Когда именно закончился бой, Кильон не понял, но в какой-то момент он осознал, что дирижабль давно летит ровно и так же давно молчат пушки. Густой туман рассеялся, но теперь поверхность земли мешал разглядеть мрак. Кильон спросил Гамбезона, куда они попали.

– Мы в Ночном Лабиринте, – ответил врач. – Капитан знает его лучше, чем свои пять пальцев. Она обожает сложности счисления пути и с наслаждением петляет среди каньонов, пользуясь лишь картой, гирокомпасом да светом звезд. Это ее стихия. Помяните мое слово: к утру мы оторвемся от черепов.

– Мы больше их не встретим?

– Пока нет. Они редко выбираются восточнее Трех Дочерей и западнее Длинной Бреши. И то и другое слишком близко к Напасти, а она единственная их пугает. – Остатками дезинфицирующего раствора Гамбезон протер пальцы. – Вы молодец, доктор Кильон. Я лично поручусь за вас: вы спасли жизнь раненым.

– Вот бы за Мероку кто-нибудь поручился.

– Думаю, уже нет нужды. Ребята уважают всех, кто истребляет черепов, вне зависимости от того, откуда тот родом. Да и ранение ей тоже зачтется.

Мерока так и не пришла в сознание. Пуля пробила ей плечо, не повредив жизненно важных органов. Впрочем, рана оказалась глубока, промывать и обрабатывать ее следовало тщательно. Еще следить, чтобы не начался сепсис. Маловероятно, чтобы при падении девушка получила серьезную травму головы; скорее, сказывались шок и усталость. Впрочем, Кильон втайне радовался, что Мерока еще не очнулась.

Бой способствовал переменам в положении новых клиентов. Кильону выделили койку в одном из складов возле штурманской рубки. Свободно перемещаться по кораблю он по-прежнему не мог, но условия определенно улучшились. Мероку решили держать в лазарете до конца путешествия, если не возникнет проблем, – так что Калис и Нимча остались в хвостовой каморке одни. Боевые повреждения кое-как залатали, и Кильон, навестив попутчиц, обнаружил, что им выдали дополнительные постельные принадлежности и одежду. Теперь холод им не так страшен.

– Думаю, все образуется, – проговорил Кильон, удостоверившись, что никто не подслушивает. – Мерока ранена, но обязательно поправится. Члены экипажа готовы поверить, что мы не злоумышленники.

– Нимче они не поверят, если узнают, кто она, – тихо сказала Калис.

Девочка спала на койке, едва различимая под одеялами.

– Тогда позаботимся, чтобы не узнали, – отозвался Кильон. – Я постарался убедить Гамбезона, что вам с Нимчей медицинская помощь не нужна. Забот у него сейчас столько, что вас он вряд ли потревожит.

– А потом?

Кильон мог сказать только правду, как бы безрадостно она ни звучала.

– Понятия не имею, что с нами будет, когда доберемся до Роя. Не представляю ни что такое Рой, ни как нас там примут. Гарантировать могу одно: если что, в центре внимания буду я. Нимча на вид невинная девочка, а я уродец.

Калис медленно кивнула, словно опасаясь согласиться.

– А ты справишься?

Насколько помнил Кильон, Калис впервые беспокоилась о его благополучии.

– Да, приспособлюсь.

– Ты к нам добр, Мясник.

Кильон понял, что Калис наслушалась Мероку и решила, что его впрямь так зовут.

– Я Кильон, – представился он. – Я не добр, я просто делаю то, что до́лжно любому приличному человеку. Даже если у него есть крылья.

С Нимчи соскользнул край одеяла, и Кильон нагнулся, чтобы его поднять. Девочка что-то пробормотала во сне и улеглась поудобнее. Казалось, Нимча – сама безмятежность, кошмарные сны ей неведомы. Кильону хотелось защитить ее, и в то же время он чувствовал рядом с собой бомбу замедленного действия. Нимча всего лишь ребенок, но теперь сомнения сменились уверенностью: в ней живет сила, способная возродить мир и легко сокрушить его снова.

Ближе к полночи Кильона вызвали в капитанскую каюту. Сопровождающего Куртана отпустила сразу, и они остались вдвоем.

– Присаживайся, доктор. И очки сними. Не представляю, что ты в них видишь, хотя доктор Гамбезон твою работу хвалит.

– Очень рад, что он доволен.

