Детство не может оставаться безгрешным, но оно может надолго сохранить свежесть и чистоту души, если человек остается кротким и смиренным, ибо таковых есть Царство Небесное. В эту пору доброе дело, даже сделанное без интереса и по принуждению, хотя и не приносит должных благих плодов из-за упрямства и своеволия испорченного грехом ума, тем не менее, удерживает душу в добре, помогая ей пройти невредимой опасный период взросления. Много скорбей приносит душе принуждение к благу, но именно оно помогает ей развиться в доброе, отсекая своеволие и не давая эгоизму укорениться в сердце.

Скрытое зло души — самолюбование и самовлюбленность, дающие начало росту эгоизма, страшного бича юности и всей последующей жизни. Этот эгоизм хочет жить, паразитируя на сокровенной жизни души и отчаянно сопротивляется малейшему принуждению, представляя себя как благо для людей тем, что греховно использует различные дарования души. Чем больше в душе дарований, тем сложнее ей пользоваться ими на пользу себе и ближним. Тем больше в ней самовлюбленности, тем опасней она для самой себя и для остальных людей.

Растущее молодое тело жадно требовало движения, и наши детские игры часто заканчивались борьбой, чтобы испытать свои крепнущие силы. Школьные уроки спорта становились для меня более увлекательными, чем остальные предметы, особенно удавались прыжки в высоту и акробатика. Наши игры иногда становились рискованными. Юная самонадеянность не чувствовала подстерегающей опасности. Мы начинали ощущать ее пьянящий азарт, преодолевая неприятное чувство страха. На запасных путях железнодорожной станции находились большие кучи песка. Нам нравилось прыгать на них с крыш вагонов, издавая победные вопли. В одном из таких прыжков мы столкнулись в воздухе с другим мальчиком, и меня отбросило в сторону от песка. Возможно, этот прыжок стал бы для меня последним. И вновь, Господи, Ты оказался рядом и Твоя заботливая рука опустила меня не на рельсы, куда я должен был упасть, а на другую небольшую кучу песка, рядом с вагоном.

Однако мне, нераскаявшемуся, полюбилось ощущение полета. Я начал поиски подходящих мест для своих опытов. За поселком проходил большой поливной канал с переходными мостиками через него, где расстояние до воды составляло около 4–5 метров. Хотя до канала было не близко, мне нравилось добираться туда на велосипеде с ватагой местных ребят, где мы и прыгали в воду разными способами: «солдатиком», «бомбочкой» или «головкой». Страшнее всего оказались прыжки вниз головой, от которых у меня захватывало дух, хотя неоднократно случалось сильно ударяться о воду, если угол вхождения был выбран неправильно. Один прыжок был особенно неудачным и мне показалось, что я разбился навсегда, потому что от удара при вхождении в воду потерял сознание. Господи, Ты отыскал меня в темных глубинах, вынес на поверхность воды и дал вдохнуть живительный воздух. Ныне оживи меня к новой жизни в Тебе, дай вдохнуть безсмертный воздух Царствия Твоего и безстрашно плавать в святых водах Твоей благодати!

Старый велосипед, любимый друг мой, был всегда со мной, и я с радостью устремлялся в степные просторы, любя отдавать себя свободному движению среди безпредельных морей пшеницы и подсолнечника, с дрожащими в дымке высокими степными курганами, во весь голос распевая песни под мелодичные трели жаворонков, купающихся в горячей синеве. Асфальтовое полотно дороги уходило к горизонту вместе со столбами линий электропередач, и мне представлялось, что за этим горизонтом, под сенью белоснежных кучевых громад, меня ожидает непременно что-то очень хорошее, чему я пока еще не мог придумать название. Душа грезила о чем-то непременно героическом и необычном…

Итак, трудная пора моей жизни соединилась с очередным переездом нашей семьи. Родители стали поговаривать о том, чтобы переселиться в большой южный город, красиво раскинувшийся на высоком берегу Дона. Переезд совершился быстро, когда я находился в школе. К новому месту меня привезли на электричке, потому что родители облюбовали себе дом неподалеку от железнодорожного вокзала. Рядом возвышалась большая четырехэтажная школа со своим стадионом и настоящими воротами, где с утра до вечера подростки гоняли мяч, с площадками для прыжков в длину и высоту, с беговой дорожкой, и это мне понравилось больше всего.

