…Я просыпаюсь мгновенно, сразу, по неискоренимой привычке человека, привыкшего к действию в любую минуту. Ещё темно, но это ничего не значит — зимой рассветает поздно. Часы светятся своими большими цифрами, понятными лишь мне. Восемь? Можно спать ещё целый час. Что же меня разбудило? В комнате по-прежнему. Чуть слышно посапывает Юница, удобно устроившаяся между мной и баронессой, которая свернулась в клубочек с обиженным выражением тонкого личика. Напротив, на лице её дочери спокойствие. Полежать ещё? Но что же меня потревожило? Включить свет? Жаль тревожить женщин. Вернее, женщину и ребёнка. Планшет едва заметно мерцает индикатором разрядки. Беру его и вставляю зарядный шнур. Затем опять осторожно устраиваюсь рядом с Юницей, только на этот раз не засыпаю, а просто сижу, любуясь на идиллическую картинку. Всё-таки, что меня разбудило?.. Баронесса сонно шарит вокруг себя, находит дочь, выражение лица меняется. Но, вопреки ожиданию, оно не успокаивается, а наоборот, искривляется в горькой, испуганной гримаске, и я только сейчас различаю крохотный, почти незаметный шрамик на её виске, раньше скрытый прядью волос. Чёрт возьми! Миша! Соберись! Не раскисай! Лучше подумай, что будет, когда они проснутся? Ладошка Аоры нащупывает мою руку, спокойно лежащую на покрывале, рефлекторно хватает её, тащит к себе. Не верю своим глазам — женщина успокаивается, на лице появляется слабая улыбка и облегчение. Словно что-то плохое, что приснилось ей, ушло обратно в леса кошмаров… Прикрываю глаза. Так мне лучше думается. Как быть дальше? Чем они становятся для меня? Вдова и её дочь? Чем то большим, чем случайные знакомые? Или всё же я смогу справится с ситуацией? Юница открывает глаза, улыбается мне сонно, и… Я улыбаюсь ей в ответ. Девочка расслабляется, потом поднимается, высвобождаясь из мод маминой руки. Это движение будит Аору. Та тоже распахивает свои глаза, с минуту хлопает сонными глазами, не понимая, где она находится, потом резко приподнимается, её рот кривится, но тут дочь буквально прыгает к ней, обнимает, и счастливо говорит:

— Мамочка!

Испуганный взгляд баронессы, недоумевающий и не верящий тому, что только что произошло. Всё мгновенно забыто. Женщина хватает девочку за плечи, заглядывает в глаза, лихорадочно прижимает к себе, целует, на глазах появляются слёзы счастья. Юница отбивается. Она, по-моему, даже немного испугалась такого порыва чувств и подаётся ближе ко мне. Кладу свои руки на её хрупкие плечики, и чувствую, как напрягшееся тельце расслабляется. Зато баронесса явно обижена такой реакцией дочери. Простите, ваше сиятельство, но тут уж ничего не попишешь. Дождавшись, пока девочка чуть успокоится, я тихонько говорю ей в розовое ушко:

— Умываться, чистить зубки, переодеваться и завтракать. Договорились?

— Да, дядя эрц.

Она оборачивается ко мне, я по прежнему улыбаюсь:

— Можешь звать меня дядя Михх.

Она надувает губки:

— А можно папой Миххом?

Я едва не сваливаюсь с кровати, тем более, что сижу на самом краешке. Но удерживаюсь.

— Можно.

— Ой, как я рада! Теперь у меня будет настоящий папа!

Она вскакивает на четвереньки, ловко перебирается через маму, соскальзывает на ковёр, и едва засунув ножки в свои ботиночки, уносится. Тишина. Я тоже поднимаюсь с кровати, открываю жалюзи. Призрачный рассвет чуть освещает спальню. На улице — белым бело. Выпавший ночью снег и пролетевшая метель засыпала город плотным покрывалом. Замечаю цепочку следов, идущую от особняка к калитке ограды. Понятно. Видимо, это Горн отправил кого-то из парней выполнять моё поручение по поводу рынка. Вдалеке, у груды бесформенных сугробов, прикрывающих место упокоения последнего императора Русии, у костров греются солдаты. Виселицы ещё заняты. Чёрт! Сколько они собираются держать там мертвецов? Пока не свалятся?! Но с этим я справиться не могу. Проклятие, даже с ребёнком не выйти погулять! Между тем позади меня шуршание одежды, затем тихие шаги, скрадываемые толстым ворсом ковра. Они замирают возле меня.

