Теперь можно и дальше идти. Стан, конечно, хороший парень, и обсказал всё досконально. Но он не обращает внимания на мелочи, а именно в мелочах скрывается дьявол. Так что следую между торговцев дальше. Шум, разговоры, кто-то поёт высоким голосом под аккомпанемент местной шарманки, правда, тут она делается в виде бочонка. Нескончаемый гомон и ощущение чего-то грязного и мерзкого, разливающегося вокруг. Всё правильно — обычно такие барахолки и являются питомником и рассадником всякой гадости, вроде наркомании, уголовщины, беспредела. Тут вынашивают планы преступлений, махинаций, живут сутенеры и их рабыни и рабы, беспризорники и мошенники, процветают извращения. Не спеша иду, разглядывая незаметно тех, кто продаёт и покупает. Попадаются весьма колоритные персонажи, как, например, тот толстяк в высоком головном уборе, напоминающем классический цилиндр с агитационных плакатов Маяковского времён социализма, закутанный в обычное одеяло, подпоясанное грязной верёвкой. Из под одеяла видны волосатые лодыжки и тапочки из войлока, одетые на босу ногу. Часто попадаются дети, просящие милостыню. И вот это, несмотря на мой внешне невозмутимый вид, режет меня изнутри. Исхудалые, в тряпье. Среди них все классы Русии — из рабочих кварталов и когда-то блестящих аристократических районов столицы, представители среднего класса и беглецы из духовных заведений в остатках ритуальных нарядов. Во время любой смуты страдает очень много людей. Но больше всего, конечно, дети. И именно их мне жаль больше всего. Я готов собрать всех и отправить к нам, на Новую Русь. Там их вырастят, воспитают, обучат… Но это не в моих силах. Единственный вертолёт, способный достичь Паневропы и вернуться назад, не в силах перевезти всех нуждающихся в спасении. Просто физически и технически. А корабль… Сначала надо собрать будущих граждан, потом доставить до порта, где-то содержать, лечить, потому что многие из них больны, и, самое главное, кормить, пока не придёт «Свобода»… Так что остаётся делать пока самое лёгкое. И противное. Просто проходить мимо, делая вид, что тебя не трогают их потухшие глаза, в которых нет никаких эмоций… Может, я излишне эмоционален? Да вряд ли. Скорее всего, прожитые годы не смогли вытравить из меня чувства и понятия о совести, долге и чести, над которыми так любили смеяться молодые моральные уроды, взращённые властью…Той, прежней властью моей страны. Потому что назвать их людьми у меня не поворачивается язык… Кого-то бьют. Жестоко и беспощадно. А тот, кто катается сейчас между с хеканьем опускающихся кулаков и ног, молчит. Не потому что, бесполезно просить пощады. Он что-то торопливо жуёт, жадно глотая. Потому что я вижу на лице убиваемого счастливую улыбку, а рассечённые губы торопливо двигаются и ходит ходуном торчащий кадык. Попадаются проститутки всех возрастов и категорий. Накрашенные и наоборот, подчёркнуто скромно выглядящие. Наглые и тихие. Красивые даже по нашим меркам, и страшные, словно окружающая их среда… Среди них попадаются даже совсем сопливые, двенадцати-тринадцатилетние девочки, немногим старше Юницы, которых навсегда искалечила буря, проносящаяся сейчас над Русией. Снова ряды торговцев, выставивших на всеобщее обозрение отчаяние и нищету столицы. И лица, выглядящие гротескными масками ужаса… Стан прав — основная валюта, ходящая по рынку, это продукты. Самые разные, главное, чтобы это можно было есть. Продают кормовой жмых, оставшийся от давно съеденных лошадей, овёс, изредка попадаются крестьяне из окрестных хуторов. Они выделяются сразу своими сытыми лицами, ленивыми сытыми усмешками, презрительным выражением лиц. Их возы накрыты большими тентами и держаться плотной группой, окружённые крепкими ребятами, скрывающими под одеждой оружие. Вокруг полно народа, голодными глазами смотрящими на еду, которой нет в городе. Один из тентов над санями распахивается, оттуда выбирается, пошатываясь, молодая… То ли женщина, то ли девушка. В шапочке, чуть сбитой набок, с глазами, полными слёз, держащая в руках свёрток. За ней следом выходят двое упитанных мужичков, ничуть не стесняясь окружающих завязывая штаны. Понятно… Несчастная проходит охрану, но тут к ней бросаются несколько скользких личностей и вырывают из рук заработанное, сваливая ту на грязный снег. Она рыдает, бьётся в слезах, молит о помощи у охранников, а те лениво отпихивают её ногами, пока, наконец, кому то не надоедает, и небольшая дубинка, которую раньше носили половые в трактирах для простонародья не опускается ей на голову. Вздрогнув, та замирает на снегу. В другое время я бы обязательно вмешался. Но сейчас… Какой в этом смысл? Сколько таких вот сестёр, матерей, лишились своего достоинства и чести, чтобы хоть как-то накормить близких? Хотя надо попросить Петра навести немного порядка. По крайней мере, среди уголовного контингента. Тем более, что время военное, и судить можно по его законам. Коротко и ясно. При помощи адвоката Зелёнки и судьи Свинца. Они не ошибаются. Взгляд на солнце — день пошёл на вторую половину. Да и увидел я достаточно. Пора возвращаться. Разворачиваюсь, не спеша двигаюсь обратно, рассекая волны людского дна, словно ледокол. Толпа почему становится особо густой. Что за… Ощущаю ловкую ручку в своём кармане. Так-так. Раздаётся крик боли, потому что я перехватываю тонкое запястье своей клешнёй и ощущаю, как косточки подаются под резким движением.

