Глава 25

Не так уж трудно догадаться, зачем в свое время в Советском Союзе были организованы творческие союзы – ну там писателей, художников, кинематографистов, журналистов и, возможно, еще кого-то аналогичного. Дело в том, что творческая интеллигенция, или если выразиться точнее, то образованщина, есть по своим глубинным устремлениям сила деструктивная. Потому как создать настоящее произведение искусства совсем непросто. Для этого необходим не только талант, который, между прочим, встречается достаточно редко. Нужно еще и желание вложить душу в то, что собираешься донести до людей. Да и сам, так сказать, объект донесения тоже должен быть, то есть автор обязан иметь за душой хоть что-то, чем не стыдно поделиться с широкими массами. Ну и где столько всего этого взять?

Есть, конечно, путь и попроще – пристроиться вылизывать афедрон власти. Особого таланта тут не нужно, самоотверженности и готовности стойко переносить нужду и невзгоды – тем более. Потребна только определенная усидчивость и минимальное владение словом, кистью и прочими орудиями творческого труда. Плюс, разумеется, полнейшее отсутствие брезгливости. Но даже таким весьма усеченным набором качеств обладает далеко не каждый. И как тут быть? Да очень просто – нужно начать поливать грязью свою страну, за желающими оплатить подобное творчество дело не станет. Естественно, власть должна бороться с подобными индивидуумами мягко, бережно и даже в какой-то мере нежно – иначе они творить не согласны.

«Творцы» полезли изо всех щелей при Александре Втором. Александр Третий совсем немного затянул гайки – и, о чудо, они почти мгновенно попрятались. Стоило только сесть на трон Николаю – творческая интеллигенция с радостным визгом и утроенными за время вынужденного безделья силами вновь ринулась обгаживать все подряд, лишь бы объект имел хоть самое отдаленное отношение к русской государственности.

Когда на престол взошел Гоша, а из-за его спины начал все чаще выглядывать сатрап и душитель всех и всяческих свобод Найденов, описываемая часть творческой интеллигенции быстро сообразила, что избежать общественно-полезного труда на алмазных котлованах Вилюя можно всего двумя путями. Или в коленопреклоненной позе скромно пристроиться позади власти, но такое ответственное дело мы с Гошей кому попало не доверяли – смотри выше. Или закрыть дома окна, двери, залезть под одеяло и только там, обмирая от ужаса перед своим героизмом, шепотом прокричать два-три проклятия кровавому режиму. Но не увлекаться, а то вдруг из домашних кто услышит? Донесут ведь, сволочи.

При Сталине происходило в общем-то же самое, но с одним отличием – поле выбора у него было гораздо уже. Все-таки после Гражданской войны с хоть как-то образованными людьми стало не очень хорошо. И он вынужден был использовать всех. Так сам и сказал: «Других писателей у меня нет».

Вот, значит, именно из соображений направить разрушительную энергию интеллигенции в созидательное русло и были организованы творческие союзы. Им выделялись какие-то материальные блага – оклады, спецпайки, дачи, даже автомобили, – правда, в мизерных количествах. Но все это выделялось на союз, а уж внутри него творцы должны были разбираться сами. И теперь они могли безбоязненно реализовать себя в интригах, подсиживании, кляузах, доносах друг на друга и так далее.

Однако время показало, что у данной системы есть и определенные недостатки. В частности, в столь насыщенной обстановке многим элементарно не хватало времени для творчества. Фадеев, например, за всю свою жизнь написал всего три с половиной романа, да и то без отвращения можно было читать только первые два. Алексей Толстой тоже не слишком часто радовал читателей новинками, но этот хоть сумел обойтись без катастрофического падения качества своих опусов.

Гораздо более серьезный недостаток проявился в перестройку. Сталина над ними уже не было, врать и клеветать на свою страну можно было безбоязненно, но теперь они могли делать организованно, отчего эффективность их гнусного труда заметно повысилась. В надежде, что благодарный Запад завалит их гонорарами, как у Стивена Кинга или Артура Хейли. Или, учитывая важность стоящей перед ними задачи – подготовить почву для развала Союза, – даже выше.

Разумеется, помянутый Запад их кинул – хоть сколько-нибудь заметного материального успеха не добился никто, даже общеизвестный лауреат Нобелевской премии. Однако навредили они немало. Но что характерно, люди действительно талантливые ни при Николае, ни в перестройку в безобразиях практически не участвовали.

Так вот, у нас творцы со способностями от умеренных до весьма умеренных по мере надобности объединялись не в союзы, а в тематические бригады, и к распределению благ их никто, разумеется, не допускал – все шло сверху. Ибо, как сказал один поэт, «на свете нет печальнее базара, чем хай творцов на темы гонорара».

Поэтами и художниками у нас занималась Маша. Писателями широкого профиля – Мари и Гоша. Пишущие для детей и юношества находились под моим, так сказать, покровительством. За киношников отвечала Танечка. А работающими на экспорт, в основном в англоязычные страны, руководил Боря Фишман. Причем, что интересно, его бригада была самой малочисленной, но по объему выпускаемой продукции в разы превосходила все остальные, вместе взятые.