— Эрц… Вы совершили настоящее чудо! И моя благодарность вам… Не знает границ… Позвольте обратиться к вам с единственной просьбой, и не сочтите её за наглость…

Киваю, по-прежнему стоя неподвижно.

— Не принимайте её слова, сказанные сейчас, всерьёз…

— Почему?

Оборачиваюсь к ней. Баронесса опускает голову. Затем выдавливает из себя:

— Вы… Мы вам обязаны всем. Даже жизнью. Моя благодарность не знает границ… Но быть девочке отцом… Вы не должны. И, тем более, не обязаны…

— Хватит.

Я останавливаю женщину, пока она не вывела меня из себя. Баронесса пугается — похоже, выражение моего лица сейчас не слишком доброе.

— Замолчите, пока вы не наговорили мне такого, о чём будете потом жалеть. Идите к себе, приводите в порядок дочь и себя. Ваше платье помялось и выглядит неопрятно…

Казалось бы, причём тут платье, когда произошло такое. Но Аора, кажется, из тех женщин, которых даже случайный волосок на ткани может вывести из себя. Она тушуется, теряет мысль, затем двигается к двери. Бросаю её вслед:

— Я не стану возражать, если девочка будет называть меня папой. Главное, чтобы она говорила. Как можно больше.

Её плечи опускаются ещё больше, дверь закрывается. Ну а я — в душ… Все собираемся на завтрак. Хьяма, как ни удивительно, вовремя. Юница весело болтает ножками и делится впечатлениями, что заставляет океанку открыть от изумления рот.

— Этот котик такой глупый! Такой глупый! А мышонок очень хитрый, правда, мама?

— Да, милая…

Похоже, что баронесса взяла себя в руки, потому что ведёт себя за столом довольно естественно. От неё, что интересно, пахнет не парфюмом, как обычно, а обыкновенной чистой водой, как всегда от человека после ванны. Значит, она успела принять душ. Присмотревшись, замечаю, что её волосы ещё влажные. Платье, кстати, опять другое. Интересно, сколько их в её гардеробе, и сколько чемоданов притащил ко мне в особняк слуга…

— Господин эрц, иногда животные разговаривали. На каком языке? Вашей страны?

Киваю.

— Да, госпожа. Просто фразу столь коротки, а вы все были столь заинтересованы, что я счёл возможным не переводить междометия на русийский, чтобы не отвлекать вас от зрелища.

— Папа Мих, а ты нам покажешь вечером что-нибудь ещё?

— Конечно, доченька. Только на этот раз немного, договорились? Чтобы ты спала у себя в комнатке.

Юница обиженно надувает губки, но тут же вновь весело улыбается:

— Хорошо, папа Мих!

Оборачивается снова к маме:

— Сегодня будем смотреть ещё, мамочка!

Аора не может справиться с эмоциями, и тоже улыбается, несмотря на свою задумчивость. Дзинь! Чашка падает на пол, звеня и подпрыгивая, потому что она небьющаяся с Земли подпрыгивает по деревянному паркету. Хьяма переводит взгляд с баронессы на меня и обратно:

— Папа?!

— Да! Дядя эрц разрешил мне называть его папой!

Океанка мрачнеет, бросает злой взгляд на баронессу, заливающуюся краской. Затем снова смотрит на меня, желая что-то сказать, но сдерживается. Правда, спустя пару мгновений интересуется:

— Простите, господин эрц… Не могли бы вы прояснить сложившуюся ситуацию? Я слушала весь разговор за столом… У вас есть дрессированные животные?