— Почто малую мучишь, ирод?!

Наглые голоса. Двое одетых по последней блатной моде личностей. А у моих ног корчится от боли, прижимая сломанную руку к потрёпанному пальтишку, девчушка лет четырнадцати. А парочка в приплюснутых шапках, надвинутых на низкие лбы, с приклеенной к нижней губе шелухой стоит передо мной, поигрывая тускло блестящими ножами хищного вида. Ведут себя больно нагло, несмотря на то, что оба меньше меня по габаритам. Значит, их страхуют.

— Жить хотите?

Мои глаза леденеют, и один из блатных, который поумнее, чуть спадает с лица, почуяв неладное. Но его напарник явно из оборзевших. Он лыбится:

— А ты? Что, благородный?

Есть у них такая присказка, равнозначная по смыслу земному «крутой». Вместо ответа плавным, но быстрым движением скольжу вправо, левой рукой делая быстрое движение, затем ныряю в толпу. Позади — хрип. Оба уголовника валятся на колени, словно куклы, одновременно зажимая ладонями горла, из которых хлещет кровь. «78-ой» на высоте. Да и руки у меня длинные. И что интересно — никому нет дела, что я только что убил двоих. Бросают равнодушные взгляды, проходят мимо корчащихся тел. Подешевела человеческая жизнь в Русии. Ой, подешевела…

…К моему возвращению бредуна уже нет. Поэтому раздеваюсь, ставлю оружие в шкаф, переодеваюсь в домашнее. Сундуки стоят в кабинете. Горн, всегда знающий, когда он мне нужен, за что я и ценю старика, уже почтительно ожидает меня возле дверей спальни, где хозяин приводил себя в порядок. Бросает на меня вопросительный взгляд, я морщусь:

— Мерзко там. Очень…

Мажордом кивает в ответ. Затем спрашивает:

— Что изволите, ваша светлость?

— Пригласи Хьяму в кабинет.

— Будет сделано.

Он уходит в конец коридора, стучит в двери. А я захожу к себе. Сундуки аккуратно выстроены в линию. Только успеваю усесться в кресло, как почтительно стучат. Это Горн.

— Ваша светлость, я привёл госпожу.

— Пусть зайдёт. А мне — кофе.

— Сию минуту, ваша светлость.

Дверь раскрывается, входит океанка.

— Вы что-то хотели, господин эрц?

