Часть вторая

«Репейница» пристыковалась к темно-зеленому дирижаблю-гиганту, в котором, как предположил Кильон, занимались мелким и капитальным ремонтом дирижаблей дальнего следования. Вокруг длинной узкой гондолы было полдюжины мест для захвата целого корабля, оснащенных канатами, тросами, массивными скобами. Два корабля уже стояли на ремонте. У одного двигатели работали в тестовом режиме, другой словно освежевали – вскрыли оболочку, обнажили ажурный скелет из металлических поясов жесткости, распорок, газовых подушек, которые сдули, чтобы корабль не поднялся самостоятельно. По скелету, словно деловитые жуки, ползали техники обоих полов. Некоторые использовали предохранительные тросы, другие целиком полагались на опоры для рук и ног, беспечно игнорируя опасность падения.

– «Хохлатка ольховая», – объявила Куртана, кивнув на разобранный корабль.

Она стояла у пульта управления, состыковав «Репейницу» с гигантским кораблем.

– Вы все корабли знаете? – спросил Кильон.

– Этот знаю. – В кои веки Куртана улыбалась, и Кильон решил, что она рада встрече с другими кораблями. – Эй, ты в порядке? Что-то тебя колотит.

Об инциденте со Спатой Кильон решил умолчать, еще не определив, кому благоволит Куртана.

– Я оступился на балконе, чуть не вылетел за поручни.

– Такое рано или поздно случается с каждым. – Куртана остановилась – решила отрегулировать что-то непонятное медным рычажком. – Я телеграфировала Рикассо о нашем прибытии. Он знает, что на борту у нас новенькие.

– Что именно вы ему сообщили?

– Намекнула, что один его очень заинтересует. В подробности не вдавалась. Откровенно говоря, новая живая игрушка заинтересовала его не меньше.

– Я могу доверять Рикассо?

– Если мне доверяешь, доверься и ему. В любом случае он поймет, кто ты, как только я сдам судовой журнал. Где твоя шляпа?

– Унесло ветром.

– Возьми на складе пилотку. А то видок у тебя – только детей пугать.

– Спасибо. А что будет с остальными?

– Мероку переведут в госпиталь на борту «Переливницы ивовой» и оставят там, пока доктора не позволят ее оценить. Нимчу и Калис поместят в карантин, тоже на борту «Переливницы». С клиношными болезнями мы знакомы, но землеройки – отдельная история.

– Я осмотрел обеих и ничего не нашел.

– Ну ты ведь предметно не искал. Это лишь мера предосторожности.

– А кто будет их осматривать?

Куртана как-то странно взглянула на него:

– Не знаю. Зависит от многих факторов. Почему ты спрашиваешь?

– Естественное любопытство. Мне еще кажется, что матери и ребенку будет проще, если их осмотрит кто-то знакомый.

– Например, ты?

– Да, если на то пошло. Надеюсь, я доказал, что умею приспосабливаться.

– Я не забыла вчерашнюю нашу беседу. И говорила я серьезно.

– Ни секунды в этом не сомневался.

– Ты успел заглянуть к Мероке и вернуть то, что я тебе дала?

– Успел.

– Как она отреагировала?

– Нам с ней еще предстоит наладить отношения.

Едва «Репейница» пришвартовалась, началась разгрузка. Шаткая металлическая платформа воздушного дока встала вровень с бортом гондолы и уже наполнялась ящиками, контейнерами, канистрами. Члены экипажа и грузчики по цепочке передавали драгоценный груз, привезенный Куртаной. Раненых укладывали на носилки, у двигателей уже суетились техники в заляпанной маслом форме, которые бесстрашно взбирались по балкам и тросам, словно спешили заняться мародерством на потрепанном в бою корабле. Тем временем мелкие кораблики – такси и шаттл, которые Кильон приметил раньше, – сражались за парковочные места по другую сторону причала. От столкновений на их оболочках оставались вмятины, словно на переспелых фруктах. Часть этих корабликов – «скорая помощь», как понял Кильон: раненых завозили на них в первую очередь. Куртана стояла рядом с ним и наблюдала за происходящим. Молчание она прерывала, чтобы отчитать очередного недотепу, который неловко орудовал гаечным ключом или лез куда не следует.

– Когда снова в путь? – спросил Кильон.

Он крепко держался за поручень: причал опасно раскачивался. В брешах между металлическими пластинами, на пол-лиги ниже, виднелось дно кратера.

– Через неделю, – ответила Куртана. – Может, через две. Зависит от того, как быстро устранят повреждения.

– Вам небось не терпится. После таких дальних полетов клаустрофобия мучает.

– Дома тоже хорошо. Но если бы я не любила небесный простор, не командовала бы ударной разведгруппой. – Куртана сложила руки рупором и крикнула: – Эй, осторожнее! Рикассо шкуру с тебя сдерет, если поцарапаешь его живую игрушку!