Мама с дочерью переглядываются между собой, потом прыскают от смеха. Юница с трудом, поскольку заливается смехом, поясняет:

— У папы живые картины. Как фотографии, или альбомы. Только там они двигаются, и разговаривают. Жаль, что непонятно. На папином языке.

…Ого. Девочка уже опустила моё имя. Просто «папа». Но каждый раз, когда она это произносит, по моему телу пробегает волна нежности к ней…

— Как это возможно?!

Девушка явно не верит услышанному. Ладно. Чёрт с тобой, золотая рыбка.

— Я приглашаю и вас вечером на просмотр, Хьяма. Чтобы вы убедились своими глазами.

Поднимаюсь с места, поскольку завтрак уже закончен, киваю всем дамам, ухожу в залу, устраиваясь у камина… На улице тихо и хорошо. Выглядывает солнышко. А не погулять ли нам? Юница невысока, и из-за живых изгородей можно надеяться, не увидит виселицы… Как раз, дождавшись, когда я закончу, она выходит из комнаты с уже привычным альбомом в руках.

— Хочешь, выйдем во двор? Погуляем по саду, слепим снежную бабу…

— А что это такое?

Я поражён до глубины души:

— Ты никогда не лепила снеговиков?

— Не-а…

Отрицательно мотает она головкой. Поднимаюсь:

— Беги к маме, пусть она тебя оденет.

Девочка бросает свой альбом на диван, радостно убегает, и до меня доносится её голосок:

— Мама, мама, помоги мне одеться, мы пойдём с папой на улицу!

Звон выпавшего подноса заставляет меня обернуться — это Горн. Он тоже услышал радостный голос Юницы.

— Ваша светлость, правильно ли я понял, что вы и баронесса…

— Нет. Просто… Вчера мне удалось помочь девочке снова заговорить. А потом она попросила разрешения называть меня папой.

Старик вздыхает, затем снова становится самим собой:

— Простите, ваша светлость, что неправильно понял.

И тут чёрт меня дёргает за язык:

— Вообще то ты понял меня правильно, Горн. Теперь бы баронесса поняла всё тоже… Правильно…

Он открывает от изумления рот, застывает столбом.

— Мы идём с Юницей гулять в саду.

И поднимаюсь наверх… Уже одетый в простую нейлоновую «аляску», поскольку напяливать на себя положенную аристократу шубу из меха особо ценного животного нет ни малейшего желания, натыкаюсь в коридоре на стоящую у окна Хьяму, застывшую у окна, из которого вид на место экзекуции. Она сразу понимает, что к чему, и зло шипит:

— Вы слишком доверчивы, эрц!

На миг останавливаюсь, меряю её с ног до головы циничным взглядом, и парирую:

— Судя по вам — да.

Затем спешу вниз, где приходится подождать Юницу. В отличие от меня, мама собрать дочь так быстро не успевает…

…День просто чудесный! Ни ветерка, чуть выше ноля градусов. Снег влажный, и лепится замечательно. Мы скатываем большие шары, которые я водружаю друг на друга, поддерживаю Юницу в воздухе, пока она, следуя моим указаниям, тщательно выкладывает из принесённых Солой угольков из камина рот и глаза. Затем втыкаем сосульку вместо носа, напяливаем ведро на голову. Старая метла чудесно пристраивается правого бока. Классический русский снеговик, никогда не виданный здесь. Нет, конечно, лепят. Но тут свой стиль. Вместо чего-то подобного нашему Снеговику русы лепят нечто похожее на лошадь. Получается неуклюже. Но, возможно, тут просто дело привычки. Может, кому то и наше с Юницей творчество покажется уродливым или странным. Как говорится — на вкус и цвет все гайки разные… Незаметно провозились до ужина. Устали, промокли, но чувствуем себя просто великолепно. Я словно сбросил с себя всю грязь, которой напитался, а девочка так и льнёт ко мне. Только мама очень задумчива и бросает на меня и дочь очень странные непонятные взгляды. Самое странное, что Хьяма смотрит точно так же, словно увидела меня с другой стороны, никогда не виданной ранее. Когда трапеза заканчивается, а вечерняя сигара выкурена, появляются обе ун Ангриц, старшая и младшая, нетерпеливо ожидавшие окончания моего ритуала. Все дружно спешим наверх, там уже прогуливается госпожа бывший комиссар. Ей, несмотря на двусмысленность и сложность ситуации, в которой она оказалась, тоже интересно, что за ожившие картинки. Включаю им планшет, честно предупредив, что сегодня будем смотреть всего час, и пока слабый пол развлекается, запираюсь в кабинете. Что-то мне скажут во время сеанса связи? Увы. Сегодня поговорить с Метрополией не получается. Непонятные помехи, причём, очень и очень сильные, словно кто-то специально забивает эфир искрой. Даже тончайшая подстройка, производимая ноутбуком, не помогает. Прорывается короткая фраза:

