Жажда идеала — это жажда сердца, запутавшегося в ложных ориентирах. Жажда Божественной любви — это жажда кающегося сердца, оставившего все мирские устремления и разочаровавшегося в идеалах, созданных людьми. Но пока произойдет этот разрыв с миром и крушение всех надежд и упований на ложные ценности, душе приходится на своем опыте изведать всю тяжесть и горечь первых ошибок — поисков счастья без Бога.

Нет ни одного земного идеала, который был бы неограничен и безконечен, кроме наивысшего небесного идеала — Бога. Но незрелая душа, устрашенная высотой цели, склоняется к мирским устремлениям, ограниченным и конечным, умерщвляя ими себя и погибая под их тяжестью.

И я страстно устремился к тому, о чем читал в книгах, видел в кинофильмах, слышал в песнях, к поискам понятного для меня идеала — добрых и хороших отношений в настоящей любви, как мы тогда называли дружбу с любимой девушкой. В параллельном классе училась славная и милая девочка, которая казалась мне самой лучшей в школе. Как получилось, что мы стали встречаться по вечерам, не помню. Ранней весной морозными лунными сумерками с постоянным свидетелем — тонким месяцем, плывущим за верхушками деревьев, мы подолгу бродили по узким городским улочкам и безпрерывно говорили: о неизвестном будущем, которое мы с нетерпением готовились встретить, о наших планах и надеждах, и о том месте нашей жизни, где нас непременно ожидает все самое лучшее, что люди называют счастьем.

Не знаю, чем бы закончились наши отношения, если бы родители, видя, что учение мое не приносит ничего хорошего, и тревожась о моей судьбе, не стали бы настойчиво советовать мне поступить в любой техникум, чтобы до армии получить диплом и иметь специальность. Большинство подростков нашего района учились в строительном техникуме. Туда я и отнес свои документы, поступив относительно легко, сдав неплохо экзамены и совершенно не ведая, как это получилось. Школа осталась в прошлом и с ней закончилась моя школьная влюбленность.

Учеба по-прежнему нисколько не интересовала меня и упрямо хотелось независимой жизни. Больше всего душу влекли развлечения с новыми друзьями, приходившими за мной после окончания занятий. Самые близкие из них были из благополучных семей, чистые и искренние мальчики, с румянцем и юным пушком на щеках. С ними я сблизился тем отношением к жизни, которое увлекало и меня — безпрерывные развлечения, игры в футбол, а теперь еще в баскетбол и настольный теннис, а вечером песни под гитару на любимой улице Пушкинской или поиски приключений по танцплощадкам и кафе. Поддался увлечению игре на гитаре и я, но, кроме нескольких аккордов и одной песенки, дальше дело не пошло. А мой новый товарищ по всевозможным развлечениям Сергей, пользовался успехом: он любил петь и неплохо играл. Его мягкий тембр западал в душу и трогал сердца местных девчонок.

Летом нам нравилось ночное купание в Дону. После двенадцати часов ночи мы шумной компанией спешили на набережную и с громкими криками прыгали с высокого постамента в темную, подсвеченную разноцветными огнями города воду. От погружения в не имеющую видимых очертаний черную глубину захватывало дух.

Во всех этих похождениях мне хотелось быть первым, и я жадно стремился перещеголять других во всем, что бы ни предпринималось. Стипендию, которую я начал получать, родители разрешили мне тратить на свои нужды, хотя у меня их, собственно, и не было. Появилась возможность хорошо одеваться, что в те времена было непросто, иметь карманные деньги, чтобы тратить их на веселые компании и развлекаться всем, что было тогда доступно. Самым доступным удовольствием являлось застолье, и как я ни избегал этих вечеринок, вино вошло в мою жизнь, отравляя душу и сердце обманчивым «весельем», со всеми вытекающими из него последующими страданиями. В компаниях приходилось встречать и других парней, с наглым и задиристым характером, почти всегда пропитанных табачным дымом и перегаром алкоголя и цедящих сквозь губы бранные слова. Почти все они закончили алкоголизмом, воровством и тюрьмой. Моя душа инстинктивно их сторонилась, но, ведя безпутный образ жизни, не сблизиться с ними, как и с вином, было невозможно.