Грузчики краном поднимали что-то из гондолы «Репейницы». Оказалось, это деревянный ящик с прибитой гвоздями крышкой. Размером он был с клетку, из которой Кильон вызволил Калис и Нимчу. Причал пугающе накренился, когда на него опустили ящик, и прогнулся, словно канатный мост, который вот-вот лопнет. Но похоже, никого вокруг это совершенно не волновало.

– Вряд ли мне объяснят, зачем Рикассо нужен борг, – проговорил Кильон, удерживая на голове пилотку, не очень ему подходившую по размеру.

– Он любит их истязать. Упрекнуть его язык не поворачивается.

– Не одобряю я истязаний.

– Обсудишь это с Рикассо. Вон он летит.

К дальнему концу причала приближался кораблик, разительно отличающийся от остальных. Во-первых, черной гондолой размером с легковушку, блестящей, украшенной золотой чеканкой. А во-вторых, если на оболочках других кораблей виднелись следы починки, то у этого была новенькая, малиновая. Корабль пристыковался, и открылся люк со складным трапом. Два члена экипажа, оба в откровенно непрактичной форме с белыми перчатками и золотыми эполетами, выбрались из корабля и замерли по разные стороны от люка. Затем показался мужчина комичной наружности – крупный, с огромным животом, копной белых кудрей и белой же бородкой клинышком. Форма у него была скромнее, чем у свиты, – черные брюки и черная туника. О высоком положении свидетельствовал лишь красный пояс. Мужчина сошел с трапа, и от его веса причал содрогнулся, хотя там уже стояли ящики, контейнеры, канистры с топливом. Разгрузка продолжалась, однако члены экипажа «Репейницы» и грузчики, несомненно, чувствовали присутствие Рикассо. Тот следил за каждым их движением.

Рикассо что-то сказал, но среди гула двигателей слов было не разобрать. Один из грузчиков кивнул на большой ящик, и Рикассо бросился к нему – зашагал быстрее свиты, беспечно игнорируя дрожь причала. Он крикнул что-то, и другой грузчик протянул ему лом. Рикассо отодрал доску сбоку ящика, смахнул пыль с лица и заглянул в темную брешь, которую только что сделал.

– Умница, Куртана! – похвалил Рикассо. Так Кильон впервые услышал его голос. – Порадовала старого толстяка! Он просто красавец.

– Пришлось в него выстрелить, – посетовала Куртана.

– Молодец, что привезла борга живым. – Рикассо отдал лом с доской грузчику, вытер руки о колени и зашагал к Куртане и Кильону, проворно нагнувшись, когда по воздуху проплыл переносимый краном двигатель с пропеллером. – Хорошо, что ты вернулась!

– Да, вернуться хорошо.

Этикет был отброшен – Рикассо обнял Куртану. Вблизи он показался Кильону еще крупнее. Сколько лет этому человеку, Кильон угадать не мог: слишком противоречива была его внешность. Кисти в старческих пигментных пятнах, а плечи мускулистые. Щеки упругие, пухлые, волосы почти седые, вокруг глаз глубокие морщины, зато во взгляде кипучий энтузиазм. Рикассо хорошо за тридцать или даже за сорок, а энергия юношеская.

– Я боялся, что мы тебя потеряли. Сообщение поздно пришло.

Голос у Рикассо бархатный, звучный – идеальный для оратора.

– Ты наверняка знал, что телеграфные башни не работают и что мы не выйдем на связь, пока не окажемся в зоне действия радиогелиографа.

– В том-то и дело, что мы почти ничего не знали. Да, было очевидно, что на памяти живущих этот шторм самый страшный. Зато дальше сплошные догадки. Мы не представляли, на каком уровне повреждена семафорная сеть, на местном или на общепланетном. Понимали, что постепенно теряем связь с нашими ударными разведгруппами. Если честно, боялись худшего. Первой прилетела весточка от «Хохлатки ольховой», поздно ночью – от «Киновари». На возвращение «Репейницы» я не надеялся, но вам удалось.

– Мы здесь – и с дарами.

– Вернись ты с пустыми руками, Куртана, не изменилось бы ровным счетом ничего, – с укоризной проговорил Рикассо. – И тебе это известно.

– Как дела у Аграфа?

– Хорошо, не волнуйся. Сразу, как он вернулся, я отправил его на «Переливницу ивовую» собирать информацию о шторме. Как твой экипаж?

– Потери есть, но могло быть хуже. Тебе ведь сообщили, что у нас новые гости?

– Уцелевшие с телеграфной башни и беженцы.

Кильону показался, что Рикассо лишь сейчас обратил на него внимание.

– Полагаю, этот джентльмен из числа последних?

– Доктор Кильон с Клинка, – представила Куртана. – Мы подобрали его вместе с тремя попутчицами.

– Они после шторма сбежали с Клинка? – уточнил Рикассо, обращаясь к Куртане.

– Нет, они раньше спустились. Если мы правильно разобрались, две его спутницы вообще не клиношницы.

Кильон решил, что, если молчать и дальше, его так ни о чем и не спросят.

– Я очень благодарен Куртане за спасение. Плотоборги едва не убили нас.

