Как-то, в особенно знойный день, все пятеро сидели посреди Моря. Они задумали испробовать коллективное заклинание, увеличивающее слух, зрение и физическую силу на пару часов. Викинги перед набегами делали то же самое, но чары эти, насколько физики знали, не применялись уже с тысячу лет. Руководивший квинтетом Джош признался, что не уверен даже, работают ли они вообще, — известно, какими хвастунами были жрецы у викингов.

Сегодня они начали прикладываться к бутылке с самого ланча. Тогда же Джош объявил, что, в принципе, все готово, и раздал всем по экземпляру рунического текста, который собственноручно переписал шариковой ручкой — но когда они добрались до места и начертали на траве черным песком нужный знак, было почти четыре. Дальше требовалось петь хором; физики, имея в составе напрочь лишенных слуха Дженет и Квентина, все время сбивались и начинали сначала.

Кое-как одолев заклинание, они сидели, смотрели на небо, на часовую башню вдали и вслушивались в себя — не прибавилось ли чего. Квентин сбегал в лес пописать. Когда он вернулся, Дженет помянула некую Эмили Гринстрит.

— Не говори только, что знала ее, — сказал Элиот.

— Я и не говорю. Помнишь эту корову Эмму Кертис — мы с ней в одной комнате жили на первом курсе? У нее есть кузина, которая живет в Лос-Анджелесе рядом с моими родителями. На каникулах я с ней пообщалась. Она тогда была здесь и рассказала мне всю историю.

— Надо же.

— А ты собираешься рассказать ее нам, — предположил Джош.

— Под большим секретом. Чтоб нигде никому.

— Эмма не корова, — заметил Джош, — а если и корова, то очень горячая. Японской породы. Она хоть заплатила тебе за то платье, которое облевала? — Ему, похоже, было все равно, подействовало заклинание или нет; он лежал на спине, глядя в безоблачное небо.

— Счас, заплатила. Теперь она где-то в Таджикистане, что ли, — спасает исчезающий вид кузнечиков. Вроде бы. Корова такая.

— Кто это, Эмили Гринстрит? — спросила Элис.

— Эмили Гринстрит, — со смаком начала Дженет, — была первым за сто пятьдесят лет человеком, добровольно ушедшим из Брекбиллса.

Сенсационное заявление уплыло вверх, как сигаретный дым. На Море сильно припекало и не было никакой тени, но лень мешала им куда-то переползти.

— Поступила она лет восемь назад. Родом, кажется, из Коннектикута, но не из того навороченного, где у всех деньги, родство с Кеннеди и болезнь Лайма. Из Нью-Хейвена или Бриджпорта, типа того. Тихая такая мышка…

— Почем ты знаешь, что мышка? — перебил Джош.

— Ш-ш! — Элис хлопнула его по руке. — Не встревай, я хочу послушать. — Полосатое одеяло, на котором они все лежали, было разостлано поверх бывшей песчаной руны.

— Знаю от Эмминой кузины. Кто тут вообще рассказывает? Раз я говорю, что она мышка, значит, у нее был хвост и ела она один швейцарский гребаный сыр. Эмили была из тех незаметных девочек, которые дружат с такими же незаметными девочками. Никто не может сказать, нравятся они тебе или нет. У них слабые подбородки, шрамы от ветрянки и большие очки. Подло так говорить, я знаю, но они всегда где-то сбоку.

Училась она хорошо и потихоньку добралась до третьего курса, где вдруг и выделилась: влюбилась в профессора. В них все влюбляются, это да — особенно мы, девчонки, у нас ведь у всех папочкин комплекс. Обычно мы благополучно преодолеваем этот период и переходим к лузерам своего возраста, но только не Эмили. Она полюбила страстно, глубоко и безумно — «Грозовой перевал», все дела. Стояла ночами у него под окном. Рисовала в классе его портреты. Плакала при луне, рисовала в классе луну и опять-таки плакала. Потом впала в депрессию, вечно ходила с опухшими глазами. Начала одеваться в черное, слушать «Смитс», читать Камю в оригинале. И тусоваться у Вуфи.

Все застонали. Фонтан в Лабиринте, о котором шла речь, официально назывался Ван-Пельт в честь жившего в восемнадцатом веке декана — но поскольку изображал он Ромула и Рема, сосущих волчицу с большим количеством отвисших сосков, его переименовали в Вуфи. Там собиралась местная богема и готы.