— Завтра. Сеанс. Завтра.

— Понял. Понял. Понял. Завтра.

Странно, но я даже чувствую облегчение, что разговор не состоялся. Возвращаюсь назад, в спальню, где застаю идиллическую картину единения. Два взрослых ребёнка и один маленький дружно впились глазами в экран планшета, причём Юница даже сцепила ладошки в замок. Её мама — ухватилась за свою щёчку. А госпожа Хьяма засунула в рот большой палец и усиленно грызёт ноготь. Чёрт, я же им продолжение «Тома и Джерри» поставил. Или ошибся? Заглядываю сбоку, и… Мда. Поставил, называется, мультик… Вместо приключений кота и мышонка все, затаив дыхание, смотрят нашего классического Щелкунчика, полностью поглощённые разворачивающимся действием и музыкой Петра Ильича Чайковского… Самый драматический момент, когда заколдованного принца берут в плен крысиные солдаты, и добрая девочка спасает его броском башмака… Юница вскрикивает от восторга, Хьяма бросила грызть многострадальный ноготь, Аора всплёскивает руками, плача от счастья… Бесшумно выхожу в коридор. Не стоит им мешать… Моё внимание привлекает мельтешение костров у места казни. Закрываю штору, припадаю к стеклу. Кажется, там снимают казнённых. Я различаю грузовики, бегающих туда-сюда солдат… За моей спиной открывается дверь, и все трое дам выходят. Лица умиротворённые, счастливые…

— Спасибо, господин эрц!

Хьяма неожиданно кланяется мне, словно высшему существу. В принципе, я действительно аристократ, а она простолюдинка по легенде. На самом деле — кто его знает.

— Спасибо, папочка! Как чудесно! И всё хорошо закончилось!

Я приседаю на корточки, ласково трогаю её за кончик носа:

— Всё. Хорошего помаленьку. Теперь приводи себя в порядок, и спать. Договорились?

Юница кивает. Затем в порыве благодарности обнимает, неуклюже чмокает в щеку. Но тут вмешивается мама,

— Идём, дорогая…

Они спускаются по лестнице, Хьяма вроде как собиралась пройти в отведённую ей комнату, но застывает на пороге. Оборачивается.

— Что?

— Простите… эрц… А у вас все такие? В Нуварре?

— Не понимаю вас, Хьяма.

— Как вы?

Усмехаюсь:

— За всех не скажу. Но, думаю, большинство.

И подмигиваю ей. Девушка краснеет и закрывает за собой дверь. Ну а мне пора побеседовать со слугой. Конечно, может и Горн доложить. Но зачем мне пересказ? Тем более, что парнишка может чего-то упустить, или не обратить на это внимания, и я смогу задать наводящие вопросы…

…— Торгуют всем, ваша светлость. Полно всякого товару: посуда, вещи, книги, картины…

Стан задумывается, что он ещё пропустил, и прихожу к нему на помощь — уж больно виновато он выглядит:

— А на что продают?

Он сразу бодро вскидывает голову:

— На камни драгоценные, на медь, вестимо. На хлеб, курево, яички…

Опасливо косится в сторону дверей, то ли боясь, то ли просто стесняясь:

— Женщин много, ваша светлость… Всяких. На любой вкус и выбор. И недорого берут.