Рикассо наконец взглянул на него:

– Как вы спутались с плотоборгами?

– Нас угораздило попасть в лапы к черепам.

– Да уж, за пределами Клинка опасно.

– Я заметил. Могу поинтересоваться, чем вызван ваш интерес к боргам?

– Он всегда так прямолинеен? – спросил Рикассо Куртану.

– Вообще-то, очень хорошо, что мы его встретили. Он хирург. Ну, по крайней мере, доктор. Гамбезон разрывался на части. С потоком раненых он едва справлялся и до того, как мы нарвались на мародеров на обратном пути.

– Ты предложил свои услуги, доктор?

– Это наименьшее из того, что я мог сделать. Жаль, что один из раненых все-таки умер.

– Гамбезон говорит: если бы не доктор Кильон, жертв было бы куда больше, – вставила Куртана.

– Хочешь купить наше доверие, доктор?

– Если бы мог купить, отдал бы все, что есть. Но, кроме своих умений, мне предложить нечего.

– Я привык смотреть в глаза тому, с кем разговариваю.

Кильон коснулся очков:

– Проблема чисто медицинская. Мои глаза гиперчувствительны к дневному свету. Если вам интересно, подробности можно обсудить наедине.

– Можно, – медленно произнес Рикассо.

– Доктор Кильон и есть тот интересный гость, которого я обещала, – проговорила Куртана. – Возможно, вам стоит продолжить беседу на «Переливнице».

– Деликатность снова на пике популярности?

– Вроде того. Мерока, другая клиношница, ранена, но Гамбезон надеется на ее полное выздоровление. Еще двух спутниц доктора Гамбезон посадил в профилактический карантин.

– Да, с землеройками рисковать нельзя. Но ведь причин не держать их всех на «Переливнице» нет?

– По-моему, нет, – ответила Куртана.

– Борга пусть отправят туда немедленно и разместят вместе с остальными. А вот из клетки пока лучше не выпускать. – Рикассо повернулся к Кильону. – Ты, доктор, можешь пойти со мной.

На корабле Рикассо они скорее болтались в воздухе, чем летели: украшенный позолотой кораблик больше напоминал аэростат, чем дирижабль. На трех пассажиров приходился один пилот и один охранник. Раскачивание и мягчайшие плюшевые сиденья навевали приятную дремоту. Куртану сон уже сморил. Она заснула, едва кораблик расстыковался с ремонтной станицей, – прижалась лбом к иллюминатору и негромко захрапела.

– Вряд ли она спала с тех пор, как спасли нас, – проговорил Кильон.

– Ничуть не удивлюсь. Почти с каждого задания Куртана возвращается на грани полного изнеможения. Разумеется, мой долг – защитить ее. – Рикассо сидел напротив Кильона: ноги разведены, живот висит, как наполовину сдутая газовая подушка. – Я очень хорошо знал ее отца. Он погиб, защищая нас при нападении черепов в пять тысяч двести семьдесят третьем году. В минуты отчаяния опасаюсь, что Куртану ждет такой же конец. Иначе долг перед Роем она будет считать невыполненным.

– Она сказала – вы ее крестный. – Кильон замялся. – Кстати, как мне к вам обращаться?

– Рикассо, как и все остальные. Скоро ты поймешь, что формальности я не особо жалую.

– Вы… управляете Роем?

– Официально – да, – ответил Рикассо и заговорщицки понизил голос: – В реальности ничего подобного. Работу я переложил на очень толковый административный персонал. Если честно, у меня есть занятия поинтереснее, чем управлять. Мне это в тягость.

– Говорят, вы увлечены наукой.

– Правду говорят. А ты, доктор? – Глаза Рикассо загорелись от любопытства. – Ты, часом, не писатель?

– Я изучал медицину.

– Ну да, раз доктор. Я имел в виду – в общем. Историей не интересуешься?

– Думаю, не больше, чем рядовой гражданин.

– Надеюсь, это не так, ведь, насколько подсказывает мой скромный опыт, рядовые граждане совершенно не интересуются историей. И ведь их в этом не упрекнешь.

– У вас иная позиция.

– Это за грехи мои. Большинство считает мое увлечение безобидным, слегка эксцентричным хобби, которое не даст старому бездельнику проказничать. Раз хотят, пусть думают, я только за, но я знаю, что они не правы.

– На Клинке историю сравнивают с тасованием карт. Мол, не происходит ничего нового, все повторяется, наверное, в тысячный раз. Так какой толк изучать историю? Выясните одно – дальше будет примерно то же самое, это как погода.

– Календарь у вас тот же, что у нас, доктор. Я только что упоминал нападение черепов в пять тысяч двести семьдесят третьем году.

Кильон схватился за поручни: кораблик резко развернулся – куда резче, чем, по идее, способны дирижабли, – вклинился меж двумя приближающимися кораблями, чиркнул оболочку одного и нырнул под гондолу другого.

– Не вижу связи.

