть спасибо. Это… и в самом деле здорово. Но… ты не обязан.

– Знаю, что не обязан, – говорит папа. – Я просто так хочу.

– Мы хотим, – слышу голос позади себя, и Джулиет открывает летнюю дверь. Я оглядываюсь. – Серьезно, – с улыбкой кивает она. – Дети любят дом. И тебя они любят. Мы все тебя любим. Что бы ты ни решила – в следующем году или когда-нибудь, – мы хотим, чтобы ты знала: у тебя есть дом. Твой дом.

Джулиет встает за спиной у папы, и он одной рукой обхватывает ее ноги. Я вспоминаю то, что он сказал в больнице, когда я пришла в себя. Это правда. Она действительно спасла его. Пусть она не в моем вкусе, пусть она не заменила маму, хотя вряд ли кому-то такое под силу. Ведь папа нуждался не в этом. Он нуждался в том, что дало бы ему повод жить дальше. В напоминании, что жизнь длинная, в ней так много всего, и только от человека зависит, чем ее наполнить.

– Нет, – повторяю я, на этот раз твердо. – Я не кривлю душой. Я тоже много об этом думала. Этот дом маловат для вас четверых. Вам нужен более просторный. Где было бы хорошо семье, – говорю я. – Всем нам.

Папа смотрит вперед, на обновленный забор. Он приваливается к ногам Джулиет и, подняв голову, заглядывает ей в лицо. Джулиет же, прищурившись, смотрит на меня.

– Ты уверена? – спрашивает она.

– Уверена, – отвечаю я. – Это же всего лишь дом.

Чувствую, что папа пристально наблюдает за мной, взгляд у него задумчивый. Джулиет наклоняется ко мне и обнимает.

– Спасибо, – шепчет она мне на ухо.

Я обнимаю ее в ответ, вернее, похлопываю ее по рукам и вдыхаю цветочный аромат ее духов.

Джулиет выпрямляется и открывает летнюю дверь.

– Обед готов, – весело объявляет она и исчезает в доме.

Мы с папой сидим еще несколько мгновений. Он откашливается.

– Ты действительно этого хочешь? – спрашивает он.

Я пожимаю плечами.

– Кто знает? – Я улыбаюсь. – Но вот вы этого хотите. И если все будет хорошо, я здесь надолго не задержусь.

– Не говори так, – обиженно говорит папа, пихая меня плечом. – Ты же будешь приезжать.

– Конечно, буду, – говорю я, пихая его в ответ. – К тому же вам и в самом деле нужен дом с посудомойкой. Ведь вы лишаетесь своей нынешней. – Я выставляю перед собой руки и показываю их папе как большую ценность. Он смеется и обнимает меня, мы встаем и вместе идем в дом, чтобы помочь Джулиет накрыть стол к обеду.

– Тебе бандероль.

После обеда Джулиет роется в стопке почты на столе у двери.

– Совсем забыла за всеми переживаниями. – Она улыбается и протягивает мне пакет, оранжевый квадратный конверт с моим именем и фамилией, написанными маркером. По весу и по тому, что содержимое завернуто в пузырчатую пленку, я понимаю, что это такое, и память тут же переносит меня в подвал дома Росса, где я раскладываю по конвертам демонстрационные записи, а потом наклеиваю стикеры с заранее напечатанными адресами всех лейблов, радиостанций и продюсерских агентств, которые мне удалось разыскать в сети.

Я поднимаюсь к себе в комнату и там вскрываю бандероль. На кровать выпадает диск в белом бумажном конверте, за ним – листок с логотипом «Холидей Инн» в Нэшвилле. «Тэм, – написано на листке аккуратным почерком Юджина, – вот то новое, над чем мы работаем. Ребята из компании “в улете” от этого. Надеюсь, ты тоже. Ю.».

Я улыбаюсь, вставляю диск в свой компьютер, достаю из ящика наушники Ноя и надеваю их. Сначала я слышу шепот, потом ленивый голос Тедди, отсчитывающего удары палочек: «Раз, два, три, четыре…».

Песня неожиданная, на жизнерадостную мелодию с легким ритмом ребят наверняка вдохновила Симона. Однако в эту непритязательность часто врывается какая-нибудь фраза на клавишных Росса или несколько тревожащих душу аккордов на контрабасе Юджина, и благодаря всему этому песня обретает смысл. Они смогли приблизиться к тому, чем они всегда хотели стать, и при этом не растерять то, чем были раньше. Симона поет, как она прямо в одежде прыгнула в воду, ушла на дно и вынырнула, все сразу. Я понимаю, что стихи наверняка написал Юджин.

Закрываю глаза и вспоминаю ту ночь в бассейне. Чувствую, как на меня давит вода, ощущаю равнодушное желание исчезнуть, а потом жажда жизни снова тянет меня к поверхности. Все это есть в музыке, история взлетов и падений, но не ясно, с чего все началось, и лишь намек на нечто лучшее в конце.

Когда мелодия заканчивается, я ложусь на кровать, слушаю песню снова и одновременно сочиняю ответное письмо.