– Наверное, нельзя исключать, что раненых ты спасал из неких корыстных соображений, хотя не представляю из каких. Хочу выразить тебе благодарность. – На столе у капитана стояла бутылка с жидкостью янтарного цвета и пара стаканчиков с широким дном. – Ты пьешь? Вопрос, наверное, глупый, но я не в курсе, как реагирует организм ангелов на спиртное.

– Я пью, – ответил Кильон и поправился: – Точнее, могу пить – по крайней мере, пока. Алкоголь на меня не действует, но вкусовые рецепторы есть.

Куртана налила по порции в каждый стаканчик, опорожнив бутылку.

– Твое здоровье, доктор Кильон!

Кильон пригубил напиток. Именно таким он представлял вкус огнесока – вкус авиатоплива, очищенного от древесного компонента или смолы, – густой, жгучий, с металлическим послевкусием.

Каюта была крохотная. Если стол не был нужен, он складывался и убирался в стену. Где-то наверняка притаилась складная койка. На полках стояли книги, очевидно технические справочники, названия на корешках были напечатаны старомодным угловатым шрифтом. Кильон узнал письменную форму ройского. Из личных вещей он заметил лишь пару черно-белых фотографий в рамках. С обеих смотрел один и тот же мужчина: на одной – молодой, с темной шевелюрой и усами, на другой – старый и седой. Оба раза его сфотографировали в летной форме с медалями и знаками отличия на груди. На раннем снимке мужчина стоял на земле, вдали виднелся дирижабль. На более позднем сидел за штурвалом в неестественной, напряженной позе, явно смущенный избытком внимания к своей персоне.

– Корабль я, кажется, узнаю, – осторожно проговорил Кильон. – Этот человек – один из бывших капитанов «Репейницы»?

– Ты очень наблюдателен, доктор. Ценное качество для шпионов.

– Для докторов тоже.

– Твоя правда. – Куртана залпом осушила стакан. – К тому же я не считаю тебя шпионом. Шпион не стал бы привлекать к себе внимание и уж точно не лез бы из кожи вон, чтобы попасть ко мне на корабль.

– Звучит обнадеживающе.

– Ты и на диверсанта не похож. Шанс устроить диверсию у тебя был, но ты его не использовал. Может, бережешься для более ловкого удара, только мне не верится.

– Я не диверсант и не шпион. Раз уж мы об этом заговорили, прошу снять подозрения и с моих спутниц.

– В этом нет необходимости. Раз Мерока хотела убить тебя, это автоматически снимает с нее подозрения. Если только вы вместе не затеяли невероятно коварную игру, чтобы застать нас врасплох… Но мне не верится. – Куртана осторожно улыбнулась. – Для полного счастья остается убедить коммандера Спату.

– Разве не вы командуете кораблем?

– Формально я.

– Тогда зачем его убеждать? Разве не он должен подчиняться вам, а не наоборот?

– Дело тут сложнее. Спата не простой член экипажа. Он приставлен держать в узде меня и моих бойцов. – Куртана с досадой глянула на опустевшую бутылку. – Наверное, зря я тут откровенничаю, да ведь рано или поздно ты выяснишь, так почему бы не сейчас. Рой снова лихорадит. Годами правлению Рикассо ничего не угрожало, но сейчас ситуация меняется. У нас не демократия, учти. Демократия – это прекрасно и благородно, когда есть куча времени для принятия решений. В воздухе… этой кучи нет. Нужна твердая рука на штурвале, личность, которой доверяешь целиком и полностью. Это Рикассо. Он был капитаном, и другие капитаны пожелали, чтобы он принимал все ключевые решения. Так постановили капитаны, а не граждане. Когда Рикассо вносит предложения, мы, как у нас говорят, машем флагами, а настоящего голосования нет. Так мы проявляем доверие. Порой и флагами не машем, слишком помпезно. В общем, Рикассо никто никогда не перечил. До недавнего времени.

– Что случилось?

– Отдельные капитаны вздумали превысить полномочия – вот что. В общей сложности их человек двадцать. Номинальный лидер – капитан «Тонкопряда», хотя на деле у руля Спата, который даже не капитан. Похоже, он вместе с капитанами-оппозиционерами задумал сместить Рикассо.

– Чем он им не угодил?

– Рикассо затеял настоящую многоходовку. Он неоднократно воздерживался от открытых стычек с черепами, заявляя, что сначала нам стоит укрепить власть, улучшить маневренность и достичь высот зональной выносливости. Капитаны-оппозиционеры считают его чересчур мягким.