И этот туда же! Помню, сколько пришлось отучать Горна от попытки сосватать мне ночную грелку. Пока просто не встряхнул его за грудки и не пригрозил выгнать. Никак не могут местные мужички понять, как это я столько времени обхожусь без женского пола. Впрочем, я тоже этого не понимаю. Но вот стоило только одной из них поселиться у меня в эти лихие времена, и я «поплыл»… Нет, пожалуй, стоит сходить завтра, глянуть самому. Тем более, что мне надо кое-что прикупить для Хьямы. Не будет же она ходить в одолженных вещах всё время? Я, в конце концов, эстет, можно сказать. А ей ещё жить в доме три недели. Да и потом, в чём она ехать в машине будет? Обувь, платье, точнее, платья. Бельё…

— Значит, на медь и камни?

Парнишка внезапно становится хмурым:

— На еду больше всего, ваша светлость. Я потолкался между людьми — жрать то нечего. Лавки и магазины закрыты. Когда что появится — неведомо никому. А кушать каждый день хочется. Там, среди женщин, и благородные появились, ваша светлость. Честное слово!

…Я ему верю. По словам Петра, рабочие кварталы вообще окружены и пока военным не выдадут зачинщиков и руководителей восстания, скрывающихся в них, ни один человек оттуда не выйдет. А учитывая, что в бедных районах города почти вся торговля велась с колёс… Ну, есть тут такие лавки. Телега, накрытая тентом, в ней продавец. Приезжает либо рано утром, перед началом рабочей смены. Либо поздно вечером, после неё. Становится на площади. Вот хозяева и хозяйки и собираются за покупками. Всем удобно. А теперь и смельчаков таких нет. И товара тоже… Эх, господа военные! Власть делите, а народ страдает. Ведь всякому терпению предел есть! Молчат люди, молчат, а потом…

— Ладно, Стан. Отдыхай. Завтра поедим, и проводишь меня.

— Ваша светлость, не ходили бы вы туда?..

…Это что за…

— Народ там всякий, но больше бедовый. Как бы плохое что не случилось…

— Не переживай. Управлюсь.

Парнишка умолкает, затем кланяется и уходит на половину слуг, где у каждого своя каморка. Небольшая, естественно, зато своя, что здесь неслыханная редкость…

…Возвращаюсь в спальню. Вечерний душ, растягиваюсь в кровати. Надо обработать новые данные. Значит, барахолки появились. Это раз. Второе — власти так и не думают организовывать обеспечение населения продовольствием хотя бы по минимальным нормам, а городские запасы частично уничтожены во время хаоса, частично разграблены, а что уцелело — реквизировано на нужды армии. Третье… А что — третье? Город ждут нелёгкие времена… Тук-тук. Что за?.. Да нет, показалось. Тук-тук. Кому не спится?! Приподнимаюсь на локте, рявкаю:

— Я сплю!

Тишина. Точно Стан забыл что-то важное сказать. Прибежал, когда вспомнил. Ага. Вот и шаги удаляются. Ну теперь можно и поспать… Завтрак проходит теперь весело, его оживляет радостная маленькая девочка. Мы болтаем на всякие нейтральные темы, рассказываю о мультфильме, который они вчера смотрели. Аора тоже вступает в беседу, только Хьяма почему то молчит, не поднимая глаз. Какая муха опять её укусила? Ладно. Принесу одежду — оттает. Наконец всё заканчивается, и мы расходимся по своим комнатам. Я быстро набрасываю на себя полную сбрую, которую одеваю во время своих последних вылазок в город: камуфляж, бронежилет, куртку. Оружие и боезапас уже распихано по своим местам. Спускаюсь на кухню, где меня ждёт парень. Он немного испуганно косится на меня, но ведёт себя вполне адекватно.

— Готов?

Спрашиваю я его.

— Да, ваша светлость. Разумеется.

— Идём в подвал.

Он не рассуждая и не задавая вопрос вскакивает со своей табуретки, идёт за мной. Открываю наш продуктовый склад, кидаю в вещевой мешок пару кругов копчёной колбасы, небольшой кусок сала, пяток банок консервов с мясом и рыбой.