В районе, где жили, в основном, железнодорожники, многие подростки славились дурным поведением, и мне возбранялось с ними дружить. К сожалению, это было легко сказать, но трудно сделать. На новом месте у меня появилось много друзей, но еще всю весну мне пришлось ездить одному в прежнюю школу на электричке, чтобы закончить учебный год.

Такая ранняя самостоятельность волей-неволей воспитала во мне наблюдательность и развила способность определять характер людей, с которыми приходилось общаться в дороге. Отец постоянно наставлял меня и учил умению разбираться в людях, среди которых встречалось немало недобрых и нехороших. С другой стороны, такие самостоятельные поездки развили во мне склонность к гулянию по улицам и паркам, и это было гораздо интереснее, чем занятия в школе, которые я научился пропускать, ссылаясь на опоздания электрички. К пропускам школьных занятий примешивалось и нежелание находиться в мальчишеских компаниях, которые стали мне неинтересны. У некоторых сверстников началось быстрое взросление и проснулся безудержный интерес к телесным инстинктам и постыдным разговорам. Тем не менее, мне удалось благополучно закончить учебный год и перейти в новую городскую школу.

До осени я перезнакомился с новыми одноклассниками и сверстниками, так как всех нас объединял футбол, которому мы полностью посвящали свое свободное время. Они же познакомили меня с местными юношескими удовольствиями — теплой речкой, густо заросшей камышом, где мы срезали в букеты его бархатные коричневые головки. В той речушке мы купались и там я научился нырять, стараясь подольше оставаться под водой, — мое новое и долгое увлечение. Рядом с рекой находился огромный запущенный ботанический сад, с заросшими бузиной дорожками и холодными родниками, бьющими из известняковых пластов, с крутыми лесистыми склонами, с которых так захватывающе весело было спускаться зимой на лыжах. Велосипед мой доживал последние годы, потому что теперь мне больше всего нравилось на большой скорости носиться на нем по крутым лесным дорогам и тропам, не испытывая страха. В этом холмистом ботаническом саду я проложил для себя свои лыжные трассы, по которым стремглав мчался сверху через зимний лес, стараясь набрать как можно больше поворотов, чтобы погасить скорость. Лыжи дались мне удивительно легко, как и прыжки с небольших трамплинов. Это умение очень пригодилось мне в будущем, в горах Тянь-Шаня и Кавказа.

Зимой наша речушка замерзала, и в мою жизнь вошло еще одно увлечение — коньки. Хотя на ветру зимой было очень холодно, в хоккейных сражениях мы этого не замечали. Если же мороз начинал больно щипать за нос и щеки, мы устраивали большой костер из сухого камыша, запекая в горячей золе картошку, которая казалась необыкновенно вкусной. Вместо шайбы мы гоняли по льду самодельными клюшками небольшой речной камень. Но правила хоккея соблюдались строго. Однажды я делал вбрасывание, да так неудачно, что попал в голову слишком близко подъехавшему хоккеисту из команды соперников, рослому крупному парню, старше меня на два года. На его лбу мгновенно вздулся синяк. Все остановились, ожидая драку.

— Я не хотел, это случайно вышло, Валя! — сделал я последнюю попытку примирения.

— Играем, играем, это же хоккей! — добродушно ответил пострадавший, поглубже надвинув на лоб шапку.

Это был первый случай, когда я увидел такое мужественное поведение. Кинуться сгоряча в драку мог любой, а не связаться самолюбиво с младшим по возрасту мог только герой наших мальчишеских игр. Такие парни всегда вызывали у нас восхищение и пользовались непререкаемым авторитетом. В наших играх происходило всякое, но вот этот случай почему-то запомнился.