– Они правы?

– Они забывают, каким несгибаемым бывает он в борьбе за правду. Если честно, я и сама порой забываю. Рикассо готов держать черепов на расстоянии, уничтожая их поштучно, вместо объявления полномасштабной войны.

– А Спата и прочие на это не согласны…

– Им удалось добиться, чтобы Рикассо пошел на уступки. Он по-прежнему у власти и пользуется поддержкой большинства. Но меньшинство, оппозиционеры с капитаном «Тонкопряда» во главе, ухитрились его ослабить. Махание флагами стало обязательным по любому вопросу, и теперь это не пустая формальность, как раньше. Рикассо позволено проводить свой курс – не допускать непосредственных и намеренных столкновений с врагом. А взамен они добились вооружения десятков кораблей, оснастив броней и напичкав оружием все, где есть газовая подушка и двигатель. Во главе угла теперь дисциплина. На ношение формы и субординацию мы прежде смотрели сквозь пальцы. Разумеется, к управлению кораблями мы относились серьезно – с дирижаблями иначе нельзя, – но тут другое дело. Сейчас в моде строгая иерархия, приветствия командирам, занятия по гражданской обороне, трибуналы… Куда мы катимся…

Куртана с отвращением покачала головой и, вздохнув, продолжила:

– Знаю одно: каждый, кого подозревают в симпатии к Рикассо, теперь под пристальным наблюдением Спаты и его сообщников. Наши корабли наводнены представителями службы безопасности, скарабеями-дерьмоедами вроде самого Спаты. – Куртана горестно улыбнулась. – Я наговорила много лишнего, да?

– Вы просто разъяснили свою позицию. Мне это поможет.

– Поможет разобраться, на чьей я стороне? Да, точно. Слушай, доктор, я искренне хочу поверить во все твои россказни. Хочу принять тебя таким, как ты утверждаешь, но есть малюсенькая проблемка.

– Какая?

– Доктор Гамбезон. Он служит под моим командованием уже много лет. И знает Рикассо, как родного брата. На «Репейнице» нет никого, чьим мнением я дорожила бы больше, чем мнением Гамбезона. Так вот, доктор почти уверен, что ты темнишь.

– Неужели? Что натолкнуло его на такую мысль?

– Слишком охотно ты раскрыл ему карты. Ты мог таиться намного дольше, но тебе не терпелось пооткровенничать. Будто хотел стать приманкой, объектом профессионального интереса Гамбезона. Ты подбросил доктору головоломку, от которой, как ты догадывался, он не откажется.

– Я такой, какой есть, – отозвался Кильон.

– Верно, как и то, что ты представляешь неподдельный интерес. Но когда Гамбезон является ко мне с подобными подозрениями, я обязана слушать. Он подозревает, что ты покрываешь одну из спутниц. – Куртана подняла палец, на корню пресекая возражения. – Может, интуиция его обманывает, может – нет. Еще Гамбезон сказал, что не считает тебя опасным ни для корабля, ни для Роя. Он симпатизирует тебе и хотел бы побольше с тобой общаться. Уясни одно, доктор: если ты врешь, я рано или поздно выясню. Вряд ли стоит добавлять, что на правах командира я поступлю в ответ так, как считаю нужным. Если разоблачу, перестану защищать от нападок коммандера Спаты.

– Нападки с его стороны уже были.

– Ты и половины их не видел, уверяю.

Кильон обдумал услышанное. Разумеется, нельзя исключать того, что все это психологическая уловка, задуманная капитаном и начальником охраны, чтобы притупить его бдительность: давай, мол, откройся Куртане. Интуиция, впрочем, подсказывала, что капитан говорила откровенно.

– Я ничего не скрываю, – заверил он.

– Надеюсь, что так, доктор. Ради нас обоих надеюсь.

Возникла пауза. «Неужели разговор затеян только ради предупреждения?» – гадал Кильон.

– Что с нами будет, когда доберемся до Роя? – осторожно спросил он.

– Вас оценят на предмет полезности. Я уже объясняла, что новичкам дается шанс проявить себя. Если отбросить сомнения доктора Гамбезона, ты неплохо себя зарекомендовал. То же самое касается Мероки. Ради нас она подставилась под пули, – я позабочусь, чтобы это учли.

– Вот Мерока обрадуется!

