Рой выбирался из кратера, своего временного убежища. Черными шмелями, агрессивными и решительными, корабли двинулись на север. Тысячи моторов завели на максимальную мощность в боевом режиме. С ревом, гулким эхом отражающимся от земной поверхности на тысячи лиг вокруг, летающий город прокладывал себе путь по небу.

На балконах гул стоял почти невыносимый, особенно на «Переливнице ивовой», которую сопровождал эскорт юрких, щетинящихся оружием кораблей. Вокруг гондол постоянно суетилась небольшая армия техников: они занимались двигателями, безумной путаницей такелажа, балок и торсионов, непрочной оболочкой, норовистыми ветромерами и барометрами, пушками и пулеметами, нуждавшимися в постоянной проверке, корректировке, наладке. Защитные очки, наушники и шлемы делали техников неотличимыми, как близнецы. Если в кратере Рой казался чуть ли не хаотичным, то сейчас каждый корабль действовал строго по предписанию. Веками Рой господствовал в небе, и Кильон наконец оценил железную дисциплину, сделавшую это возможным. Рой спас ему жизнь и приютил его спутниц. Однако он пугал Кильона даже сейчас, когда парадоксальным образом тратил топливо, в надежде пополнить его тающие запасы. Движение или смерть – такая дилемма завораживала, хоть и отдавала трагизмом.

«Крушинницу» ждали целый день. Не поступило ни малейшей весточки – даже сигнала радиогелиографа в пределах видимости, – и Рикассо скрепя сердце приказал лететь на север, к топливному хранилищу, которое разведал Аграф. Всем составом Рой двигался в два раза медленнее своих самых быстроходных кораблей, то есть на скорости чуть больше двадцати пяти лиг в час, а при встречном ветре даже медленнее. При таком раскладе сила Роя заключалась в численности, а не в проворстве. Впрочем, маневренностью и умением приспосабливаться он тоже обладал и, как заверили Кильона, мог отразить любую мыслимую атаку.

Кто он в Рое, Кильон так и не понял. Рикассо поселил его рядом с залом, в просторной каюте, роскошной настолько, насколько возможно на дирижабле. Питался Кильон с Рикассо, Куртаной, Аграфом и доктором Гамбезоном, когда тому позволяла служба. В его присутствии обсуждали любые темы, вплоть до тех, которые Кильону казались сугубо секретными, например критичность нехватки топлива. Напрашивался вывод: либо Рикассо с командой полностью ему доверяют, либо не намерены выпускать из Роя. Правда наверняка лежала где-то посредине.

Впрочем, свободы перемещения Кильона лишили. Он мог находиться лишь на «Переливнице ивовой», точнее, в автономной части центральной гондолы – в зале, лазарете и на небольшом балкончике. Такое решение было принято ради его безопасности, чтобы поменьше ройщиков узнали его истинную сущность. Однако это усиливало ощущение Кильона, что, вопреки радушию Рикассо, он здесь пленник.

Мерока шла на поправку. Из лазарета ее выписали, но повязки не сняли: раны еще не зажили. Девушку не допускали ни к стрельбе, ни даже к упражнениям: пока ей было слишком тяжело. Зато ее обучали обслуживать дирижабль и посылать сигналы: для техника эти умения не менее важны, чем заряжать пулемет. На гелиографической станции Кильон ее и нашел: девушка тренировалась, посылая тестовые сигналы с «Переливницы ивовой» на соседние корабли. Затвором она двигала все быстрее и увереннее. Мероке следовало выучить не только принципы работы радиогелиографа, но и коды внутренней связи. За ней присматривала опытная сигнальщица, хотя сомневаться не приходилось: Мерока – ученица способная.

Кильон понаблюдал за девушкой несколько минут, прежде чем она заметила его присутствие. Мерока работала короткими сериями – то отправляла, то принимала сигналы, то двигала затвором, то фиксировала полученные сообщения в журнале. Через окно Кильон видел мигающие вспышки другого сигнальщика, действовавшего чуть быстрее Мероки.

– Она молодец, правда? – спросил Кильон старшую сигнальщицу.

– Лучше обычной землеройки, – ответила та, и Кильон решил: похвалила. – Ладно, давай прервемся. Запястье-то болит с непривычки?

– Ничего страшного, – отозвалась Мерока.

– По словам Гамбезона, ты идешь на поправку, – проговорил Кильон.

– Вот и славно.

– Не он один беспокоится о тебе.

– Ты, Мясник, беспокоиться о ком-то не умеешь. – Мерока покосилась на старшую сигнальщицу. Та была не с «Репейницы» и вряд ли знала секрет Кильона. Он представил, с каким трудом сдерживается Мерока, чтобы не упомянуть его ангельскую сущность. – В тебе подобных сочувствие не заложено. Вы холоднее змей. Я усвоила это ценой горького опыта.

– Я знаю о той трагедии, – тихо сказал Кильон. – От Тальвара. Могу лишь извиниться. Вы обе заслуживали лучшего обращения.

– Извиниться? Это все, что ты можешь?

– Если бы мог исправить случившееся, исправил бы. Но такое никогда не было мне по силам.

– Все, совесть твоя чиста.

– Я так не говорил.