— Теперь, когда у нее появилась Тайна с большой буквы, ее, как ни странно, заметили: все хотели знать, что это за Тайна такая. И скоро в нее влюбился один разнесчастный парень. Она ему не отвечала взаимностью, потому что берегла чувства для профессора Секси, но пользу из этого извлекла — раньше-то в нее никто никогда не влюблялся. Ходила с ним всюду и флиртовала при всех в надежде, что ее истинная любовь начнет ревновать.

Перейдем теперь к третьей вершине нашего треугольника. Профессор по всем статьям не должен был поддаваться чарам студентки Эмили — посмеяться над ней в учительской и забыть, — но он почему-то поддался. Может, у него был кризис среднего возраста и он хотел вернуть утраченную юность посредством романа с мисс Гринстрит. Еще и женатый был, идиот.

Мы никогда не узнаем, что между ними было, но зашло все достаточно далеко. Потом профессор Секси то ли получил свое, то ли опомнился и пошел на попятный.

Эмили, само собой, еще больше обготилась и обрыдалась — Гори отдыхает, — а мальчик носил ей цветы и подарки и подставлял плечо.

Вы, может, знаете — я не знала, — что Вуфи тогда кое-чем отличался от прочих фонтанов. Потому-то все стукнутые и таскались туда. Человек не сразу замечал, что, глядя в него, не видишь своего отражения — только небо. И если небо в этот день, например, затянуто облаками, то в фонтане оно синее. Или наоборот. Стремное, короче, отражение. А иногда смотришь и видишь кого-то другого: эти люди выглядят удивленными, как будто посмотрелись в какой-то другой фонтан и увидели там не себя, а тебя. Кто-то, в общем, поменял местами отражения двух фонтанов. Кто и зачем это сделал и почему декан не исправил все как было, мне неизвестно.

Человек начинал думать, что это больше чем отражение — что можно нырнуть в фонтан, а вылезти где-нибудь в другом мире. С этими фонтанами всегда было что-то нечисто. Вы знаете, что они здесь были еще до Брекбиллса? Это колледж построили около них, а не наоборот. Так, во всяком случае, говорят.

Элиот фыркнул.

— Да, милый, люди так говорят. Ну, в общем, Эмили вечно торчала у Вуфи, курила и что-то обдумывала. Столько времени там провела, что начала узнавать одно из лиц в глубине, девочку, торчавшую у другого фонтана. Назовем ее Дорис. Та ее тоже заметила, и они стали махать друг дружке, здороваться как бы. Дорис, наверно, тоже была плаксивая — родственные души, короче.

Потом они нашли какой-то способ общения. Какой именно, ваш корреспондент опять-таки не докопался. Может, показывали друг другу записки — только тогда они должны были пользоваться зеркальным письмом, так ведь?

Не знаю, как обстояли дела в Вуфляндии, где жила Дорис, — может, там другая какая-то магия. Или ей просто поднадоело нытье Эмили насчет любовных переживаний, она и решила приколоться над ней. Или она, эта Дорис, была настоящее орудие зла. Короче, в один прекрасный день она спрашивает: может, все дело в твоей внешности? Не хочешь ли ее поменять?

Слушателей, лежащих на жарком солнце, проняла дрожь. Даже Квентин знал, что попытки изменить свою внешность к добру никогда не приводят. Магия здесь, можно сказать, бессильна: неразрывная обоюдная связь между лицом человека и тем, кто он есть — его душой, за неимением лучшего слова — делает этот процесс дьявольски трудным и фатально непредсказуемым. Очутившись в Брекбиллсе, Квентин не понимал, почему все они тут до сих пор не сделались красавцами и красотками. Взять ребят с крупными физическими недостатками — нога у Гретхен, челюсть у Элиота — почему они не поправят свои дефекты, как Гермиона из «Гарри Поттера» поправила себе зубы? Он не знал тогда, что это неизбежно ведет к катастрофе.

— Бедная Эмили, — продолжала Дженет. — Принимая через фонтан чары, которым ее обучала Дорис, она свято верила, что постигает тайну, ускользнувшую от всех остальных. Провела подготовительную работу и как-то ночью у себя в комнате приступила к заключительному этапу. Можете себе представить, что она ощутила, когда посмотрелась в зеркало и увидела, что сотворила с собой? — В голосе не склонной к сентиментальности Дженет слышалось искреннее сочувствие. — Я вот не могу. Честно.