Много веселья доставляло катание по заснеженным улицам на больших санях, так как город располагался на высоких холмах и некоторые улицы отличались своей крутизной. По ним иногда ездили машины, но наши мальчишеские компании, не обращая на сигналы водителей никакого внимания, проносились по этим спускам со смехом и визгом вплоть до темноты, когда зажигались ночные фонари.

После знакомства с городом учеба в школе совершенно перестала интересовать меня. Родители с тревогой стали задумываться о моей дальнейшей жизни. Мой отец, как железнодорожник, хотел видеть меня машинистом электровоза, управлять которым он выучился, упрямо овладев как основами устройства этих сложных машин, так и толстым учебником «Электротехники», заменявшим ему в то время все книги. Закон Ома он знал наизусть и пытался убедить меня в его особом значении в жизни, заставив выучить: «Сила тока прямо пропорциональна напряжению и обратно пропорциональна сопротивлению».

Как-то незаметно отец начал открывать мне свои главные жизненные принципы:

— Скажи, сын, у тебя есть друзья?

— Много друзей, папа! — говорил я с гордостью.

— Это значит никого!

— Почему, папа?

— А вот почему: у тебя есть хотя бы один настоящий товарищ?

— Один есть… — отвечал я, подумав.

— Вот, это и значит — много! Понимаешь разницу?

— Кажется, понимаю…

— А знаешь основной закон мужской дружбы?

— Не знаю.

— Сам погибай, а товарища выручай! Запомнил? Пригодится в армии…

Это ложилось на душу лучше законов Ома.

Бурных ссор в нашей семье никогда не происходило. Если случались размолвки между отцом и матерью, то обычно в доме воцарялось молчание. Отец углублялся в газету, а мама — в какой-нибудь концерт балалаечников по телевизору. Как-то я спросил во время подобной размолвки:

— Папа, а почему мама молчит?

— Помолчит и успокоится. Молчание всем полезно.

Впрочем, примирение у них происходило быстро, обычно при обсуждении обеденных блюд.

Но пока я продолжал учиться в школе, произошли изменения в моих интересах; ум мой начал замечать удивительную красоту девочек, которые до этого мне казались существами из другого мира, непонятно зачем живущими рядом с нами, мальчишками. Я влюбился в самую красивую девочку из параллельного класса и она ответила мне взаимностью. После уроков я провожал ее домой, а вечером мы встречались для прогулок по тенистым улицам, причем она всегда брала с собой подругу. Нравившаяся мне девочка посещала дополнительные занятия, и поэтому после уроков мне приходилось подолгу ожидать ее, одиноко стоя на углу возле школы. Там меня как-то заметила мама и все поняла, но не стала мешать моим первым свиданиям. К весне мы уже встречались с моей избранницей без ее подруги, находя для встреч уединенные места. Мы подолгу сидели в парках на скамейках, среди цветущей акации, пребывая в счастливом состоянии близости наших душ.

Не обошлось и без соперников. Один из них начал препятствовать нашим свиданиям, выслеживая нас. Он подходил ко мне с угрозами вместе с группой угрюмых подростков, но драться почему-то не решался. Иногда между мной и этой девочкой случались ссоры. Тогда наши классы делились на две враждующие стороны, одна из которых хотела примирить нас, а другая — поссорить навсегда, потому что за перипетиями нашей любви следили все старшеклассники.

Незаметно подоспели выпускные экзамены и школьный выпускной бал, заставший меня врасплох, так как в этой школе было восьмилетнее образование. Тогда я впервые увидел, как, считая это обычным делом, пьют мои одноклассники. Помню отвратительное чувство, возникшее от проглоченного напитка, кажется, это была тминная водка, которую я выпил, чтобы не потерять уважение сверстников. От повторного глотка я отказался. Затем начались танцы, на которых учителя строго запрещали нам танцевать под проникающие с запада музыкальные новинки. После танцев последовали прогулки до утра по набережной Дона. Там мы поклялись с этой девочкой любить друг друга всю жизнь и никогда не расставаться. Несмотря на бурные клятвы, наша первая любовь закончилась в то же лето. Ее родители получили квартиру в отдаленном микрорайоне, куда я несколько раз ездил с пересадками на трамваях на свидания с моей любовью, но расстояние со временем погасило в нас пыл и интерес к повторным встречам.