Каждый вечер, проведенный дома, где единственным развлечением являлся скучный телевизор, казался мне нравственной пыткой. В дождь и в снегопад я уезжал к закадычным друзьям, разделявшим со мной безрассудную любовь к новой и, как мне тогда представлялось, интересной жизни, которой мы без остатка отдавали свою юность. Даже мысль о том, чтобы один день провести дома, представлялась мне невозможной. Перебирая все развлечения (кроме блуда), сердце мое, тем не менее, не находило в них удовлетворения, а встречало во всем мертвящую скуку, усиливающуюся до отвращения. Все нехорошее и дурное, что приходилось видеть, слышать и в чем принимать участие, а этого становилось все больше, откладывалось в памяти в виде навязчивых образов, представлений и очень надоедливых мыслей и вопросов: в чем смысл моего существования? Кто я вообще? Зачем я все это делаю? Уверенность, что повседневность временна и обречена на исчезновение, не покидала меня. Когда я обращался с этими сомнениями и раздумьями к сверстникам, редко кто не поднимал на смех мои попытки найти ответ на эти вопросы. Моим друзьям для счастья было достаточно погружения в развлечения (а потом, к сожалению, в пьянство) и поиск подходящей пары для создания семейной жизни. Те же из знакомых, кто женился и выказывал до женитьбы отчаянную влюбленность, после свадьбы менялись до неузнаваемости. Помню одну пару из нашей компании, неплохих в общем-то, симпатичного парня и милую девушку. Родители девушки не разрешали юноше встречаться с их дочерью, сочтя этого влюбленного молодого человека недостойным ее руки. Бедняга бросился под машину, чтобы покончить с собой. Он чудом остался жив и после многочисленных операций был выписан из больницы. Его возлюбленная, узнав о том, что он хотел убить себя из-за неразделенной любви, выпила яд, но врачи успели спасти ее жизнь. Родители этих страдальцев, видя, что молодые люди не могут жить друг без друга, согласились поженить эту несчастную пару. После веселой и шумной свадьбы некоторое время мы не видели молодоженов, а когда они появились, то первое, что поразило всех, — это их ссоры при посторонних до полного озлобления. Вскоре они развелись. Как этот случай, так и последующие наблюдения за отношениями недавних молодоженов привели к тому, что идеал семейной жизни значительно потускнел в моих глазах и не казался таким притягательным, как раньше. Это заставило меня глубоко задуматься — как жить дальше?

К этому периоду у меня сложился определенный набор авторов, книги которых стали идеалом в моей жизни. Самым близким из писателей, глубоко потрясших меня, стал Достоевский. На ту пору мне удалось приобрести только несколько из доступных тогда романов: «Преступление и наказание», «Униженные и оскорбленные», «Подросток» и «Бедные люди», которые я перечитывал снова и снова, хотя это и было нелегко из-за трагизма в судьбах их героев. Вместе с творчеством Достоевского мне наконец-то открылось изумительное дарование Гоголя в его юношеских повестях, искрящихся добрым юмором, проникнутых тонкой наблюдательностью и населенных прекрасными, хотя и идеализированными людьми. Достоевский на этом этапе определил для меня главную цель в жизни — нравственная чистота и поиски близкой по духу чистой души, понимавшей мои стремления, а Гоголь стал тем писателем, который вытаскивал душу из уныния и разочарования в обыденности с ее пустыми заботами. По-прежнему любимым моим поэтом оставался Есенин, вернее, некоторые его юношеские стихи, которые долгое время отогревали мое сердце в тяжелые периоды глубокого отчаяния. Хотя к этому времени я нашел для себя в поэзии много новых имен, но пока они не могли затмить мою пылкую любовь к его творчеству.