Ну а те, кому было что сказать, да еще и с талантом, работали индивидуально.

Так вот, после очередного планового визита в Москву, на авиазавод и АРН, я, как всегда, ненадолго залетел и в Георгиевск. Где собирался в числе прочего повидаться с Борей, узнать, как у нас обстоят дела с новинками электроники, а ближе к вечеру употребить с ним по стопке фишмановки, в процессе чего поделиться информацией про остров Пасхи и явления вокруг него. Знакомиться с творчеством Бориных подшефных я не планировал, но судьба распорядилась немного иначе.

В приемной были явственно слышны голоса, доносившиеся из кабинета. Странно, ведь я уже обращал внимание на плохую звукоизоляцию этого помещения и велел ее улучшить. Потом какой-то кандидат в комиссары проверил и письменно подтвердил, что теперь все в порядке. Неужели наврал?

Оказалось, что нет. На сей раз утечка звуков носила явно рукотворный характер, то есть дверь в кабинет была открыта. Не то чтобы настежь, но все же довольно основательно.

– Подслушиваете? – шепотом спросил я у секретаря, кивнув на дверь.

– Вынужден, – со вздохом ответствовал молодой человек. – Его высокопревосходительство открыл у себя окно и велел держать дверь в таком положении, чтобы хоть какой сквозняк образовался. У него же сейчас писатели, а они кто пьян, кто с похмелья, и ни один мыться не любит.

– Может, господам просто времени не хватает, творческие же люди. Помочь им не пробовали?

– Без толку, – снова вздохнул секретарь. – Как-то раз Борис Иосифович в сердцах приказал принудительно вымыть двоих самых отъявленных, так они, бедолаги, долго после этого не могли родить ни одной приличной строчки.

– Что, самовыражались исключительно матом?

– Если бы! Нет, писали настолько пресно, что никто вообще больше двух страниц не мог прочесть без зевоты. Только месяца через полтора эти щелкоперы как-то оклемались. Борис Иосифович плюнул и заказал смонтировать в кабинете вытяжку, а пока она не готова, так обходится.

Ну раз мой друг сам велел открыть дверь, то я счел возможным прислушаться.

– Чему я вас учил, господа? Чему? Вдохновение – это такая вещь, которая у всякого может вдруг взять и кончиться, – доносился из кабинета страстный монолог Бори. – И если оно таки временно ушло, то надо просто долить. Воды в текст, а не водки за воротник! Но ведь с умом же надо доливать, а не как вы! Ну куда это годится, если первые сто страниц идет вполне приличная писанина, а потом до самого эпилога сплошная вода, причем любому ясно, что она налита исключительно для увеличения объема. Что? Эпилог ничуть не лучше, просто там вместо воды сопли. В середину доливать надо! Причем не все в одно место, а тут капельку, там ложечку… произведение от правильного долива только выиграет! Вашему читателю не нужны сильные, то есть концентрированные эмоции героев, он просто не знает, что это такое. Поэтому разбавлять все равно придется, а у вас заодно еще и объем дойдет до требуемого. Учитесь у Плешакова! Почему у него мне никогда ничего не приходится править?

– Потому что ему жена регулярно фишмановки подносит, – завистливо прокомментировал кто-то из воспитуемых.

– Не путайте причину со следствием! – возмутился Боря. – Вот как начнете писать на одном уровне с ним, тогда и вам поднесут, а пока довольствуйтесь тем, что есть.

– Так ведь совсем ничего нету! – простонал страдающий голос.

– Значит, не заслужили. Все, совещание окончено.

Секретарь встал и распахнул дверь в небольшой закуток за его местом. Я прошел туда, дабы не смущать нежные души Бориных гостей лицезрением своей персоны, да еще и в мундире. Подождал, пока они вышли, и зашел в кабинет. Мы поздоровались. И я, пока не забыл, задал уже почти пять минут не дающий мне покоя вопрос:

– Слушай, ты же сам мне год назад жаловался, что твой классик англоязычной литхалтуры Плешаков помер-таки от пьянства! А теперь что, воскрес?

– Нет, это скорее реинкарнация. Мадам Плешакова, едва отметив сорок дней, начала искать нового мужа и буквально через неделю нашла. Причем, что интересно, даже более плюгавого, чем предыдущий! Пьет столько же, пишет ничуть не хуже и, пожалуй, немного быстрее. В точно таком же стиле.

– Может, это она сама творит, а мужья ей нужны только как ширма?

– Нет, я специально проверил – сама она только переводит. Умеет, значит, пробудить вдохновение в таких хмырях. Прямо тебе не женщина, а какая-то, извиняюсь за выражение, муза.

Вечером я, как и собирался, перечислил Боре последние новости относительно иных миров. Боря задумался.