Дома мне было строго наказано перестать дурить и немедленно сдать документы в железнодорожный техникум. Документы я сдал, но к вступительным экзаменам совершенно не готовился, уезжая с друзьями на противоположный берег Дона, где мы брали напрокат весельную лодку и уплывали путешествовать на остров, заросший ивняком и тополями. Неудивительно, что я провалил экзамены, хотя мы договорились с соседом по парте помогать друг другу. Сосед нашел свою фамилию в списках «счастливчиков», а мне пришлось забирать документы и сдавать их в другую школу, одиннадцатилетку, чтобы продолжить свое обучение.

К этому времени душа вошла, словно закрыв глаза, в свое нелегкое начало — начало порчи и разрушения ее нравственных критериев. Жадное ожидание юности сменилось непосредственной встречей с ее безчисленными искушениями. Наши одноклассницы изменились в одночасье и удивительно похорошели. У нас, подростковых компаний, словно открылись глаза. Когда повзрослевшие девушки проходили мимо дразнящей походкой, мы провожали их восхищенным свистом.

К тому же на неокрепшее чувство обрушилось знакомство с новой жесткой музыкой, возбуждающей душу дразнящими ритмами, в которых было что-то завораживающее и колдовское. Она прививала душе высокомерное отношение к жизни и чувство собственной значимости. Соответственно соблазну такой музыки пришел и вызывающий броский стиль одежды. В этом городе наша семья уже не выглядела столь обеспеченной, как в маленьком городке. Мои новые увлечения требовали расходов, которые родители не могли себе позволить. Это заставило вмешаться отца. Помню, как он строго взял меня за плечо и сурово сказал, глядя прямо в глаза:

— Сын, мы не принадлежим к богатым людям, поэтому не зарься на чужую жизнь, живи своей жизнью, которая по нашим средствам!

Пришлось примириться с тем, что у меня не будет такой стильной одежды и магнитофонов, как у некоторых моих сверстников. Однажды я упрямо попытался сам перешить свои брюки по новой моде, чтобы не отставать от товарищей. Но когда отец это увидел, то приказал снять брюки и разорвал их на моих глазах. Пришлось принять этот урок, раз и навсегда определив свое отношение к модной одежде.

Вспоминаю подобный случай с моей старшей сестрой. Когда она училась в десятом классе, у нее появились воздыхатели и начались вечерние свидания. Отец, взяв ее за руку, внушительно объявил:

— Дочь, если ты выберешь гулянки, то пропадешь, а если выберешь учебу, то с тобой останется наша родительская любовь и постоянная помощь!

Сестра подняла Задумчивые глаза и затем, прижавшись головой к его груди сказала:

— Да, папа, я понимаю…

Эти отцовские наставления, сказанные с большой любовью, укрепили ее выбор, и в итоге она закончила школу с золотой медалью. Несколько лет спустя моя сестра познакомилась со скромным одаренным парнем-студентом, учившемся на физико-математическом факультете университета, где он в дальнейшем стал преподавателем. Они поженились, их брак был очень удачным, а сестра закончила два факультета: географический и математический.

Мальчики, с которыми я познакомился в новом классе, были из городских рабочих семей, с навыками курения, выпивки, азартных игр и грубых выражений. Среди этих ребят уже ходили по рукам наркотики, о которых тогда говорили только шепотом и к которым я испытывал стойкое отвращение, тем более, что в нашей семье никто не курил. В этих подростках все еще оставалось что-то доброе, хотя развращение души уже делало свое порочное дело — убивало в них чистоту и совесть. Многие из них быстро исчезли из моей жизни и больше я их никогда не встречал.