Боже, лишь теперь понимаю я Твою безпрестанную заботу обо мне. Когда в моей памяти всплывают прошлые грехи и ошибки, то это Ты приводишь меня к глубокому раскаянию и покаянию в них, а когда вспоминаются удачи и победы над различными грехами, то это Ты делаешь для того, чтобы еще больше возлюбить Тебя и этой любовью неустанно благодарить Тебя за все Твои знаемые и незнаемые благодеяния.

Итак, передо мной стоял неотступный вопрос: в чем смысл моей жизни? Для меня тогда было несомненно, что нужно искать такую же душу, стремящуюся к чистоте и искренности в наших отношениях, надеясь найти вместе с ней ответ на свои метания. Но как встретить этого единственно нужного для счастья человека? Глядя на огромный, протянувшийся на десятки километров вдоль берега Дона и расцвеченный вечерними огнями город, красиво отражающийся в темной воде, я мечтал о том, что, конечно же, есть в этом городе окно, которое светится для меня одного и зовет меня тихим светом любви. Мечты уверяли меня, что это будет внешне случайная, но многозначительная встреча с чудесной скромной девушкой, как бы из романов Достоевского, когда мы по глазам поймем, что созданы друг для друга. Случайные встречи происходили часто, но, к сожалению, многозначительными в моей жизни они не стали. Одна песня Г.Ф. Шпаликова из кинофильма той поры отвечала моему настроению: «На меня надвигается по реке битый лед. На реке навигация, на реке пароход…» Мне казалось, что если бы я писал стихи, то, наверное, словами этого поэта.

Сомнения отягощали мою душу, убивая ее помыслами, что в семейной жизни вряд ли возможно что-либо надежное, а сердце испытывало сильные стеснения от желания телесных наслаждений. Тело страдало от разжжения и меня удерживало от падения лишь опасение того, что в случайных связях многие мои знакомые, потеряв целомудрие, получили взамен заразные болезни. Но воображение безудержно устремлялось к желанным образам, рисуя будущие встречи и последующую семейную жизнь. Оно без конца придумывало эти образы и утомляло ум своим нескончаемым кружением в одном и том же — мечтательных поисках счастья, которые стали моим еженощным кошмаром. Безымянные чувства толкались в груди, будоража кровь.

Пустые развлечения и ночные грезы о неизведанной любви стали переходить в плотские мысли, пугающие меня своей агрессией и натиском. В этом состоянии уныния и томления даже яркий солнечный день казался тусклым и мрачным. Ощущение того, что я не могу справиться со своим внутренним разладом, терзало меня: что такое мои мысли, которые не подчиняются мне и от которых я уже начал уставать? Как справиться с ними и возможно ли это вообще? Я понял, что запустил свой собственный механизм уничтожения. Тот внутренний и сокровенный мир мыслей и воображения, который я считал самым близким и верным другом, предстал передо мной как безжалостный враг и убийца, который не знал пощады и не давал передышки ни днем, ни ночью. Все внутри ныло от неосознанной боли. Мне стало страшно спать без света, потому что по ночам мое ощущение самого себя, мое внутреннее «я» растворялось совершенно и представление о теле в темноте исчезало полностью. То пространство, без границ и края, в котором я себя находил, устрашало своей непознаваемой глубиной, из которой поднимались безпорядочные волны мыслей, неожиданно принимавших злобный облик и источавших ко мне смертельную ненависть.

Если я не хочу думать дурных и гадких мыслей, почему они возникают во мне? Если мне нравится думать и мечтать о добром и чистом душевном состоянии, почему моим мыслям нравится совершенно противоположное? Мне очень хотелось сохранить в себе чистоту, свежесть юности, чистое видение жизни, но что же тогда во мне яростно сопротивляется этому и пытается навязать свою злобную сущность? Где оно, томительное счастье? Безпомощность и страх перед непознанностью своего внутреннего мира начали все больше овладевать мной. Стало совершенно ясно, что если мне не удастся найти выход из этого мысленного кошмара, то все остальные попытки найти счастье в этом безжалостном мире будут совершенно безсмысленными.