– Нужно не меня утешать, Мясник, нужно грехи искупать. Извини, но от этого бремени я избавить не могу. Своего хватает. – Мерока замолчала и глянула на старшую сигнальщицу. – Перерыв окончен. Давайте продолжим урок!

– Ты ошибаешься насчет меня, – проговорил Кильон.

– А ты насчет меня, если решил, что в глубине души у меня прощение, до которого ты один в силах докопаться. По правде, там только ненависть, Мясник. Клинический случай ненависти – вот что я собой представляю. Будешь копать дальше – пророешь меня насквозь.

– Я тебе не верю.

– Значит, готовься к боли и разочарованию, каких и представить себе не можешь. – Закончив на этом разговор, Мерока вернулась к гелиографу, схватилась за рычаг затвора и послала очередной сигнал.

Она двигала затвором так, словно изливала всю злобу и ярость.

Кильону не осталось ничего иного, кроме как уйти.

– Девочка снова билась в конвульсиях, – сообщил Гамбезон, когда они с Кильоном уединились в ординаторской. – Ее мать твердит, мол, это нормально, а мне думается, что она темнит. – Доктор вопросительно взглянул на Кильона. – Они точно не принимали антизональные? Конвульсии могут быть побочным эффектом.

О Калис и Нимче Кильон старался говорить осторожнее, чем о Мероке. Куртана до сих пор подозревала, что он что-то скрывает, и Кильон надеялся, что компас ее подозрений еще не показал на мать и дочь. Может, Куртана решила, что он выгораживает Мероку? В конце концов, Калис с Нимчей – землеройки, а не клиношницы, то есть от них лишь мелкие неприятности вроде болезней, паразитов, распущенности. Считалось, что шпионаж и диверсии им не по зубам. Только не вечно же Мероке быть под подозрением – однажды его тень падет на мать с дочерью. Кильону очень хотелось потолковать с ними наедине, но слишком заботиться о них рискованно. Интересоваться ими следовало не больше, чем попутчицами.

– Я предлагал им лекарства, они отказались, так зачем им брать мои препараты тайком? – проговорил Кильон. – Уверен, дело в необыкновенно высоком иммунитете, и только.

– Среди жителей поверхности земли подобное не редкость, – задумчиво проговорил Гамбезон. – Здесь, по крайней мере, зональные сдвиги не так сильны. После шторма мы летим по стабильным участкам вдали от границ. От этого конвульсии Нимчи еще загадочнее. Вы, наверное, считаете нас ужасно примитивными: ни рентгенов, ни аппаратов для сканирования мозга.

– Вряд ли стоит винить человека в том, что он живет в условиях, где такие устройства не работают.

– Мы пытаемся изменить ситуацию, уверяю вас. Простейшая электросистема в Рое есть, но техники чаще ремонтируют ее, чем используют. Сложное медицинское оборудование нам недоступно. Зона его просто отторгает. Рикассо сказал бы, что регулярной сетке не хватает разрешающей силы.

– Каждый довольствуется тем, что есть, – сказал Кильон. – Уровень медицинского обслуживания на «Переливнице» приятно удивляет. Хитроумных приборов у вас нет, зато есть прекрасные врачи.

– Да, но самому распрекрасному доктору не заглянуть Нимче в голову и не увидеть, что ее мучает. Пожалуй, мы не зря поместили ее в карантин. Вдруг у нее вирусный менингит или что-то вроде того?

– Нет, вряд ли. Калис из-за конвульсий не беспокоится, и нам не стоит. Я доверяю ее мнению; в конце концов, она мать девочки. Если кто знает Нимчу, так это она.

– А сама Калис вас не тревожит?

– Калис?! – Кильон старательно изобразил удивление. – Да на ней пахать можно!

– Я больше о ее душевном здоровье. Видели знак у нее на затылке?

– Это лишь татуировка. – Кильон чувствовал, что они подобрались опасно близко к правде. – Тот, кто сделал ее, зло пошутил над Калис, решив выдать беднягу за тектоманта. Вряд ли она сама нанесла ее себе.

– Зачем кому-то так над ней шутить? Нормальной Калис назовешь с большой натяжкой. Как она смотрит, как ведет себя… Аж мурашки по коже. Не удивлюсь, если она сама спровоцировала такое отношение к себе.

– Калис через многое прошла.

– Возможно, оттого и повредилась умом?

– Мне она кажется вполне нормальной, – ответил Кильон. – Калис необразованна, ройский для нее неродной, ни с вашей культурой, ни с технологиями она не знакома. По-моему, она неграмотна, зато неглупа. Она великолепно владеет устной историей, сумела выжить сама и сберегла дочь. На мой взгляд, безответственные и психически неуравновешенные на такое не способны.

– О девочке Калис заботится, это бесспорно. Просто надеюсь, ни у матери, ни у дочери нет серьезных проблем со здоровьем.

– Я мог бы поговорить с ними, – предложил Кильон. – Вдруг что-нибудь да выпытаю?

– Чувствую, вам не слишком хочется.

«Отлично! – подумал Кильон. – Этого я и добивался».

– Вообще-то, они о вас уже спрашивали, – продолжал Гамбезон. – Если не нарушите карантин, я не возражаю.

– А меня разве не следует посадить на карантин? Я контактировал с ними обеими.