– Знаешь, – сообщил он после второй рюмки, – не только у тебя в юности были завиральные идеи. У меня тоже. Просто ты свою здесь уже успел реализовать – имеется в виду магнитоплан, – а я еще нет.

– Ну, предположим, реализовал идею не я, а Рябушинский, но толчок ему действительно дал я. А у тебя что?

– Да уж не какая-нибудь железяка, а нечто гораздо глубже, шире и объемней. Общечеловеческого, так сказать, плана.

– Ой, я уже почти испугался.

– И правильно. Так вот, есть такая закономерность – чем дальше в прошлое, чем чаще упоминаются разнообразные сверхъестественные явления. Колдуны там, ведьмы всякие, домовые, шаманы…

– Кашпировские, Чумаки, жулики, мистификаторы, – продолжил я перечисление сущностей.

– И это тоже, – не стал спорить Боря, – но все-таки что-то рациональное тут есть, нутром чую. А вот сейчас что ни экстрасенс, то жулик с почти стопроцентной вероятностью. Почти – это потому что среди каких-нибудь чукчей, эвенков или бушменов уникумы подобного плана все-таки изредка встречаются. Но, что интересно, привезут такого в Москву, например, и все сверхспособности как корова языком слизнула. Так вот, моя гипотеза в том, что на Земле действует какой-то фактор, пробуждающий в человеке те самые сверхспособности. Причем материальный, хотя это скорее всего не вещество, а поле. И у него, как и всего материального, есть такое свойство – если потребителей будет много, то на всех не хватит. А если оных потребителей станет слишком много – как сейчас людей, – то не достанется никому. Точнее, каждый получит настолько мало, что не сможет это никак использовать. За исключением отдельных уникумов, у которых, во-первых, велики врожденные способности к использованию, а во-вторых, которые живут в малонаселенных местах, где концентрация моего гипотетического фактора хоть и ненамного, но выше. Кстати, вот тебе косвенное подтверждение. Как, по-твоему, австралопитек ухитрился выжить в саваннах Южной Африки? Это же существо даже немного меньше шимпанзе, да к тому же неуклюжее, потому как уже пыталось ходить на двух ногах, но толком еще не умело. Слабое. Ни когтей, ни серьезных зубов не имеющее. Достаточно крупное, чтобы представлять гастрономический интерес для всяких львов и прочих хищников, которых тогда, кстати, было куда больше, чем сейчас. И недостаточно мелкое для того, чтобы эффективно прятаться в разных щелях. Похожим набором свойств обладают только крупные нелетающие птицы, но они смогли выжить только там, где никаких серьезных хищников не водилось. Да и то большинство способно быстро бегать, чем австралопитеку похвастаться не дано. Так вот, я думаю, что австралопитек первым среди живых существ научился использовать этот самый икс-фактор, отчего не только выжил, но и в конце концов смог эволюционировать до человека. А люди начали множиться по экспоненте, и сейчас мы имеем то, что имеем. В местах с хоть сколько-нибудь высокой плотностью населения настоящих экстрасенсов не встретишь. Может, не зря всякие пророки и философы стремились к уединению. Наверное, чувствовали что-то этакое.

– Ага, – согласился я, – как мне помнится, выпускники филфака МГУ стремились к уединению прямо-таки все поголовно, но, правда, несколько своеобразно. Прилагали титанические усилия, чтобы остаться в Москве, причем желательно внутри Садового кольца. И кстати, единственный в моей практике настоящий экстрасенс встретился мне здесь, в Георгиевске. Сергей Юльевич Витте его звали.

После чего я рассказал Боре историю про лохотрон, портал и эксперименты Сергея Юльевича со спичками.

– И ты его потом взорвал, живодер! – возмутился Боря. – Причем труп тебе был совсем не нужен, там же все раскидало по молекулам. Ну нельзя же так! У тебя тогда что, нормального подвала не имелось? Посадил бы его туда, порасспрашивал, поисследовал, на что он способен… даже если он от этого помер бы, так ведь с пользой для науки! А не как у тебя – бабах, и нету экстрасенса. Вдруг он был последний в мире?

– Увы, – вздохнул я, – все мы в молодости совершали те или иные ошибки. И ты, значит, теперь хочешь в десятый век, когда народу на Земле действительно жило гораздо меньше? Ладно, организую, проверяй на здоровье свою теорию. Как соберешься, двигай в Гатчину, старты сейчас производятся оттуда.

– Недели через три, мне еще надо кое-какую аппаратуру подготовить.

– Не хочешь, значит, голыми руками колдовать? А вот Мерлин, говорят, никакой аппаратурой не пользовался. Уж электроники-то у него точно не было.

– Так он не в десятом веке жил, а, если не ошибаюсь, в шестом. Тогда, наверное, концентрация икс-фактора была выше.

– Или у него способностей было побольше, чем у некоторых. Ладно, как будешь готов, звякни, и хоть на следующий день можем отправляться.