Дело понемногу шло к вечеру. Лесная тень, дотянувшись до западной границы Моря, захватила край одеяла.

— Говорить она, выходит, еще могла, потому что как-то связалась со своим парнем. Он пришел, и они долго шептались через дверь, пока она его не впустила. Надо отдать парню должное: он, несмотря ни на что, не бросил ее. К учителям ему Эмили не позволила обратиться — деканом тогда была Данлеви, которая вышибла бы ее в мгновение ока.

Он наказал ей сидеть в комнате и ничего не делать, чтоб еще больше не навредить, а сам пошел копаться в библиотеке. Вернулся перед рассветом, и не с пустыми руками. Вообразите себе эту сцену: оба, всю ночь глаз не сомкнув, сидят с ногами на ее узкой кровати, а вокруг штук восемь книжек, раскрытых в нужных местах. Он что-то там смешивает в чашках, которые взял из столовой, она прислонилась остатками лба к стенке и как-то держится. Синева за окном светлеет — надо что-то делать, и быстро. Паника и сожаления остались где-то далеко позади, но надежда еще при ней.

Теперь представьте себе, что творится с ним. Ему, можно сказать, здорово повезло — это его звездный момент, шанс завоевать если не любовь, то хоть секс. Парень только и мечтал о случае вроде этого.

Но к этому времени он, думаю, уже стал соображать, что к чему. Монетка провалилась в автомат: он смекнул, что на этот страшный риск она пошла не ради него.

Так или нет, он был не в состоянии колдовать по-крупному. Он устал, был напуган, исстрадался от несчастной любви — или, может быть, просто чересчур сильно рвался ее спасти. Он приступил к контрчарам, взятым из колоды Таро времен Возрождения, и колоссальная энергия, выйдя из-под контроля, перекинулась на него самого. Он вспыхнул синим пламенем и сгорел у нее на глазах. Превратился в ниффина.

Об этом и говорил Фогг тогда в лазарете, вспомнил Квентин. О потере контроля. Все остальные, зная, видимо, что это за ниффин такой, не сводили глаз с Дженет.

— Тут Эмили свихнулась вконец. Буквально. Забаррикадировала дверь и никого не пускала, пока ее возлюбленный профессор не пришел лично. Весь колледж уже был на ногах. Не знаю, что он там чувствовал, ведь в некотором смысле все это вышло из-за него. Гордиться ему было нечем. Не знаю также, пытался ли он изгнать ниффина — если это вообще возможно.

Голову он, однако, не потерял. Велел всем держаться подальше и прямо там, на месте, вернул ей лицо. Из этого следует, что маг он был неплохой: чары из фонтана были крайне опасными, а Эмили в процессе своей ворожбы, полагаю, только добавила им вреда. Но он разложил все по полочкам и сделал ее похожей на человека, хотя прежней она, говорят, так и не стала. Не то чтобы уродкой сделалась, нет — просто переменилась. Не зная ее раньше, можно было и не заметить.

Ну вот в целом и все. Не знаю, как эту историю преподнесли родителям мальчика: они, кажется, тоже были маги, поэтому им могли и правду сказать — в слегка исправленном варианте.

Все долго молчали. Где-то на реке звонил колокол, прохладная тень охватила их целиком.

— А с профессором что? — спросила наконец Элис.

— Не догадались еще? — Дженет откровенно наслаждалась моментом. — Ему предложили выбор: позорное увольнение или перевод в Антарктиду, в южный филиал Брекбиллса. Что он, по-вашему, выбрал?

— О господи, — сказал Джош. — Маяковский.

— Это многое объясняет, — заметил Квентин.

— Вот именно.

— А Эмили? — снова спросила Элис. В ее голосе слышалась сталь — Квентин не совсем понимал почему. — Она что, просто ушла? Или ее послали в нормальную школу?

— Я слышала, она работает в одной манхэттенской фирме, — ответила Дженет. — Ее устроили на какую-то легкую должность, консалтинг или вроде того. Мотается весь день по Сети, и все. По-моему, она так и не оправилась до конца.

Завершив свою историю, Дженет тоже умолкла. Квентин парил в небе среди облаков. От вина ему мерещилось, что Земля болтается на карданной подвеске незакрепленная — и, видно, не ему одному: Джош, поднявшись на ноги, тут же потерял равновесие и упал.