— Хватит?

— Как бы не прибили нас, ваша светлость…

Ёжится Стан. Улыбаюсь:

— Сорок положили. Думаешь, там больше будет? Три — пять от силы. Я с такими и голыми руками управлюсь.

— Не, ваша милость. Опасно с мешком идти. Уж лучше по карманам распихать. Так все делают.

А он дело говорит! Вынимаю отложенное из мешка. Пару секунд думаю, как всё приспособить, а потом достаю хомуты и через пять минут продукты распределены по местам. И незаметно, и удобно, если что. Консервные банки засовываю в карманы его жилетки, которую парень поддел под извозчичий армяк.

— Пошли.

— А… Вы никого предупреждать не будете, ваша светлость?

— Горн знает. А остальных — не касается.

Парень снова опасливо на меня косится, но молчит, и мы выходит на улицу. Снег уже посерел. Зато вчерашняя оттепель закончилась, и сейчас лёгкий морозец. Не спеша шествуем по известному парнишке маршруту к ближайшей барахолке. Время по моим часам — около десяти. Самая торговля. Так что, надеюсь, для Хьямы удастся приобрести всё, что требуется… Большая площадь просто переполнена людьми! Я застываю на месте от неожиданности. Думал, человек сто, двести от силы. А тут — не меньше трёх-четырёх тысяч! Ловя на себе оценивающие, примеряющиеся взгляды, не спеша иду со Станом между рядов, представляющих собой расстеленные прямо на снегу листы ватмана или толстого рыхлого картона, на котором выложен товар. Продавцы сидят позади импровизированного прилавка, закутанные по самые глаза. Тоскливые и безнадёжные. Они резко отличаются от прежних, нагловатых, но вместе с тем и услужливых торговцев совсем недавнего прошлого. Стан не обманул: картины, посуда, статуэтки, книги, среди которых попадаются настоящие раритеты в обтянутых натурально кожей, с металлическими замками.

— Ваша светлость, торгую в основном слуги. Но и сами господа тоже встречаются…

Шепчет мне парень. Киваю, иду дальше. Как бы не хотелось мне покопаться в книжных развалах, но мне они ни к чему, потому что пришёл я с конкретной целью.

— Где тут вещи продают?

— Меняют, ваша светлость. Меняют.

Вздыхает он.

— Ошибочка вышла. Ладно. Веди.

Стан отлично разведал всё вчера, недаром он проторчал на барахолке почти до самой темноты, и быстро приводит меня в одёжные ряды. Женские платья, мужские костюмы, детская одежда висит на верёвках, натянутых между столбов. Редкие покупатели подходят, снимают понравившееся, прикидывают. Продавцы вьются между ними, перебивая и переманивая клиентов друг у друга…

— Чего изволите, молодые люди?

…Молодые люди?! Ладно Стан. Но я… Льстит. Заманивает просто.

— Одежда нужна. Девушке. Платья, Шубка. Бельё.

Отвечаю я пронырливой дамочке, по виду явно из люмпенов. Та согласно кивает:

— А комплекции какой ваша дама, молодой человек?

— Стройная. Высокая. Повыше его. На полголовы.

Показываю на коренастую фигуру слуги возле себя. Женщина пару секунд прикидывает, потом растягивает губы в улыбке:

— Такое — найдём. Только оно дорогое. Потому как из господского дома. Цельный гардероб! Владелица велела продать. Мол, ей сейчас ни к чему. Лишнее. А всё и ненадёванное вовсе!

— Показывай.

— Сюда, прошу, господа хорошие.

Она показывает за занавеску, огораживающую небольшой закуток, где чадит печка-буржуйка., к которой продавщица сразу протягивает иззябшие руки.

— Ух, холодно, ваша милость. Да вы там смотрите, вон те чумаданы… А то я иззябла.