– Раз история все время та же, раз ничего не меняется, зачем нам вообще календарь? Нет, понятно, с ним счетоводам проще, и землеройкам есть что царапать на надгробиях. Однако дело не только в этом, так ведь? Само существование летоисчисления подразумевает некое событие, достаточно существенное, чтобы ознаменовать начало бытия. Что-то воистину эпохальное.

– Ну вот, началось, – буркнула проснувшаяся Куртана.

– Ладно, дорогуша, уж будь снисходительнее к дурному старику!

Теперь они были в самой гуще Роя, в окружении кораблей и соединяющих их канатов и мостков. Небо и земля виднелись только местами. Так и подмывало представить все эти громадины неподвижными ориентирами, эдаким городом опрокинутых небоскребов.

– Из того немногого, что нам известно, получается, что календарь наш восходит к Библии. Там говорится, что Око Бога сияло сквозь твердь земную пять тысяч двести восемьдесят с лишним лет назад. До того были бесформенный хаос и непроглядная тьма.

– Око Бога, по сути, это то, что в более просвещенные времена переименовали в Метку, хаотичную точку начала зон, верно?

– Так серьезно к этому никто не относится, – ответил Кильон.

– Никто, за исключением многомиллионной армии, до сих пор читающей Библию или другие памятники религиозной литературы.

– Даже самые ревностные из них не воспринимают каждое слово буквально, – заметил Кильон. – Библию они читают для моральной поддержки, чтобы утешиться в трудную минуту, а не как учебник истории, не как трактат о происхождении мира.

– А если кто-то изучает так историю?

– Этот человек обманывает себя.

– Тебя послушать, ты абсолютно уверен в этом. Ничуть не сомневаешься? Эй, не будь таким консервативным! Только не после всего, что случилось недавно!

– Дело всего лишь в сильном шторме.

– В Библии сказано – цитирую по памяти, так что прости, если неточно: «…И придут в те времена великие, знаком хранителей райских врат отмеченные, и сдвинут они небеса и горы, и станут их страшиться». – Рикассо улыбнулся, довольный собой: память его не подвела. – Иными словами, речь о тектомантах.

– Насколько мне известно, горы с небесами никто не двигал.

– Сделаем оговорку на вольности поэтической интерпретации. Имей в виду, что Библия пришла к нам через триста с лишним поколений. Разве удивительно, что частности слегка исказились?

– По-моему, не слегка.

– Так ты веришь в тектомантов, вопреки всем доказательствам обратного?

Кильон постарался ответить максимально откровенно:

– Я верю, что некоторые люди имеют определенный, очень небольшой контроль над зонами. Пусть даже это выставляет меня консерватором.

– Я не призываю уверовать в разную чепуху, доктор. Прошу лишь допустить возможность того, что ты прежде отвергал или вообще не удостаивал вниманием. Например, то, что мир не всегда был таким, как сейчас, и, похоже, не будет таким в будущем.

– Если мир сильно изменится, в нем может не найтись места для Роя, – заметил Кильон.

– Небось, решил, что я об этом не задумывался? Отнюдь. Если честно, доктор, мой интерес к науке вовсе не абстрактный. Считаю своим долгом оценить любую угрозу, любое изменение обстоятельств, которые могут затронуть Рой и его граждан. Хочешь, расценивай это как стратегическое мышление. Для меня очевидно, что невозможно ни предсказать будущее нашего мира, ни тем более спланировать свою реакцию на перемены, если не понимать, как мир стал таким.

– А то, что заодно ты копаешься в легендах и пыльных старых картах, – чистое совпадение, – проговорила Куртана с многострадальным видом человека, который от таких разговоров заработал уже мозоль на языке.

– Счастливый союз желания и необходимости, только и всего, – отозвался Рикассо и грустно посмотрел на Кильона. – Прости, доктор, я размечтался. Твоей вины тут, разумеется, нет.

– О чем вы размечтались?

– Что ты окажешься подходящим собеседником, готовым выслушивать мои бредовые идеи. Но ты мыслишь иначе, и тебя не упрекнешь. Медицина – наука точная, требует усердия, а не воображения.

Кильон не позволил себе расстроиться из-за этой колкости.

– Доктор Гамбезон рассказывал, что вам нравится с ним беседовать.

– Гамбезон – исключение из правил. Увы, он часто в разъездах. Прежде мне нравилось беседовать с отцом Куртаны, но его больше нет…

– Мне не хотелось бы прослыть абсолютно чуждым новым идеям, – заметил Кильон.

– Да, понимаю, – успокоил его Рикассо. – Уверен, по-своему, ты…

– Все же неплохо было бы нам поговорить наедине.

Рикассо подался вперед и похлопал Кильона по колену: так дядюшки утешают маленьких племянников.

– Я позабочусь об этом, дружище. Уверен, мы найдем немало общего.

Пилот опустил решетчатый люк и обратился к пассажирам:

– Сэр, мы подлетаем к «Переливнице ивовой». Если не возражаете, подведу корабль к главному стыковочному порту.

– Возражений нет, – отозвался Рикассо. – Смотри внимательно, доктор. Немногие видят «Переливницу» с такого близкого расстояния. Разве она не чудо? Даже для клиношника?