– Карантин, скорее, уступка, откупные капитану и ее бойцам. Вреда он точно не приносит, возможно, в чем-то помогает, вот я и потакаю им.

– Я быстро.

Кильон зашел к Калис с Нимчей и закрыл за собой дверь карантинной палаты. Удобства минимальные, но тепло и чисто – палата выгодно отличалась от каюты, в которой они ютились на борту «Репейницы». Две кровати застелили свежим бельем. Мать и дочь переоделись в ройскую одежду, простую и великоватую обеим, но куда лучше их старых лохмотьев. В палату принесли фонограф и несколько валиков, но Калис их не ставила, даже крышку с коробки не сняла. Нимча, в свою очередь, не заинтересовалась стопкой детских книжек с картинками, которые ей дали почитать. Кильон пролистал книжки и понял, почему девочка осталась к ним равнодушной. И текст, и картинки повествовали об увлекательных приключениях на воздушном корабле. Землю изображали размытыми очертаниями – там не происходило ничего интересного.

Мать с дочерью явно занимал вид из большого окна, единственного в палате. У окна обе и стояли, спиной к двери, когда вошел Кильон. Корабли эскорта постоянно перестраивались – вид менялся, небо и земля лишь мелькали среди плотной массы дирижаблей.

– Где мы? – спросила Калис.

– На севере.

Точнее Кильон ответить не мог. Из кратера они улетели день назад. Воздух стал прохладнее, чем на экваториальных широтах Клинка и Длинной Бреши, настолько, что на балкон Кильон выходил, лишь чтобы взбодриться, и это в пальто и в перчатках. Нескончаемая работа техников стала еще сложнее: холод действовал и на устройства, и на материалы. Однажды Кильон увидел, как техник споткнулся на балке и упал в воздушный поток. Гул двигателей заглушил вопли, которые мог издать несчастный. Рой двигался дальше – бедняга упал с оболочки одного из кораблей эскорта, летевшего в арьергарде и ниже «Переливницы ивовой». Потом он исчез, не оставив и следа.

– А куда мы летим? – допытывалась Калис.

Кильону не давали указаний относительно того, что можно обсуждать с ними, а что нельзя.

– Впереди топливное хранилище. Туда Рой и направляется.

– Мы вернемся на Клинок? – прямо спросила Калис.

Вопрос звучал странно, ибо Рой не приближался к Клинку со дня Разрыва. Даже «Репейница» оставалась примерно в дне пути от основания Богоскреба.

– Боюсь, Рой уносит нас все дальше от Клинка. По-моему, возвращаться они не планируют. Клинок им не нравится.

– Чем дальше мы от Клинка, тем хуже Нимче, – объявила Калис. – Теперь он ей снится. Сны ее мучают.

– Ты рассказывала о кошмарах. Это они?

– Нимче снится темная башня и Око Бога, горящее внутри недр. Око притягивает Нимчу. Лишь она способна его закрыть. Если не закроет, начнет мучиться.

– Башня просит помочь, – сказала Нимча.

Кильон глубоко вдохнул:

– Хочешь сказать, это Клинок мучает тебя кошмарами и конвульсиями?

– Нимча уже сказала тебе, – ответила за дочь Калис. – Почему ты сомневаешься?

– Не знаю. – Кильон опустился на белый стул с высокой спинкой. – Я уже ничего не знаю. Верю, что у Нимчи власть над зонами, – по крайней мере, думаю, что верю. Теперь я автоматически должен принять, что Метка, Око Бога, имеет власть над Нимчей? Может, ты права, мне нужно принять это как естественное положение вещей. Или, может, я тихо схожу с ума.

– Зоны начинаются и заканчиваются в Оке Бога. Нимча говорит с зонами. Око говорит с Нимчей. Чему так трудно поверить?

– Давай пока разберемся с практическими вопросами. Я заверил Гамбезона, что конвульсии Нимчи не повод для беспокойства. Но если послушать тебя, то с заверениями я поспешил. С другой стороны, я все равно не могу сказать ему правду.

– Правду никто не должен узнать, – строго проговорила Калис.

– Ты же загоняешь меня в угол! Гамбезон хочет помочь Нимче, но нельзя допустить, чтобы он осматривал ее слишком пристально.

– Ты должен защитить нас от него, – не унималась Калис.

– Долго морочить ему голову я не смогу. Будь Гамбезон плохим доктором, он не тревожился бы так о девочке.

– Заставь их вернуться на Клинок! – попросила Нимча. – Там сны прекратятся и у меня перестанет болеть голова.

– Они не вернутся, – проговорил Кильон. – Не вернутся, и точка. Мне очень жаль, что так получилось, но вы не представляете, насколько им ненавистен Клинок.

– Нимче станет еще хуже, – предрекла Калис.

Подробности она опустила, но Кильон сам догадался. Если конвульсии усилятся, девочка может погибнуть.

– Не знаю, что мне делать. Я не могу объяснить, почему нужно вернуться на Клинок, ведь тогда придется рассказать о Нимче. Чтобы убедить ройщиков, нужна веская причина.

– А если дать им причину? – спросила Калис.

– По-твоему, это просто? В противовес всему, во что они верят? Калис, я для них тот же пленник. Зачем им прислушиваться к моим словам, тем более возвращаться на Клинок по моей просьбе?