Стан снаружи, если что, подаст знать. Приседаю перед тремя большими сундуками из кожи. Так тут выглядят чемоданы. Откидываю крышки. Женщина не врёт. В первом — платья. Всяких фасонов и видов. Я угадываю даже вечернее. Новые, отлично сшитые. Как бы ещё не лучше, чем у Аоры… Во втором сундуке обнаруживается бельё. Женское, разумеется. Эту крышку я почти сразу захлопываю. В третьем, кроме трёх шуб из пушистого меха нахожу две пары тёплых дамских сапожек, небольшие валеночки, три пары туфель. Размер, вроде бы, подходящий… Продавщица поняла, что я заинтересовался, и теперь собирается ломить цену. Ей же тоже надо на что-то жить. Выпрямляюсь:

— Сколько за всё?

Тут люмпен-дама замирает:

— За всё, ваша милость?

Переспрашивает она.

— Ваша светлость.

Поправляю я её. Женщина икает, потом с опаской выдавливает:

— Консервов мясных три банки дадите?

— Даже две рыбных добавлю. Стан!

Парень просовывает голову через щель занавески.

— Ваша светлость?

— Отдай ей.

Показываю глазами на его оттопыренные карманы. Тот вытаскивает банки и ставит их перед хозяйкой торговой точки. Та опасливо коситься на блестящие банки, потому что много обманщиков.

— Не веришь? Нож есть?

Она выуживает откуда то обыкновенный столовый ножик с круглым носком.

— Тю, сдурела, баба?

Это уже влезает Стан.

— Как таким банку откроешь?!

— Так нету…

Беспомощно лепечет она.

— Хочешь, я открою тебе? Только потом не отказывайся, мол, закрытые надо.

Колебания торговки достигают высшей точки, и она тыкает в первую попавшуюся банку:

— Вот эту, ваша… Светлость…

Молниеносный взмах «78-ого» заставляет консервную тару распасться на две половинки. Там тушёнка. Причём такого качества, которое производителям в России на моей планете и не снилось! Облегчённый вздох женщины. Она молниеносно сгребает всё с ящика в корзину, которую жестом фокусника куда то прячет.

— Забирайте, ваша светлость! Всё ваше!

Я киваю Стану, тот тут же вытаскивает сундуки наружу.

— Ваша светлость! Постойте тут, я бредуна найду. Одному мне сундуки не упереть, а вам помогать мне не по чину.

Я молча киваю, пока осматриваясь по сторонам, и парнишка убегает куда-то в глубь рядов. Торговка высовывается наружу из-за своей занавески, замечает меня и заискивающе улыбается.

— Эй.

— Чего ещё изволите, ваша светлость?

Раздумываю одно мгновение:

— Надо шубку для девочки. Вот такого роста.

Показываю, сколько надо от земли. Торговка задумывается, потом огорчённо отвечает:

— Коли бы вы раньше заказали, ваша светлость… А то я меня только взрослая одёжа. На том конце детским торгуют.

Показывает направление.

— Ладно. И на том спасибо…

Замечаю знакомый армяк Стана. Точно, он. Следом за ним поспевает худой мужчина в пенсне и длинном чёрном пальто, везущий обыкновенные детские саночки.

— Вот, ваша светлость, бредун. Он вашу покупку до дому довезёт.

Кого-то этот человек мне напоминает. Он явно из «бывших», как говорится.

— Хорошо, Стан. Вези всё домой, и пусть их поднимут в мой кабинет. И… Скажи Соле, пусть накормит бедолагу. На совесть, ясно? А я тут похожу, мне надо кой чего ещё.

— Как же вы один, ваша светлость?!

Он просто в шоке. Но я прикладываю руку к груди, где под курткой на ремне висит JS9. Слуга сразу успокаивается и бодро отвечает:

— Всё будет сделано, ваша светлость!

Бодро рапортует парнишка. Затем они взваливают сундуки на санки, прихватывают их ремнём, Стан толкает. Бредун — тащит. Нехитрый транспорт резво скользит по утоптанному грязному снегу. Я задумчиво смотрю вслед. Вспомнил. Профессор философских и юридических наук Золкис. Но в моём списке он не значится…