– Гигант!

– «Переливница» – самый большой корабль планеты. Ее построили почти двести пятьдесят лет назад. Для кораблей это чуть ли не доисторическая эпоха.

Кильона привезли к секретному ядру Роя, где «Переливница ивовая» скрывалась, точно драгоценный камень в плотной оправе из кораблей поменьше. Не корабль, а воплощенная несуразность – огромный, темный, как грозовая туча, угрожающий одним своим размером и в то же время до абсурда неповоротливый и уязвимый. Длиной «Переливница» наверняка превышала пол-лиги, то есть была раза в два длиннее любого корабля, который до сих пор видел Кильон. Основная гондола, в дюжину палуб высотой, с гирляндами балконов и променадов, тянулась почти во всю длину оболочки. Дюжина гондол поменьше соединялись с основной крытыми переходами. Вынесенные опоры крепились ярусами по три-четыре, на каждой свыше дюжины воздушных винтов, от пропеллеров размером не больше, чем на «Репейнице», до медленно вращающихся лопастей размером с целый дирижабль. Корабли не меньше «Репейницы» стояли у разных стыковочных портов и напоминали паразитов, облепивших живот здоровенного вальяжного кита.

– Ничего подобного в жизни не видывал, – признался Кильон.

– Давно пора ее утилизировать, – заявила Куртана. – «Переливница» слишком большая и старая. Замедляет весь Рой, лучшие корабли подпитывают ее и защищают, как жирного, хнычущего младенца-гиганта.

– Да, наша Куртана не из сентиментальных, – задумчиво протянул Рикассо.

– Не трать Рой половину ресурсов на вздувшиеся древние развалины вроде «Переливницы ивовой», мы могли бы заняться делом. К примеру, не канителиться, а наконец побить черепов их же оружием, стать мобильнее и решительнее.

– Иными словами, стать как черепа, – резюмировал Рикассо.

– Я так не говорила.

– Мне пока не ясно одно, – вмешался Кильон. – Чем именно занимается Рой?

– Мы делаем то же, что Клинок, и еще многое другое, – с пафосом ответил крестный Куртаны. – То есть Рой выживает, дает убежище, обеспечивает своих граждан комфортом, едой, образованием и работой по достижении определенного возраста. В принципе, мы могли бы ограничиться и этим: Клинок ведь просто город, никто большего не требует, верно? Клинок – эдакая самодостаточная вещь в себе. С Роем то же самое. Однако мы куда больше чем просто город в воздухе, этим и отличаемся от Богоскреба. Цивилизаторская миссия Клинка, если так можно выразиться, охватывает считаные лиги у его основания. У нас иначе. Влияние Роя охватывает планету целиком: куда бы ты ни отправился, мы везде достанем. Наша тень касается каждой пяди земной поверхности.

– Даже Напасти? – уточнил Кильон, вспомнив белое пятно на карте у Мероки.

– Там никто не бывает и не живет, поэтому Напасть не считается, – ответил Рикассо. – Важна остальная территория. Для половины жителей планеты Клинок – сказка, зато о Рое слышал каждый, и почти каждый знает нашу цель.

– И какова же?

– Самосохранение, – ответила Куртана, не дав крестному и рта раскрыть, – только и всего. Мы рыщем в поисках последней капли огнесока или силой заставляем несчастных землероек делать снаряды и новые двигатели для наших кораблей. Четыреста пулеметов, грозящих с неба, жуть как убедительны.

– Наша цель не только выжить, – возразил Рикассо. – Мы последний маяк просвещения в мире, неуклонно погружающемся во мрак.

Похоже, этот аргумент Куртана уже слышала.

– Да ладно тебе! Мы тот же дикий сброд. Отличаемся лишь чинами и слепой верой в то, что наше дело правое и благородное.

– Слышал бы тебя отец…

– Отец согласился бы со мной. Согласился бы и тот Рикассо, которого он знал. Не спорю, когда-то у нас и впрямь была цель.

– До того, как нас предали клиношники.

– Я имею в виду не то время, а более позднее, намного позднее. Фактически до недавнего времени мы пытались улучшить этот мир, мы действовали как цивилизаторы – да-да, признаю – там, где других цивилизаторов не было. Мы помогали наземным народам двигаться к прогрессу, налаживали связь и торговлю, поддерживали города и народы, отважившиеся бороться с черепами, помогали им советами. И мы доказывали, что «Клинок или ничего» – далеко не аксиома, что существует альтернатива.

– Может, не стоит препираться перед гостем? – заметил Рикассо.

– Ни мозгами, ни ушами он не обделен, – отрезала Куртана. – Во многом Кильон разобрался бы сам. Он ведь уже задал вопрос, верно?

– Я не хотел бередить старые раны, – сконфуженно улыбнулся тот.