– Тогда нужно вырваться из Роя, – заявила Калис.

– И выживать здесь самостоятельно? При условии, что нас отпустят? Мы в тысячах лиг от места, где нас забрали. Пешком мы пройдем это расстояние за год, и то, если нас не убьют по дороге. А в самостоятельном путешествии у нас особых успехов нет. Мы из тени Клинка едва выбрались!

– Ты найдешь способ, – уверенно проговорила Калис, словно стоило приказать, и все получится.

– По-моему, ты не понимаешь, как это сложно.

– Ты найдешь способ, – повторила женщина. – В самое ближайшее время.

– Я могу закрыть Око Бога, – заявила Нимча. – Могу сделать все, как раньше.

– До шторма? – полушутя уточнил Кильон, не до конца веря словам девочки.

– Нет, не до шторма, – ответила Нимча. – До всего остального.

Как всегда перед вечерними встречами, Рикассо стоял в зале у окна, заложив одну руку за спину. В другой он держал бокал на тонкой ножке, полный светлого вина, которое он так любил. Наблюдал лидер Роя за видимой частью своего флота. На закате оболочки и яркое хвостовое оперение кораблей меркли, светились только гондолы. Когда Рой двигался плотной массой, риск столкновения присутствовал постоянно, а сейчас – тем более. Своим людям Рикассо доверял бесконечно, но, похоже, считал, что бдительность терять не стоит, будто, следя за раскачивающимися гондолами, он уберегал их от чрезмерного сближения.

– Ночь подобна обоюдоострому мечу, – тихо заметил он, когда Кильона провели в зал. – Она скрывает нас от черепов и других врагов, но ни один авиатор на свете не предпочтет ночные полеты дневным.

– Далеко нам лететь?

– Завтра доберемся до хранилища, к полудню, если не возникнет проблем. День или два будем наполнять резервуары. В зависимости от количества топлива – мы либо опустошим запасы, либо оставим пару кораблей сторожить их до нашего следующего прилета в эти края.

– А потом что?

– Мы думаем, где взять топливо в следующий раз. На одно хранилище полагаться нельзя. Да, доктор, проблема вечная. – Рикассо отвернулся от окна и задвинул жалюзи, скрыв темнеющий пейзаж. – Не жалей нас. По-другому мы жить не хотим.

Кроме рассказанного Куртаной, о Рикассо Кильон знал не много. Ни жену, ни партнера, ни родственников никто не упоминал. Прежде Рикассо был капитаном, подобно Куртане, ее отцу и деду. Кильон слышал, что он летал на «Киновари», завоевал уважение большинства сослуживцев, благодаря чему его – «избрали» тут неуместно – выдвинули в фактические лидеры Роя. Разумеется, как и говорила Куртана, демократией такое не назовешь, но существующий строй был ее подобием, для Роя максимально близким. Махание флагами Кильон уже видел: когда решали, отправляться ли на север, каждый корабль вывесил с гондолы яркие флажки. За проголосовали почти единогласно, но лишь потому, что альтернатива практически отсутствовала. Не будь вопрос однозначным, единодушием и не пахло бы.

Рикассо дружил с покойным отцом Куртаны и явно считал ее не просто капитаном. Впрочем, Кильон не верил, что карьеру Куртана сделала только благодаря покровительству лидера Роя. Несомненно, сработали отцовские гены, отличным, уважаемым капитаном она стала самостоятельно, и горе тому, кто считал иначе. У них с Рикассо имелись разногласия: Куртану откровенно раздражало, что он уделяет столько времени науке. Но она не оставила Кильону сомнений: Рой под управлением Рикассо – лучше многих других вариантов. Куртана командовала боевым кораблем, но своим долгом считала защищать мирное государство, а не быть винтиком агрессивно настроенной военной машины.

– Все эти странствования от одной топливной базы к другой… – начал Кильон. – Кому-то они покажутся бесцельными.

– Ты говоришь не от своего имени, так что сильно обижаться не буду. А намного ли жизнь в городе отличается от наших странствий? Да и не живет Клинок, а выживает. Город в двух шагах от анархии. Мы тоже. Разница лишь в том, что, пока ее дожидаемся, мы не сидим на месте, а путешествуем.

– Да, пожалуй.

– Слышу скепсис в твоих словах, доктор. – Рикассо коснулся пальцем лба, словно осененный откровением. – А ты наверняка думаешь о великом искусстве, о музыке, которую дарит миру Клинок, о его бесчисленных культурных достижениях! О том, что выше выживания. Ну, у нас тоже есть искусство. Может, тебе оно не по вкусу, но это все же искусство.

– Его центральный образ – воздушный корабль?

– Чувствуется, ты уже знаком с нашим искусством. Корабли его ценности не умаляют. Готов поспорить, что в вашей культуре немало внимания уделено улицам и домам.

– Да, пожалуй.

– Мы и музыку сочиняем. Возможно, тебе что-то понравится. Конечно, постоянный аккомпанемент тысяч поршневых двигателей притупляет чувство гармонии… Мне говорили, что поначалу наша музыка воспринимается механическим гулом, как если разом завести много моторов.

Кильон улыбнулся. Он еще не понял, дразнит ли его Рикассо.

– А как насчет нашей музыки?