– Ты защищаешь ее? Гамбезона послушать, так она порезать тебя хотела.

– Мерока просто свое мнение высказывала, только и всего.

Куртана кивнула, словно подтвердились ее давние подозрения.

– Получается, клиношники своих на перепутье не бросают.

– Только не говорите, капитан, что в Рое принято иначе.

– Нет, и здесь ты, пожалуй, прав, – устало признала Куртана, словно ей надоело спорить. – Ты понимаешь, что вряд ли увидишь его снова? Ну, свой Богоскреб? Вы до сих пор так его называете?

– Кто-то называет. Честно говоря, дальше завтрашнего утра я не загадываю.

– Вполне мудро при нынешних обстоятельствах. Между нами и Клинком почти всегда миль триста, мы и в полушарие ваше редко залетаем. Нас там ничего не интересует, нам нечего предложить вам.

– Возможно, ситуация изменилась, – проговорил Кильон.

– Из-за штормика? Ну вряд ли. Мир Клинка изменился больше нашего. Когда сдвигаются зоны, мы сдвигаемся вместе с ними. Величайшая слабость Клинка – отсутствие такой гибкости. Клинок – пример эволюционного тупика, форма, не способная приспосабливаться.

– Хорошо хоть, что он столько времени протянул. В любом случае сдвинься Клинок – сдвинулась бы Метка. Разве это не оправдывает его?

– С чего это? – равнодушно спросила Куртана. – Метка же где-то должна быть. Главное, чтобы не мешала мне вести корабль.

– Мне дали понять, что в этом вы мастер. – Кильон снова посмотрел на фотографии, потом на Куртану, оценивая сходство мужского лица на снимке и женского напротив себя. Мужчина тоже был темнокожим, но этим сходство не ограничивалось. Те же глаза, такие же тонкие черты лица. – Этот человек… Он, случайно, вам не отец?

– Покойный отец, – уточнила Куртана. – Погиб десять лет назад в бою с черепами над Солнечными Равнинами.

– Он вел этот корабль?

– Да, а прежде его отец, дед, прадед и так далее со дня постройки корабля. «Репейница» видела мою семью в десяти поколениях. Ей уже сто пятьдесят лет. Отнюдь не самый древний корабль Роя, но один из старейших. Поэтому я берегу его. Однажды он сгорит, но не под моим командованием.

– По-моему, все понимают, сколь опасны длительные разведывательные операции.

– Для разведки «Репейницу» и строили, – отозвалась Куртана. – Я имею в виду внутреннюю угрозу, например людей, в честности которых сомневаюсь.

– Ну как мне доказать, что я не злоумышленник?

– Придумай что-нибудь. – Куртана собралась уже отпустить его, но вдруг что-то вспомнила и вытащила из ящика стола черную книжку, уже знакомую Кильону. – Эту книгу мы конфисковали у твоей спутницы, подозревая, что в ней может быть спрятано другое оружие.

– И что?

– Мы ничего не обнаружили, книгу она может забрать. – Куртана перелистала прозрачные страницы и вернула книгу Кильону. – Ты верующий?

Он заерзал на стуле. Крылопочки задевали высокую истертую спинку.

– Не сказал бы.

– По крайней мере, в этом мы с тобой единодушны. Если честно, не подумала бы, что Мерока верует. С ее-то поганым языком…

– Она не нарочно, уверяю вас!

Чем-то эта реплика проняла строгую Куртану, и она улыбнулась:

– Снова защищаешь ее, доктор?

– Просто излагаю факты, – ответил Кильон, вертя в руках Библию.

– Рикассо считает, в этой книге скрыта мудрость, правда искаженная до неузнаваемости. Сам он не верует – ни в озеро огненное и серное, ни в Метку, Оком Бога прожигающую твердь земную, – но не исключает пользы тщательного изучения Библии. Впрочем, Рикассо верит во многие странности. Для Спаты и его сторонников это еще один повод для недовольства.

– Чувствуется, вы хорошо его знаете.

– Еще бы не знала, – ответила Куртана. – Я его крестница.

Рано утром Кильон вернулся в лазарет. По сравнению с предыдущим вечером там стало немного свободнее, часть импровизированных коек отгородили ширмами. Кильону уже сообщили, что один боец скончался от неизбежных осложнений, зато двое почувствовали себя лучше и были выписаны как ходячие раненые. Сонный Гамбезон просматривал свои записи и перебирал оскудевшие запасы медикаментов. Выглядел доктор таким измученным и изможденным, что казалось – он не спал несколько недель.