– Ты и не разбередил. – Рикассо подался вперед и ободряюще потрепал Кильона по колену. – Да, у нас с Куртаной есть разногласия, но по сути… Говорят же: самых резких критиков держи при себе. Так вот, резче Куртаны меня не критикует никто. Спасает лишь ее уверенность, что меня еще можно убедить, поэтому за борт швырять не стоит.

– Да, я по дурости еще не ставлю на Рикассо крест, – подтвердила Куртана.

– Каким бы дураком Куртана меня не выставляла, я горжусь такой крестницей, – заявил Рикассо.

Пристыковались они без особых церемоний. Кораблик коснулся неподвижной платформы «Переливницы ивовой», а Кильону почудилось, что приземлился. Едва открылся люк, в салон тотчас заглянул красивый моложавый мужчина в форме. Бледное лицо с россыпью веснушек украшала щегольская светлая бородка. Зеленые глаза горели. Рыжие волосы были уложены длинной эпатажной копной. Мужчина кивнул Рикассо, но явно для проформы. Куртана поднялась с места и молча обняла рыжего. Они поцеловались и, не размыкая объятий, спустились по трапу. Охранник жестом велел Кильону следовать за ним на платформу. Корабль пристыковался у малой гондолы, по правому борту «Переливницы». После делового аскетизма «Репейницы» Кильона поразила роскошь обстановки. На платформе стояли и другие корабли, но суеты, как бывает на ремонтных станциях, не чувствовалось. Палубу устилал ковер. Члены экипажа «Переливницы» больше напоминали консьержей, форма и элегантность которых радовали глаз сдержанностью. Здесь даже двигатели звучали почтительно.

Кильона завели на малую гондолу, затем, по длинному соединительному мостику, на центральную. Та оказалась ярусной и на диво просторной, с учетом огромной оболочки, которая ее накрывала. Похоже, гондолу полностью отдали под социальные службы. Клерки носились по поручениям, сжимая в руках документы, и вполголоса вели оживленные беседы. Из раскрытых дверей летел стук пишущих машинок, над головой шуршали трубы пневмопочты, тянущиеся параллельно трубам коммунальных служб. Лишь отсутствие электричества отличало гондолу от оживленного административного учреждения на Неоновых Вершинах. А ведь Кильон был в воздухе, в лигах над землей…

Кильон с охранником спустились на нижний уровень гондолы и попали в роскошный зал, вокруг которого располагались кабинеты и каюты поменьше. Зал предназначался как для отдыха, так и для работы: в одном конце – длинный стол, в другом – кресла, диванчики, журнальные столики и бары. Высокое наклонное окно с одной стороны открывало живописный вид на окружающие корабли, меж которыми заплатами виднелись небо и земля. Остаток стены заслоняли книжные шкафы, карты и схемы в рамках, некоторые явно антикварные. Гул двигателей в зале слышался не больше, чем шум транспорта в офисе с кондиционером.

Отпустив охранника, Рикассо провел гостей в зону отдыха, налил им выпить и усадил в кресла перед низеньким столиком. На нем была разложена клетчатая доска, на которой в разных позициях стояли черные фишки, – очевидно, здесь играли в игру типа шашек.

– Куртана, тебя я долго не задержу, – пообещал Рикассо. – Знаю, у вас с Аграфом дела поважнее.

Рыжебородый зарделся:

– По-моему, все существенное я вам уже рассказал.

– Вы участвовали в разведоперации? – поинтересовался Кильон.

– Да, к северу от Напасти, на снабжающей станции, – ответил Аграф, устроившись на диванчике рядом с Куртаной. – Мы годами ею не пользовались, и я пытался восстановить связь. – Он сделал паузу и встревоженно спросил: – Я ведь не выдал государственную тайну?

– При докторе Кильоне можешь говорить без утайки, – ответил Рикассо. – Если разнюхает лишнего, всегда можно вышвырнуть его за борт.

– Топливо – наша вечная проблема, – вмешалась Куртана. – По преданию, огнесок растет на деревьях, но лесов сейчас куда меньше, чем раньше. С Клинка это, наверное, заметно. Гибнут огромные участки. Видимо, дело в изменении климата. Планета остывает, и никому не понятно почему.

– Атмосфера нестабильна, – изрек Рикассо тоном человека, готового оседлать любимого конька. – Я же делал расчеты. Представьте бочку, в которой есть течь. В стародавние времена ее наполнили до краев, а сейчас она опорожняется. Земная гравитация просто не в состоянии тысячелетиями удерживать теплую, пригодную для дыхания атмосферу. Атмосфера истончается, следовательно, не может нормально удерживать тепло.

– Вряд ли на Клинке верят, что похолодание надолго, – заметил Кильон.

– Хотя поставщики древесины все дальше от города и огни гаснут? Да, доктор, разведка у нас работает. Клинок мы, возможно, недолюбливаем, но как у его обитателей обстоят дела – знаем.

– Топливо мы добываем на наземных станциях, – пояснил Аграф. – И не только его. Еще солнечный газ для подъемных камер, взрывчатку и еду. В воздухе много не произведешь и не переработаешь, и мы всегда дорожили отношениями с наземными поставщиками.