– Ты о музыке своей зоны или о клиношной в целом? Хм, трудно сказать… Та, что я имел несчастье слышать, напоминала голоса множества устройств, втиснутых в замкнутое пространство. Безумная какофония: звуки рога, визг, скрежет ногтей по металлу.

– По-моему, я знаю ту мелодию.

– Доктор, ты любишь музыку? – Рикассо подошел к бару и начал готовить выпивку для Кильона, звеня цветными бутылочками, как мальчишка – пробирками на первом уроке химии.

– Не очень. Точнее, я вырос на музыке Небесных Этажей, и любая другая теперь кажется пустой и примитивной. – Кильон на мгновение замолчал. – Та музыка… прекрасна. Боюсь только, чтобы оценить ее по-настоящему, нужна полная голова механизмов. Когда их удалили, у меня практически отняли способность ценить музыку. Осталось лишь воспоминание о том, что я ее любил. Словно просыпаешься после чудесного сна и не можешь сообразить, что такого прекрасного тебе привиделось.

Рикассо показал Кильону на кресло – садись, мол, – и вручил ядовито-зеленый напиток, который только что смешал.

– Когда не слушают музыку неописуемой красоты, они задумываются, зачем существуют?

– На Небесных Этажах могут существовать только ангелы.

– Разумеется, но я спрашивал не об этом. – Рикассо передвинул черную шашку: на клетчатой доске еще продолжалась партия. – Подумай, доктор, вдруг ангелы появились в другой зоне, а потом заселили Небесные Этажи?

– Вряд ли, – осторожно ответил Кильон. – Механизмы внутри нас в других зонах не работают. Потому их извлекли, прежде чем я спустился на Неоновые Вершины. Сейчас физиологически я снова превращаюсь в ангела, но без механизмов прежним мне не стать.

– Так дело в механизмах! Кто их создает? И как?

– Механизмы создаются сами, безостановочно копируются и самовосстанавливаются. Ангелы рождаются так же, как недо… обычные люди, просто в крови младенца уже присутствуют механизмы, унаследованные от матери.

– Получается, вы понимаете сущность этих механизмов настолько, чтобы использовать и извлекать, не убивая носителя, но при необходимости воссоздавать не можете?

Кильону почудилось, что его заманивают в ловушку.

– Нет, не можем.

– Да и зачем вам? Механизмы у вас в крови уже тысячи лет. Они не подводили вас прежде и вряд ли подведут в будущем. Но ведь кто-то их создал.

– В Библии об этом не сказано?

– На этот раз нет. – Рикассо смущенно улыбнулся. – Либо слова облечены в метафору так, что даже я не разобрался. Но суть ясна: ангелы те же люди, но технически усовершенствованные. Они идеально приспособлены для жизни на Небесных Этажах, или так только кажется сейчас, через тысячи лет. Адаптация, разумеется, сыграла свою роль, но ведь не настолько, чтобы такие, как ты, выделились из общей массы. Кто-то, подобный ангелам, наверняка существовал изначально, еще до появления зон. До того как, согласно Писанию, врата рая закрылись и ангелов фактически заперли на Небесных Этажах.

– Еще в Писании сказано, что прежде люди были как дети и жили в два раза дольше, чем мы сейчас.

– Не утверждаю, что постиг все тайны, но у меня есть теория об ангелах. Когда-то они были везде – может, даже господствующей формой жизни. Существовало два вида людей: одни жили на земле, внешностью напоминали меня и биологически мало отличались от современных ройщиков; другие расширили свои возможности полетами и механизмами, которые открыли им ощущения, первому виду непостижимые. Может, каждый сам выбирал, стать ли ангелом или сохранить старую анатомию. А может, выбора и в помине не было. А упасть на землю и превратиться в простого человека считалось наказанием или карой. Ясно одно: даже если ангелы господствовали на небесах, даже если они имели смелость подниматься в безвоздушное пространство над атмосферой, большинство не уцелело на этапе формирования зон. В нашей зоне ангелам и сейчас не выжить, вот большинство и погибло, когда появились зоны. Лишь некоторым посчастливилось оказаться в зоне, годной для существ, которыми они стали. В общем, они благополучно выжили, по крайней мере уцелели, в то время как остальные камнями попадали с небес. Вот почему ангелы живут сейчас на Небесных Этажах – не из-за исключительного сочетания формы и функциональности, а по чистому везению.

– Очередная теория, – кивнул Кильон.

– Это больше чем теория. Во время странствий мы периодически контактируем с наземными торговцами, которые специализируются на древних артефактах. У меня особый интерес к старым костям – в качестве второго хобби я собираю скелеты упавших ангелов. Их обнаруживают во всех частях света. Кажется, они были везде, пока зоны не погубили бо́льшую их часть. – Рикассо остановился и хлебнул из бокала. – Извини, если тебе это слушать неприятно. Обидеть не хочу, я всего лишь интересуюсь прошлым нашего мира. Ангелы – часть загадки, поэтому я усердно изучаю их происхождение. Ничуть не меньше меня интересует происхождение Клинка, или Отдушины, или плотоборгов…

– Я знаю о вашем интересе к боргам, – проговорил Кильон.

– Неужели, доктор?