– Говорят, ближе к полудню вернемся в Рой. – Гамбезон поскреб бороду, которая, с тех пор как доктор познакомился с Кильоном, становилась все неопрятнее. – Если честно, очень вовремя. Жертв больше не будет, но выкарабкиваемся мы с трудом. Вы здорово помогли нам, коллега. – Гамбезон поднял пузырек к свету и глянул на остатки лекарства, вероятно решая, выбросить или приберечь.

– Я хотел узнать, как дела у Мероки.

– Намного лучше. Мы с ней уже разговаривали. Возможно, сейчас она спит, но если хотите побеседовать с ней сами – возражать не стану.

– Готовьте койку, доктор, – попросил Кильон, собираясь с духом. – У вас может появиться новый пациент.

Гамбезон попытался улыбнуться, но не получилось: он слишком устал. Врач кивнул на отгороженную койку. Мероку переместили туда прошлой ночью – теперь она лежала у закрытого шторкой окна. Кильон раздвинул перегородку, уверенный, что если девушка не спит, то разговор с Гамбезоном слышала.

Мерока не спала и разговор слышала.

– Не о чем нам с тобой говорить, Мясник, – сонно пробормотала она.

Кильон заметил, что повязка у нее на плече свежая.

– Ты так сильно меня ненавидишь?

– Ненавижу твою сущность и твою ложь.

– Тогда, получается, ты и Фрея ненавидишь.

– Это моя забота, а не твоя.

– Завидую тебе, Мерока. В твоем мире жить легче легкого. Все четко и ясно, да? Ангелы плохие, люди хорошие, даром что не все ангелы одинаковые, а кое-кто из людей совершал преступления куда страшнее ангельских.

– Мораль читать закончил?

– Пока да.

– Вот и греби отсюда.

– Надеюсь, со временем ты меня простишь, – сказал Кильон. – Хочешь – верь, хочешь – нет, но мне нравилось с тобой путешествовать, когда ты не считала меня исчадием ада. – Он вытащил Библию. – Вот, принес тебе. Я помню разговор с Тальваром и решил, что ты дорожишь этой книгой не только как тайником для хранения оружия. – Кильон положил Библию Мероке на грудь, чтобы она дотянулась здоровой рукой.

И вышел, прежде чем девушка успела ответить.

Их полет продолжался. Вскоре впереди показалась высокая стенка кратера, вся в трещинах, освещенных янтарным светом утреннего солнца. Кильона допустили на капитанский мостик, потом на балкон вокруг гондолы, с которого открывался лучший обзор. Если верить приборам, на которые он глянул по пути на мостик, дирижабль поддерживал путевую скорость пятьдесят лиг в час. То есть летел он быстрее, чем движется большинство поездов, даже электроэкспресс между Неоновыми Вершинами и Схемоградом, хотя ветерок едва дул. Кильону постоянно хотелось придержать шляпу, с которой он так и не расстался.

– Странно, что ветер такой слабый, – проговорил Спата, выйдя на балкон к Кильону.

От неожиданного появления начальника охраны Кильон покрылся мурашками.

– Нас несет ветер?

– В таком случае путевая скорость была бы выше. Сегодня почти штиль. Впрочем, дирижабль не самолет. О самолетах мы слышали, доктор Кильон. Дирижабли мы используем не потому, что не знаем о летательных аппаратах тяжелее воздуха. В этой зоне и в большей части воздушного пространства, в котором мы перемещаемся, двигатель внутреннего сгорания с достаточной удельной мощностью просто не соберешь. А дирижабли свою задачу выполняют.

– Именно так мне и казалось, – согласился Кильон, хотя на деле вообще об этом не думал.

– Самолет рассекает воздух, как нож, дирижабль связан с воздушными потоками, как перчатка с рукой. Мы тут достаточно близко к оболочке, чтобы чувствовать преимущество.

– Благодарю за объяснение.

– Скоро мы попадем в Рой, и вы выйдете из-под непосредственной юрисдикции «Репейницы». Ты небось решил, что больше меня не увидишь.

– Полагаю, это от меня не зависит.

– Идем со мной, доктор, покажу тебе кое-что. Думаю, это тебя взбодрит. Ты ведь не боишься высоты? Конечно, с чего бы тебе?

– А если я останусь здесь?