Киваю на сундуки:

— Прикинь, подойдёт?

Она нехотя подходит к ним, чуть заметно морщится, но послушно открывает первую крышку, и… Её глаза расширяются в изумлении. О, женщины! Вы все одинаковы, на Земле ли, в любом другом мире…

— Это… Мне?

Она оглядывается с такой… Милой недоверчиво-настороженной улыбкой… Улыбаюсь в ответ:

— Ты примерь-примерь, а то подгонять придётся.

Девушка зарывается внутрь сундука, выхватывает первое попавшееся платье, прикладывает к себе. Вроде ничего. Хватается за пуговицы, вдруг замирает, заливаясь краской. Я киваю на двери:

— Да иди к себе, надень. А там посмотрим.

Она пулей выскакивает из кабинета, и я слышу быстрые шаги. Несколько минут ожидания, и Хьяма вновь передо мной. Хм… Угадал! Длинное светлое платье сидит на ней, как влитое. Будто шили на фигуру океанки. Она женским чутьём улавливает, что мне понравилось, чуть надувает нижнюю губу в лукавой усмешке.

— Бери другое.

— Ваша светлость, если они всего от одного мастера, то, думаю, другие мерять не обязательно.

— В принципе, верно. Будет тебе чем заняться на досуге. Смотри остальное.

Открывается вторая крышка, и краска стыда заливает её лицо. Выпрямляется, и почему то шёпотом спрашивает:

— А это… Тоже показывать? Как сидит?

Смеюсь, потому что там нижнее, или как говорят здесь — женское исподнее.

— Знаешь, я предпочитаю, чтобы на женщинах вообще ничего не было. Но это, как раз, мне показывать не нужно. Смотри третий сундук, и я позову ребят, чтобы перенесли одежду к тебе в комнату…

Хьяма открывает крышку, гладит великолепную ткань пальто. Затем набрасывает на себя. Оно сидит просто идеально.

— А обувь?

Аккуратно снимает обновку, кладёт на крышку, затем вертит в руке сапожки. Что-то с ней не то. Лицо какое-то задумчивое и грустное одновременно. Сбрасывает тапочки, вставляет ножку в сапожок. Застёгивает пуговки. Топает, примеряясь.

— Всё, как на меня сшито, ваша светлость… Но чем я буду расплачиваться за это?

Машу рукой:

— Мне ничего не надо. Считай это подарком. Она недоверчиво смотрит на меня. потом на сундуки:

— Вы не обманываете?

Даже голос изменился. Точнее, его тон.

— А какой в этом смысл?

Девушка опускает голову, затем буквально выдавливает из себя:

— Мне никто никогда ничего не дарил…

— Значит, я буду первым. Ладно. Можешь возвращаться. Я сейчас слуг пришлю.

Она на мгновение вскидывает голову, я вижу блестящие от слёз глаза, затем убегает. Разбередил же я душу девчонке. А кто знал?..

— Ваша светлость, обед накрывать?

— Разумеется.

Это Горн.

— И пришли ко мне ребят — пусть перенесут сундуки к Хьяме.

— Будет исполнено, ваша светлость.

Поднимаюсь с кресла, подхожу к окну. За окном — равнодушный полумёртвый город. Осторожный стук, поворачиваюсь:

— Перенесите их в угловую комнату. К госпоже Хьяме.