– Одного из них на моих глазах взяли в плен и посадили в клетку, потом в ящик специально для вас. Я видел, как его выгружали с «Репейницы».

– Тогда ты знаешь мои самые большие тайны. – Рикассо замялся и глянул на часы. Кильон подумал, что, враждебности вопреки, клиношников и ройщиков объединяют хотя бы часы. – Еще не поздно. Хочешь увидеть моих монстров?

– При условии, что они не высосут мне мозги.

– Это вряд ли, уверяю тебя. Сейчас они не опасны. Надеюсь даже, немного пользы принесут.

Они осушили бокалы и вышли из зала. Рикассо что-то шепнул охраннику, и их сопроводили в ту часть «Переливницы ивовой», которая Кильону была еще мало знакома. Пользуясь возможностью покрасоваться, Рикассо несся впереди. Они спустились на ярус ниже, к самому днищу гондолы, и зашагали по темным гулким складам, забитым колоннами ящиков, скрепленных найтовами. Если верить желтым наклейкам, в них хранились расходные материалы и запчасти. Отдельные ящики у дальних стен выглядели такими запыленными, словно их не открывали годами. Количество мертвого груза, который «Переливница» несла так легко, что о нем забыли, свидетельствовало о ее огромных размерах.

Наконец они подошли к помещению в самом хвосте гондолы, – по крайней мере, так показалось Кильону. Рикассо отпер массивным ключом бронированную дверь, за которой была еще одна.

– Осторожность не повредит, – заметил Рикассо, отперев вторую дверь. – Большого вреда они не наделают, даже если выберутся, но мне это выйдет боком.

– Я думал, вы тут главный.

– Так и есть, но у нас предостаточно недовольных, и они не упустят шанса меня свергнуть, – отозвался Рикассо и высоким голосом заканючил: – Он не выполняет свои обязанности. Тратит время на хобби. Не управляет Роем на совесть, а халтурит… И так далее. – Он фыркнул и продолжил нормальным голосом: – То, что я стараюсь ради Роя, им в голову не приходит.

Рикассо привел Кильона не то в воздушную тюрьму, не то в камеру пыток. Окон в помещении не было, висящие на цепи лампы испускали розоватый свет. Вдоль одной стены тянулись клетки, вдоль другой – скамьи, заваленные всевозможными инструментами, от чувствительных и точных до грубых и пугающих. Откуда-то доносился мерный рокот двигателя внутреннего сгорания. Над скамьями безостановочно вращались колеса, оси, провода. Резиновые приводные ремни несли энергию жаждущим ее устройствам и приборам.

– Моя лаборатория, – гордо объявил Рикассо, оглядевшись по сторонам. – Здесь я пытаюсь заниматься… тем, что называю наукой. – Он многозначительно замолчал, изучая реакцию Кильона. – Ты понимаешь смысл этого слова?

– Боюсь, нет.

– Если честно, я удивился бы, ответь ты иначе. В наши дни науку почти не упоминают.

Кильон скупо улыбнулся. Он успел украдкой взглянуть на клетки, и увиденное его обескуражило.

– Вам придется меня просветить.

– Доктор, мы занимаемся прикладной наукой. Все мы, доктор. Мы живем среди технологий, знаем, как они работают и, что не менее важно, как они не работают. Учим людей использовать технологии наилучшим образом. Мы применяем их в промышленных гильдиях и военных организациях, а некоторые – в больницах и моргах. И мы доверяем им целиком и полностью. По сути, мы способны восстановить и воссоздать любой предмет, от кремневого ружья до поршневого двигателя, электропоезда, телевизора, рентгеновского аппарата и энергопушки. Эти умения дают нам иллюзию компетентности. Только иллюзия – она и есть иллюзия. Отскреби слой поверхностных знаний – увидишь бездну невежества. Истинную суть технологий мы не понимаем. Так, балуемся ими, как игрушками.

– Вреда же они нам не приносят.

– Разумеется, иначе нас бы тут не было. Однако это лишь потому, что последние тысячелетия были стабильными и мы не подвергались испытаниям. Нам позволили расслабиться. Сейчас мир меняется, и мы понятия не имеем, почему это происходит и что с этим делать. Больше всего меня беспокоит, что времени маловато, наверстать упущенное будет сложно. Для того и нужна наука, – Рикассо обвел рукой лабораторию, – точнее, ничтожная, жалкая частичка науки, которую я способен продвигать в меру моих скромных сил.

– Боюсь, я так вас и не понял.

– Хочу разобраться в устройстве мира, доктор. Развинтить все винтики, снять элегантную оболочку, глянуть на мельтешение блестящих деталей, поковыряться в них и выяснить, есть поломка или нет. Потом хочу выяснить, сумеем ли мы наш мир наладить. Если не сумеем, удовольствуемся хотя бы тем, что поняли суть проблемы.

– Удовольствуемся собственным бессилием?

– Пока не попробуем, не поймем. – Рикассо провел рукой по разномастным стеклянным емкостям, по устройству из спиральных трубок, конических реторт и плотных фильтров. В сосуде-накопителе медленно, капля за каплей, собиралось что-то густое, прозрачное, смолистое. – Я никого не виню в слабом интересе к науке. На любопытстве далеко не уедешь, да еще зоны по рукам и ногам связывают. Каждое работающее устройство уже использовано в арсенале полезных приспособлений. Мы комбинируем их и так и эдак. Бесполезно рассуждать, что получилось бы, если бы зоны не мешали, ибо зоны есть, они ниспосланы свыше. По крайней мере, так кажется.