– Не исключен несчастный случай. Из гондолы эту часть балкона не видно. Если упадешь за перегородку, никто не заметит.

– Да, такое не исключено.

– Ты же крылышками можешь помахать, – подмигнув, напомнил Спата.

Выбора не оставалось, и Кильон проследовал за начальником охраны вокруг гондолы к калитке. Периодически их было видно с мостика и из окон гондолы, но члены экипажа слишком беспокоились о приближении кратерной стенки, чтобы смотреть в окна. «Репейница» попала в безопасное воздушное пространство, черепа сюда не залетали. Спата открыл калитку. Вела она на лонжерон правого двигателя – узкую балку с проволочным ограничителем с нерабочей стороны и рокочущим двигателем – с дальней. Балку поддерживали натянутые кабели, тянущиеся к верху гондолы и изгибу оболочки.

– Вперед, доктор! – скомандовал Спата.

– Если хотите убить меня, давайте лучше здесь и сейчас.

– Я не намерен тебя убивать. – Спата не то испугался, не то оскорбился. – Хочу лишь удостовериться, что ты соответствуешь стандартным критериям, по которым мы оцениваем боевой расчет. Каждый должен уметь выйти на лонжерон двигателя – вдруг понадобится. Любая техника ломается и требует ремонта. Из гондолы шаг винта не отрегулируешь, только с лонжерона. В разгар битвы или при неожиданном переходе в другую зону техника ждать некогда. Любой член экипажа должен уметь устранять неполадки.

– Меня же вроде клиентом называли.

– Скажем так, теперь ты в промежуточном положении.

Кильон понимал, что спорить бесполезно. Он вышел на лонжерон, чувствуя через подошвы вибрацию двигателя. От падения вперед не предохраняло ничего, от падения назад – лишь тонкий проволочный ограничитель, который помогал, скорее, психологически. Сам Спата не держался ни за что и кивком велел Кильону идти дальше.

– Отсюда до двигателя не дотянешься.

По узким мосткам вдвоем пройти невозможно. В гондоле головокружение Кильона не мучило, даже когда он смотрел с балкона на землю. Зато сейчас оно обрушилось на него, почти полностью парализуя движения. Ландшафт уже плавно поднимался навстречу кратерной стенке, но до земли по-прежнему было удручающе далеко. Ошибочно считать, что ангелы не боятся высоты. Этот вполне обоснованный страх присущ даже тем, кто имеет крылья. А у Кильона от крыльев остались никчемные бугорки, обтянутые рубашкой.

– Вперед, доктор! До самого конца! Покажи свой характер!

Кильон едва мог взглянуть на двигатель, не то что оценить, сколько уже пройдено. Вокруг дирижабля воздух был неподвижен, но стоило Кильону сделать шаг по лонжерону – поднялся ветер. Балка вздрагивала, словно конь, стряхивающий слепня. Кильон фактически пятился по лонжерону – он повернулся спиной к двигателю и вцепился в ограничитель. Лучше так, чем совсем его отпустить.

– Выяснили, что хотели? – спросил он, перекрикивая ветер.

– Нет еще. Иди дальше!

Кильон покосился на двигатель. Спата уже стоял там, наклонившись навстречу ветру, и довольно улыбался. Руки скрещены на груди, – казалось, под ногами у коммандера твердая земля. Кильон крепче стиснул ограничитель и засеменил дальше по жуткой дрожащей балке. Ветер трепал его пальто, норовя сорвать. Шляпа сидела уже не так плотно, но Кильон не решался ее поправить, боясь оторвать от проволоки хоть одну руку. Раз – и шляпа слетела, холодный ветер скользнул по лысине.

– Еще немного, доктор, для клиношника ты просто молодец. Оглянуться не успеешь, как мы поставим тебя в техбригаду.

– Я было решил, что вы фанатик-ксенофоб, – проговорил Кильон. – Оказывается, еще и садист.

– У каждого свои недостатки.

Судя по всему, две трети пути по балке Кильон уже преодолел. Он чувствовал, что болтается в пустоте меж двумя ориентирами – двигателем и громадиной гондолы. Боязнь не дойти до двигателя понемногу убывала, сменяясь не менее сильным опасением не вернуться в гондолу. Он продолжал пятиться, сердце бешено стучало, окоченевшие пальцы не выпускали ограничителя. Двигатель уже рядом, Кильон ощущал жар, валящий из выхлопных патрубков. Гул стоял дикий, словно планета разрывалась пополам.