Парни подхватывают неуклюжие кожаные ящики, утаскивают по одному. Можно идти, пожалуй, и есть. Только перед глазами всё время картины, которые я видел на рынке… Мельтешат… Как же мне мерзко на душе… Рассказывать, какую реакцию вызвала Хьяма у баронессы, появившись за обедом, не буду. Достаточно сказать, что мамочка бледнела, краснела, шла нервными пятнами, бросая злые взгляды на меня и, как она думала, соперницу. И началось негласное соревнование за главенство в гареме. Одна, как ей думалось, могла взять верх опытом в постели: как-никак, уже знала мужчину и даже родила. Как цинично высказался один мой полузабытый знакомый в далёкой юности — в распахнутые ворота легче ломиться. Вторая хотела одержать верх красотой и молодостью. Только вот мне от этого не было ни холодно, ни жарко, потому самое главного, что они могли использовать в этой незримой драке, моей постели, они избегали, как огня. Ну, ладно, баронесса. Эта вообще пуританка, как метко подмечено, из тех, у кого процесс происходит в полной темноте. Под глухим одеялом. И в ночной суконной рубашке с отверстием для соития. А вторая — ну, она, как я понял, ещё девушка в физическом смысле, несмотря на возраст, достаточный для моего мира, и перестарок для этого. Самое смешное, что ни одна, ни втора не видели в самом акте никакого удовольствия, и воспринимали его как тяжкую и мерзкую обязанность, которую придётся выполнять. Так что я пока молчал, терпел, несмотря на наши посиделки вечерами за планшетом, и начинал медленно звереть. По нескольким причинам. Из-за того бардака, что творился вокруг. Несмотря на все мои попытки повлиять на Петра, он не мог ничего поделать. Триумвират увлечённо делил власть в стране, забыв обо всём. Главное, что они сыты. А на остальных наплевать. Даже в армии начала ощущаться нехватка продовольствия. Юркие личности непонятного происхождения непонятным образом подгребали под себя все жиденькие продовольственные потоки, стекающиеся в столицу. Рабочие кварталы медленно, но уверенно вымирали, и уже недалёк был день, когда должно было полыхнуть. Причём так, что всё происходящее до этого показалось бы детскими шалостями. А верхушка новой власти казалась слепой и глухой. На Рарога давили со всех сторон, требуя невозможного. Но парень оказался с твёрдым характером, не поддаваясь ни на какой нажим, железной рукой наводя дисциплину. Он последовал моим рекомендациям и привлёк на службу ветеранов полиции, быстро продвинувшихся наверх по вертикали структуры и начавших какие-то собственные игры за спиной покровителя. Это меня сильно настораживало. К тому же в столице появилось множество разного сброда со всех концов бывшей Империи, и теперь на улицу вечером было опасно выходить. Раз кого-то убили прямо на глазах женщин, смотревших на это из окна. Меня дома не было в тот момент, и какую мне пришлось пережить истерику в момент возвращения, лучше не вспоминать. Это событие то ли что-то перевернуло в мозгах обоих дам, то ли просто лопнули какие то сдерживающие нервы, но теперь они вели себя подобно ревнивым жёнам. Когда я уходил, они буквально носились по дому, не находя себе места от беспокойства. Когда возвращался — окидывали ревнивыми взглядами, в тайне обнюхивали одежду, пытаясь уловить запах чужих духов, искали чужие волосы на ткани пальто, правда, допросов с пристрастием не устраивали. Единственное. Больше того — на этой теме дамочки спелись и подружились! Это вообще было для меня шоком. Соперничество ушло на второй план. Вперёд выступило стремление любыми путями удержать их мужчину. Общего мужчину, между прочим. Как они меня поделили за моей спиной, я не знал. И не хотел знать. Потому что мне было не до них. Наш «Либерти» уже должен был прибыть в Рангер, но ему пришлось совершать неожиданный крюк, потому что радары корабля засекли гигантский флот, двигающийся к берегам Паневропы. Я хотел было сообщить об этом Петру, но мне строго настрого запретили это делать, чтобы не вызвать ненужных вопросов. Океания, совершив провалившуюся попытку переворота и подчинения себе Русии, не успокоилась, и теперь решила прибегнуть к прямому вмешательству. Теперь пробраться к берегам страны морем можно было только с Севера. Потому что враг блокировал практически всё восточное побережье Паневропы. Либо воздушным путём на юге. Но тут наши возможности были ограничены… Серый всё больше склонялся к тому, чтобы плюнуть на всё и вывезти меня из стремительно гибнущей страны. Впрочем, я и сам всё больше думал на эту тему последнее время. Грядущей мясорубки я, лично, не боялся. Местным вряд ли удастся меня убить. Но вот что пострадают те, кто вошёл в мою жизнь и к кому я привык, как бы приняв их в свой круг — их было жаль. Кругленькая, крепкая как кабачок, пухленькая Золка. Полная, добродушная Сола. Два похожих друг на друга, словно братья, крепких коренастых парнишек, Стана и Кира. Величественного и сурового с виду. Но очень доброго на самом деле, Горна. Маленького кудрявого чуда по имени Юница, строгую маму Аору, и красавицу Хьяму. Я к ним привык. И бросать их на произвол судьбы… Это будет предательством. Если не сказать больше. Да и Пётр… Они не заслуживали подобного…