Ему лениво похлопали, но он встал опять, сделал упор на согнутую в колене ногу и вдруг исполнил сальто назад.

— Работает, — объявил он, сияя. — Беру назад все, что наговорил про жрецов-викингов — работает, блин!

Пользу из древних чар извлек почему-то один только Джош. Пока остальные укладывались и вытряхивали одеяло, он вопил и скакал по полю, как Тарзан.

— Я викинг! Трепещите передо мной! Сила Тора и его воинства переполняет меня! Вашу мааааать!

— Надо же, как он счастлив, — сухо заметил Элиот. — В кои веки приготовил что-то как на картинке в поваренной книге.

Джош умчался в поисках более благодарной публики, распевая «Боевой гимн Республики». Дженет и Элиот побрели к Коттеджу, Квентин и Элис — к Дому. Их разморило от солнца и выпивки; Квентин решил, что завалится спать и не пойдет на обед.

— Как бы он не навредил кому-нибудь — прежде всего себе.

— Там предусмотрена какая-то система для защиты кожи и костяка, — успокоила его Элис. — Он может прошибить кулаком стену, ничего себе не сломав.

— Значит, прошибет обязательно.

Элис держалась еще тише обыкновенного. Только в сумеречных аллеях Лабиринта Квентин заметил, что ее щеки блестят от слез.

— Элис, милая, — сказал он с захолонувшим сердцем, поворачивая ее к себе. — В чем дело?

— Зачем ей нужно было это рассказывать? — пробормотала она, зарывшись в его плечо. — Зачем она так?

Квентин сразу почувствовал себя виноватым — он-то с удовольствием слушал Дженет. История действительно жуткая, но ему нравились готические рассказы.

— Да ведь она не со зла. Просто посплетничать захотелось.

— Не со зла? — Элис, отстранившись, свирепо вытерла слезы. — Я всегда думала, что мой брат погиб в автокатастрофе.

— Твой брат? — остолбенел Квентин. — Не понял.

— Он был на восемь лет старше меня. Родители сказали, что он погиб в автокатастрофе, но это он, я уверена.

— Кто? Тот парень?

— Думаю, да. Нет, не думаю — знаю. — Глаза Элис покраснели от слез и их насильственной ликвидации.

— Господи. Слушай, она не нарочно. Откуда ей было знать?

— Все она знает. — Элис снова двинулась к Дому. — Вон как время хорошо выбрала. И он был как раз такой, Чарли. Вечно влюблялся в кого попало. Он обязательно попытался бы спасти ее сам… дурень несчастный.

— Может, Дженет не знала все-таки.

— Ей того и надо, чтоб все так думали. Не поняли, какая она паскудная сука.

«Паскудный» в этом сезоне было самым модным ругательством Брекбиллса. Квентин продолжал бы заступаться за Дженет, но тут ему в голову стукнуло что-то другое.

— Так вот почему тебя не пригласили сюда, — медленно произнес он. — Из-за того, что произошло с твоим братом.

Она кивнула, глядя куда-то в пространство; ее неутомимый мозг уже принялся за работу, складывая новую мрачную картинку с учетом полученной информации.

— Они не хотели, чтобы и со мной что-то случилось… как будто я на такое способна. Господи, ну почему кругом одни идиоты?

Они остановились недалеко от выхода из Лабиринта, в густой тени, словно не готовы пока были выйти на дневной свет.

— По крайней мере, теперь я знаю. Но зачем она все-таки рассказала, Кью? Она же знала, что мне будет больно. Зачем?

Квентина беспокоил конфликт, наметившийся в их маленькой группе. Ему очень хотелось все объяснить и сгладить.

— Она злится, потому что ты красивее.

— Не поэтому, а потому что мы счастливы. Она сама давно влюблена в Элиота, но он-то ее не любит, — сказала Элис и пошла к выходу.

— Постой. — Квентин потряс головой, точно складывая рассыпавшийся пазл заново. — Зачем ей Элиот?

— Может, все дело в том, что она не может его получить — ей ведь все вынь да положь. Удивляюсь, как она еще за тебя не взялась. Думаешь, она не переспала с Джошем?

Они вышли из Лабиринта и поднялись на террасу, освещенную изнутри. На плитах лежали первые опавшие листья. Элис, как могла, привела в порядок лицо, благо косметики на нем почти не было. Квентин подавал ей бумажные носовые платки, думая о своем. Мир, полный неразгаданных тайн, не переставал удивлять его.