Глава двадцать седьмая

На следующий день папа привозит меня домой, и я вижу у забора велосипед Лулы. За последние двое суток я почти все время спала, напичканная снотворным, и мне снились странные сны. И почему-то в основном о Луле. Вот она стоит надо мной и сверлит меня сердитым взглядом. Вот она в школьном коридоре, проходит мимо, как будто мы чужие. Вот мы снова маленькие, и она запирается в своей комнате и отказывается выходить.

Едва я вижу ее велосипед, как все понимаю: день рождения. Я пропустила ее день рождения. Конечно, я была в больнице, но разве это меня оправдывает? Выскакиваю из машины еще на ходу и несусь к дому.

– Побереги себя, Тэм, – кричит мне вслед папа, но я не обращаю внимания.

Я бегу наверх, и у меня начинают болеть легкие. Дверь в мою комнату закрыта. Осторожно открываю ее и вижу Лулу до того, как она замечает меня. Лула рядом со шкафом, берет мою одежду из кучи, оставленной на полу, аккуратно расправляет ее и вешает на «плечики».

– Лула?

Она резко оборачивается и роняет платье.

– Я так виновата, – скороговоркой бормочу я, – прости меня, я…

Не успеваю договорить, потому что Лула бежит ко мне через всю комнату, быстро перебирая своими крохотными ступнями, и бросается мне на шею. Она так сильно стискивает меня, что мне трудно дышать, но я молчу. Я тоже обнимаю ее, и жесткие от краски волосы царапают мне подбородок. Слышу всхлип, но не знаю, свой или ее.

Лула резко отстраняется, вытирает мокрые глаза и ощутимо пихает меня в плечо.

– Эй! – вскрикиваю я.

– О чем ты думала, черт побери?! – кричит Лула. – Ты же могла умереть. Неужели ты на уроке не видела тот фильм о пожарной безопасности? О свечах и шторах? Прямо устроила какой-то спецвыпуск сериала про школу!

Я покрываюсь мурашками при воспоминании о том, как Митч вытаскивал меня из спальни, как окно было окутано дымом, и его лизали языки пламени, но пронзительные нотки в голосе Лулы заставляют меня улыбнуться.

– Прости, – говорю я. – Это было…

– Это было полнейшим идиотизмом, и в следующий раз такое не повторится, – командует Лула. – Точка.

– Точка, – соглашаюсь я.

Лула кивает, как будто мы заключили договор, и плюхается на мою кровать. Позади нее я доползаю до подушки и вытягиваюсь.

– Так что произошло? – спрашивает Лула.

Зарываюсь лицом в наволочку, мягкая ткань холодит пылающие щеки. Как ни удивительно, но у меня нет ожогов, хотя кое-где еще здорово саднит.

– Твой день рождения, – отвечаю я приглушенным подушкой голосом.

– Мой день рождения? – удивляется Лула и ласково гладит мои ноги своими. – Кому какое дело до моего дня рождения?

– Мне, – говорю я.

– Ты была занята. – Она закатывает глаза.

– Вот это-то и плохо.

Лула резко встает с кровати и начинает копаться в ящиках комода.

– Я очень хотела быть с тобой.

– Серьезно? – хмыкает она. – Забудь. – Она опускается на колени и роется в коробках, стоящих у одной из стен.

Я приподнимаюсь на локте, шею пронзает боль.

– Что ты ищешь? – спрашиваю я.

Из кучи школьного барахла под моим столом она вытаскивает ту самую шкатулку, которую мы выкопали для своего проекта. Стряхивает с нее пыль и ставит на кровать, потом достает телефон и делает снимок.

– Ведь сама коробка ему не нужна, правда? – говорит Лула.

– Кому? – спрашиваю я. – Олдену?

– Пошли, поджигательница, – зовет она. – У меня идея.

Лула открывает дверь и выходит в коридор.

– Подожди. – Она останавливается, возвращается к шкафу и берет одну из фланелевых рубашек Ноя. Одну из его любимых, бело-зелено-синюю. Прежде чем я успеваю запротестовать, она хватает со стола ножницы и вырезает кусок из подола.

– Вот так, – говорит она. – Теперь мы во всеоружии.

Я молча иду за ней вниз, потом через кухню, где папа на мобильном проверяет рабочую почту. Он провожает нас взглядом, но ничего не говорит. Лула открывает входную дверь и бежит через лужайку, к тропе.

Мы добираемся до пещеры, садимся на влажную траву, и Лула открывает шкатулку. Внутри фотография, одна из тех, что я нашла в маминых вещах. На ней мы с Лулой, на параде, и Лула держит меня на коленях. Я раза в два выше нее, и мои ноги свисают почти до земли, но на лице Лулы написана твердая решимость. У нас в руках по леденцу на палочке, лица раскрашены в патриотические цвета. На заднем плане наши мамы, молодые, беззаботные, с длинными волосами.