— Метрополия вызывает Брума.

— Брум на связи. Слушаю.

..Если сам Серый у микрофона, то дела явно… Гхм…

— Мы внимательно изучили последнюю информацию, полученную от тебя. Все наши аналитики сходятся в одном — остались считанные дни. Если не часы, Миша. Так что готовься уносить ноги. «Свобода» возвращается обратно. На Севере тяжёлая ледовая обстановка, ей не пробиться.

— Понял. А что дальше?

Через наушники доносится тяжёлый вздох.

— Не знаем. Пока решили отсиживаться у себя. Подождём, пусть немного устаканится в Русии. В Гонведии и Прусии мясорубка. Мы получаем оттуда кое-какую информацию — страшно становится. Ты в курсе, что войска Океании там уже высадились?

Я бледнею, хотя мой собеседник не может меня видеть.

— Уже?!

— Да. Уже. И то, что там творится — Гитлер отдыхает. По ходу, заокеанские владетели решили полностью зачистить материк под колонизацию. Так что ничего хорошего Русию не ждёт. Мы срочно готовимся, но людей не хватает. Хотя женщины все на сносях. Без исключений.

Внезапно мне почему то вспомнилась Аллия.

— И бывшая императрица?

Доносится смешок:

— Уже два месяца.

— Это как?!

Я, мягко сказать, ошарашен.

— Ты же говорил, что она не была беременна, когда прибыла к нам!

— Ну, у нас кроме императора мужчин достаточно…

Кручу головой, словно меня душит этот проклятый нашейный платок.

— Ладно. Что ещё интересного?

— Да всё так же. Сможешь прорваться на Юг?

Лихорадочно прикидываю:

— Не уверен. В этом году неожиданно много снега, и пока он не стает, машина не пройдёт. Да и потом — земля влажная… Сам понимаешь.

— Понимаю. Мы сейчас готовим промежуточную базу на одном из островов. Кроме того, восстанавливаем прежний груз «Свободы»…

Я едва удерживаюсь от того, чтобы присвистнуть — прежний груз нашего «Либерти», это грузовики, танки, истребители, боеприпасы наших, ещё советских калибров. Американцы отправляли технику по ленд-лизу, законсервировав на совесть. И достаточно было смыть окаменевшую смазку, перебрать двигатели и трансмиссию, проверить резиновые уплотнители, и вся техника была на ходу. Вспоминаю своё изумление, когда под слоем пропарафиненной бумаги обнаружилось, что плоскости «аэрокобр» выглядят так, словно только что с завода. А большой трёхосный полноприводной «Студебеккер» после того, как ему сменили аккумулятор, тупо завёлся и поехал, простояв больше семидесяти лет в трюме…

— Но, опять же, время. И — рабочие руки.

— Понял тебя. В общем, если совсем прижмёт — буду уходить на Юг. Любыми путями и средствами.

— Ты бы поторопился…

— Пока ещё можно тут побыть. А время сейчас работает на меня.

— Ты прав. Ладно. Заканчиваем. Сын передаёт тебе привет и просит привезти ему жену.

— Ещё и ему?

В наушниках снова смеются:

— Сам знаешь, у нас тут дефицит. Пилоты таскают помаленьку, но это капля в море… Так что ищи сыну подарок.

Вздыхаю.

— Ладно. Подберу что-нибудь. Конец связи.

— Конец связи. И удачи тебе, Миша.