Обитатель одной из клеток зашевелился, явно настроенный агрессивно.

– Вы так не считаете.

– Зоны нестабильны, об этом нам известно. А вдруг они радикально, катастрофически нестабильны? Шторм уже принес на Клинок мрак и беды. Он уже поднял черепов в воздух и сделал наше существование куда опаснее, чем прежде. Все нынешние беды могут оказаться пустяком в сравнении с грядущими. Пока люди существуют практически на всей планете, только с чего так должно быть вечно? Вдруг Напасть расширится и поглотит территории, сегодня пригодные для жизни?

– Мы переселимся, – ответил Кильон.

– В один прекрасный день переселяться станет некуда. Что тогда? Сдаваться и погибать, как ангелы?

– Нет оснований полагать, что это случится в ближайшее время.

– Очень надеюсь, ты прав, доктор. Надеюсь каждым атомом своего существа, чем бы там ни были атомы. Только это не единственная опасность, грозящая нам. Даже если зоны останутся на месте, беды не миновать. Земля остывает, атмосфера разрежается, леса вымирают. И хоть зоны и штормы тут ни при чем, а шансы наши тают так же стремительно.

– Что вы предлагаете?

– Ничего. Пока ничего. – Рикассо двинулся к последней клетке слева. – Но работаю в этом направлении. Как ни крути, проблема сводится к зональной выносливости. Если зоны сдвинутся, нам нужно суметь вынести любые испытания. И если условия жизни на планете со временем ухудшатся, нужно научиться существовать без нее. – Рикассо что-то прочел у Кильона в глазах. – По-твоему, я шучу?

– Куда мы денемся, если откажемся от нашей планеты?

– Найдем другое место. Мы уже переселялись, переселимся снова. В Писании сказано, что однажды людей пустили за райские врата. За вратами теми несть числа садам, у каждого свое солнце и свой месяц. Это другие миры, доктор! Другие планеты вроде этой, наши соседки по космосу.

– Это лишь вольное толкование.

– По верованиям древнего наземного народа, Клинок был мостом или лестницей к звездам, пока не решили, что звезды не для нас. Легко смеяться над такими верованиями. Но что такое Клинок, если не высоченное строение, пронзающее атмосферу? Стоит он почти на экваторе, ты ведь в курсе?

– Ну да, в курсе, – ответил Кильон. – Но что с того?

– Вдруг это подсказка или полезный совет? Для того, чтобы построить космический туннель, сначала нужно…

– Что построить?! – Кильон едва не расхохотался.

– Доктор, ты же клиношник! Тебе известно, что Небесные Этажи – только начало. Клинок тянется и тянется, пронзая слои вакуума. Там никто не живет, следовательно, его назначение в другом. Кто сказал, что люди не влезали на самую вершину – или не поднимались туда на подъемнике, – чтобы попасть в портал между мирами?

– Как насчет здравого смысла?

Рикассо покачал головой, слегка разочарованный:

– Ты заложник своего времени, доктор, и не видишь будущего сквозь призму настоящего. Я тебя в этом не виню, сам когда-то был таким же. Нужно учиться видеть дальше. – Рикассо замолчал и улыбнулся. – Хватит рассуждать, я точно заболтался. Пора заняться чем-нибудь конкретным и практичным.

Он коснулся клетки, и ее обитатель вяло зашевелился, металл со звоном ударялся о металл, словно медленно разматывалась стальная цепь. Задних конечностей борга лишили, но он ловко передвигался и на передних, с синими когтями. Длинную конусообразную голову он повернул к Кильону. Борг следил за его движениями. Членистый металлический хвост мел по земле, виляя из стороны в сторону. От борга несло горелым маслом и гнилой плотью.

– Дать мозг мясо борг. Борг хотеть есть. Борг делать хорошие лекарства. Борг помогать.

– Не безопаснее убить его?

– Да, пожалуй. Но борги нужны мне и, вероятно, необходимы всем нам. Думаю, раньше, до появления зон, они были роботами, не исключено, что нашими рабами. Механическими работниками, служившими людям и ангелам. Очевидно, их наделили умом, чтобы не объяснять каждую мелочь. Самонастройке и самовосстановлению их тоже научили, чтобы они не ломались постоянно. Но вот появились зоны, часть роботов продолжила работать как прежде, часть сломалась, кто сразу, кто позднее, ибо угодила в зону, где сложные машины попросту не действуют. Еще какие-то оказались в пограничном состоянии. Они не сломались окончательно, хотя их схемы уже давали сбой. Вот они и приспособились. Они поняли, что их механизмы не отторгают органическую материю, и стали использовать ее взамен отказавших систем. Начали, думаю, с малого, но благодаря модификации борги выжили там, где другие машины не сумели, а людям пришлось солоно. Борги начали перестраиваться, пока не стали такими, какими мы видим их сегодня. Наполовину из механики, наполовину из плоти, которая вечно отмирает и гниет, поэтому им нужно ее восполнять. Так роботы стали плотоядными киборгами или плотоборгами.