– Протяни руку, доктор, коснись обтекателя, и на сегодня все.

Кильон осмелился разжать пальцы левой руки и потянулся влево к двигателю. Правой рукой, укушенной черепом, он постарался крепче сжать ограничитель, ногами уперся в балку, покрытую специальным антискользким составом. Внезапно поскользнувшись, он не устоял на ногах. От неожиданности Кильон даже не сообразил, в чем дело. Только ведь тянулся к двигателю, а тут повис, держась за проволоку одной рукой. Запястье выворачивалось, ограничитель прогибался под весом его тела. Ветер так и норовил унести в пустоту. Кильон охнул и задохнулся от страха и потрясения, увидев, что над ним возвышается Спата. Руки скрещены на груди – коммандер уверенно стоял на балке. Кильон болтал ногами в пустоте, хватаясь за воздух левой рукой. Еще немного – и правая рука выпустит ограничитель.

Молниеносным движением Спата оперся на одну руку, схватил Кильона за рукав и затащил на балку.

– Порядок, доктор. Я тебя поймал.

Кильону хотелось огрызнуться, но резкие слова утонули в охватившей его постыдно-жалкой благодарности: коммандер не дал ему погибнуть. Невозмутимый Спата помог Кильону подняться, и они молча двинулись к гондоле.

– На сегодня, пожалуй, хватит, – сказал начальник охраны, открывая калитку.

– Доказали мне то, что хотели? – прохрипел Кильон, жадно глотая воздух.

– Я даже не начинал, – ответил Спата.

Зрелище, представшее перед Кильоном, заставило его потерять дар речи. Все слова вылетели у него из головы. «Репейница» пробиралась через стену кратера – нырнула в глубокий разрыв, в эдакий колодец из выветренного камня, очевидно узковатый, раз его едва не задевали пропеллеры.

Дальше, внутри кратера, виднелся… Рой, что же еще! Кильон не мог сосчитать корабли. Сколько их здесь? Минимум полторы сотни. В центре кратера они буквально жались друг к другу; чем ближе к периметру, тем расстояние между ними увеличивалось. Рой держался внутри кратера, но все его корабли хаотически двигались. Воздушные судна были разных цветов, форм и размеров. Объединяло их то, что все являлись летательными аппаратами и каждый имел хотя бы по одному пропеллеру. У некоторых было несколько пропеллеров, у других, как у «Репейницы», имелись еще крылья и киль – элегантные, волнистые, с дивными эмблемами благородных геральдических цветов. Сейчас, когда появилось с чем сравнивать, стало ясно, что их корабль отнюдь не самый большой. Границы Роя патрулировали судна, с габаритами и арсеналом как у «Репейницы». Кильон предположил, что это местные разведчики и охранники. Быстрые, маневренные, они «опекали» слабые и неповоротливые корабли. Воздушные суда с огромными многопалубными гондолами, напоминающими перевернутые небоскребы, под огромными же обвислыми оболочками, двигались за счет невероятного числа жужжащих моторчиков. Часть этих гигантов соединялись между собой мостками и веревочными лестницами. Корабли-малютки – шары-капельки с одноместной кабиной – шныряли меж громадинами, похожими на гигантские облака. Этих крох не пересчитаешь: слишком их много. Кильон решил, что используют их как шаттл и такси, то есть для нужд города, которым являлся Рой.

Всего города Кильон не видел. Корабли жались друг к другу, сливались в бордовую массу, заслоняя друг другу солнечный свет. Кильон заметил только, что самые большие из них, жирные сочные личинки в четверть лиги от носа до хвоста, забились в глубину Роя. Он видел их лишь частично, когда Рой шевелился, но не целиком и полностью.

Только сейчас Кильон осознал, что именно слышит, какой звук не в силах заглушить «Репейница». Вот он, хоровой гул Роя! И в нем участвовали не четыре двигателя, а – Кильон легко допускал – четыре тысячи двигателей. Воздух рассекали четыре тысячи пропеллеров. Они и удерживали корабли на месте, и перемещали легкие дирижабли патрульных. Четыре тысячи разных голосов, на общую тональность не настроенных, – они сливались, сочетались, проникали друг в друга, отражались от стен кратера, соединяясь в бесконечный вибрирующий, гармонично богатый хор, который показался удивительно знакомым.

Хор, он же ропот большого города.