– С землеройками, – уточнил Кильон.

– Даже землеройки на что-то годятся, – парировала Куртана.

– В последние годы ситуация ухудшилась, – продолжал Аграф. – Снабжающие станции, на которые мы рассчитывали, исчезли. Отчасти проблема в вымирании лесов и, следовательно, в дефиците сырья. Но это не единственная причина. Холод действует и на черепов, они становятся все агрессивнее. Раньше мы держались своих земель, они – своих. Сейчас почти каждая отправка корабля приводит к конфликту. Часть наших наземных поставщиков теперь подконтрольна черепам. Они даже в воздухе сражаться начали. Нашего мастерства у них, конечно, нет, зато их много, и жизнью они не дорожат.

– Окаянные времена, – подытожил Рикассо. – И это не считая шторма, который взбаламутил все еще сильнее. Словно нам и так проблем не хватало. Хуже некуда, дальше может быть только лучше, согласны?

– Я не суеверна, – отозвалась Куртана.

– Прежде мы справлялись с кризисами, – напомнил Аграф. – Наверняка справимся и сейчас.

– Оптимизм молодых неисчерпаем, – улыбнулся Рикассо. – Завидую, искренне завидую. Только это не временная трудность, которая проходит и закаляет. Мир меняется. Такого раньше не случалось – по крайней мере, в истории Роя.

– Что предпримете? – спросил Кильон.

– Пока не восстановлена телеграфная связь, вся надежда на разведгруппы глубокого проникновения. К северу от Напасти есть станция снабжения, ее и проверял Аграф. Выяснилось, что станция законсервирована, но годна для использования. Что еще важнее, мы можем там приземлиться и быстро пополнить запасы. Управимся за пару дней, если насосы качают и огнесок в порядке. Не менее важно то, что об этой станции не знают черепа.

– Это временное решение, – заметил Аграф. – Хотя оно подарит нам месяцев десять спокойной жизни, а то и целый год, в зависимости от количества и качества топлива в накопителе. Мы успели провести лишь несколько простых тестов.

– Ждем еще одну разведгруппу, – сообщил Рикассо. – «Крушинница» опаздывает, но еще денек мы ей дадим. А потом отправимся на Аграфово топливное хранилище. Полетим разными маршрутами, чтобы не нарваться на бандитов, от которых на обратном пути настрадался Аграф. «Крушиннице», если она годна к полету, придется действовать самостоятельно, пока не заработают телеграфные башни. Решение не из легких: когда есть альтернатива, Рой своих не бросает. Сейчас альтернативы нет. Запасы наши иссякли. Нам нужен тот огнесок.

– В сложности ситуации я не сомневаюсь, – проговорил Кильон.

– Тебя, небось, тревожит перспектива оказаться еще дальше от Клинка? – спросил Рикассо.

– Мои отношения с Клинком не так просты, как вы, наверное, думаете. – Кильон коснулся очков и глянул на Куртану. – Можно сказать ему?

– Скажи, – кивнула та. – Правду он все равно выяснит, как ни таись.

Кильон снял очки, подождал, пока глаза привыкнут к яркому свету зала и поочередно взглянул на Рикассо и Аграфа.

– История долгая, и дело тут не только в глазах, – проговорил он. – У меня… анатомические отличия.

– Ага, вроде гибрида. – Рикассо подлил себе выпивки, словно без нее не вынес бы вида существа, сидящего напротив.

– Да, но я медленно возвращаюсь к чисто ангельской физиологии. Еще немного – и простой маскировки не хватит. Вид у меня и так… странноватый, а будет еще диковиннее.

– Понимаю, почему ты не уверен насчет возвращения на Клинок, – вмешался Аграф.

– Клинок – мой дом. Но там меня хотят убить. Думаю, понятно, что у меня… противоречивые чувства.

– За тобой люди охотятся? Обычные люди? – уточнил Рикассо.

– Ангелы. Впрочем, и обычные люди попытались бы, если бы знали, кто я такой.

– Ну, не каждый попытался бы, – сердито заметила Куртана.

– Вы, при всех возможных вариантах, были очень гостеприимны. Я вам благодарен.

– Мы утаили его сущность от большинства членов экипажа, – объяснила Куртана лидеру Роя. – Они профессионалы, иначе не служили бы у меня, но это не значит, что готовы принять Кильона. Они суеверны и… – Куртана потупилась, – ангелов у нас не жалуют.

– Понятно, почему ангелов не любят на Неоновых Вершинах и в других зонах Клинка, за исключением Небесных Этажей, – проговорил Кильон. – А ройщикам какая разница? Чем ангелы хуже других клиношников?

– Тут все сложнее, – ответила Куртана. – Если к клиношникам у нас просто неприязнь, то к ангелам неприязнь особая.

– Мерока упомянула, что прежде Рой был военным крылом Клинка, – сказал Кильон.