– Твой папа рассказал мне о доме, – говорит Лула.

Я тереблю в пальцах лоскут от рубашки Ноя, ткань выцветшая и мягкая.

– Ага, – говорю я. – Обидно до чертиков. Лула пожимает плечами.

– Бывает, – говорит она. – Многое меняется. Но это не значит, что ты забываешь.

Она роется в кармане и достает две маленьких фигурки: Доктор Кто и телефонная будка для путешествий во времени. Бросает их в коробку, а затем протягивает коробку мне.

– Твоя очередь, – говорит она.

Я еще на секунду задерживаю клочок рубашки в руках и передаю его Луле. Она аккуратно кладет его поверх фигурок и фотографии, как бы накрывает одеялом. Затем она опускает крышку шкатулки и защелкивает замочек.

Мы вместе принимаемся копать. Испачканными руками Лула ставит шкатулку на дно ямки, но едва начинает засыпать ее землей, как я останавливаю ее.

– Подожди, – говорю я.

Лула наблюдает, как я стаскиваю с пальца обручальное кольцо. Я не снимала его с того дня, когда Ной надел его, и оно слезает с трудом. Наконец кольцо оказывается у меня в ладони. Я смотрю на него: простой золотой ободок, купленный в ювелирном магазине в городе, самое дешевое колечко, что мы сумели найти.

– Ты уверена? – Лула вытягивает руку, чтобы остановить меня, когда я открываю коробку. – Ты не обязана…

– Уверена, – отвечаю я. Я действительно уверена.

Лула кивает и ждет. Кольцо звонко падает на дно шкатулки, мы закрываем ее и принимаемся засыпать землей.

– Когда-нибудь мы вернемся, – говорит Лула. – Что бы ни случилось. Договорились?

– Договорились, – отвечаю я.

Лула садится спиной к пещере, вся в тени, только на ногах блики света.

– Ты не хочешь спросить, как все прошло? Я смотрю на бледную полоску кожу там, где раньше было кольцо.

– Ты о чем?

– О моем дне рождения, – говорит Лула. – И о Гасе.

Я резко поднимаю голову.

– Вы встречались? – спрашиваю я, вглядываясь в ее лицо в поисках ответа.

Сегодня она впервые без косметики – уже и не помню, когда такое было в последний раз, – и в ее голубых глазах появилось нечто новое.

– Естественно, встречались, – отвечает она с деланным безразличием.

– И что было? – улыбаюсь я. – Быстро рассказывай.

Лула тоже улыбается, несмотря на все усилия оставаться бесстрастной.

– Он позвонил и спросил, как насчет того, чтобы выйти в свет. Я сказала, что едва ли – я уже поговорила с твоим папой, и у меня не было настроения, – но Гас очень настаивал. – Лула смеется. – Было… даже не знаю… сначала было неловко. Он пригласил Деклана и Аву, и…

– Аву? – ошеломленно вскрикиваю я. – Нашу Аву, из школы?

– Нет, другую, – шутит Лула. – Естественно, нашу, из школы.

– Эх, – говорю я, – жаль, что меня с вами не было, я бы ее хотя бы отвлекла.

– Она не такая противная, когда сама по себе. Мы пошли в тайский ресторанчик. Между прочим, было прикольно.

Прикольно?

– Ну-ну, – качаю я головой. – И что Гас?

– Гас, – говорит она. – Гас был… даже не знаю. Гас был великолепен.

Ее голос звучит странно, настороженно. Лула вдруг сосредоточивается на сухих веточках, принимаясь строить из них нечто вроде крепости.

– Лула, – с улыбкой говорю я. – Что-то произошло?

Она тоже улыбается.

– Можно сказать и так.

Я смеюсь и толкаю ее босой ногой.

– Хорошее, да?

– Угу. – Она осторожно кивает. – Хорошее.

Некоторое время мы молчим, затем Лула бросает в меня веточкой.

– Ладно, – говорит она. – Твоя очередь. Что конкретно случилось в тот вечер? В смысле, из-за чего ты расстроилась?

Я издаю стон, откидываюсь на камень и закрываю глаза.

– Я типа… вообще-то мне не хочется говорить об этом, – бурчу я.

Лула поднимает голову.

– Смешно, – говорит она. – А мне плевать, хочешь ты или нет.

Сначала говорить тяжело, но в конечном итоге я все рассказываю. Я рассказываю ей о консерватории и о Валери Уэст. Я рассказываю ей о Колине, о том, как у нас с ним в одно мгновение все пошло наперекосяк. Я рассказываю ей о Митче и о том, что помню. О пожаре в коттедже.

Лула палочкой чертит что-то на земле и слушает, не говоря ни слова. И когда я заканчиваю, мы продолжаем сидеть там же, у той же пещеры, где мы в детстве играли, под тем же солнцем, пока не наступает время обедать.