Индикатор гаснет, и я застываю в раздумьях. Значит, Океания решилась на открытую интервенцию. Хуже и быть не может. Массовые беспорядки на территории Паневропы, спровоцированные их агентами. Ослабление и исчезновение твёрдой власти… Крайне удачный момент для них… Отвлекаюсь от тяжёлых мыслей, улыбаюсь, вспоминая заказ сына. Жену ему, видите ли привезти! Впрочем, в столице очень много красивых девушек. Так что найти можно… В двери стучат:

— Ваша светлость, дамы интересуются, когда начнёте смотреть живые картины…

Это Горн. Эх, женщины-женщины! Вам бы только развлечения… Со вздохом убираю гарнитуру и прочее в ящик стола:

— Скажи, буду через пять минут…

…Проходит ещё неделя, и однажды вечером ко мне буквально вламывается Пётр:

— Ваша светлость, Михх!

Он не похож сам на себя.

— Что?

— Океания начала вторжение в Русию!

Молча гляжу ему в глаза:

— Я знаю.

— И вы молчали?!

— Полегче, Пётр. Мне запретили об этом говорить раньше времени. Лучше скажи, что твои генералы?

Он злобно бьёт кулаком в стену:

— Рады.

— Что?!

— Они довольны этим. Каждый считает, что теперь он получит всю власть! Теперь они решают, кто будет главнокомандующим.

— На кладбище…

Зло добавляю я. Парень вскидывает глаза, хочет что-то сказать по поводу неуместной шутки, но понимает, что я говорю правду. Бледнеет.

— Что мне делать? Вы можете что-нибудь посоветовать, Михх? Дельное?

— Дельное? Могу.

Моё лицо каменеет.

— Собирай тех, кому можешь доверять. Готовь большой обоз, ищи, где только можешь, продукты, боеприпасы, оружие.

— Это ещё зачем?!

Не понимает он. Поясняю:

— Потому что, Петя, мы будем эвакуироваться. На Новую Русь. Здесь мы пока сделать ничего не сможем. Так что решай. Либо ты уходишь с ними к нам. Либо…

— Я лучше умру!

— Ну. да. Умереть за свою Родину может каждый дурак. А вот выжить, чтобы враги умерли, и потом отомстить — способен не каждый умник. В общем, решать тебе.

Он сопит, набычившись, смотрит на меня. Машу рукой в хорошо знакомом ему жесте раздражения:

— Решать тебе. Время пока есть. Я буду тут до последнего. Потому пойду со своими в точку эвакуации. А ты — пока думай. Но моё предложение в силе до крайнего дня.

— Когда я узнаю, что он наступит?

— Смотри на флагшток.

Показываю на потолок залы.

— Когда на нём не окажется флага Нуварры, значит он наступил, и утром я отправляюсь в путь.

— Понятно. Удачи вам, Михх.

— И тебе, Петя…

Мы крепко пожимаем друг другу руки, затем Рарог отдаёт мне честь и выходит. Я прислоняюсь к стене коридора, где мы разговаривали. Хороший парень. Но именно такие и гибнут первыми. Оставляя вместо себя мразь… Есть, правда, ещё один выход из сложившейся ситуации. Организовать переворот. Сил и средств для этого у Петра достаточно. Арестовать высших офицеров, поставить их к стенке. Сосредоточить власть в одних руках. Организовать вновь единую армию, под одним началом, разгромить океанцев. Их коммуникации растянуты через океан. Мы, русские, можем помочь перекрыть их, и оставшись без снабжения интервенты будут обязательно разбиты… Но какой ценой? Сколько наших погибнет? Может, лучше пока отсидеться на материке? Хотя не совершаем ли мы ошибку? Нет. Не совершаем. Новая Русь не готова к большой войне. А Петру, даже в случае удачного захвата власти, не хватит времени, чтобы организовать отпор врагу. Особенно, в условиях двухмесячной анархии и беспредела на просторах Русии, полном коллапсе экономики, разгуле преступности… Время. Время! Оно играет и против нас, и за нас. Но мы не умеем им повелевать. Поэтому — делай что должно, и пусть случится то, что случится…