Рикассо глянул на него с сомнением:

– Дело не только в этом. В ту пору Рой был частью Клинка, неотъемлемой частью. То, что называешь Клинком ты, было лишь основным местом нашей дислокации. Город был разветвлен и административно, и политически, и культурно, а еще куда влиятельнее нынешнего. Настоящие поселения-спутники, дочерние города существовали аж на другом конце планеты. Объединяли их единые законы, единые гражданские права.

– Потом всем изменилось, – вмешался Аграф, волнуясь все больше. – Виной тому очередной зональный сдвиг. Шторм был достаточно сильный, хоть и слабее недавнего. Зоны сместились. При первой же возможности мы осмотрели изменившиеся границы и сообщили на Клинок.

– Есть места, куда мы не летаем, – продолжил Рикассо. – Зоны, где ничто не работает. Останавливаются не только механизмы, но и основные биологические процессы. Напасть – крупнейшая из таких зон, но не единственная. После шторма открылся фарватер на район Напасти. Тот район, проекцию существующей зоны на некогда мертвое пространство, мы назвали Клином. Мы могли там жить, наши корабли и инструменты могли там работать. Корабль мог долететь до Клина и послать нам сигнал.

– Но клиношникам этого показалось мало, – добавила Куртана. – У них имелись разведданные, довольно сомнительные и ненадежные, о чем-то важном, скрытом на Напасти. Покамест ту важность держали в тайне, но Клин вонзился в глубину мертвой зоны, и секрет мог быть раскрыт.

– Между Клинком и отдельными поселениями-спутниками существовали разногласия, – сказал Рикассо. – Спутники хотели широкой автономии. Клинок, под влиянием Небесных Этажей, хотел укрепить свою власть. После зонального сдвига возникли опасения, что сепаратисты попытаются завладеть тем, что скрыто на Напасти, и таким образом изменить соотношение сил на целой планете. Разумеется, такой расклад сочли недопустимым. Поэтому клиношники, точнее, ангелы решили провести на Клине нечто большее рядовой разведоперации. Задействовали ровно половину Роя. Нам следовало не просто закрепить право на Клин, а оккупировать и держать под контролем, сколько удастся.

– И что случилось? – спросил Кильон.

– У наших капитанов возникли серьезные сомнения, – ответила Куртана. – Они опасались, что шторм еще не закончился. Новые сдвиги могли разрушить Клин или отколоть его от основной зоны.

– И флот оказался бы в западне, – кивнул Кильон.

– Да, новые сдвиги сулили флоту гибель, – согласился Рикассо. – Гибель медленную, но тем не менее. Неудивительно, что капитаны потребовали гарантий.

– И получили их, – проговорил Аграф. – Капитанов заверили, что лучшие аналитики Небесных Этажей с помощью компьютерного моделирования установили, что Клин устойчив. Исходя из этого, капитаны согласились на экспедицию. Но их обманули. Ангелы решили исследовать Клин любой ценой, даже с риском для Роя.

Кильон догадался, что услышит дальше.

– И Клин откололся, да?

– Да. Ко времени сдвига наши люди успели глубоко проникнуть на его территорию, – ответила Куртана. – Сдвиг отсек их от внешнего мира, лишив надежды на спасение. Даже тогда мы, наивные, не заподозрили предательства. Остатки Роя собрали силы. Угодившим на Клин мы помочь не могли: они оказались вне зоны доступа, вне зоны действия радиогелиографа. Им оставалось медленно умирать от зонального недомогания. Правда открылась постепенно: компьютерное моделирование прекращено, потому что клиношников не устроили промежуточные результаты; возражавших заставили замолчать или дискредитировали. Предательство.

– Для нас это было равнозначно объявлению войны, – проговорил Рикассо. – Трагедию мы восприняли именно так. Клинок отвернулся от нас, мы в ответ отвернулись от него. Охранную службу мы бросили. Спутники один за другим вырвались из-под контроля центра и постепенно зачахли. Сейчас никто их и не помнит. Мы же подчинили себе небо.

– Я не могу говорить от имени Клинка, – начал Кильон, – но мне жаль, что так вышло.

– Правосудие свершилось, – надменно изрек Аграф. – Обидно только, что пришлось так долго ждать.

– Звучит довольно сурово, если учесть, что никто из сегодняшних жителей Клинка в том преступлении не повинен.

– Коллективная ответственность не заканчивается со смертью одного гражданина, – заявила Куртана. – Она переходит к его потомкам. Город предал нас. И город помнит об этом, хотя пытался забыть. – Она пожала плечами. – А сейчас… Что ж, он отведал собственного лекарства.

– Вы ведь не желаете клиношникам погибнуть от зонального недомогания?

– Почему бы нет? Они навлекли на нас ту трагедию. И тебя они хотят убить, доктор. Ты вынужден бежать от них. Только не говори, что ты до сих пор на стороне клиношников!

– Они хорошие люди, – сказал Куртане Кильон. – Ну, большинство.

– Порой с хорошими людьми случаются плохие вещи, – изрек Рикассо. – Такова жизнь. Если кому и расстраиваться из-за этого, то не тебе, доктор. Ты, как медик, должен понимать это лучше всех остальных.