Город, который мне в то время нравился больше всех городов на свете, увлекал меня неудержимо и я снова начал пропускать занятия в школе. Осталось в памяти морозное утро, заснеженные деревья в роскошном убранстве инея, ароматные запахи из кондитерских, афиши пришедших на советские экраны американских боевиков с выстрелами и оглушительной пальбой, рекламы больших магазинов — все это обещало удивительную жизнь, полную интересных приключений и которая, тем не менее, жестоко обманула душу своей пустотой. Вместо школьных занятий я шел на утренние сеансы в кинотеатр или, найдя единомышленников, уезжал бродить с ними на другой берег Дона. Помню еще катание в трамваях с обледеневшими стеклами, в которых нужно было пальцем протаивать дырочку, чтобы любоваться зимним городом. Учение шло все хуже и хуже, хотя двоек я боялся и старался не попасть в разряд неуспевающих, как остальные парни в классе. Лучше всего мне давался английский язык и учительница называла меня «светлым пятнышком» нашего класса. В то время школьникам прививали любовь к труду, поэтому два раза в неделю я стоял за прилавком книжного магазина в отделе поэзии, где зачитывался современными поэтами.

На выходе из детства буря искушений встречает юную душу. Эгоизм толкает ее к соперничеству и борьбе за превосходство над другими подростками, а гордость переходит в болезненное самолюбие, которое у одних развивается в стойкую робость и застенчивость, а у других переходит в агрессивную озлобленность и недоверие к миру взрослых. Мама пыталась образумить меня:

— Сынок, ты стал портиться! Куда ты катишься, подумай!

Я молчал, отвернув голову в сторону.

— Почему ты не слушаешь меня?

— Мама, ты ведь женщина! Как я буду тебя слушать? Мне хочется самому решить, как мне жить!

Долгий горестный вздох был мне ответом.

В эту трудную пору душа подростка мучительно ищет свой идеал, к которому ей хотелось бы пробиться через все препятствия и претыкания, воздвигаемые людьми и обстоятельствами. В подобный период вступил и я, боримый разнообразными привязанностями, болезненно самолюбивый и в то же время защищающий свое самолюбие бравадой и цинизмом. Мне очень хотелось быть добрым- не временами и от случая к случаю, а всегда и во всем видеть и чувствовать только добро. Но сделать это оказалось не так-то просто. Мне не хватало знаний и практического умения преодолеть в себе отрицание добра. Сердце мое продолжало тянуться к душевной чистоте и детской открытости отношений, а ум, испорченный дурными наклонностями, искал и не находил идеала, который он еще не умел для себя определить.

Ныне, оглядываясь назад, поражаешься одному — сколько сил и терпения вкладывается людьми в изучение безчисленных земных законов и правил, большей частью ненужных в этой жизни, и которые нам всем придется когда-нибудь оставить на земле. С другой стороны, сколько сопротивления и нежелания встречает душа на пути познания святых заповедей любви к Богу и ближним, в которых она может обрести безсмертие. Даже одно это обстоятельство прямо указывает на то, что зло желает изощренно скрыть от нас истинный источник Жизни, обещая душе все что угодно, только бы она не встретилась с Богом.

Вечная ошибка юности — искать счастье не в Боге, а в созданиях и творениях Его, в своих чувствах и переживаниях, в людях, в вещах, в природе, которые всегда остаются лишь свидетелями нашего несчастья. Далеко от Бога уводят ее страсти, в страну дальнюю и чуждую, помыкая душой и оставляя ее в забвении милости Божией. Слава Тебе, Господи, что к святому Лику Твоему нужно возвращаться не ногами, бредя по горам и долам, так как долго бы тогда пришлось еще блуждать моей душе в своем окаянстве. Возвращаются к Богу сокрушенным сердцем и искренним покаянием, и длительность этого возвращения зависит от решимости и горячности души.