– Только не говорите, что в этих мерзких существах сокрыто благо!

– Нельзя отрицать, что они стали мастерами химического синтеза, – отозвался Рикассо. – Если кормить их правильно, борги синтезируют любое вещество. Этим они и промышляют.

– Борги и черепам что-то готовили.

– Очевидно, какие-то антизональные, – заметил Рикассо. – Это им точно по силам. Однако сейчас нам нужно иное, нечто посильнее, с более продолжительным эффектом. Антизональные действуют недолго, да еще их нужно тщательно дозировать, ориентируясь на состояние пациента, зону и вектор смещения. Верно, доктор?

– Верно.

– Мы смирились с этим, потому что другого не знаем. Большинство из нас живет в определенной зоне. Границы мы порой пересекаем, но редко, чтобы осесть на новом месте. Антизональных хватает. Они позволили тебе покинуть Клинок, они позволяют Рою при необходимости странствовать по зонам, что случается нечасто, уверяю тебя. Зоны делят твой город, твой Клинок, на уровни. Экономика целиком зависит от того, что можно и что нельзя перенести из зоны в зону. Конечно, порой границы зон смещаются, но только представь невероятный, чудесный хаос, который воцарится, если люди освободятся от зон! Если люди смогут жить, где нравится, а не там, где угораздило родиться!

– Хотел бы я это увидеть, – протянул Кильон. – А вот попасть в гущу таких событий – не особенно.

– Хаос возникнет несомненно. Однако, по сути, я не об этом. Препарат, избавляющий от зональных ограничений, стал бы огромным подспорьем. Мир меняется и без смещения зон, а зоны мешают нам переселиться. Препарат этот нужен при любом раскладе.

– Не могу не согласиться. Однако, боюсь, такого препарата нет.

– Скоро появится. Над ним я здесь и работаю. Цель близка, доктор, завораживающе близка!

Кильон заметил, что в клетку тянется тонкая прозрачная трубка. Через металлическую грудную клетку борга она проникала в блестящую массу органов, поддерживающих жизнь полуорганического существа. Нечто бледное, водянистое поступало по трубке в стеклянную реторту и капало в фильтрующее устройство.

– Да вы их доите!

– Вроде того. Они выделяют секрет, я очищаю его и делаю анализы. Сейчас я на шестнадцатом тестовом образце под названием «сыворотка-шестнадцать». Получение полезного препарата – работа долгая, кропотливая. Боргам не хватает ума разработать молекулярную формулу состава, который нужно синтезировать, поэтому мы идем дорогой проб и ошибок, отсеивания и комбинирования. – Рикассо почесал седой затылок. – Тут нужно терпение и чтобы борги не кончались.

– И они… сотрудничают с вами?

– У них нет выбора. Если отказываются, я убиваю их, расчленяю и скармливаю другим боргам. Биомеханический каннибализм их не смущает.

– И все-таки…

– У боргов отлично развит инстинкт самосохранения. Им очень не хочется умирать. Я поддерживаю им жизнь, они вырабатывают мне препарат. Соглашение весьма разумное. Есть у них тайные мечты захватить корабль, надежды собрать полноценного борга из моих расчлененных пленников. Разумеется, мечтам этим сбыться не суждено.

Кильон поспешно отошел от клеток.

– А как вы тестируете препарат?

– В основном на крысах и на зебровых амадинах, хотя подойдет любой обладатель более-менее развитой нервной системы. Я о настоящих крысах, доктор, а не о жителях наземных поселений. Разумеется, подопытные должны быть из другой зоны, иначе они изначально слишком адаптированы и особой пользы не принесут. Одну контрольную группу я держу на обычных антизональных, второй вообще лекарств не даю, а на третьей испытываю сыворотку.

– И что?

– Результаты… Скажем так, вдохновляют. Да, есть еще над чем работать, но в успехе проекта я не сомневаюсь. Я надеюсь через двенадцать месяцев испытать сыворотку на людях, а через год – начать массовый выпуск и распространение готового продукта. Мне, конечно, понадобится больше боргов, но проблема вполне решаемая. Не зависящий от антизональных Рой сможет попасть куда угодно.

– Я готов вам помочь, – предложил Кильон. – Испытание образцов – дело наверняка хлопотное, и еще одна пара рук вам пригодится.

– Доктор, мы едва знакомы.

– Вы знакомы со мной достаточно, чтобы показывать лабораторию. Я хочу лишь немного облегчить ваше бремя. Медицине учить меня не придется.

– Да ты прямо рвешься!

– Конечно рвусь. Такие опыты помогут всей планете, а не только Рою.

– Согласен. В то же время для меня важна осторожность и строгий контроль. Такой препарат не только лекарство, но и оружие. Если до него доберутся черепа, их ничто не остановит.

– Может, они уже и черепами не будут, если получат доступ к препаратам, не превращающим их в полубезумных психов-убийц.

– Ты дал бы добро на такой эксперимент, а, доктор? – Судя по тону, ответа Рикассо не ждал. – Нет, сыворотку придется распространять с большой осторожностью. Это же степной пожар в химическом эквиваленте. Точнее, будет, когда я доберусь до производственной партии.

– Что случилось с предыдущими образцами?

– Просто не удались, – ответил Рикассо. – Не беспокойся о них.