Когда я смотрел вокруг и видел беззаботные лица людей, занятых своей жизнью и погруженных в работу или удовольствия, то пытался подражать им, стараясь забыть о своих внутренних проблемах. Но когда я оставался один, то вновь мучительный вопрос поднимался из неведомых глубин души: кто я? Кто это мыслит, говорит, слушает и смотрит внутри меня? То, что находилось во мне и что казалось мной, при пристальном рассмотрении исчезало, и я терял всякую опору в самом себе. Меня внутри не было, и в то же время я находился там, но каким-то иным образом, не так, как прежде представлял себе. И на этом совершенно непредставимом пространстве внутри меня происходило движение мыслей, которые не являлись мной и внушали страх своими непредсказуемыми и злобными нападками, перед которыми я оказался совершенно беззащитен. Я решил осторожно высказать свои мучительные недоумения дома:

— Мама, возможно я заболел! Мне почему-то очень плохо…

Она внимательно посмотрела на меня:

— Да ну тебя! Ты выглядишь нормально, не выдумывай чепухи!

Не желая больше огорчать ее, я замолчал, и мне стало понятно, что собрав все свои силы, придется биться одному за себя, чтобы выжить. Господи, Ты увидел, что я запутался, запутался тяжко и не находил выхода. С родителями говорить о своих мучениях оказалось стыдно, друзья иронизировали, а сердце непрерывно стонало и горело от нескончаемых страданий, причиняемых ему необузданными дикими помыслами. Прости меня, Боже, ведь я знал, что есть Церковь Твоя и есть храмы Твои, которые я посещал в детстве. Но теперь, одурманенный своей безрассудной юностью, я приходил к храму Твоему лишь на Пасху и только из любопытства, для того, чтобы посмотреть на Пасхальный крестный ход и послушать пение певчих. Хотя душу инстинктивно влекла благодать Твоя, но жажда развлечений была еще очень сильна во мне, а неверие в то, что в Церкви я смогу найти себе помощь и поддержку, препятствовало соединению с ней.

До последнего предела сердце человеческое, стремясь к истине, которую еще не знает, но которая единственно ему и нужна, не хотело оставить ложь мира сего, ибо привыкло к ней, пусть даже зло убивало это сердце, опутав его привязанностями. Душа моя тонула в безпорядочных мыслях, то прекрасных, то отвратительных, но какими бы они ни представлялись, все они, безплодные и безблагодатные, отравляли ее, словно ядом. Здравый смысл понуждал меня отречься от всех этих мыслей и искать то, что находилось за ними, но нелепая и страстная привязанность к умственным фантазиям и мечтаниям, которые я считал мысленными «утешениями», держали душу мою в плену заблуждений. Душа пыталась оставить воображение и мечтательность, но, к своему ужасу и омерзению, увидела, что эти дурные привычки запутавшегося ума сами начали удерживать ее, страшные, безпринципные и отвратительные, не давая вере в Божественную помощь найти место в моей мятущейся душе.

Словно светлый луч с небес, пришло в сердце разумение, что новая жизнь никогда не родится там, где властвуют дурные мысли и испорченное воображение, и что этот переход в область веры и благодати лежит через полный отказ от мысленных фантазий, чего бы мне это ни стоило. И мне всей душой захотелось постичь эту иную, благодатную жизнь, а не только строить догадки о том, что она собой представляет. Поэтому все свое внимание и волю я обратил к тому, что таинственно существовало за пределами мыслей, куда позвала мое сердце покаянная молитва, где не возникало мысленных фантазий и их нелепых призраков, где, пусть пока еще тускло, брезжил свет иной жизни — духовной, где мне пока еще предстояло биться в одиночку.

То, о чем я пишу Тебе, Боже, возможно будет смешным и нелепым в глазах людей, что же, я потерплю это с Твоей помощью. Но если найдется в целом мире хотя бы одна душа, которая поймет и примет мои скорби, скорби мучительных поисков Бога, как свои собственные, пусть помолится обо мне Твоему милосердию, Христе мой, ибо души наши знают, что ищем мы в Тебе, Единственном, ценою наших жизней, ибо Ты — истинный Владыка и Господь наших сердец.